Читать книгу: «Пламя и ветер», страница 5

– Я была бы очень рада, – ответила честно.

На следующий день Фернвальд, казалось, забыл о нашем разговоре. Впрочем, я не приставала с расспросами: в конце концов, каждый имеет право нести свою боль в одиночку. Тем более, даже Алану дядя многое не рассказывал, а ведь ассистент уже который год жил с ним под одной крышей, помогал в делах.

К слову об Алане… В отличие от дяди, его не слишком любили: считали замкнутым, хмурым, неспособным поддержать светский разговор. Алан много работал, редко выбирался из поместья или из своего маленького кабинета в академии. Меня до сих пор раздражали его прямота и привычка резко менять тему, но мы все-таки сдружились. Рядом с Фернвальдом я чувствовала себя неуютно, тщательно следила за словами, боялась сделать что-нибудь не так, а с Аланом было спокойно и свободно.

Я согласилась стать его помощницей: делала записи под диктовку, приводила в порядок архив, относила письма на почту, передавала сообщения другим работникам. Иногда выдавались сложные дни, когда и мне приходилось до ночи задерживаться в Академии. Но в остальное время Алан старался отпускать пораньше, давал время заняться своими делами. И украдкой наблюдал за мной.

Однажды, когда я, закончив работу, склонилась над очередной картой пристенных вод, Алан спросил:

– Что ты ищешь?

– Доказательства, что Рейнар выжил. Лазейки. Может, течением его судно отнесло в другую сторону от Стены, и искать нужно было в другом месте. Вдруг он пытается выжить на необитаемом острове? С командой или совсем один. Островов так много в тех краях, – я обхватила себя руками: часто я чувствовала озноб, говоря о брате. – Даже если он за Стеной – кто сказал, что там невозможно выжить? Никто ведь точно не знает.

Алан молчал довольно долго. Не выдержав, я спросила с горечью:

– Думаешь, я трачу жизнь, гоняясь за призраком?

Лилия однажды сказала это, я смертельно на нее обиделась. “Это же и твой брат, если еще не забыла!” Но правда заключалась в том, что с Лилией Рейнар общался гораздо реже, у них почти не находилось общих интересов.

– Думаю, это достойная цель, – ответ Алана меня удивил; впрочем, я решила, что он просто не хотел ссориться, поэтому не стал делиться настоящим мнением.

Но вскоре Алан удивил меня еще раз: через несколько дней после разговора подарил книгу моряка, обогнувшего весь мир полвека назад. “Я отыскал ее на блошином рынке. Не знаю, найдешь ли ты там что-нибудь полезное”. Страницы пожелтели от времени, но разобрать шрифт труда не составило: достоверные описания перемежались с совершенно фантастическими историями, якобы приключившимися с автором и членами его команды. Больше всего меня поразил рассказ про корабль, проглоченный огромной рыбой. Несколько дней экипаж провел в душной темноте, затем им удалось прорезать брюхо рыбы и выбраться наружу. И хотя ничего полезного из книги я не узнала, истории доставили мне немало приятных минут, а поддержка Алана согрела душу.

К середине третьего месяца я почувствовала усталость. Казалось, дни удлинились, отрастили хвосты. Каждое утро я отправлялась в Академию вместе с дядей и Аланом. Работы стало гораздо больше, и вся рутинная: подписать почтовые конверты и наклеить марки, распределить бумаги, занести в каталог характеристики новых артефактов. Частенько приходилось бегать по этажам, разыскивая то одного, то другого преподавателя, выезжать в торговые ряды, заказывать бумагу, перья, карандаши и книги.

Иногда я оставалась ночевать в Академии: хотелось побыть одной, вдали от лоска дядиного поместья. В опустевших корпусах стояла прохлада, окна поскрипывали от сквозняка, и это напоминало о доме.

Раз в несколько недель я получала письма. Родители писали коротко и по делу, Лилия ограничивалась открыткой. А конверты от Вэйны были пухлыми, полными рисунков. Я показывала их дяде и Алану; последний молча кивал, а Фернвальд приходил в восторг. Выпросил на память рисунок с неработающим фонтаном, усыпанным осенними листьями.

