Читать книгу: «Пламя и ветер», страница 4

Глава 7. Кладбище кораблей

Для меня дядина библиотека оказалась бесполезной: в ней не нашлось пособий по морскому делу, которых я не встречала бы в комнате брата. Слегка расстроившись, я бесцельно бродила вдоль стеллажей. Алан долго не появлялся, а идея отправиться куда-нибудь без него не казалась мне привлекательной: вдруг потеряюсь. Да и денег на обратную дорогу не хватит.

– Энрике, вот вы где, – окликнул меня уже знакомый пожилой мужчина; видимо, они обсудили с Аланом все, что требовалось; вот только недавно приобретенный друг не торопился меня найти. – Слышал, вы хотели устроиться на работу? Мне как раз нужна помощница. По условиям не обижу, график под вас подстроим.

Не успела я собраться с мыслями, как за спиной прозвучало резкое:

– Она не может, – Алан приблизился, встал между нами. – Энрике уже согласилась помогать мне.

– Жаль. Если не сработаетесь, мое предложение в силе.

Пробормотав что-то невразумительное, Алан схватил меня за руку и поволок дальше по проходу. Когда он сбавил шаг, я возмутилась:

– Кто тебе дал право решать за меня?

– Извини. Поверь на слово, тебе бы не понравилось с ним работать. Уважаемая семья, заслуги перед королевством, регалии всякие. С виду чинно-благородно. А на самом деле… – Алан вздохнул, помолчал несколько секунд. Верно, раздумывал, стоит ли говорить. Продолжил, понизив голос до шепота. – По слухам шантажирует девушек из бедных семей: учениц, молодых преподавательниц, лаборанток. Запугивает, заставляет… ну, можно догадаться. Но все молчат, поэтому и предъявить ему нечего. Не получается схватить на горячем. Ну хоть появляется здесь редко, заносит деньги да пристает ко всем со своими чертежами. Видите ли, конструирует механизмы, которые никогда не заработают. Ну это ладно, чем бы дитя ни тешилось…

Алан отпустил мою руку и – что бы вы думали?! – вытер свою ладонь о край пиджака. Увиденное возмутило меня до глубины души: да что со мной не так? Грязной он меня считает, больной?

– Это вообще нормально? Сбиваешь с ног, резко перескакиваешь с темы на тему. Нагрубил водителю, а ведь он был вежливым. И теперь вон руку вытираешь, словно я ее запачкала. Не надо было хватать меня, раз такой брезгливый.

– Энрике, Эни, тише! Прости, я не специально, само как-то получилось. Больше не буду.

Я отвернулась, принялась стирать слезы. Поймав мой взгляд, девочка, украдкой наблюдавшая за некрасивой сценой, юркнула в соседний проход.

– Эни, я очень постараюсь стать хорошим другом. Понимаешь, я трудно схожусь с людьми, много работаю. Отвык, видимо. Но я исправлюсь. Только обязательно говори, если где-то опять ошибусь. И не плачь, ой! Где-то у меня был платок…

Голос Алана звучал жалко, а лицо было обескураженным, виноватым. Я слегка смягчилась:

– Ладно, поверю на слово. Но знай: ты на испытательном сроке.

– Да я… То есть, спасибо. А платок… Наверное, я его выложил. Но тут рядом мой кабинет, там есть салфетки. Зайдем? Заодно покажу тебе, как и что. Я надеялся, Эни, ты согласишься стать моей помощницей. Но теперь, наверное…

– Давай скорее! – поторопила я: салфетки очень бы мне пригодились.

Вскоре мы оказались у маленькой неказистой дверцы. Я бы в жизни не подумала, что за ней может прятаться чей-то кабинет: скорее уж, подсобное помещение. Пройдешь мимо, не заметишь. Алан долго возился с замком, звенел ключами. Наконец, толкнул дверь. Жалобно скрипнув, она открылась вовнутрь, и…

Из кабинета, словно живая, вырвалась тьма. Нахлынула, ослепила. Сжала виски, надавила на горло, толкнула в спину, заставив шагнуть вперед. “Алан!” – я не услышала собственного голоса; губ и языка коснулся холод, словно меня поцеловал мертвец. Стало так противно, я едва смогла подавить подступившую к горлу тошноту.

