Читать книгу: «Ковчег для Кареглазки», страница 26

****

Афродита находилась под медчастью, когда Король краклов на крыше метнулся к Крыловой, и она выронила ребенка. Чудом брюнетка подхватила младенца и замерла, ощутив странное величие момента.

Озарение сообщило, что мальчик – необычный. Это пришло из ниоткуда – как из видений – но видений ведь больше не было. Дита пришла в себя лишь тогда, когда неоморф спрыгнул, подняв пыль своим приземлением. Он меня не тронет, он меня не видит, – подумала она, прижав хныкающего младенца. Ей показалось на мгновение, что ребенок мог бы быть ее… что за чепуха!

Супермонстр оказался рядом, и девичья голова исчезла в его пасти. Череп треснул, испуская вязкий кисель, и перед Божьей невестой застыли изумрудные глаза Абракса.

Охотник искромсал ее грудную клетку, оторвал ноги, затем – отделил руку… дитя заорало, упав на землю, и он отбросил изувеченное туловище брюнетки.

Некоторое время Охотник держал мальчика за загривок, а затем фыркнул и вспорол животик. Он выбросил младенца умирать… ведь ребенок имеет слишком мало общего и с ним, и с Марой. Это обман, и он разгневан. Люди забрали у него все, и он еще поквитается с ними.

В то время, как Король краклов взбирался на самую высокую башню среди огня, дыма и людского отчаянья, призывая всех едоков для абсолютного уничтожения человечества – Афродита умирала в кровавой луже. В последние минуты жизни в ее голове застыл вопрос:

– Как же так?! Я победила Сурового Бога, я – Саморожденный! Или нет?!

Глава 25. Хомо новус

Илион встретил рассвет тлеющими руинами и бесчисленными изувеченными трупами. Земля была усеяна гильзами и патронами. Падал пепел – густой, как серый снег.

Куб горел, из него еще доносились вопли и стрельба. Парадная дверь раз-другой дернулась. Под ней протекла тонкая алая струйка. Потом дверь все же распахнулась.

Из штаба вывалилась перемазанная кровью Наталья Акопян. Она с трудом сползла по ступеням. Из темноты дверного проема на нее смотрел морф, ранее бывший Иваном Свинкиным, в первых лучах света поблескивала титановая протезированная нога. Избегая солнца, он отошел внутрь, скалясь и фыркая.

Спустившись с крыльца, Ашотовна скрутилась в комок. Лицо повернулось к встающему светилу, и солнечные зайчики заплясали на заплаканных черных глазах, выхватывая грязь на подбородке и свежий багровый укус на шее.

****

Мой разум живет отдельно от тела, даже не пытаясь достичь чего-то большего. Я его и не виню, фактически, заставить сейчас организм функционировать было бы чрезмерным требованием. Это как взлететь до Луны, раскачавшись на качели.

Тело не подчиняется по объективным причинам. Ощущение, что мои конечности вообще вывернуты под неестественными углами. Я сломлен настолько, насколько может быть сломана пластмассовая кукла – а ее можно кромсать почти до бесконечности.

От боли я периодически теряю сознание, а в те минуты и мгновения, когда разум возвращается, оцениваю обстановку. Это трудно, так как я, наверное, сошел с ума. В голове – голоса, я слышу мурчание и стрекот, мышиный писк и детский плач, звук покидающих трупы миазмов. Со мной разговаривают боги, а это – прямой симптом шизофрении. И в этом присутствует даже толика логики – я просрал все, что можно было. Вся моя бестолковая жизнь, стремящаяся к неизвестному высшему предназначению, оказалась просто бессмыслицей. Кареглазка и ее дочь, Цербер, Мануйлов, Таня, Мама… я не уберег ни одного человека, наоборот, убивая все, к чему прикоснулся. И даже сейчас, когда все мертвы, я до сих пор жив – хотя и ненадолго, я думаю.

Я рыдаю тихо-тихо, чтоб вскоре сорваться в жалкий рев, который разносится эхом. Я плачу взахлеб и не могу остановиться, как двухлетний ребенок, который находится в плену отчаяния… Мне стыдно, но я отбрасываю это позорное чувство – здесь никого нет, никто не будет издеваться.

Где я? Судя по всему – это какая-та пещера или подземелье, сырое и холодное. Только вот нахожусь я не на полу – мое ложе располагается на мягкой куче из трупов, на самой вершине пирамиды из мертвецов.