– Эни, вы когда-нибудь видели, как работает этот фонтан?

– Нет, – кажется, он сломался еще до моего рождения.

– Очень жаль. Мощная струя бьет высоко вверх. Словно целая башня из воды вырастает. Помню, мы с Освальдом, вашим отцом, как-то до хрипоты спорили, достает ли она до верхушек деревьев.

– Когда вы приезжали в Алерт в последний раз?

– Извините, милая, дату не вспомню. Ах да, выпейте, пожалуйста, настойку. Вы ведь не забыли?

Я не забывала. Пила настойки три раза в день. Горечь растекалась по языку, начинал болеть живот, но к этой монотонной боли мне удалось привыкнуть.

Некоторые дядины настойки мне все же нравились. Пряные и сладкие, они пахли чем-то далеким, нездешним. Я вдыхала аромат и вспоминала поезд в столицу, проносящиеся за окном поля и перелески, аккуратные деревушки. И Стену – густое марево от неба до земли. И мальчика, мечтавшего посмотреть на казнь. Жаль только, такие настойки попадались редко, одна из десяти.

По вечерам я заглядывала в дядин кабинет, рассказывала о том, что чувствую, не потеряла ли аппетит, замечаю ли, что постепенно меняюсь. Ничего такого я не ощущала. Дядя задумчиво качал головой, делал записи в блокноте; его рука двигалась быстро, кончик пера раскачивался из стороны в сторону. На указательном пальце поблескивал перстень с эмблемой Академии.

Лишь однажды со мной приключилось кое-что необычное. Тогда я целый день разбирала архив, раскладывала документы за прошедший год по месяцам и темам. Бумаг было много, приходилось вчитываться, вникать в суть. Я подошла к очередной полке с папками, когда Алан за моей спиной удивленно воскликнул. Обернулась и едва не заплакала: бумаги, которые я так долго раскладывала по стопкам, кружили по комнате, словно подхваченные ветром листья. Затем они упали, рассыпались по пыльному полу.

– Это ваш артефакт постарался?

– Нет, – Алан покачал головой. – Странно, ведь окна закрыты…

По дороге в уборную я догадалась, в чем дело: по коридору гулял ветер, хлопал ставнями. Дверь в наш кабинет, наверное, приоткрылась. Но Алан, услышав об этом, покачал головой головой: “Ну я же запер ее на щеколду!” Едва мы прибыли в поместье, потащил меня в кабинет Фернвальда, стал докладывать о случившемся. “Да ничего такого…” – начала я, но они оба на меня шикнули, заставив замолчать.

Слушая Алана, дядя задумчиво кивал, затем обратился ко мне:

– Эни, милая, вы сегодня пили настойки? По расписанию, как договаривались?

Я кивнула.

– Хорошо. Очень хорошо.

Я удивилась. Неужели он думает, что разметавший бумаги ветер – моих рук дело? Будь это так, я бы, наверное, что-то почувствовала.

Дядя снова повернулся к Алану, их разговор продолжился. А я представила, как щелкаю пальцами, приманивая ветер, заставляю его унестись в далекий Алерт, простучать по трубам “У Энрике есть дар! У Энрике есть дар!”, спутать волосы Лилии, растрепать мамины юбки и нашептать маленькой Вэйне одну из удивительных историй, собранных по дороге. Еще попрошу его швырнуть горсть каминного пепла на семейный портрет, перед которым я провела немало долгих часов, выискивая сходства между собой и родителями, но находя лишь отличия.

Гадкий утенок, угодивший в стаю лебедей: низкая, нескладная девчонка с серыми глазами и волосами мышиного цвета, хоть и густыми. Слева на портрете стояла Лилия, и плетеный поясок ее платья подчеркивал тонкую талию, а светлые локоны разметались по плечам. Справа лучезарно улыбался брат. Тем летом он окончил училище – первый в потоке, с блестящими результатами и рекомендациями. Привез в подарок позолоченную раковину; мы с Лилией по очереди прикладывали ее к уху, слушали шум волн. Загорелая кожа Рейнара пахла морем. Таким он и вышел на портрете: поцелованный солнцем, синеглазый. И совершенно на меня не похожий.

