Читать книгу: «Чем чёрт не шутит. Том 2», страница 3

– Тебе бы поэму написать своему разуму, которая не чета будет поэме Эдварда Дайера: «Мой ум есть царство для меня», и превзойдёт поэму Маяковского: «Владимир Ильич Ленин», ибо твой разум есть коммунизм для тебя, на коем ты и умом помешался! Ведь ты же в минуты просветления разума своего говорил мне: «Конечно мы провалились! Мы думали штыками загнать массы в социализм, но эти «штыкотерапия» и «штыкохирургия» дали не больше пользы, чем мёртвому припарка! Пропустив массы через мясорубку гражданской войны, мы так и не слепили из них достаточно сознательных людей…». А теперь вот ещё и план «Барбаросса» задумал, разве забыл, что Фридрих I «Барбаросса» пытался подчинить северные итальянские города, но потерпел поражение при Леньяно! Барбаросса – это отнюдь не непобедимый рыжебородый Чингисхан, и твой план подтвердит это своим провалом! – глубокомысленно изрёк призрак.

– На ошибках учатся! После явного провала, я пересмотрел свои взгляды на социализм, и, воплощая мои идеи в жизнь, Сталину удалось вывести страну из провала, а после воплощения моего плана «Барбаросса», дела там и вовсе пойдут в гору! План имени бывшего Германского короля и императора Священной Римской империи пробудит в немцах реваншистский дух, но направленный не на шестерящую Германии Италию, а на крупнейшую и раздольнейшую цель, с огромнейшими природными и людскими ресурсами, которые они, под моим руководством, максимально эффективно будут использовать во благо построения мирового социализма и коммунизма! К тому же, Москву называли: Третьим Римом, и потому наименование плана прозвищем правителя Священной Римской империи, кажется мне весьма созвучным и забавным! В блицкриге Германской военной машины, я, разумеется, не сомневаюсь, ибо знаю её непонаслышке, а если и станет пробуксовывать, то я её подтолкну! Моё появление перед РККА, на стороне Германии, лишит Сталина всех козырей! А для повышения храбрости и выносливости, Германские войска будут львиными долями и лошадиными дозами пожирать специально разработанный наркотик «первитин» (метамфетамин) – прекрасный психостимулятор, для армии «Третьего Рейха»! Если потребуется, то Германские химики (фармакологи) нахимичат и другие архистимуляторы (допинги), которые по своим КПД эффективней русских ста грамм водки («наркомовских ста грамм»), таким образом, Германские войска по храбрости и выносливости, как минимум, не должны уступать русским! Германское же оружие во многом превосходит Советское, да и бо́льшую часть способных военачальников РККА, Сталин, с нашей подачи, ликвидировал как предателей! Основные его козыри – это поддержка партии, НКВД, армии и основной массы населения – в которой больше чем в грязи могут увязнуть войска Вермахта, как некогда увяз Наполеон, но, подчёркиваю, моё появление на стороне Вермахта, очистит его путь лучше, чем Геракл очистил Авгиевы конюшни! А приём Вермахту будет оказан такой горячий, что не страшны были бы никакие морозы! В общем-то психостимуляторы («чудо-таблетки»), скорее всего, понадобятся для дальнейшего завоевания, точнее, освобождения мира, а для освобождения России достаточно моё появление во главе Вермахта – это будет архиблицкриг! – произнеся это, Ильич, вновь, вольготно раскинулся на кровати и, самодовольно усмехнувшись, изрёк: – Я возлёг на кровать, отнюдь не потому что, согласно благородным правилам, лежачего не бьют, ибо я и сам этих правил не соблюдал, и тебя мне опасаться не нужно! Помня утверждение Шопенгауэра, что диван – это отец философии, могу сказать, что отцом лучшей философии являюсь я! Я же и её мать, хоть я и не гермафродит, а подобен Зевсу или Богу Отцу, а лежу ли я при этом, сижу, стою или хожу, на качество мыслей не влияет! Сам же Шопенгауэр сказал: «Кто ясно мыслит – тот ясно излагает», лучше этого и похвале здоровью, он ничего не сказал. Я всегда и всюду способен ясно мыслить и излагать, в отличие, скажем, от твоего, некогда любимца, Богданова с его группой! Я ведь на «Сеттани» в 1908 году ему, при тебе, находящегося тогда в теле, говорил: «Вы, товарищ Богданов, излагаете неясно. Вы мне объясните в двух-трёх фразах, что даёт рабочему классу ваша „подстановка“ и почему махизм – революционнее марксизма?» Он же пробовал объяснить, но говорил неясно и многословно. А я ему: «Бросьте! Кто-то, кажется, – Жорес, сказал: „Лучше говорить правду, чем быть министром“, я бы прибавил: и махистом». Я, даже лёжа на боку, сделал для рабочего класса несравненно больше, генерируя полезные идеи, чем он со своей фракционной партийной школой, для которой в 1909 году ты и снял эту виллу «Спинола». Ты, в то время, примыкал к этим «вперёдовцам», бывшим «отзовистам», и пропагандировал богостроительство, тесно связанного с «философией коллективизма» того же Богданова! Целью такого богостроительства было соединение научного социализма с религией, создания, так называемого религиозного атеизма, то есть религии без Бога. Объектами поклонения социалиста должны были стать – человеческий коллектив и космос, а марксизм рассматривали, главным образом, как религиозно-философскую систему, указывающую людям путь к новой жизни. Вы полагали, что в религиозной форме марксистское учение будет легче усваиваться массами и эффективнее выполнять свою организующую роль. Вы все тогда не допёрли, что религиозно-философской системой должен был стать и стал марксизм-ленинизм, а Богом – Ленин, правда, сейчас к этой системе присоседился сталинизм, а ко мне – Богу – Сталин, но это сродни моему тактическому ходу, а Сталин, вскоре, будет объявлен Сатаной, противостоящим мне – Богу!!! Я его таковым и объявлю, в подходящее время, и массы воспримут это всерьёз, можешь не сомневаться! Мои идеи и планы – это не воздушные замки мечты бредовых фантазий сознания, каковы были у Богданова и его пустозвонов, таких как Базаров и Луначарский. Они мне здесь на острове в 1908 перечили, считая, что это они знают, как должно быть, а не я, но вот история, в лице пышнотелой музы Клио, нас и рассудила! Чего от неё добились они, по сравнению со мной?! Им – пшик, а мне – великие свершения! Луначарский кое-чего добился, только после того, как принял мою сторону, и стал спутником моего великого дела, подобно тому, как луна спутник Земли. Базаров (Руднев) запомнился лишь тем, что участвовал в переводе «Капитала» Маркса – 1—3 томов. А Богданов блуждал из естественноисторического материализма в энергетизм, оттуда в махизм, из него в эмпириомонизм, затем, он усердствовал над тектологией, но проку, как видно, не больше, чем проку для масс от его вредоносного Пролеткульта, почившего ныне в бозе! Таков справедливый вердикт Клио, вынесенный моему идейно-философскому оппоненту! – с чувством глубокого морального удовлетворения, произнёс Ильич.