Сколько времени я здесь, понять трудно. Целую бесконечность я уверен, что из живых рядом только крысы. Как вдруг это изменилось – я слышу крик ребенка. Милана? ШИЗА, ТЫ?!

– Кто здесь? – шепчу я.

Несмотря на боль, активирую руку, пытаясь найти опору, и ладонь проваливается во что-то вязкое. Вытаскиваю, щупаю – это дыра в трупе, вероятно, легкие или кишечник. Я блюю как проклятый, меня выворачивает от отвращения, и израненное тело прошибает волной адских страданий. Я едва не отключаюсь, чудом сохраняя сознание. Если где-то там Милана, я обязан ей помочь.

Я лезу поверх мертвых тел, иногда их распихивая, ноги не слушаются, руки тоже – для передвижения я извиваюсь, как змея. Груда трупов валится подо мной. Рывком перемахиваю через последний барьер, скатываясь на бетон в запекшейся крови и сильно ударяясь головой.

Сил больше нет. Внутренности горят огнем. Я прикладываю все усилия и волю, но нет – я не могу. И только дочь Кареглазки важна, я обязан спасти хотя бы ее.

Я встаю, как поверженный Атлант – сквозь пелену слез, одновременно с молнией, прошибающей позвоночник от затылка до копчика. Держусь за липкую стену ватными руками, опираюсь на ноги, которые сгибаются анатомически неправильно.

Здесь темно, хотя дальше горит тусклый свет. Это туннель. Сзади действительно гора трупов: обгрызенные, без конечностей, со вспоротыми грудинами и животами, иногда – тела, отделенные от голов. Опираясь на стену, покрытую смолянистой субстанцией, ковыляю до слабоосвещенного подземного перекрестка. Гидроэлектростанция? Вероятно, да.

Центр устлан какими-то здоровенными яйцами… хотя, нет, это больше похоже на коконы с пупырышками. Черные, как сажа, шары – их несколько десятков. Сбоку доносится стон. Я скашиваю взгляд и с удивлением вижу Афродиту, вернее то, что от нее сохранилось.

Останки облысевшей сектантки лежат под фонарем на небольшом возвышении. У нее всего одна рука, все остальные конечности исчезли. Туловище искусано и изорвано, приплюснутая голова едва держится на перекушенной шее. Серые глаза приоткрыты, застыв, как вулканическое стекло. Вдруг она моргнула, и из горла донесся стон. Какого черта она жива?!

– Гряду скоро, и возмездие мое со мной, чтобы воздать каждому по делам… – доносится из булькающей глотки.

– Ты видела Милану? – я не собираюсь слушать бред, мои силы на исходе.

– Кого я люблю, тех обличаю и наказываю… – шипят останки.

Иди на хрен! Я оставляю ее, чтоб найти дочь Кареглазки – вряд ли она здесь и жива, но в моей жизни больше нет никакого другого смысла.

Дверь на ржавых петлях впускает в новый коридор. Там темно, и все же я замечаю силуэт. Я застываю, и существо чувствует меня. Оно приближается, маленькое ужасное чудовище…

Когда тварь уже рядом, свет падает на нее из-за моей спины. Это ребенок – еще совсем недавно это был ребенок. На поясе, на петельке штанов трепыхается свинка Пепа. Метаморфоза недавно завершилась, и маленькое тельце обильно покрыто прозрачной пленкой. Глаза голодны, зубы непрерывно клацают. Тварь набрасывается – я отталкиваю, но она успевает грызнуть мою руку. Я пячусь и выпадаю туда, откуда пришел. Дверь за мной захлопывается.

Я больше не ищу Милану, потому что встретил ее только что. Маленький упырь, только что меня инфицировавший. Напротив снова бормочет безумная сектантка, из ее глотки выплескивается кроваво-бурая жидкость, а глаза горят белым светом.

– Господь говорит – только я знаю намерения, что буду делать с вами. Эти намерения во благо, а не на зло. И они дадут вам надежду…

Афродита замолкает, и я молчу. А затем сияющие глаза останавливаются на мне.

– Абракс победил, – вздыхает она. – Я использовала все, что могла… остался только ты. А времени почти нет. Хочешь узнать, что произошло? Станешь моим оружием?