Картина висела в гостиной. Я ее ненавидела: потому что читала слово "кукушонок" в собственных глазах.

Глава 9. Аврора

Очередная неделя выдалась непростая, суматошная: ученики и преподаватели готовились к промежуточному срезу знаний. В перерывах ребята занимали все лавки и подоконники, даже на пол садились, лихорадочно повторяли правила, проверяли друг друга по билетам. Одни хвастались, что все знают и умеют, другие плакали, запершись в туалетных кабинках.

Фернвальд прогуливался по коридорам, словно нес корону на голове, и лучезарно улыбался. Порой он подсаживался к одной из групп и помогал, объясняя непонятное и задавая наводящие вопросы. Заплаканных ребят забирал к себе в кабинет, отпаивал чаем, подбадривал. “Ребята из небогатых семей слишком эмоциональны, – объяснил он мне в одном из перерывов. – За их учебу платят король и меценаты. Если такой ребенок завалит экзамены, ему придется уехать домой”.

Преподаватели тоже нервничали, боясь не успеть: заполняли документы, готовили экзаменационные листы, проверяли кабинеты и лаборатории.

Посовещавшись с Фернвальдом, Алан отдал меня Академии на растерзание, отправил участвовать во всем и сразу. Меня гоняли с поручениями, заставляли оформлять бланки, ставить печати, раскладывать листы, перья и карандаши по партам, вынимать шпаргалки из внутренних полок. От перехваченного на бегу бутерброда и дядиных настоек скручивало живот. Под вечер у меня не оставалось сил, чтобы позаботиться о дороге в поместье.

Поэтому свой третий месяц в столице я встретила в одной из комнат общежития Академии. Едва успела привести себя в порядок, как в дверь постучали. Алан. Опустив приветствия, он сразу перешел к делу.

– Мне попался сложный артефакт. Помоги, а? Не хочу отвлекаться на записи.

Я кивнула, накинула плащ на плечи, вышла в пустой коридор.

– Как срез?

– Начался уже.

Срез продлится целый день, охватит все группы, предметы, профили и направления. Затем ребята и преподаватели, наконец, выдохнут. Жизнь вернется в спокойное русло.

Артефакты доставлялись в Академию из закрытого хранилища при королевском дворе. Я принимала плотно упакованные посылки, расписывалась, ставила бирку – номер в очереди к Алану.

Сейчас на его столе лежал игрушечный паровозик. С виду такая безделица, но я едва успевала записывать характеристики, свойства. Оказывается, паровозик заставлял детей бродить во сне, покидать дома, бегать по улицам босиком, в одной лишь ночной сорочке. Ребята постарше рассказывали, что в своих снах попадали в место, где сбываются мечты. Стоит пожелать что-то, оно сразу появлялось. Любая кукла, лошадка, модный костюмчик. Даже умершая бабушка. Или бросивший семью отец.

Алан разбирал игрушку на части, надрезал специальными инструментами, поливал растворами. Задавал вопросы на безмолвном, неведомом языке, который боги вложили в его горло, сердце и уши, позволив общаться с наделенными даром вещами, слушать их истории.

– Пометь: “условно опасен”.

“Условно опасен”. Паровозик отправится в отдел безопасности при дворце, где его либо уничтожат, либо превратят в амулет, сохранив только полезные свойства, убрав все вредное, опасное.

Я принялась разминать уставшие от записей пальцы, поглядывая на Алана. Он казался очень красивым, когда сосредоточенно работал: блестели глаза, губы то и дело трогала улыбка, на бледных щеках проступал румянец. “Мне становится очень хорошо, когда пользуюсь даром, – вспомнила я слова Лилии, сказанные во время штиля в наших сложных, неспокойных отношениях. – Появляется чувство, словно все на свете можешь сделать. Жалко, что ты никогда такого не испытывала”.

