Читать книгу: «Вокализ», страница 12

Нищий

Ольга Сергеевна шла на воскресную Литургию. Храм Воздвижения Креста Господня был почти напротив её дома, и торопиться совсем не надо.

«Что это я разбежалась, привыкла всё бегом, бегом, пройти-то всего ничего», – подумала она.

Перешла через шоссе, машин мало – воскресенье, вот бы так всегда, потом неспешно пошла вдоль аллеи тополей, чередующихся с разросшимися кустами боярышника.

«Тополиный пух улетел, цветы боярышника опали… “отцвели уж давно хризантемы в саду…”, – тихо пропела Ольга Сергеевна. – Господи, о чём я, на службу же иду».

Дорога вдоль пруда около Храма была выложена плиткой, а на газонах, создавая пёстрый радостный ковёр, красовался разноцветный бальзамин, ярко-красный, белый, сиреневый. Ольга Сергеевна так засмотрелась на цветы, что, только подойдя к церковной ограде, вспомнила, что забыла приготовить деньги для милостыни.

Рядом с оградой, на углу, в стороне от остальных нищих стоял мужчина, Ольга Сергеевна невольно замедлила шаг, увидев его. Всех нищих она знала, как и они знали её и всегда приветливо здоровались и поздравляли с праздниками, но этого мужчину Ольга Сергеевна никогда не видела.

Его высокая статная фигура хранила черты благородства и уверенности, несмотря на… на пластиковый стаканчик для милостыни в его руке. На нём была потрёпанная ветровка, помятые брюки, кажется, футболка ещё. Ольга Сергеевна не могла пройти мимо незнакомца, он стоял по пути, подошла, быстро взглянула… глаза большие, серые, глубокие, с пушистыми ресницами, седые волнистые волосы, щетина на лице…

«Неделю уже не брился», – подумала она машинально.

Красивое, даже одухотворённо-красивое лицо, и взгляд – прямой, строгий и печальный. Ольга Сергеевна невольно загляделась.

«Что же привело его сюда? Что заставило протянуть руку за милостыней? Пришёл в отчаяние, случилось что-то ужасное… сейчас время такое безумное… потерял работу, жильё… обманули, обокрали… может, заболел тяжело и деньги на лечение нужны огромные… или кто-то близкий… беда какая-то невероятная, – она тяжело вздохнула, – да, невероятная… – торопливо открыла сумку, упрекнула себя, что не подготовилась, и тут же нашла оправдание. – Всё этот бальзамин! – и увидела, что действительно не приготовила мелкие деньги, а в кошельке лежит одна крупная купюра.

Ольга Сергеевна, лишь секунду подумав, протянула её незнакомцу. Он удивлённо и вопросительно посмотрел на неё.

– Возьмите, это вам.

– Не могу. Много.

– Я так решила.

– Не могу взять столько. Сдачи у меня нет… давайте в магазине разменяем, он рядом.

– Нет, нет, возьмите… возьмите, пожалуйста, – Ольга Сергеевна неуклюже пыталась вручить купюру.

«Ну надо же, как неудобно!» – думала она с огорчением и досадой.

Вдруг мужчина крепко сжал рукой протянутую с купюрой руку Ольги Сергеевны. Они стояли совсем близко – он и она… мужчина и женщина.

«Тёмный костюм, светлая рубашка в полоску… без галстука… да, без галстука… и красная роза в руке… одна, небольшая… и запах… как же называлась та туалетная вода?… такой… такой волнующий запах… не могу вспомнить…» – молниеносно, будто кадр немого кино, промелькнуло в её голове.

– Ваши духи… – незнакомец всё ещё держал руку Ольги Сергеевны и неотрывно смотрел прямо в глаза. Глаза в глаза, не говоря ни слова, кажется, целую вечность.

– Извините, не могу взять эти деньги.

Ольга Сергеевна выдернула руку, неловко сунула помятую купюру в карман его ветровки, повернулась и стремительно пошла.

«Не оглядываться, не оглядываться, не оглядываться», – твердила она про себя.