****

Павшая крепость дымила, а пепел сыпался и сыпался с неба, словно и не думал иссякать. Воздух прорезал детский крик, настойчивый и недовольный. Он уже звучал, голосил на всю округу, он еще будет кричать, ведь этот младенец и не собирался успокаиваться.

Ребенок не понимал, почему он один, почему за ним никто не приходит, и что будет с ним дальше. Иногда он замолкал, чтоб передохнуть, поползти, поглазеть на возвышающуюся рядом треугольную плиту, торчавшую на площади, словно обелиск посреди разрушенного Рима. Или поиграть с пылью, покрывавшей все вокруг. Но это ему быстро надоедало. Он хотел есть, но еды не было. Пить – не было. Ничего не было.

Наконец эти крики достигли чьих-то ушей. Из мглы явились трое – с наглухо застегнутыми плащами, и лицами, скрытыми под капюшонами. Увидев мальчика, они явно обрадовались. Один из них окинул спутников триумфальным взглядом и снял капюшон. Это был капитан Шпигин.

– Мы нашли его, – он улыбнулся, разглядывая едва заметный шрам на животе младенца – след от когтя Охотника. – Он существует – Тринадцатый был прав.

Остальные также откинули капюшоны. Это оказались гадкий тип с рыхлым лицом, украшенным символикой Богобратства, и красивая белокурая азиатка, совсем молодая – до 25-ти. Девушка смотрела на ребенка с благоговением, в то время, как во взгляде мужчины сквозило сомнение.

– Алексей, а что, если священный Аваддон впал в ересь?!

– Апостол имел видение. Людей ждет новое начало, – не согласился Шпигин. – Севастьян, неужто ты сомневаешься?

Гадкий пастырь вряд ли был готов так легко изменить свое мнение, и это было видно.

– Тринадцатый погиб, – напомнил он о разрушенном Харизаме. – И что нам делать дальше? Слепо верить покойнику, и выполнять его сомнительный последний приказ? Синдикат уже сто лет служит Суровому Богу… мы – не мятежники.

Шпигин пожал плечами, оглянувшись на красноглазого кота-альбиноса, появившегося из ниоткуда и присевшего на торчавшей плите.

– Смерть Аваддона ничего не изменит. Мальчик – Хомо новус, новый человек. И наша миссия – защитить его.

– Не тебе вообще-то судить апостола! – вмешалась блондинка. – Аваддон давно готовился к этому. Грядет великая битва, и Узурпатор падет.

– Как скажешь, Ирина…

Севастьян кивнул и отвернулся – словно стесняясь своего недовольства происходящим. Его руки исчезли под плащом, а когда он развернулся, у него был пистолет. Но его опередили – Ирина нырнула ниже и всадила в священника нож. Прогремел выстрел, но это был промах. Шпигин оказался рядом, и его кинжал прошел лезвием по горлу предателя. Севастьян рухнул, брызжа кровью, его глаза все еще были открыты, когда младенец бросился к нему и прижал маленький рот к вскрытой шее.

Капитан с девушкой дождались, пока ребенок насытится, и унесли его. Затем и Оскар спрыгнул с обелиска, чтобы разнюхать, осталось ли чем поживиться возле трупа отвратного священника.

Бронированный джип покинул Новогорскую долину, как выпущенный из пушки снаряд. Шпигин, законспирированный оперативник Божьего промысла, встретился взглядом с глазами ребенка, и они внезапно налились кровью. Уже через секунду кровь отхлынула, и они снова стали ярко-синими. Мальчик улыбнулся. «Скоро у тебя появится дом… малыш», – подумал синдик.

****

Афродита уже не существовала, тем более не было Гермеса. Где-то в закоулках нервной системы затухали синапсы, когда контроль над умершим организмом был взят чужеродным разумом. То, что не свершилось во время обряда, произошло после смерти носителя. Ахамот наконец вырвалась из кристаллической темницы Армогена, чтоб попасть в другую тюрьму. Бри выиграл, пророчество не осуществилось.

– Что ты такое?! – Менаев растерян и зол, он бьет ее по искореженному язвами лицу и требует чуда. – Какой нахер Абракс? Что ты мелешь?! Если можешь – сделай что-нибудь!

– Я не могу помочь – ты должен сам, – отвечает богиня, сваленная с пьедестала ревнивым братом.