Призрак Горького вздохнул и молвил: – Да, Клио, как видно, рассудила вас чисто по женской «логике»! Она-то ведь не читала ни его «Эмпириомонизма», ни твоего «Материализма и эмпириокритицизма», и уступила лишь твоей наглости и животному напору, проявив, как всякая женщина, свою слабость, – думая, что это и впрямь её сильное оружие, как ей об этом внушал Маркс Карл. Да и где ей было разобраться-то, ведь ты свою работу подписал: Вл. Ильин, и всю жизнь прикрывался своими псевдонимами, чего только стоит такая их череда: Ленивцын, Мейер, Ивановский, Куприянов, Базиль, Якоб Рихтер, Вильям Фрей, Ив. Петров, просто Иван, Иванов, Ильин, Дядя, Карпов, Тулин, Карич, Мирянин, Осип, Перючев, Силин, Старик; ставил и такие подписи: Не-депутат, Не-либеральный скептик и так далее, с полторы сотни псевдонимов-прикрытий, не брезгуя и псевдонимом: Н. Ленин! Так ведь, товарищ В. Ульянов или Ульянов-Ленин, Ленин?! Богданов назывался и Максимовым, хотя он – Малиновский! Короче, совсем вы бабе голову заморочили, вот она и сглупила, отдавшись тому, кто стал её нагло лапать, с вооружёнными ордами товарищей, – тебе – архинаглецу!

– Наглость – второе счастье! – рассмеялся Ильич. – И поделом этой шлюхе, на крутых исторических поворотах, этой блудливой кобылой должен управлять самый смелый, сильный и решительный ездок, так и произошло!