Недалеко, в нескольких метрах, появился крошечный огонек, золотистая капелька. Я облегченно выдохнула: теплый свет свечи, разгоняющий тьму, успокаивал.

Вот только это была не свеча. С каждой секундой огонек увеличился, менял очертания. Свет из оранжевого превратился в белый, выхватил из темноты очертания рук и профиль Алана.

– Подойди сюда. Не бойся.

Я осторожно приблизилась. Светящаяся сфера в ладонях Алана пухла, внутрь ее просачивались черные струйки.

– Что это?

– Защитный амулет. Вообще-то, красивое зрелище. Не это, чуть позже начнется.

Мы постояли немного, окутанные безмолвием. А затем и впрямь началось: тьма скручивалась в жгуты, тянулась к тускнеющей сфере, кольцами оборачивала ее внутренности, словно змея. Отчего-то я вспомнила сосредоточенное лицо мамы над вязанием, спицы в изящных руках, мотки темной шерсти.

– Никогда такого не видела, – воскликнула я, когда кончик последнего жгута скрылся в сфере, погасив последнюю светящуюся точку. Все что осталось – шарик из черного стекла, и только. Поставишь на дальнюю полку, никто не заметит. – А зачем нужна такая защита? Вообще-то, сначала было очень жутко. Мог бы предупредить.

Мы стояли посреди небольшой, порядком захламленной комнаты. Узкое окошко под самым потолком; длинный, почти во все стену, шкаф со множеством отсеков; на полу раскрытые и запечатанные коробки. Заметив грязные щербатые чашки, расставленные на столе и полках, я поморщилась.

– Да, извини еще раз. Я растерялся, а так бы конечно предупредил… – пробормотал Алан, принявшись поочередно открывать ящики, ворошить лежащие в них вещи. Спустя несколько минут он наконец протянул мне платок и карманное зеркальце. – Здесь, в кабинете, хранятся артефакты. Помнишь, я говорил, как они опасны. У кого-то может возникнуть соблазн.

– А вдруг он возникнет у меня? Разве ты не думал об этом, прежде чем предложить место помощницы? Наверное, здорово обладать вещью, которая наделит даром. Самой взять то, чего Боги для меня пожалели, – встретив осуждающий взгляд Алана, я пояснила. – Меня собственная семья зовет кукушонком.

– Понимаю. Но это, поверь, не так уж и страшно. Фернвальд не давал мне инструкций, но… Думаю, я могу показать тебе одно тайное место. Изнанку Академии.

– Ну покажи, – я заинтересованно хмыкнула.

Алан вновь поднял сферу. Мгновение, и комната погрузилась в вязкую, холодную темноту. Теплая рука коснулась моей спины. “Теперь не страшно, правда?” – прозвучал мягкий шепот. А в отдалении раздался истошный звон, предвещая начало очередного занятия.

Алан, беспокойно оглядываясь, быстро вел меня мимо ученических корпусов, аккуратных хозяйственных построек, вдоль площадок и двориков. Затем по тропинке, едва различимой в высокой траве, мы прошли сквозь небольшой перелесок. "К чему такие сложности", – подумала я, когда каблук в очередной раз увяз в рыхлой земле, а крючковатая ветка ближайшего куста хлестнула по руке.

– Алан, неужели нет более короткого пути?

– Есть. Но тебе пока его лучше не знать.

Я хмыкнула: Алан, похоже, никогда не изменится. Нет ему дела до моих уставших ног, грязных туфель и сочащейся кровью царапины. Наконец, трава кончилась, в просвете меж крон показалась каменная стена, местами обветшавшая, заросшая плющом. Приблизившись к ней, я увидела дверь с массивным замком.

Алан порылся в карманах, извлек маленький ключик, легко повернул в скважине – а мне почему-то казалось, замок не поддастся. Дверь открылась плавно, без скрипа, и так же бесшумно захлопнулась за нашими спинами.