Он стоит как вкопанный, его взгляд сумасшедший – он совсем скоро превратится в агрессивного голодного зомби – это дело нескольких минут.

– Спаси хотя бы Лену… и ее дочку, – умоляет Гриша, и по его щекам бегут слезы. – Пожалуйста, умоляю – кто ты, что ты… спаси.

– Это невозможно, – Ахамот помахала бы головой, но разорванная шея уже не подчиняется мозгу.

Менаев содрогается – проскочила электрическая реакция, верный признак скорого безумия.

– Хоть что-то, умоляю, – лепечет он заплетающимся языком – гортань уже распухла, скоро он будет кашлять, как умирающий чахоточный. – Я не верю, что все должно закончиться так.

– Ты никогда ни во что не верил, – говорит Ахамот, и ее глаза медленно теряют ослепительный блеск. – Вот последний подарок – передай Абраксу мое проклятие.

Она протягивает Грише ладонь, в которой свернут завядший лепесток розы Этернум.

– Мне жаль, – лепесток тонет меж губ Менаева, а снежно-белые зрачки Афродиты-Ахамот тухнут.

Глава 26. Роза Этернум

Меня мучает голод… и жажда – и десны жадно растирают пурпурный лепесток, выдавливая несколько капель сока. Опухшая гортань не желает пропускать влагу внутрь, она с трудом просачивается сквозь узкую щель. Капли горькие, как полынь, они обжигают воспаленное горло, словно неразбавленный спирт.

Я физически чувствую, как умираю, как INVITIS молниеносно поражает все мои системы. Голова кружится. Головокружение быстро, слишком быстро нарастает – я словно попадаю в воронку. Я рву кровью, засунув в рот пальцы и раздирая ногтями горло.

Вертиго нарастает, будто меня погрузили в центрифугу. Бездна уже вокруг, тьма… и смерть. Я знаю, что в ближайшие минуты исчезну как личность, превращусь в зомби-горлодера, чтоб нажравшись вдоволь, пройти через метаморфозу, которая изменит мой геном до неузнаваемости.

Круговорот засасывает и внезапно – ББАХ!!! – сознание отделяется от тела, вылетев, как пробка из бутылки. Я вижу себя, извивающегося на темном бетоне и пускающего пену изо рта… пустая оболочка, без души и разума, закрученная в пучине безумия.

Я возношусь – только это не небо, не высота, и даже не космос. Это нечто иное: светящиеся искристые линии, проводящие энергию из одного уголка Вселенной – в другой.

Гравитационные волны ведут к пределам Ойкумены – к странному миру, напоминающему шумерскую Месопотамию, как я ее представляю: сочно-зеленые оазисы посреди желтых песков и коричневых гор, рядом с мутными потоками великих рек, зиккураты, исполинские быки с мужскими головами и скалы, испещренные клинописью. Но есть отличие, которое сразу рушит аналогию – необъятные поля ярко-красных цветов, похожих на розы с гигантскими бутонами. Я чувствую их аромат, наполняюсь им… но двигаюсь дальше – чтоб передать проклятие Ахамот.

Я нахожу Абракса в Висячих садах у Кристального Пика, он лежит на прохладной мраморной кушетке, остывая от жары, а маленькие ангелы массируют его атрофированное тело.

– Кто здесь? – поднимается Верховный жрец Апейрона, выдернув ноги от массажистов.

Я вижу, что он слеп – да и будучи зрячим он не мог бы меня увидеть, ведь я – бестелесная сущность, сгусток энергии с сознанием. Но он чувствует меня.

– Кто ты есть?! – раздраженно вопрошает Суровый Бог, усевшись, и расположив свое уродливое лицо прямо напротив меня.

– Ахамот проклинает тебя! – говорю я и понимаю, что также как и Абракс, произношу это не вслух, а мысленно.

– Ха-ха-ха!!! – истерически хохочет он. – Это бред. Сестрица давно мертва. К тому же – это Абракс и Спящие прокляли ее… давным-давно. Кто ты?

– Зачем ты убиваешь людей? – спрашиваю я, вспомнив, что возвращаться мне некуда, мое тело уже завоевано вирусом. – Прекрати!

– Ааа, ты из земных червей, – осознает слепой бог. – Как ты здесь оказался? Что тебе нужно?!