– Пути Господни неисповедимы! – уже без тени юмора, молвил призрак, и добавил: – Однако, мне довелось повстречать призрак Богданова, который уверял меня, что милосердный ангел утешил его душу хотя бы тем, что, поскольку Бог всё же дал ему ума, то его идеи об изучении систем, моделировании, обратной связи и другие, которые он высказал в тектологии, позднее будут развиты, в так называемой, кибернетике и общей теории систем, которые станут признанными во всём мире науки, и, даже, в конце концов, в СССР! А что?! Не зря, выходит, он обыгрывал тебя в шахматы, а ты, безуспешно, пытался спереть с доски его фигуры, а когда тебя стыдили, ты отшучивался, что таким и должен быть «спёртый мат»! Это ли ни доказательство того, что Бог дал ему больше ума, чем тебе, и его идеи, несмотря на твои жульничества, всё же, в конце концов, победят?!! Пусть он не выиграл у Бога, но у тебя выиграет любым цветом и железной логикой! Да, умер он от переливания крови, но не «из пустого – в порожнее»!!

– Ладно, что бы и как бы там ни было – всё это определяется понятием: «Ого́»!!! – глубокомысленно, произнёс Ильич, и добавил: – А ты – Пешков, вышел не в ферзи, а в Горькие, от которого остался лишь призрак! Запомни, что человек – это звучит гордо, когда это Человек с большой буквы – равный Ницшеанскому Сверхчеловеку! А я и того больше!! Глупый попик обыгрывал в шахматы великого Франсуа Вольтера. «Железный шахматист», внутри которого сидел карлик, обыграл в шахматной партии Наполеона Бонапарта. Но это всё мелкие недостатки Великих людей, – людей, которые мне и в подмётки не годятся! А потому, мои недостатки и вовсе микроскопичны, тогда как мои достоинства – непомерно велики и несопоставимы ни с кем в истории человечества! Мои неудачи в шахматах спиши на каверзы судьбы или на то, что в любом правиле есть исключение!

– Ты не гляди, что я – призрак, ибо и в глаз и в ухо так дать могу, что мало не покажется! – грозно предупредил призрак, но не смог удержаться, чтобы вновь не излить словесную горечь в уши Ильича: – Да, я после своего литературного псевдонима «Иегудиил Хламида», будучи тогда в теле (но отнюдь не толстым), взял псевдоним «Максим Горький», ибо максимально горько мне было смотреть на все мерзости и безобразия Российской жизни, да ещё и писать о её ужасах и кошмарах! Кроме того, что литература – очень трудное, даже мучительно трудное дело, так ещё писать приходилось о том, что другой бы постарался забыть, как страшный сон! Но я считал, что это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать её из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной! Считал, что не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт всё-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, растёт доброе – человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой. Своим рассказом «Рождение человека», откуда выпорхнуло моё крылатое изречение: «Превосходная должность – быть на земле человеком», я старался развеять общественный пессимизм от утверждения Леонида Андреева о том, что страдания матерей ничем не оправданы, так как рождаемые в муках дети обречены на бесцельную и бессмысленную жизнь. Старался я своим рассказом и статьёй «Издалека» «заткнуть» не только его, но и вторившего ему Арцыбашева, заявлявшего, что лучше людям совсем не появляться на свет, чем рождаться на жизнь несчастную и бесцельную. Ты меня убеждал, что большевистский переворот приведёт к коренному улучшению жизни масс. В 1924 году мне даже показалось, что так оно и будет, что из перепаханного пласта скотской дряни будут изъяты все корни зла, будет посеяно доброе вечное, будут заботливо культивироваться ростки доброго – человечьего. В двадцать четвёртом я писал Федину: «Вот – люди наших дней… Я читаю их письма, вижу, на фотографиях, их донские, кубанские, нижегородские рожи и, знаете, радуюсь. Удивительный народ. Всё поглощающий народ. Толк – будет». А когда приехал, то убедился, что большевистская партия всю народную почву (хуже, чем в асфальт закатала) оцехлила и накрыла своим мрачным железобетоном, из-под которого долго ничего доброго – человечьего не прорастёт. А прежде выросшее, рубится или садится по зонам и казематам. Вот и верь теперь всем этим подложным письмам, глянцевым фотографиям и всей Советской пропаганде, в дело которой внёс лепту и я. Эх, ёб мою «Мать», которая призывала к революционным свершениям, нагромоздившим всё это сверх меры!!! Да, буржуазные родословные в третьем поколении полностью деградируют по закону вырождения, но хотя бы в первом поколении они выходили в люди, были по классификации Чао «обыкновенными человеками», даже «На дне» оптимистично звучало: «Человек – это звучит гордо!» А теперь, в СССР, слова: «человек» и «товарищ» – звучат пустозвоном, ибо относятся к морально низким и придавленным людям, играющим роль винтиков и щепок, под очень низкими и мрачными сводами большевистского железобетона. Да, в сравнение с этим, Богданов, Базаров, Алексинский, Луначарский и ученики их школы, строили «воздушные замки» мечты, думая, что занимаются богостроительством. И я внёс в это дело, в седьмом и девятом годах, свои «воздушные», как мыльные пузыри, лепты: «Исповедь» и «Разрушение личности». Но это было меньшее из зол, в сравнение с тем, что я, по твоему наущению, порвал с ними, и соблазнился более тяжким грехом: внесением тяжкой лепты в строительство вашего железобетона – железобетонной системы правления! Вот так, что называется, скинул камень с души, и гору с плеч, в это поганое дело, а на деле вышло, что теперь и этот железобетон мне душу давит, больше, чем камень душу и гора плечи давили, точнее говоря: куда как больше, чем «башня вавилонская» давила плечи при богостроительстве! Так что сладким, от жизни советского народа, я не стал, хотя Сталин и партия пытались мне подсластить и даже яду подсыпали в сладкое – в торт!