Ворота, Храм, ступеньки, перекрестилась и… И оглянулась, всё-таки оглянулась. Незнакомого нищего не было.

«Заступи, спаси, помилуй, и сохрани нас, Боже, своею благодатью!» – слышалось из распахнутых дверей Храма.

Лучано Паваротти «Guarda che Luna»

Кто только ни пел Guarda che Luna!

Известнейшие певцы и певицы исполняли эту всемирно любимую песню соло, дуэтом, трио и целым ансамблем, исполняли вдохновенно, страстно и трагически. Мы сами пели Guarda che Luna, было, помним.

– Вот тебе твои розы! – и бросает их ему в лицо.

Острый шип царапает его щеку, он вытирает кровь, она уколола палец, но не замечает…

– Ах, я слишком сильно желал(а) тебя! Я хотел(а) бы умереть!

Море, луна…

Уходящий поезд… любимое лицо в окне… стук колёс…

Двери закрываются, забудьте!

Море, луна…

Осенний бульвар, опавшие листья, молодая женщина с коляской… Ветер срывает беретку с её головы, она бежит за ней, поднимает, идёт с коляской… И мужчина, наблюдающей за ней из-за угла… нет, нет, она его не видит… они никогда не встретятся.

Море, луна…

Весна, солнце, он идёт по проспекту, весёлый и успешный, курит любимые сигареты… И видит её под руку с мужчиной… обручальные кольца у обоих… остановились, ждут кого-то… К ним бегут, смеясь и подпрыгивая, два мальчика-дошкольника, родители что-то говорят им, берут за руки, уходят… Сигарета упала, берёт другую, не может закурить, зажигалка гаснет…

Море, луна…

Ах, сколько их! Сколько печальных историй встают перед глазами под звуки Guarda che Luna!

Guarda che luna²¹

Guarda che mare

Da questa notte senza te dovro restare

Folle d'amore

Vorrei morire

Mentre la luna di lassu mi sta a guardare.

Guarda che Luna поют обычно печально. Но всё-таки не всегда…

Начинает Лучано Паваротти, он в строгом чёрном смокинге и ослепительно белой рубашке, поёт классически строго, его голос слегка дрожит:

«Guarda che luna, guarda che mare… Perche son solo a ricordare, E vorrei poterti dire…»²²

Вдруг оркестр замолкает, и почти без паузы, под изумительную джазовую поддержку хрипловатым голосом вступает она, Ирэн Гранди – худенькая голубоглазая блондинка в чёрной футболке без рукавов и немыслимых брюках, одна штанина которых чёрного, а другая белого цвета. Она поёт и страстно жестикулирует руками, как все итальянцы, наверное.

И бесподобное соло на трёх саксофонах!

Ирэн Гранди поёт весело, захватывающе весело, и слова вроде те же:

«Da questa notte senza te dovro restare, Folle d'amore, Vorrei morire, Mentre la luna di lassu mi sta a guardare…»²³

Но почему-то не грустно, кажется, и Маэстро Паваротти едва сдерживает улыбку. Они поют вместе, перебивая, споря и как бы доказывая что-то друг другу:

– А ты… Guarda che luna…

– Но ты сам… Guarda che mareа…

– Вспомни, как ты…

– И ты…

– Не надо грустить, всё в прошлом, – говорит она, её голос срывается, она взволнована.

– Я слышу тебя, – отвечает он.

– Guarda che luna…

– Guarda che mareа…

…всё проходит… всё остаётся…

Как остаётся в памяти великолепный дуэт Лучано Паваротти и Ирэн Гранди!

Браво, Ирэн! Браво, Маэстро!

Уже почти простилась

… с осенью.

Я люблю это время между ещё не наступившей зимой и почти прошедшей осенью, это мгновение между «уже» и «ещё».

Вхожу в парк напротив дома как в храм, обнажённые стволы деревьев напоминают колонны.

Уже отшуршал листопад, потемневшие листья лежат вдоль дорог и грустят, вспоминая тёплое лето.

Стало светлее, прозрачнее, и видно далеко, далеко.

Замолчали птицы, и когда нет ветра, слышно, как падает последний одинокий лист, зависая в воздухе.