– Я хочу, чтоб ты вернул мне Крылову, – по-детски наивно формулирую свое желание. – Ты отобрал мою единственную любовь. Ты не имеешь права…

Абракс мысленно рассмеялся, оборвав мою возмущенную речь, и снова возлег на мрамор. Офиане стали быстро растирать его широкую спину.

– Бред сумасшедшего. Любовь – мерзкая химическая реакция внутри слабых, глупых существ. Всего лишь гормоны и либидо – все для размножения проклятого человеческого семени.

– Не тебе судить, – наглею я. – Нельзя убивать всех, кто тебе не нравится.

– Неа, чушь… глупости, – жрец, кажется, даже зашевелил сшитыми губами. – Люди созданы нашим родом. Ахамот – будь она проклята тысячекратно! Дура сгинула в Эфире, и вы – сгинете…

– Ты ненавидишь все, что с ней связано? – я кручусь волчком, и это его злит. – Что бы сказал Первоотец? – я вспоминаю об его родителе, и сам не понимаю, откуда мне о нем известно.

– Ничтожная мразь! – Абракс не выдерживает, подрываясь с кушетки. – НЕ СМЕЙ!

На его животе, там, где у людей солнечное сплетение, открывается уродливая складка кожи, из которой выныривает большой выпученный глаз. Он источает зеленый свет, и он попадает прямо на меня. Верховный жрец мысленно визжит, а яркая зелень поглощает… и растворяет меня.

– Ты безумен – ТЫ ВЛЮБЛЕН! Твой разум поврежден, а значит, ты – открытая книга для Абракса! – радуется Суровый Бог, проникая внутрь и убивая мое сознание, а я ничего не могу сделать…

****

Каждая моя мысль превращается в отдельный атом и сгорает в зеленом пламени. Воспоминания, желания, грехи – все удаляется методично и довольно быстро. Всевидящее око сжигает саму мою сущность.

Все клапаны и замки, на которые заперты мои наихудшие чувства, исчезают, расплавленные в изумрудной лаве. Я снова испытываю тревогу, как и после пробуждения по утрам, только в миллион раз сильнее. Я слаб и открыт любому злу – когда мир узнает о моих проступках, я просто выброшусь из самой высокой башни в этой галактике.

Абракс стирает мои воспоминания о детстве, и я напрягаюсь. Я уже ничего не помню – ни плохого, ни хорошего, но что-то еще есть. Он сжигает воспоминания, среди которых и память о Кареглазке – и мои блоки, сдерживающие ярость, рушатся.

Я упираюсь, и зеленый луч подергивается, пытаясь проникнуть внутрь, туда, где еще наносекунду назад он властвовал безраздельно. Я ищу искры шампанского в глубоких глазах Кареглазки и обнаруживаю, что они исчезли. Я разгневанно распираю свой энергетический сгусток, но Око сдерживает меня. Мои атомы задвигались – я физически заставляю их это делать, я чувствую каждую частичку, и толкаю ее в броуновский хаос. Они ускоряются… кажется, я знаю, что такое Гносис.

Суровый Бог напрягается, используя всю силу ментального удара, он снова прорывается внутрь, и сжигает еще миллион секунд памяти о Кареглазке. От мощи вторжения мои атомы содрогаются, и бросаются в противоположные стороны.

Но теперь я обнаруживаю что-то новое, пятый элемент. Эфир? Я использую его как топливо, как рычаг для манипуляций, и расширяюсь столь быстро, так мощно, что уже не способен остановиться. Это как реакция в ядерном реакторе, только тысячекрат сильнее. Мое сознание вырывается за пределы энергетического шара. Вернее, шара как такового уже не существует. Это огонь, это звезда, это Сверхновая. Я расширяюсь, и мои разъяренные атомы вспыхивают, сжигая все, чего достигают.

Я настолько силен, что изменяю мир на квантовом уровне. Я испепеляю Висячие Сады. Абракс куда-то исчез, но я распыляю на молекулы его офиан, всех, кого настигаю. Я так могуч, что провоцирую извержения вулканов по всему Апейрону, заливая долины раскаленной лавой, и разрывая равнины треснувшими литосферными плитами. Навстречу движется рой энергетических боеголовок, но я пожираю их и обращаю вспять – на Кристальный Пик и Армоген.

Я заживо сжигаю Спящих в цистерне Плеромы – и они испаряются вместе с раскаленной чернильной антиматерией. Заваливаю Хрустальный зал и все подземелья. Я буря, выкашивающая поля Этернум. Я Бич Божий, стирающий величайшую расу Ойкумены.