После таких слов призрака, Ильич, с ещё большим садистским удовольствием решил покуражиться над ним и посыпать словесную соль на его душевные раны: – А всё же теперь уж не скажешь, что ты настоящий человек и ничто человеческое тебе не чуждо, а вот мне – ныне «живому трупу» Божественного вождя прогрессивного человечества, по-прежнему ничто человеческое не чуждо, особенно гедонистическо-эпикурейское! Россия, сейчас, для меня нечто вроде доходного дома, пусть даже некоторой белоэмигрантской сволочи он кажется не красным, а жёлтым. А на Капри я не ограничусь этой виллой, а выстрою себе такой великолепный дворец, какого не знал этот сказочно прекрасный остров, со времён Тиберия! А что до лозунга: «Мир хижинам, война дворцам», то моим дворцам мировой революционный пожар не страшен, как и моя победоносная война. Мировой пролетариат сохранит их и меня лучше и надёжней, чем море от огня! Вот Вы, вижу Вас насквозь, Алексей Максимович, удивляетесь: начерта мне такие колоссальные материальные богатства, и сетуете на то, что большевики прикарманили все материальные и природные богатства русского народа, забыли об идеалах, о духовности. Ну, во-первых, большевики, как истинные материалисты, на первое место и во главу угла ставят материальную выгоду, материальные ценности, и, конечно же, в первую очередь для себя, как самой передовой части общества! Но не забывают и о формировании массового сознания, зная, что тот, кто владеет средствами массовой информации и формирует массовое сознание, тот владеет миром! Скоро мы будем владеть всеми средствами массовой информации в мире и, безусловно, всем миром, всерьёз и надолго! Конечно же, литература и искусство партийно, и Вы, как Великий пролетарский писатель, вылили и продолжаете лить, своими бессмертными произведениями, много идеологической воды на нашу партийную мельницу! Ваш партбилет – это многие Ваши произведения нашей направленности, а не нашей и печатать не будем! Ну и ясно, как Божий день, что у меня, как у Величайшего Вождя мирового пролетариата и Величайшего гения диалектического и исторического материализма, и материальные потребности значительно выше, чем у простого смертного, а удовлетворение этих потребностей – воистину коммунистическое! И нечего интеллигентничать (либеральничать) по этому поводу! Я ведь объяснил тебе, что интеллигенция (так называемая либеральная) – это не мозг нации, а её говно! И не считай, что говно умнее мозга. Мозг нации – это партийные съезды, ЦК и политбюро, а главной извилиной этого мозга являюсь я! Моё крылатое изречение: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», не означает, что она вроде Единосущной Святой Троицы; и не означает, что наша эпоха, как субъект, обладает этим субъективным комплексом; как не означает и то, что это партия товара. Это означает, что партии, разумеется, только нашей, ныне присущи эти свойства. Играли бы мы с тобой сейчас партию в шахматы, или в «Дурака», тогда бы эта партия в шахматы, или в «Дурака», была бы умом, честью и совестью всего того периода, покуда бы она продолжалась! Ибо независимо от её исхода, одним из её составляющих был бы я, а эти свойства – мои! Ха-ха-ха… – озорно посмеявшись, Ильич, столь же озорно, продолжил: – Но ты-то уже не от мира сего, а посему, относись к сему миру так, как советовала Людовику XV маркиза Помпадур: «После нас хоть потоп», или так, как хотел неизвестный греческий поэт, желание которого часто цитировали Цицерон и Сенека: «После моей смерти пусть мир в огне погибнет», или более миролюбиво: «Да покройся оно всё, хоть плесенью и мхом, после тлена моего». Твой мир – мир призрачный, нафантазируй себе Бог весть что, и живи этим!