– Ох, давно я такого не видел! – вдруг воскликнул Алан. – Зеркальный камень. Такие обычно вырастают в подвалах или на чердаках старых домов. Словом, в местах, куда складывают ненужные вещи. Стоит зеркальному камню появиться, в доме начнут болеть и ссориться. Для зеркального камня человек словно очередная выброшенная вещь: камень будет вытягивать из него жизненные силы, здоровье, дар. Впрочем, человек тоже может заставить зеркальный камень работать на себя: вытянуть из него любую сущность, свойство другого предмета или явления природы.

– Записать “опасен”?

– Верно. Хотя… Подожди, не записывай, – Алан задумался. – Хочу еще немного поизучать. Кстати, Энрике!

– Что? – я вздрогнула от того, как изменился его голос. Смутилась, поспешно отвела взгляд. Интересно, Алан заметил, как я на него смотрела?

– Время.

Он протянул мне чашку с порошком на дне. Я удивилась, сверилась с часами: и правда, стрелка уже приползла к четырем. Как быстро летит время. Долила воды, быстро выпила, стараясь не обращать внимания на горький вкус. Заела ложкой меда – Алан купил его для меня несколько недель назад, как он сказал, “чтобы подсластить горькую пилюлю”.

Едва я сполоснула чашку, за дверью, совсем рядом, послышался женский смех. Я удивленно взглянула на Алана, отметила, как он напрягся. В следующую секунду дверь, скрипнув, распахнулась. На пороге стояла белокурая девушка в розовом платье, похожая на куклу.

– Ах, ты как всегда здесь! – она вдруг бросилась к Алану, обняла его. По кабинету поплыл аромат дорогих духов. – Ты долго не заглядывал в гости. Я очень скучала, а Эдит еще сильнее.

Секундная пауза. После Алан медленно поднял руки, заключил девушку в объятия. На лице его, частично спрятанным за пышной светлой прической, появилось такое счастливое выражение, что мне стало не по себе. Отчего-то я почувствовала, как кольнуло сердце. “Что за бред, какое мне дело… – подумала удивленно. – Я ведь не влюблена в него. В самом деле, куда Алану до Ричарда! Просто мне одиноко смотреть на них, вот и все”.

– Приходи завтра в гости, обязательно-обязательно, – проговорила между тем девушка. – Завтра выходной, работать не нужно.

– Боюсь не получится. У меня очень много дел, – Алан выдавливал слова из горла, словно они были тяжелыми камнями.

– Это каких же дел? Срез, считай, позади. Больше вас дергать не будут, – Фернвальд вошел в кабинет.

Миг, и Алан резко оттолкнул девушку, отвернулся, смутившись. Девушка, впрочем, не обиделась. С веселой улыбкой она повернулась ко мне, протянула капризно:

– Герцог Фернвальд, что же вы меня не познакомили со своей племянницей? Между прочим, я видела вас вместе в театре. И однажды на прогулке. Но вы были далековато и так быстро шли, что я побоялась подходить.

– Виноват, виноват. Знакомьтесь: Энрике, моя драгоценная племянница и незаменимая помощница. Эни, а это Аврора. Светская львица, законодательница моды и, самое главное, очень умная женщина. Поучитесь у нее.

– Вы мне льстите. Во время учебы у меня были средние результаты. А уж как вы со мной намучились, когда… Что же, приятно время от времени вот так прогуляться по Академии. И радостно, и печально. Что же, Энрике – какое однако, странное имя для девушки. Странное, но красивое.

Аврора подошла ближе, взяла меня за руки. Наконец, удалось разглядеть ее хорошенько: смуглое миловидное личико, голубые глаза, пухлые губы. Она слегка напомнила Лилию. Но меня смутило, что вблизи девушка не казалась такой уж молодой. Едва заметная паутинка морщинок вокруг глаз, складочка на подбородке.

– Энрике, как вам столица? Уже освоились?

– Да, спасибо. Здесь интересно. Веселее, чем дома.

– Конечно! – Аврора лучезарно улыбнулась. – Но я, право слово, не понимаю, почему за столько времени ни ваш дядя, ни Алан нас не познакомили. Слушайте, приходите завтра все вместе. Фернвальд, вы сможете?