Я увидела ряд приземистых строений: белые квадраты, сгрудившиеся вдоль мощеной плиткой дороги. Будто зубы бродяги. Почувствовав неладное, я замерла. Спину обдало ознобом, руки покрылись мурашками. Взгляд коснулся решеток на окнах. Они были погнутыми, искривленными – какая сила могла сотворить такое с металлом?

– Догадалась? – спросил Алан, внимательно следя за моей реакцией.

"Нет. О чем?" – собралась спросить я, но вместо этого осела на землю, ноги перестали держать. Прямо как тогда, много лет назад.

Тогда мы жили в части замка, которая звалась "детским крылом". Мы с Лилией делили одну комнату, соседнюю занимал брат Рейнар. Он мечтал о море, собирал макеты кораблей, давал им имена, как мы с сестрой – куклам. Рассказывал страшные истории о пиратах и русалках, о затонувших фрегатах, полных сокровищ, о призраках, которые в тумане зажигают огни, чтобы заманить моряков в ловушку, разбить о камни. Лилии не нравились такие сказки, я же готова была часами их слушать.

В тот день брат складывал из бумаги кораблики, я пускала их по ручью в парке возле замка. Разноцветная флотилия неслась на север. Самый красивый кораблик получился из листа с нарисованными розами, я решила оставить его на память, отложила в сторону. Но забыла сказать об этом брату, и он пустил кораблик на воду. Розы мелькнули меж камней и скрылись за порожком Я бросилась вслед, вниз по ручью. Крапива обожгла голые колени, ветка оцарапала щеку. Брат закричал, но я не обернулась: боялась потерять свой кораблик из виду.

Когда его прибило к противоположному берегу, я перешла ручей вброд: это было легко, вода едва доходила до пояса. Подняла кораблик, стала разглядывать, не промокло ли дно, не испачкались ли розы. Убедившись, что все в порядке, попыталась шагнуть обратно в воду, и не смогла, тело онемело. Затем голову прострелило болью, возникло чувство, будто внутрь, под кости, просыпали зерно, и оно пустило побеги. Еще немного, пробьется сквозь затылок. Я осела на траву, уронила кораблик, пальцами сжала виски. В глазах помутнело, кораблик потерял очертания, размазался розовым пятном.

Где-то наверху страшно закричала птица. Потом еще раз и еще. Я испугалась, что она набросится, заклюет. Собравшись с силами, поползла искать убежище. Вскоре ладони нащупали холодную, шершавую поверхность. Я прижалась к ней щекой, пытаясь унять пульсирующую в голове боль. Рывок! Меня вдруг подбросило вверх, выбивая воздух из легких. Боль в голове стала невыносимой, и я потеряла сознание.

В себя приходила медленно. Брат растирал мне лицо смоченной в ручье тканью, ругался сквозь зубы:

– Вот дура! Посмотри, что ты наделала!

Мои руки покрылись царапинами, под ногти забилась грязь, а светлое платье совсем измазалось.

– Мне стало плохо.

– Хочешь узнать, почему? – спросил Рейнар, слегка успокоившись.

Конечно, кто бы не захотел? Я кивнула. Брат указал рукой на рощицу, но я не заметила ничего странного среди деревьев. Тогда, нервно дернув плечами, Рейнар подтянул меня к себе за шиворот, заставил задрать голову, сказав сердито: “Смотри выше!”. Я посмотрела, и сердце ушло в пятки: над макушками деревьев нависла страшная северная башня.

Нам, детям, запрещали подходить к ней близко. Да и мы и не горели желанием. Накренившаяся, то ли покрытая гарью, то ли изначально черная, башня пугала. А заточенная в ней женщина не казалась нам человеком из плоти и крови, скорее персонажем страшных сказок, которые мы с Лилией нашептывали друг другу под одеялом.

– Ты разлеглась на самом крыльце. А если бы я не успел вовремя?

– Что бы тогда случилось?

– Не знаю. И хорошо, что узнать не пришлось. Какой же у нее ужасный дар!

– Но Марта! – всполошилась я, вспомнив служанку с подносом. – Она каждый день внутрь заходит. А помнишь случай с лягушками, те мальчишки в башне были, и с ними ничего не случилось....