– Души тех эгоистов мучаются в аду, за свои грехи, а я поныне обречен страдать душой за сирых и убогих, за соучастие в твоей Вселенской, беспредельной мерзости, и, при этом, не являюсь душевнобольным – не являюсь пред ними, и сам не душевнобольной, не сумасшедший, хотя от жизни в СССР умом тронуться можно!! Ныне же у меня лептонные мозг и тело, светлый разум, чистые помыслы, высокие чувства, прозрачно-чистая душа, вдохновенные дела, верные взгляды, и, если надо, сильный, как буря, дух! Порой, мне бывает грустно, что нет со мной призрака моего любимого сынка Максимки! Ну, да ладно, его дело молодое, вот только не связался бы он с призраком Инессы Арманд, которую ты здесь ублажал. Это ещё та штучка! Тебя и то она в прошлом здорово окрутила! Когда её, командированную в 19 году во Францию, там арестовали, а потом это произошло и в Финляндии, ты угрожал расстрелять их заложников и готов был начать войну с каждой из этих стран, ради освобождения сексуальной Инессы, как Менелай с Троей, из-за прекрасной Елены! Но Париж, а затем и Хельсинки, благоразумно пошли на уступки, и выперли её и иже с ней. Утренний поступок Стеньки Разина с персидской княжной был жесток, но разумен, твоими же поступками двигала твоя дикая и преступная страсть к этой ведьме Арманд. Зато другую свою ведьму: Андрееву, то бишь Юрковскую, под кличкой «Феномен», ты хладнокровно подослал ко мне, чтобы она шпионила за мной и склоняла меня к твоему большевизму! Сколько я от неё натерпелся! Богданов, Базаров, Луначарский, Алексинский и вся рабочая братва слушателей нашей школы из-за неё с Капри сбежали, как будто с каторги! Призрак Гриши Алексинского до сих пор дрожит от ужаса, вспоминая эту подлую актрису твоего закулисья! – посетовал призрак.

– Не смей хаять Марию Фёдоровну! Она – Великая, гениальная, феноменальная актриса, всегда без провала справлявшаяся со всеми ответственными ролями, которые я ей поручал! И ныне играет весьма значимую роль директора московского Дома учёных. Скажи спасибо ещё, что я к тебе вместо «мегеры» (Андреевой), «Мессалину» (Александру Коллонтай) не подослал! Она бы тебя так заебала, что ты бы и после смерти не очухался! А если бы к ней, вдобавок, ещё и Кларку Цеткин подослал, то они бы весь остров затрахали! Ибо несмотря на то, что название острова созвучно слову «Капринеус» – «Козлище», которым называли Тиберия, но, для удовлетворения этих похотливых сук, понадобилось бы столько козлищ, что им всем, вместе взятым, не хватило бы места на острове! Только успевай завозить новых и вывозить затраханных! – едва успев произнести это, Ильич разразился гомерическим хохотом, комната, с хорошей акустикой, грохотала как барабан.

Призрак поморщился и жалобно прокричал: – Давай лучше, как прежде, погуляем по террасе и побеседуем без помех, – с третьей попытки он докричался до Ильича.

– Один из лидеров Консерваторов Великобритании – толстый кабан Черчилль, хвастался, что он никогда не стоит, если можно сидеть, и никогда не сидит, если можно лежать. По его комплекции видно, что он плохо разбирается в том, что и когда нужно делать ради своего здоровья. Но эти знания ему и не понадобятся, ибо грядёт время, когда, по моему приказу,

его посадят в тюрьму, а, затем, положат в могилу, во благо народных масс. Я же знаю, что и когда, и где, и как нужно делать, не только во благо народных масс, но и ради укрепления своего здоровья! Прогулка по террасе успокоит мои нервы и гарантирует мне покойную ночь, без кошмарных сновидений и призраков! Верно ведь?! – самоуверенно произнёс Ильич, ехидно ухмыляясь и облачаясь в китайский шёлковый халат.

Призрак утвердительно кивнул, а Ильич шутливо воскликнул: – Прав Клебул: «Мера – лучше всего»! – отмерю шагами я нужную меру, и буду как мерин здоров! – с этими словами, он, вместе с призраком, вышел на узкую террасу, с внешней стороны огибавшую дом и примыкавшую к соседней с домом скале. Здесь он, вместе с Горьким, любил бывать в период своего тринадцатидневного пребывания на Капри, в июле 1910 года.