По утрам уже морозно, уже затянуты тонкой слюдой лужицы, малыши, смеясь, топают по ним, лёд звонко хрустит под их ногами.

Прошёл Покров, и посолена на зиму капуста.

На моём подоконнике стоит букет жёлтых и белых хризантем, их горьковатый неповторимый аромат – запах осени.

Над дачным посёлком тянется седой дымок от растопленных печей.

Бесконечные осенние поля…

Мир застыл в ожидании.

Строгость и торжественность.

И тишина – как увертюра перед Концертом Вивальди.

И первый снег – как первый аккорд зимы.

Телефонный разговор

В этой реальной истории изменены только имена

Звонок раздался в пять утра. Я боюсь подобных неожиданных звонков, ранних, утренних или ночных, в них таится тревога и предчувствие беды. Звонила моя подруга Таня:

– Я убийца, – произнесла она взволнованно и сорвавшимся голосом повторила. – Я убийца…

– Что ты говоришь, – перебила я её, ошеломлённая такими словами.

– Это всё я, всё я, – голос подруги дрожал, послышалось всхлипывание.

– Что случилось, скажи мне хоть в двух словах!

И подруга сбивчиво, прерываясь и плача, коротко рассказала. Я пыталась успокоить её, что-то тускло и невнятно говорила, но было ясно – мне надо приехать к ней.

Мы дружили недавно, где-то лет пять, наверное, но бывают такие встречи, когда ты сразу, с первой ноты понимаешь – это твой человек. И хотя Таня была старше меня, я совсем не чувствовала разницы в возрасте. Мы говорили и слушали друг друга, и нам не надоедало – было интересно, и так понятно и близко… ещё мы доверяли друг другу, и каждый мог сказать то сокровенное, что никто другой не услышал бы никогда. Нам повезло встретиться.

– Знаешь, – однажды сказала мне Таня, – вот ты рассказываешь сейчас, а мне кажется, что это я говорю, понимаешь?

– Понимаю, – улыбнулась я.

Невысокая, хрупкая, с умными серыми глазами, живая, остроумная, Таня со школы увлекалась поэзией, сама писала стихи и, по её же словам, «могла заговорить любого», и в этом убедилась не только я. Мужчины были без ума от неё, влюблялись, ухаживали, влюблялись и любили. У неё был взрослый сын, внучка, они жили отдельно, с мужем она давно разошлась и больше замуж не выходила.

В тот год, в середине сентября, Тане, Татьяне Николаевне предложили льготную санаторную путевку с работы, хотя она уже вышла на пенсию. «Не забывают», – радостно подумала она о коллегах и, не задумываясь, собрала чемодан и поехала.

Санаторий находился недалеко под Серпуховым, на высоком берегу Оки. Приехав и устроившись, Татьяна Николаевна пошла на прогулку и спустилась к реке.

«Течение Оки здесь быстрое, – она вспомнила, как когда-то, очень давно, сын только в школу пошёл, отдыхала в этих местах с мужем, – на лодке катались, на том берегу столько земляники было…»

Она шла по берегу Оки и вспоминала, вспоминала, потом поднялась по крутой лестнице и села на скамейку отдышаться.

– Можно присесть рядом с вами? – услышала она мужской голос.

Оглянулась, рядом стоял высокий, приятной внешности немолодой мужчина с палочкой.

– Конечно, садитесь. Веселее будет.

– Спасибо. Виктор Тимофеевич.

– Татьяна Николаевна.

Так они познакомились. Погода стояла великолепная, они гуляли по аллеям парка, заходили недалеко в лес, но чаще сидели на скамейке, той самой, где познакомились, Виктор Тимофеевич не мог долго ходить.

Перед ними открывался дивный вид на Оку, поля и дальний лес на том берегу, и на купол храма, виднеющийся среди пожелтевших деревьев. Они разговаривали, рассказывали о себе, детях, вспоминали прежнюю работу, прежнюю жизнь, сравнивали, грустили, шутили, смеялись над чем-то, молчали, и было им вместе хорошо.