Раздался звон: Алан уронил стеклянный флакон, осколки рассыпались по полу. Пробормотав извинения, он спешно принялся подбирать их.

– Ох, ты все такой же неуклюжий, – Аврора покачала головой. – Давай помогу тебе.

– Нет, не надо! Поранишься еще.

– Ну да ладно. Мы будем ждать вас завтра, в шесть часов. Обязательно приходите. Энрике, приятно познакомиться. Алан, старайся чаще выходить на улицу, ты слишком бледный. Герцог Фернвальд, я бы хотела посетить еще одно место, проводите?

– Конечно.

Они вышли за дверь, каблучки Авроры простучали по плиткам библиотечного коридора. Я опустилась на колени, стала собирать осколки. Алан не остановил меня. Стрелка настенных часов гулко отбивала ритм, мы молчали. Неуютная, колючая тишина. Лицо Алана теперь было расстроенным – кажется, я понимала, из-за чего. Сказала тихонько:

– Не волнуйся, я завтра никуда не пойду. И дядю попрошу помочь, чтобы он тоже остался.

– Зачем? – Алан глянул удивленно. – Аврора тебе не понравилась?

– Что ты, она замечательная! Просто… Ну…

Я замялась. Алан вдруг рассмеялся:

– Энрике, ты все неправильно поняла. Аврора устраивает званые вечера, как раз завтра один из них состоится. Там обычно бывает человек двадцать, от первых лиц королевства до уличных художников. Я не люблю такие сборища, одному мне больше нравится. Но Аврора мне как сестра, нас много чего связывает. Поэтому нужно хоть иногда заглядывать в гости. Сама знаешь, дел в последнее время было много, мы давно не виделись. Соскучились друг по другу.

– Вот оно что… Извини…

– Да не стоит. Просто давай поедем завтра. Вместе, – Алан потрепал меня по плечу.

И я ответила, отчего-то шепотом:

– Ну раз ты хочешь…

Еще в первую неделю в поместье я подружилась с горничными: кудрявой Магдой и веснушчатой Агнес. С другими тоже неплохо общалась. Управляющую старалась избегать: женщина слишком сильно любила жаловаться, в красках расписывать свои болячки. Ей едва ли можно было дать пятьдесят лет; приятная внешность, опрятная одежда. Работу, насколько я заметила, управляющая любила. Правда, была строга сверх меры. “Ну, понимаете, она одна на всем белом свете, ни мужа, ни детей”, – рассказывала мне Магда, нервно теребя юбку.

Тогда они с Агнес, закадычные подружки, попросились переждать в моей комнате обеденное время, чтобы не попасться управляющей на глаза. Поначалу девушки очень стеснялись, но я быстро убедила их, что в Алерте к прислуге относятся как к членам большой семьи. И что в столице я не намерена переучиваться. “Так вот почему ваш дядя такой добрый, – подала голос тихоня Агнес. – В свой первый день я дорогую вазу разбила, стыдно вспоминать. Уж думала, придется полжизни долг выплачивать, но герцог сказал, это всего лишь вещь. Не стоит сильно из-за нее переживать”.

Совсем скоро их робость сменилась непринужденностью. Девушки оказались славными подругами: делились новостями, веселыми историями и печальными подробностями – до службы у дяди им приходилось жить впроголодь в квартале бедняков. Охотно подсказывали, на какой наряд обратить внимание, отправляясь в театр или на светскую прогулку. Еще мы делали друг другу прически, проверяя, какая больше подходит к лицу. С Магдой и Агнес я чувствовала себя спокойно и свободно.

Теперь, вернувшись в поместье после работы, я направилась в комнату возле кухни, которую девушки облюбовали для посиделок в перерывах. Мне повезло застать их там, за чаем с пряниками. Также за столом сидела пожилая кухарка; она суетливо вскочила, стоило мне войти.

– Сидите, сидите. Магда, Агнес, я кое с кем сегодня познакомилась… – я рассказала о произошедшем.