Подойдя, вместе с Ильичом, к скале, призрак обратился к нему: – А что, Владимир Ильич, слабо ли тебе будет вместе со мной вскарабкаться на эту скалу?! Помнится, что когда в 1908 году мы с тобой совершали восхождение на Везувий, тебе на вершине стало дурно от слабости и головокружения, и это явилось предзнаменованием того, что, когда ты достиг вершины власти в России, это закончилось для тебя дурно! На эту скалу влезть сложнее, чем на Везувий, особенно с этой стороны, если её осилишь, значит взойдёшь и на мировую вершину власти!!

Ильич рассмеялся и ответил: – Я не верю в приметы и предзнаменования! Пусть Капри и сказочный остров, но только своей красотой, а предзнаменование этой скалы, такая же сказка, как буддийская космогония с четырьмя треугольными материками и золотой горой Меру в центре мира. Я не стану ни высекать из скалы воду, подобно Моисею, ни тем более лить её в речах, а овладею вершиной скалы, ради своего удовольствия, пройдя щекочущим нервы маршрутом!

Не бросая слов на ветер, Ильич, весьма ловко, вскарабкался по скале на её вершину, намереваясь спуститься по пологому склону. На вершине, Ильича, с почтением, уже поджидал призрак.

– Как самочувствие, Владимир Ильич?

– Потрясающее!! Такое же, как вид огней ночного Неаполя вдали, и пресловутого Везувия в лунном свете! А лезть по скале – сущий пустяк, по сравнению с тем, как я качался на сосне, под напором ужасного вепря!! Кстати, я уверен, что биологи докажут тот факт, что из всех животных наиболее родственна человеку – свинья! Историческая наука такими фактами изобилует! – в сердцах от пережитого, воскликнул Ильич, но от прекрасного кругозора и ласкового ветерка быстро успокоился и привнёс в свои слова изрядную порцию оптимизма: – Но, мы, конечно же, выведем новый биологический и социальный вид человека – человека коммунистического труда, коммунистических мыслей и чувств, и такой организационной мощи и жизнеспособности, какую не мог себе вообразить даже Герберт Джордж Уэллс, в своём фантастическом рассказе «Царство муравьёв»!

– Со своей стороны замечу, что в своём рассказе «Неопытное привидение» он не сумел отразить нашего брата должным образом! – вздохнул призрак, и тут же, ехидно, добавил: – А что касается научных доказательств, так что ты захочешь, то твоя партийная наука и докажет, и сделает! Не на самотёк же ты её пустишь, а возьмёшь на учёт, под контроль, в своих интересах и на свой вкус, так же, как и всё искусство, включая литературу. От философии, которая, по твоим словам, всё так же партийна, как и две тысячи лет назад, вы пришли к партийности физики и биологии. В СССР уже многое течёт и изменяется, под контролем партии и государства, в нужном партии направлении. Сталин добился железного порядка, там жизнь течёт, как плавка из мартена, в нужные формы. Я даже думал, что он посрамил Гераклита тем, что в одни и те же людские реки, текущие по улицам утром в будние дни, пунктуально вовремя, на работу, можно входить каждым утром трудового дня! Но это оказалось не так, ибо из-за чисток и арестов, это отнюдь не те же самые реки. Видел я и наполняющиеся, как водохранилища, концлагеря! Боже, насколько же приятнее смотреть на море и косяки рыб, чем на те «реки» и «водохранилища», и «косяки» и перегибы вашей партийной диктатуры! Впрочем, если помнишь, у тебя здесь из-за рыбалки вышел конфуз, пусть и не сопоставимый с трагикомедией на охоте на кабана в РСФСР.