Перед долгой зимой деревья оделись, как на прощальный бал в самые нарядные одежды, не стесняясь сочных ярких красок – багряных, золотых, лиловых. Порывы ветра срывали листья, они кружились, зависая в прозрачном воздухе, и падали на землю.

– Листопад, – говорили они и останавливались, глядя на мотылька, застрявшего в серебряной паутине между двух берёз. Опавшие листья терпко пахли осенью и грибами.

Она жила на севере Москвы, а он на юге. И если жизнь Татьяны Николаевны была активной, полной энергии, то Виктор Тимофеевич был постарше, имел проблемы со здоровьем и почти не выходил из дома осенью и зимой – то дождь и грязь, то сыро или скользко, а то сугробы намело, и ходить с палочкой трудно. Дома Виктора Тимофеевича ждала больная жена и дочка с семьёй. На прощание они обменялись телефонами.

***

Мы сидели за столом на маленькой уютной кухне подруги.

– Ты знаешь, я так привыкла к нашим разговорам, представь, четыре года, каждый, каждый день, в праздники и будни, утром я звонила ему. Мы обсуждали прошедший день, новости, говорили обо всём, что нас волнует, советовались. А какой он был умница! Он же историк по образованию, знал два языка, за политикой следил, всё объяснял мне, и вот… – Таня вытерла набежавшие слёзы.

Я встала, подошла и обняла подругу.

– Может быть, тебе капли сердечные выпить, лекарство…

– Нет, спасибо, – Таня, подперев рукой щёку и отстранённо глядя куда-то, продолжила. – Иду я со своей знакомой по нашему парку, а тут он, крепкий, моложавый, симпатичный, заговорил с нами, идёт рядом и не отстаёт, так и гуляли втроём. Представился: Евгений. Оказалось, мы соседи, через два дома живём. И такой он остроумный, весёлый, и всё он знает, и рассуждает интересно, заслушаешься. А когда к моему дому подошли, он попросил номер телефона и обратился не к знакомой, а ко мне, и я, как под гипнозом, как околдованная, дала ему свой телефон. Он позвонил на следующий день.

Таня замолчала.

Я встала, подошла к окну. Во дворе мальчишки гоняли мяч, а на детской площадке молодой мужчина раскачивал на качелях малыша, тот смеялся и болтал ногами.

– Он позвонил, – напомнила я.

– Да, на следующий день. Но не только… он и пришёл тогда же. Даже не знаю, как всё случилось… Понимаешь, у меня столько лет никого не было, и меня это не волновало, а тут налетел такой ураган, такой… Веришь, в молодости не испытывала таких чувств, сама себе удивилась, и целую неделю он жил у меня. Это было какое-то сумасшествие…

– А Виктор Тимофеевич причём?

Таня встала, налила себе чай, долго звенела ложкой, размешивая сахар, который, кажется, не положила.

– В тот день я позвонила ему не утром, как обычно, а в девять вечера, он спросил, почему звоню так поздно, что случилось, и я сказала в двух словах о Евгении.

– Зачем?

– Я же привыкла всё ему рассказывать о каждом своём прожитом дне, о всех своих заботах и печалях, обо всём буквально. А Витя стал расспрашивать, расспрашивать… и я, какая же я глупая… и я во всех подробностях…

– Не надо было тебе вообще говорить об этой истории Виктору Тимофеевичу. Не надо.

– Я думала, что он относится ко мне только как к другу, ведь никогда никаких интимных встреч у нас не было. После этого разговора всю ночь не спала, на душе кошки скребли, и так неспокойно было, еле дождалась, когда посветлело. Было шесть утра. Позвонила, трубку взял не Виктор Тимофеевич, не Витя… подожди, – Таня вытерла платком глаза, – трубку взяла его дочь и сказала… и сказала, что папа в два часа ночи умер… это из-за меня… я виновата.

Мы молчали. В открытое окно доносился тонкий сладкий аромат цветущих лип, на детской площадке гуляла женщина с коляской, и мальчишки на школьном поле всё так же играли в футбол.