Меня волновал Алан, его объятия с Авророй не шли из головы. Было в этой тесноте между телами, в положении рук и голов что-то особенное, очень личное. “Алан слукавил, что она ему как сестра”, – подозревала я. Мы с Рейнаром тоже обнимались, особенно после долгой разлуки. Но едва ли наши с братом объятия были пропитаны такой чувственностью, что наблюдавшим со стороны становилось неловко.

Переглянувшись, девушки заговорили:

– Ой, как я вам завидую! – Магда начала издалека. – Я бы тоже хотела попасть на такой вечер. Говорят, у Авроры самые богатые мужчины города собираются… – девушка замолчала, поймав строгий взгляд кухарки, которая неодобрительно качала головой.

– А я бы хотела быть как Аврора! – подхватила Агнес. – Удивительно, что вы про нее ни разу не слышали, Энрике. Она потрясающая, очень красивая и добрая. Не слышала, чтобы про Аврору плохо говорили. Ну Алан, конечно… Мы подробностей не знаем, хотя не раз пытались выведать…

– Алан – что?

– Ходят слухи, что много лет назад Аврора спасла его, помогла устроиться в жизни. Никто кроме них двоих в точности не знает, как это произошло. Алан только что не в ярость впадает, стоит об этом спросить. Мы больше и не пытаемся, да, Магда?.. Знаем только, что это Аврора уговорила нашего доброго герцога взять Алана в помощники, пристроить в Академию.

– Да, да, – отмахнулась Магда. – А теперь к самому интересному: в Академии она познакомилась с мужем, наследником огромного состояния. Уж сколько Аврора от него бегала… Уверяла, что он не сможет ее купить, что ему нужна ровня. Другой бы согласился и отвял, но только не он. Эх, это же мечта!

“Так она замужем?” – вопрос не успел соскочить с языка: в разговор вмешалась кухарка:

– Ты бы сразу сдалась, да, Магдонька?

– Нет, конечно! Еще дольше бы бегал!

– Ага, как же! Да от тебя, пожалуй, не убежишь…

Мы с Агнес рассмеялись, а Магда густо покраснела:

– Да не от меня, тетушка! За мной, повторяю, за мной бы он бегал!

Но старая кухарка разошлась не на шутку, принялась расписывать многочисленные прегрешения Магды, которая, как оказалась, обладала весьма любвеобильным нравом. Агнес выпроводила меня из комнаты, шепнув: "Простите, это надолго, она не скоро угомонится… Да и вам, наверное, уже пора".

На следующий день девушки не смогли заглянуть ко мне, помочь с выбором наряда. Сомневаясь, я выбрала самое красивое платье в моем гардеробе. Купленное на деньги Фернвальда, оно подчеркивало талию; атласная юбка спускалась до щиколоток. Сказать по правде, Лилии это платье больше бы подошло, ведь она выше, и талия у нее тоньше. На светском приеме сестра бы быстро всех очаровала. Но, слава богам, Лилия была далеко. Я по ней не скучала.

– Выглядишь замечательно, – похвалил Алан, когда я спустилась в холл. От этого бесхитростного комплимента в груди затрепетало теплое чувство. – Ваш дядя просил не ждать его. Сказал, позже подъедет.

Алан взял меня под руку, проводил до повозки, открыл дверцу.

Повозка взяла курс на центр столицы. Когда за окном показался сквер Феодула Горги, я вдруг вспомнила свою первую поездку в Академию, грубость Алана, его внимательный, ищущий взгляд. Тогда мое внимание привлекла светловолосая женщина. Была ли это Аврора? Отчего-то мне показалось, я нащупала нужную нить. Осталось только подтвердить догадку.

Поворот, еще один, и повозка остановилась перед красивым домом. Не таким помпезным, как здание поместья Фернвальда, но тоже впечатляющим: большие окна, словно накрытые золотыми колпачками, широкий балкон, лестница, плавной дугой спускающаяся с крыльца.

Дверь открыл швейцар. Затем нас встретил дворецкий, проводил в гардеробную. Алан помог мне снять верхнюю одежду.

Едва мы вышли в холл, к нам подбежала девочка. Белокожая, румяная, лет пяти на вид. Она посмотрела на Алана и, радостно взвизгнув, бросилась ему на шею.