– Это ты имеешь в виду тот случай в 1910 году, когда один итальянский рыбак изъявил желание научить меня ловить рыбу «с пальца» – лесой без удилища, я попробовал и поймал большую рыбу краснобородку, и так обрадовался своей удаче, что громко крикнул: «Динь-динь!», после чего все на Капри стали называть меня «синьор Динь-динь»?! Так какой же это конфуз?! Это доставляло мне удовольствие, ведь о моей рыбацкой удаче узнало и стало говорить всё Капри! А к кличкам мне не привыкать, если она и слышится кому-то как: «синьор Дрянь-дрянь», то мне это и без удилища по херу! А ты прекрати хромать художественными сравнениями: то «партийный железобетон», то «течение жизни, как плавки из мартена, в нужные формы», то «реки людей, и наполняющиеся, как водохранилища, концлагеря» – ведь немецкая мудрость недаром гласит, что любое сравнение хромает! Нахрена нам инвалидная хромота?! Давай-ка мне твою крылатую «Песнь о буревестнике»! Она здесь здорово зазвучит, вон буря приближается! – произнёс Ильич, и поднял руки, как птичьи крылья. И тут он услышал нарастающий звук голоса призрака, и спиной почувствовал его нарастающее дыхание. Голос бил по ушам, дыхание толкало в спину. Скала загудела, будто просыпающийся вулкан, а птицы, спрятавшиеся на ночь в укрытиях, подняли птичий гам уже на первых строках стихотворения, однако, не могли его заглушить. Каждая строчка стихотворения звучала с громкостью рёва взлетающего самолёта: первая – одномоторного, вторая – двухмоторного… Восьмая строчка ревела, как некогда восьмимоторный самолёт «Максим Горький», архимощное дыхание, с каким произносил её призрак, сбросило со скалы, отчаянно упиравшегося и цеплявшегося за кусты, Ильича! А вслед ему понеслось уже другое и ехидное: – Чёрта с два, ты меня насквозь видел! Пусть тела у меня нет, но дух мой архимощен! Хромотой меня попрекал?! Тебе бы хромота счастьем показалась, по сравнению с тем, чем ты сейчас станешь! Тоже мне, сумасшедший Ницше нашёлся, считая, что человек – это бесформенная масса, требующая тебя – ваятеля сверхчеловека! Но ты даже не буревестник, а бурелом! Если сможешь, докажи на деле, что ты рождён не ползать, а летать! А нет, так проваливай ко всем чертям, или на дно – к камбалам! Если станешь призраком, то поумнеешь, а коли не станешь, так будут тебя обучать уму-разуму в аду!

«Нет, он не из слабовзаимодействующих невидимых лептонов, он неслабосильный и не слабоумный! Здесь сила ядерного взрыва?! Нет, здесь явно-таки не физика, а метафизика!» – думал Ильич, падая вниз ногами. Шёлковый халат его раздулся в своеобразный парашют, под купол которого, к Ильичу залетело несколько скалистых ласточек, испуганных громовым стихотворением не меньше, чем Ильич падением! На халатном парашюте и крыльях скалистых ласточек, Ильич, пролетев вниз более ста метров, опустился на активно занимавшуюся любовью у подножия скалы парочку, прямо на спину возлежащего на синьоре синьора. И хотя скорость падения Ильича, по известным причинам была не высока, а внушительные груди, зад и ляжки синьоры могли бы успешно, как высококлассные буфера, съамортизировать и не такое, но до этого ни на что не обращавшая, в пылу страсти, парочка, возмутилась: синьор сбросил с себя Ильича, как резвый конь неопытного седока! Он уже готов был врезать ему как копытом, но вдруг изменился в лице, озарив его улыбкой, и воскликнул: – Oh, mamma mia! О, синьор Дринь-дринь! Я – Ромэо! Тот мальчишка, который Вам, во время ловли рыбы с пальца, подсадил, по вашей тайной просьбе, краснобородку на крючок. Вы мне за это прилично заплатили, и потому я вспоминаю и чту Вас, как приличного человека! А это безотказная Джульетта, посмотрите какая у неё восхитительная мона между ног! Эта мона прекрасней любого грота и устрицы с жемчугом, а я не монополист, я – интернационалист, я не против того, чтобы и вы её с «двадцать первого пальца» дринь-дринь… Она будет Вам только рада!

Ильич взглянул на большие и малые половые губы Джульетты, которые, казалось, как и губки её рта, расползлись в приветливой улыбке, после слов дружелюбного Ромэо. Обижать отказом Джульетту Ильичу не пришлось, ибо её прелести воспламенили его страсть гораздо сильнее, чем номер газеты «Искра» воспламенял революционные страсти рабочих, и не менее сильно, чем номера газеты «Правда», в том числе и с изменёнными названиями, воспламеняли революционные страсти масс, приведшие к Октябрьскому перевороту. Поочерёдно с Ромэо, он переворачивал и придавал Джульетте всё новые сексуальные позы, отчего их сексуальный пыл не угасал! А когда морская буря достигла острова, она лишь ещё больше раздула эту страсть, которая кипела как волны, разбивающиеся недалеко от них об отвесный берег! Но, в отличие от волн, их страсть была горяча, как Каприйский пляж, под палящим солнцем. И, в отличие от Октябрьского переворота, Ильич умиротворился с приходом утренней зари, в час покровительства Авроры. Страсти улеглись, а включившийся разум похвалил Ильича за хороший способ восстановления от стресса, связанного с «парашютированием» со скалы, отнюдь не вызвавшего в Ильиче чувства ликования, появляющегося у заядлых парашютистов.