– Марту защищают амулеты. И от других обязанностей, кроме как носить бабушке еду, ее освободили. Не спроста ведь, как думаешь? А что касается лягушек… Странная эта история, пора бы ее уже забыть. И впредь старайся не подходить близко: дар бабушки яростный, растекается по округе, отравляет всех, до кого может дотянуться.

– Вот же нам не повезло, – воскликнула я в сердцах. – У остальных дома как дома. А у нас зарастающий травой замок, в старых частях его легко можно шею свернуть. Так еще сумасшедшая старуха в башне сидит, словно ведьма в какой-нибудь дурацкой сказке. Вот бы ее совсем не было!

Рейнар грубо меня встряхнул, закричал в лицо.

– Сказка, да? Вы с сестрой балуетесь, несете ерунду, нет у вас никаких забот. В вашем возрасте я куда больше понимал. Думал, вы тоже скоро дорастете, но нет. Видимо, придется объяснить.

Брат схватил меня поперек туловища и потащил к нежилой части замка. Я кричала, пиналась, но лишь тратила зря силы. Рейнар внес меня в первую попавшуюся грязную комнату, швырнул на пол и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Вскочив, я принялась дергать ручку, но та не поддавалась. Била ногами, врезалась в дверь с разбега – напрасно. Истошно кричала, но с той стороны никто не отвечал.

В комнате было сыро и холодно, хотя на улице стоял летний зной. Окно выходило в пустой грязный двор, на подоконнике застыли лапками кверху сдохшие жуки. Устав кричать, я села, обхватила колени руками и заплакала.

Кажется, прошли несколько часов, прежде чем Рейнар вернулся. Вид у него был виноватый:

– Прости, Энрике. Я хотел только, чтобы ты поняла: дверь комнаты, где живет наша бабушка, не первый год остается закрытой. Она там совсем одна, даже в тюрьмах людям легче приходится. А родная внучка, которая еще ничегошеньки в жизни не видела, желает ей сгинуть.

Тогда я не дослушала, выбежала из комнаты – Рейнар только и успел крикнуть в спину: “Подожди, мы не закончили, дай мне договорить!”

Я злилась на брата до самого его отъезда в училище. Уходила, едва завидев его. Даже не захотела попрощаться. А после нашла в своем ящике конверт с запасным ключом от его комнаты и запиской. Рейнар разрешил листать оставленные книги, играть с моделями фрегатов, парусников и лодок, к которым прежде запрещал прикасаться.

Я по брату очень скучала. Радовалась письмам, с удовольствием читала о буднях, поверьях и традициях моряков. В ответ делилась новостями, но о многом умалчивала. О том, что с чужих губ сорвался в мой адрес первый "кукушонок". Что Вэйна никогда не заговорит, не услышит музыку, пение птиц, свист ветра в трубах, который можно принять за голоса призраков. Что мы с Лилей разъехались по разным комнатам.

Из её окон был виден сад, из моих – кусочек парка, хозяйственные постройки и, в отдалении, северная башня. В солнечные дни кривая тень приползала к моей комнате, словно змея – и я вспоминала, что мы с Рейнаром не закончили разговор. Примерно тогда же в домашней библиотеке я нашла странную книгу – сборник без названия и автора. Ветхий переплет, желтые страницы, крючковатый шрифт. Никто из домашних не помнил, откуда взялась эта книга. Многие истории я знала: такие же, с небольшими различиями, встречались в моей “Большой книге легенд”. Но одно повествование выделялось. Оно было посвящено человеку, чье тело покрылось перьями, а руки превратились в крылья, но полностью птицей он не стал. Не подняться в небо и не подержать ребенка – в легенде говорилось, так боги наказали человека за гордыню.

Мое воображение рисовало смутную фигуру за столом, пол усыпан перьями. Сгорбленную спину, острые лопатки. Человек, не сумевший стать птицей, писал эту историю – диктовал помощнице или вовсе стискивал карандаш зубами. Корил себя за гордыню, хотя дело – я чувствовала – было вовсе не в ней. А в чем-то совершенно непонятном; в чем-то, что замуровало бабушку в башне.