– Рыцарь, рыцарь! Хочешь, расскажу тебе страшную сказку? – прощебетала девочка. – Сказку о темной башне, которая стоит на краю деревни. Знаешь, рыцарь, в ней бродят призраки. Они шепчутся, что душа моя горячая, а кровь холодная.

Я знала эту легенду – про затерянную среди гор деревню, на окраине которой высилась мистическая башня. В ней жили призраки; пройдешь мимо – услышишь призывный шепот: “Мы знаем все на свете, ответим на любой вопрос”, “Исполним любое желание”, “Стоит лишь попросить”, “Только заплати нам, все сделаем”. Но жители деревни не ходили к башне, ибо призраки назначали слишком высокую цену. Но однажды…

Легенда совершенно не вязалась с образом девочки в зефирно-розовом платье. Но ее голос, отчего-то совсем не детский, звучал проникновенно, словно обволакивал.

…Корин хорош собой, высок, черноволос и смел. Встретив его, деревенские девушки краснеют и прячут глаза, а их матери вздыхают: ах, кабы я была моложе! Но Корин не смотрит ни на кого, кроме своей жены.

Жена Корина прекрасна, ее волосы темны и густы, губы спелы, стан тонок. Встречая ее, удивляются жители деревни: а ведь не так давно слыла дурнушкой. Как вытянулась, похорошела…

– Мама говорит, я урожденная актриса! – голос девочки на секунду сбивается, становится пронзительно-тонким. – Вот, Алан, послушай-ка еще…

…жена Корина раздирает лицо в кровь, рвет волосы.

Жена Корина мечется по постели в лихорадке и воет: "Верни мне ее, верни, верни!" Она не может есть, пить, спать и все время плачет. Не дается доктору и повторяет одно и то же. Корин обнимает жену и говорит:

– Милая, у нас еще будут дети.

Голос маленькой рассказчицы вдруг сделался серьезным, и вся она подобралась, вытянулась, по-мужски выпятив грудь. И тут же обмякла, осела, скривила личико.

– Верни мне ее, верни, верни, верни!

…Жена Корина лежит неподвижно, грязная седина в волосах и сухие губы. Шепчет мужу: "Это твоя вина, твоя, твоя, твоя!" Под утро Корин кладет азалию ей на грудь и выносит гроб. Соседи сочувственно качают головами, приговаривают: "Бедная Розмари. Такая молодая, и в могиле!"

Весь день Корин где-то бродит один, а под вечер возвращается с маленькой девочкой на руках. Встречные умиляются крохотным ручкам, вцепившимся в отцовское плечо, подрагивающим во сне ресничкам. И никто больше не помнит, что два месяца назад малютка Роза упала в колодец, когда играла в прятки с подружкой, рябой девочкой Ингрид.

Две недели не прекращается дождь, земля пьет воду, размякает, разливается грязными лужами. Люди закатывают штанины, надевают высокие сапоги. Роза берет ткань и пяльцы, вышивает портрет матери.

Два месяца не прекращается дождь. Люди перебираются на верхние этажи, ходят вброд и плачут о погибших посевах. Роза приникла к окну и ждет отца: утром он ушел к старосте за едой.

Два года прошло. Дождь прекратился, но вода не ушла, над кромкой торчат черепичные кладки, дымовые трубы и половина башни. Люди приходят на обрыв, чтобы посмотреть на залитую долину, качают головами и возвращаются в лес: надо охотиться, плести сети и латать размытое дождем укрепление: ведь в горном лесу водится чудовище. Люди знают, что чудовище охотится по ночам. При свете луны они видели его острые зубы и огромные красные глаза, лишающие воли всякого, кто в них заглянет. Находили растерзанные туши зверей и птиц. Оплакивали пропавшего Корина.

Роза не плачет. Роза не боится. Она рвет терпкие красные ягоды и не стирает с губ красный сок. Смеется и приговаривает:

– Посмотрите, какие у меня спелые губы!.. А какие густые, блестящие волосы! А кожа белая, молочная, нежная…

Девочка игриво намотала светлый локон на пальчик. Я подумала, что она, действительно, хорошо играет, но все-таки не похожа на Розу. И не потому, что по легенде волосы воскресшей были темными.