«Утром и днём этот проклятый призрак не способен появляться в доме!» – думал, возвращаясь в свою виллу, Ильич. «Ишь ты, какой негодяй! Хотел, чтобы я все кости себе переломал и мозги вышиб, или набрал в рот морской воды и помалкивал! Нет уж, пусть тебя горечь от неудач преследует, а я и в воде не тону, и костей своих не ломаю! И не потому, что я – говно, а потому что я никогда не теряю своей умной головы и самообладания, что позволяет мне а архинужное время поймать удачу за хвост! Так проходил я огонь, воду и медные трубы, и нее только медные! Ещё маркиз Галифакс заметил, что нет двух людей более разных, чем человек стремящийся занять должность, и он же, когда эту должность уже занял! Я же – исключение из этого правила, ибо я – величайший революционер, способен преодолевать любые правила и ограничения для других! „Не было бы счастья, да несчастье помогло!“ – это для меня обычное дело, ибо моё счастье – это неизбежное несчастье моих врагов! Ну а из этой „Спинолы“ свалю-ка я, по добру по здорову, до первой звезды. Там не только призрак Горького меня пытается огорчить, но и Богданов в свою бывшую школу нагрянуть может, и не призраком, а – вурдалаком! Мне мои германские агенты, помнится, доносили, что он в двадцать шестом в России организовал институт переливания крови и стал его директором – пытался, путём переливания крови, улучшить породу людей. Ему, как видно, запало в голову библейское изречение, что кровь – душа человека, вот он и хотел постепенно распространить свою душу на большее количество людей, влить, так сказать, свою душу в бездушные массы! Опыты с переливанием крови, против которых рьяно выступают „Свидетели Иеговы“¹, закончились для Богданова гибелью в двадцать восьмом. Говорят, его сгубила не лишняя потеря своей крови, а попытка своего омоложения, чужой молодой „кровью с молоком“, внутривенным переливанием, что называется, „не переварил, и всё боком вышло“! Однако, какой урок он вынес из своих опытов?! Не сделали ли они из него настоящего вурдалака?! Понял ли он, что лучше не делиться кровью переливанием, а пить досыта чужую кровь, наслаждаясь её вкусом и переваривая себе на пользу?! Призрак Горького мог легко солгать, что видел призрак Богданова, а не самого Богданова-вурдалака, чтобы я отсюда не сбежал, ведь даже Богданов-человек в восьмом году на Капри хотел попить моей кровушки своими философствованиями! Но я очной „махаловки“ с ним избегал, а „отмахал“ всю эту махистскую свору в „Материализме и эмпириокритицизме“ заочно, тогда как прежние три тетради „объяснения в любви“, отправленные Богданову, были для него лёгкими пощёчинами, а вот эта работа – весомыми затрещинами, хотя он и называл её „кретинизмом“ и „буйством сумасшедшего“! А вот теперь этот кровосос, несмотря на то что меня самого мои враги называют „вурдалаком, пьющим кровь России-матушки“, непременно попытается выдуть из меня всю кровушку, без всяких там философских прелюдий, в прямом смысле слова, и с большими шансами на успех. Нет, таких шансов я ему не предоставлю, если не буду ночевать в этой любимой им „Спиноле“, а переберусь в паскудную для него виллу „Паскуале“, ведь он, Базаров и Алексинский негодовали, когда Мария Фёдоровна распорядилась перенести занятия их школы из „Спинолы“ в „Паскуале“! Пусть все призраки сваливают отсюда в туманный Альбион, а вурдалаки – в Румынские земли Дракулы, в Италии им не место! Формально, Италия – королевство короля Виктора Эммануила III Савойской династии, а на деле в Италии царит фашистская тоталитарная диктатура Муссолини, под которой и Ватикан шестерит! Конечно, дуче – дутый, и дут мной, и скоро вся маскировочная шелуха слетит, после II Мировой войны и поражения сионократов, с их мировым империализмом, а фашизм трансформируется в коммунизм. Что касается привидений, вурдалаков и прочей нечисти, то, в массе своей (какой бы нулевой она ни выглядела), они будут перевоспитаны в духе марксизма-ленинизма! А для всех противящихся этому, не будет ни дна, ни покрышки, в любом уголке мирового коммунизма, им ад милей покажется! Я оказал несравненно большее влияние на формирование фашизма, чем идеи Жоржа Сореля, а для построения коммунизма сделаю несравненно больше, чем идеи Карла Маркса, хотя дух моего учения и будет по традиции именоваться марксистско-ленинским».