В семейном архиве я отыскала ее портрет.

У бабушки были синие глаза, такие же, как у Рейнара.

– Энрике, Эни! – на секунду показалось, что у стоящего рядом человека тоже синие глаза. Я моргнула раз, другой и поняла, что ошиблась: глаза Алана серые, как затянутое тучами осеннее небо. Он осторожно поднял меня с земли, заставил опереться на себя, медленно повел к ближайшему зданию. – Сейчас станет лучше. Подожди немного.

Шаги давались тяжело. Алан втащил меня в небольшую комнату, усадил за стол. Здесь на стенах и на протянутых под потолком веревках были развешаны амулеты: деревянные дощечки с символами. Мне действительно стало немного лучше, в глазах прояснилось. Между тем, Алан суетился возле раковины, ставил чайник. Говорил быстро:

– Ну, ты поняла, да? Здесь воспитываются особенные дети. Собственный дар сводит их с ума, выплескивается, разливается по округе. Мы делаем для этих бедняг, что можем. Точнее, Фернвальд делает, а от меня толку немного. Подбираю защитные амулеты, иногда составляю компанию, говорю с ними через дверь. Ох, чай почти закончился. Ну, на чашку хватит, только слабенький будет. Ничего ведь, да?.. – Алан замялся. – Есть здесь один мальчишка: прислонится к стене – пойдут трещины, ляжет на кровать – посыплются щепки. Его комната изнутри обита тремя слоями досок, а спит он на полу. А у других… впрочем, ты и сама прекрасно знаешь, что и как бывает.

– Не знаю. Совершенно не знаю.

Мы с Рейнаром так и не вернулись к разговору о бабушке. Брат с отличием окончил училище, поступил на службу в престижную торговую компанию, влюбился в девушку, встреченную в порту. А затем… Рейнар однажды рассказывал, что с погибшими в море или пропавшими без вести прощаются, ставя в склеп пустую урну. Я в страшном сне не могла представить, что моей семье придется это пережить.

Пять лет назад судно, перевозившее специи и ткани с дальних островов на материк, попало в страшный шторм. Сильнейшим течением его отнесло к Стене. Позже пристенные воды были прочесаны, но поиски ничего не дали: судно исчезло, от него и щепки не осталось. Членов экипажа, включая Рейнара, признали пропавшими без вести.

Вслед за родными я стала называть комнату брата “кладбищем кораблей”, но отказывалась верить в смерть ее хозяина. Рылась в домашней библиотеке, выписывала книги из крупных городов, читала об океане, об устройствах торговых кораблей и о Стене.

– Я слышал о твоей бабушке, Фернвальд упоминал, – Алан поставил на стол дымящуюся чашку, сел напротив. – Но он старается избегать этой темы, а мне любопытно, – в его глазах искрами сверкало нетерпение.

В помещении было прохладно; на мгновение показалось, словно я вернулась в комнату с дохлыми жуками на подоконнике. Как бы мне хотелось оказаться там сейчас, мерзнуть на грязном полу – но только чтобы за дверью, как тогда, ждал Рейнар.

– Ты ее любила? Свою бабушку? – не унимался Алан.

– Нет. Я даже не была с ней знакома, – резко ответила я. – Но мой пропавший без вести брат, кажется, её помнил.

И, кажется, он ее любил.

Глава 8. Столица

Прислуга поместья, преподаватели и ученики Академии в дяде души не чаяли: опрятный, щедрый, внимательный. Стоило Фернвальду где-нибудь появиться, он будто заполнял собой все пространство, привлекал внимание, даже если ничего не делал. Казалось, он никогда не уставал: увлеченно работал, успевал встречаться со своими бесчисленными знакомыми, собирать сплетни, а еще много возился со мной. Например, часами водил по центру столицы, рассказывал про историю, архитектуру, театры.

В столице было на что посмотреть! Например, обсерватория. Мы с дядей несколько часов простояли в очереди, заплатили порядочную сумму на входе, после чего долго поднимались по спиральной лестнице. Последние ступени – и над нашими головами засияли звезды. На улицах, яркий свет фонарей и магазинных вывесок заглушал небо, делал его пустым и скучным. Но обсерватория находилась в стороне от людных проспектов, на вершине холма. Ее купол был погружен в темноту.