Я больше не встречаю сопротивления и вырываюсь в космическое пространство. Черная дыра на небосводе, путепровод времени и пространства, не желает подчиняться – и я превращаю ее в окаменевшую луну. Это просто – если знаешь, что делать.

Я создаю собственную кротовую нору и возвращаюсь назад. Я не двигаюсь в пространстве. Я не перемещаюсь во времени – я и есть время, я Кронос, и я – Хаос. Ведь это я управляю Эфиром. Я просто беру и отматываю время назад, как клубок с нитями. Не перехожу с одного берега на другой, а плыву против течения, чтоб в нужном месте остановить волны, и направить их назад.

Знаете, если вам кажется… если вы живете с мыслью, что у вас есть особое предназначение – вполне возможно, что вы правы…

****

Мои глаза открылись, и я понял, что нахожусь на больничной койке. В Илионе. Все болит – голова, спина, нога… но я все равно выхожу в коридор прогуляться.

Меня гложет что-то смутное, и я сразу иду вниз. Звуки музыки все громче, а боль – все тише. Я прохожу знакомые распахнутые двери и оказываюсь в подземной лаборатории.

Она танцует так, как тогда. И даже лучше. Ее тело двигается божественно – как только может двигаться самая желанная богиня языческих пантеонов. Как это было давно… хотя и произошло совсем на днях. Или это галлюцинация? Все почти также – но есть и отличия.

Рядом с ней Цербер, он виляет хвостом-обрубком и смотрит на нее таким же восхищенным взглядом, ухмыляясь своим страшным оскалом.

Я могу смотреть на нее бесконечно, но это невозможно. Приходит тот миг, когда она чувствует мой взгляд, оборачивается и улыбается. Я заливаюсь краской, как всегда – по привычке. Она прикручивает старую песенку о саботаже игры в прятки, и спрашивает, вспомнил ли я что-нибудь.

– Да, – отвечаю я и быстро приближаюсь к ней. – Я помню.

– И?

– И все расскажу буквально через 10 секунд.

Я прижимаюсь к ней и мой рот настойчиво, но нежно, прижимается к ее губам. Она упирается, но не так сильно, как можно было ожидать. Мы зацепили реторту, штатив с пробирками, и они падают… но я мухлюю, подхватываю их силой мысли и ставлю обратно – только подальше. Да-да, совершенно без рук – я ведь Саморожденный . Я не закрываю глаза, любуясь Кареглазкой, и вижу ее замешательство. Когда поцелуй заканчивается, она смотрит с неожиданным интересом. В ее глазах пляшут огоньки. И я должен сказать…

– Ничего не бойся. Теперь я с тобой навсегда, и все будет хорошо.

И она как будто ждала этих слов всю жизнь, всю вечность – она в странном для себя самой порыве прижимается ко мне, и я ласково обнимаю ее, медленно опуская руку вниз с области талии.

Я сделал это. То, о чем никто не узнает – если я сам так не решу. Но хочу ли я, чтобы обо мне сочиняли мифы?! КОНЕЧНО, ДА! Вы ведь знаете меня… разве можно было подумать иначе? Поэтому я и рассказал вам всю эту невероятную историю. Да, боготворите меня – ведь это я спас вас всех…

Где-то далеко и одновременно – близко, в другой вселенной, глухонемые слепцы с ужасом ползают среди поломанных роз, не понимая, что произошло. Вскоре они решат, что должны бороться – и запустят тот самый цикл событий, который их и уничтожит. Пророчество…

Я знаю, что это был только один бой – вся война еще впереди. Именно сейчас где-то лежит и страдает кастрированный Гермес… восхищенный полковник Горин стоит на коленях перед только что распустившимися осириями. А Дракин-Охотник кротко обнюхивает свою Марго, вынашивающую будущего Хомо новус.

А в это время мы – я и Кареглазка, стоим посреди этого мира, и наша любовь зарождается со скоростью неуправляемой реакции атомного распада.

Это был только бой, но этот бой – генеральное сражение. Ничего не будет так, как прежде. Отныне я всегда на шаг впереди. Я встретился глазами с Цербером и улыбнулся. И снова поцеловал Лену. И она больше не сопротивлялась, так как хотела этого всю жизнь.

КОНЕЦ