Муслим Магомаев

Он появился в моей жизни как ярчайшая звезда, когда я была ещё совсем маленькой девочкой и увидела его впервые по чёрно-белому телевизору с линзой, он пел «Бухенвальдский набат», пел страстно, сильно, красивый, высокий, стройный, с горящими глазами, я запомнила. Шли годы, менялись телевизоры, исчезла та странная линза, появился в нашей семье большой чёрно-белый телевизор, затем первый цветной, но и потом, потом, услышав его божественный голос, я звала:

– Мама, Муслим!

И моя дорогая мамочка бросала все домашние дела, бежала, и, как зачарованные, мы слушали:

– O bella ciao, bella ciao, bella ciao, ciao, ciao…

Повзрослев, на школьном вечере я кружилась в вальсе с одноклассником… пел Магомаев:

Завтра снова дорога, путь нелёгкий с утра,

Хорошо хоть немного посидеть у костра,

Но, волной набегая, тронул вальс берега,

А вокруг голубая, голубая тайга.

Первая влюблённость, пионерский лагерь, сосны на берегу реки, далёкие звёзды, танцплощадка… пел Магомаев:

По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш,

В потоке солнечного света у киоска ты стоишь.

Блестят обложками журналы, на них с восторгом смотришь ты,

Ты в журналах увидала Королеву красоты.

На моей свадьбе, конечно, пел Магомаев: "А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, И крылья эту свадьбу вдаль несли…"

Потом муж, семья, дети… и «Ноктюрн» Муслим Магомаева:

Я к тебе приду на помощь – только позови,

Просто позови, тихо позови.

Пусть с тобой всё время будет свет моей любви,

Зов моей любви, боль моей любви!

Муслим Магомаев был рядом со мной всю жизнь. Он был невероятно красивый и элегантный, а за его внешней строгостью и сдержанностью проглядывалась страстность, чувственность и настоящая мужская верность и благородство. А бархатный волшебный баритон околдовывал:

Любовь – тот след, где плавает звезда,

Любовь – тот свет, что навсегда,

Но до последних лет и слёз бесследных нет,

Ведь нет следов, что исчезают без следа.

Хмурым осенним днём в конце октября пришло страшное известие… ему было всего шестьдесят шесть, а сегодня исполнилось бы семьдесят два. Огромная очередь начиналась за несколько улиц до Концертного зала имени Чайковского в Москве. Стояли молодые и пожилые, женщины, мужчины, у всех в руках цветы. Не разговаривали, молча входили в полутёмный зал, освещена была только сцена, на которой море цветов и фотографии Певца. Тихо звучали песни в его исполнении. Очередь медленно двигалась мимо сцены, стараясь задержаться напротив него. В зале не было ни одного свободного места, сидели и стояли во всех проходах, с трудом устроилась где-то на балконе. Известные люди говорили хорошие, тёплые слова, благодарили. Песни, его песни были слышны приглушённо, но в конце прощания со всей силой зазвучало – «Ты моя мелодия», и все заплакали. Провожали под аплодисменты.

Помню Тебя, любимый Певец.

Письмо

Здравствуй, Коленька!

Илюша пока не выздоровел и в садик не ходит, вчера была ещё температура, но, правда, уже небольшая. Пришла к нашим молодым рано утром, сын уже умчался на работу, невестку отпустила по своим делам, а мы с Илюшенькой остались на хозяйстве.

Утром было морозно, на градуснике за окном минус пятнадцать, но солнечно, светло и синее ясное небо. Я не помню такого холодного октября, последнее время до самого Рождества всё тепло и тепло. Помнишь, три года назад, в эти же дни я тяжело заболела гриппом, а когда поправилась, мы с тобой поехали в пансионат на Клязьминском водохранилище. За время болезни я очень похудела, ничего кроме минеральной воды не пила, не ела, а там шведский стол шикарный, и это было ужасно, потому что я, как ненормальная, ела всё подряд и, конечно, поправилась… потом дома худела. Тогда, в начале декабря, на удивление, была зелёная трава, цвели какие-то мелкие белые цветочки на берегу, а на аллеях парка, особенно около пихт, росли кругами непонятные большие грибы, похожие на моховики, и ещё на старых деревьях мы видели вешенки, помнишь? Чудеса просто.