…Рябая Ингрид следит за Розой из-за ближайшего куста. Ее лицо мертвенно белое, ужас в глазах. Она тянет пухлую руку, касается точеного плечика. Роза оборачивается и отталкивает подругу.

Боль искажает рябое лицо, обида кривит губы:

– За что?

– Ты столкнула меня в колодец.

– Это вышло случайно! Мы играли в прятки.

– Нет, ты это специально сделала. Я знаю.

…Ингрид поднимается с земли. Ингрид смотрит не моргая и соглашается:

– Да. Специально. Все потому, что у тебя густые и блестящие волосы, а у меня нет. Потому, что губы твои спелые, а мои тонкие и кривые. И кожа у тебя беленькая как молочко, и стан тонок а меня мальчишки так и продолжают дразнить толстой жабой.

– Не моя вина, что ты такой уродилась, – смеется Роза, с уголка губ стекает красный сок.

Ингрид подходит к кусту и срывает первую ягоду.

…Люди смотрят на то, как вода уходит из долины. Обнажаются подгнившие скелеты домов, еще немного, и можно будет вернуться.

Роза и Ингрид лежат на земле с распахнутыми глазами. В глазах отражаются облака, губы измазаны красным. Люди боятся смотреть на них, люди винят в их смерти чудовище: верно, девочки наелись ядовитых ягод, потому что увидели его глаза. Оно их заставило.

"Это все чудовище. Хорошо, что вода ушла. Вон виден мой дом".

Призраки смеются, призраки хохочут. Они знают, что никакого чудовища нет.

Они смотрят на девочек, застывших у порога. Ласково говорят Ингрид:

– Можешь остаться, будешь нашей королевой. Ты теперь наша, наша, наша!

Кричат Розе:

– Убирайся! Уходи, уходи, уходи! Ты не наша! У тебя холодная кровь, но душонка все еще горячая!

Призраки беснуются, призраки рвут черные локоны Розы. Ранят белую кожу. И она убегает, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая. В деревню, навстречу людям. А они смотрят на нее и спрашивают:

– О боги, Розочка, что с тобой? Что стряслось?

И никто уже не помнит, как она лежала, раскинув руки и глядя в небо.

Не помнят люди, как разжимали окоченевшие пальцы, переплетенные с пальцами Ингрид, как клали на грудь ветку самых спелых и самых красных ягод, как опускали гроб в землю.

– Я хорошо сыграла? – спросила девочка.

“Замечательно, – подумала я, пропуская мимо ушей ответ Алана. – Вот только это совсем недетская история”. Хотя и мне ее рассказывали в совсем юном возрасте. Тогда нянюшка Илая сидела на краю кровати, обтирала меня смоченным в прохладной воде полотенцем. Успокаивала, отвлекала сказками. Какое большое горе: семья на остаток лета уехала в нашу старую резиденцию, а мне пришлось остаться из-за болезни. Я отчаянно скучала по пологим берегам полноводной реки, по жеребятам и кроликам, которых разводила присматривающая за резиденцией семья. Без наших с Лилией игр, без сада с цветущими розами. Дни проходили тоскливо.

Илая пыталась успокоить, рассказывала все истории, которые знала: от добреньких сказок до жутких легенд. Приговаривала: "Ничего, милая, будущим годом туда отправимся". Я ей верила, не зная, что в резиденцию больше никогда не попаду. Не зная также, что до следующего лета Илая не доживет, а у меня появится сестра Вэйна, и ее здоровье поставит крест на семейных путешествиях.

Когда Вэйна немного подросла, я попыталась рассказать ей об Илае и ее историях. Но мне не удалось аккуратно переложить их на язык жестов, да и я путалась, многое позабыв. Только сказка о призраках проняла сестренку: неделями она рисовала затопленную деревню и девочек с красными губами, а я получала выволочки от родителей. Уж слишком они старались беречь Вэйну от всего, что могло причинить ей вред.