А в этом году на Покров землю припорошило снегом, как будто кулич посыпали сахарной пудрой. Коленька, вот ты в командировке больше года уже, и на Пасху не ел моих куличей, а тебе так нравится, как я их готовлю – с курагой, изюмом, ванилью, корицей и орешками! А запах какой!

И вот из-за этого холода мы с Илюшей сидели до обеда дома, смотрели «Ну, погоди!», читали книжки. «Колобок», «Репка», «Теремок» его уже не интересуют, но нравится Корней Чуковский. Ты знаешь, Коленька, мне тоже очень нравится Чуковский, и чем больше читаю, тем больше нравится. Ну прямо в детство впадаю! Нашим детям я на ночь всегда читала «Краденое солнце», «Муху-цокотуху», «Айболит», да не читала даже, а рассказывала наизусть. А ты не любил читать вслух.

После обеда распогодилось, мы выпили горячего молока с ванильными сухариками, и я рискнула пойти с Илюшей погулять, так как температуры у него уже не было, и он был весёлый и активный. Оделись тепло и вышли – солнышко светит, небо синее, бодрость такая!

Гуляли по той пешеходной улице за парком, где нет движения, где сейчас высаживают на клумбах разные цветы в зависимости от времени года – то нарциссы и тюльпаны, то ромашки и анютины глазки, то астры и хризантемы. Идём мы тихо, спокойно, Коленька, как вдруг вижу я впереди… показалось, что собака какая-то особенная, а гляжу – козлик, серый, с бородкой, с длинными рожками. Это выглядело забавно – Москва, красивая улица, выложенная плиткой, клумбы, газоны, усыпанные опавшими листьями, а по ним бегает буквально «серенький козлик».

Помнишь, на одной стороне этой пешеходной улицы находится бассейн, а рядом небольшая конюшня. Из этой самой конюшни и сбежал озорник, но, поскольку он был ручной, то далеко не убегал, а всё прыгал рядом. Две девчушки хотели его поймать, но не получалось – как только они устремлялись к нему, он отскакивал в сторону, а когда никто не двигался, старался подойти к людям, всё-таки домашний был. Девочки звали его: «Тимошка, Тимошка, стой!» Козлик подошёл, тут они его схватили за ошейник и увели в конюшню. Жаль, что я не сфотографировала эту сцену на мобильный, получились бы интересные фотографии.

Потом Илюша катался на качелях на детской площадке, потом пошли домой – я побоялась гулять дольше, всё же недавно у него температура была. Тут Настя пришла, Илюша к ней: «Мама, мама, я козлика видел!»

А я, Коленька, принесла нашей невестке две сумки тёплых вещей – она же носила всё в обтяжку, всё коротенькое, узенькое, теперь же в её «интересном» положении всё стало мало, а впереди-то зима. Жилетку принесла пуховую, помнишь, на базаре давно покупали? Она в хорошем состоянии, а главное, очень тёплая, длинная и тонкая, и можно надеть под любое пальто.

Принесла ещё два своих зимних пальто, они тоже и лёгкие, и тёплые – сверху ткань типа болоньи и подкладка из синтепона. Ты, наверное, уж и забыл, в чём я зимой ходила! Одно пальто светло-песочного цвета, длинное, с меховым капюшоном, другое чёрное, типа полупальто с большим пушистым воротником из чернобурки. Настя выбрала чёрное, значит, я буду ходить эту зиму в светлом. А зачем же молодым тратиться на новое пальто, когда и в моём можно сезон походить, правда, Коленька?

Пришла к себе домой поздно вечером, выпила чая с молоком и батончиком «Рот-Фронт», приняла горячий душ, надела тёплый махровый халат и уснула, Коленька, прямо в этом халате, даже не сняла его, не помню, как свет погасила.

И спала сладко до самого утра, как Илюшенька. Сил вечером уж не было, поэтому вчера не написала тебе.

Жду, не дождусь, любимый, когда закончится твоя затянувшаяся командировка.

Целую, твоя Катя.