В телескоп я увидела звезду, которая тысячу лет назад подсказала первому королю Айне-Гили место, где должен быть построен город. Затем спустилась в подземный ярус, прикоснулась к осколку этой звезды.

В моей “Большой книге легенд” была история о первом короле. Тысячу лет назад Айне-Гили отправился на охоту. Погнавшись за оленем, король заблудился в густом лесу. Долго блуждал он, пытаясь отыскать дорогу. Разводил костры, чтобы согреться и пожарить пойманную дичь, строил шалаши из веток, получал раны от хищников, утолял жажду гнилой водой. На исходе тринадцатого дня пал конь, верный помощник и соратник, прошедший не одну битву. А еще через вечер и сам Айне-Гили выбился из сил. Лежал на траве, молил смерть скорее прийти и быть милосердной. Стемнело, в просвете меж крон показалась звезда. Айне-Гили подумал, что никогда прежде не видел таких ярких звезд. Вдруг она раскололась, и осколок соскользнул с небосклона, с грохотом устремился к земле.

Айне-Гили почувствовал небывалый прилив сил, боль исчезла. Он поднялся на ноги, бросился за осколком, факелом освещающим небо. Бежал, не разбирая дороги, не замечая, как острые камни раздирают ступни, а шипы диких растений впиваются в кожу, словно хотят остановить, пригвоздить к месту. Но едва осколок приблизился к земле, все прекратилось: исчез грохот, лес снова погрузился в темноту и молчание. Айне-Гили выбрался на поляну, в центре которой лежал черный камень. Едва забрезжил рассвет, с другой стороны леса показались приближенные короля. Никто из них не видел падающего осколка, зато звезда шепталась с ними, подсказывала дорогу.

В честь чудесного спасения Айне-Гили решил возвести на этом месте город, который позднее стал столицей королевства.

– Что-то из этой легенды может быть правдой? – спросила я у астронома, объяснявшего нам с дядей устройство обсерватории.

– Очень в этом сомневаюсь. Этот осколок и впрямь упал на землю, да только не тысячу лет назад, а гораздо, гораздо больше. Тогда в этих краях и люди-то, наверное, не водились. Да и наукой не доказано, что звезды умеют шептаться, – весело подмигнул астроном.

А дядя добавил:

– В истоках каждого города, милая моя, лежит экономика. Древесина, полноводная река, хороший климат – отчего не возвести город? Но чтобы слух о нем гремел по всем окрестностям, притягивал деньги и таланты, нужно придумать красивую сказку.

Кто бы ни придумал сказку, сделал он это старательно: многие места столицы носили астрономические названия, были окружены поверьями. Так, восточную часть города украшала знаменитая Опера Восхода Солнца. По ней предсказывали погоду. Если первый луч упал на позолоченный купол – жди безоблачного неба. Скользнул по цветочному барельефу – крепко держи шляпу, будет сильный ветер. Осветил плачущее лицо богини Орфы – к дождю. Может быть, даже к грозе.

Столица плевать хотела на прогнозы. Ясная погода в начале дня к вечеру оборачивалась пасмурной сыростью. Вслед за дождем могла наступить духота. Бьющий в лицо ветер то усиливался, то резко исчезал.

Не думала столица и о том, звездную ли ночь пообещал горожанам театр луны, построенный в западной части города.

Однажды вечером мы с дядей проходили по площади, названной в честь богини плодородия. На ступенях величественного здания с белыми колоннами стоял человек, вскидывал руки и говорил громко, нараспев. Из-за гула толпы я ни слова не понимала, но голос человека, звучный и красивый, заворожил. Я бездумно пошла на него, расталкивая людей – словно мотылек, очарованный светом огня.

Толпа пришла в движение неожиданно. Мужчина на ступенях замолчал и стал отступать – вверх по лестнице, с каждым шагом забирая вправо, в тень колонн. На меня навалились, вдавили в широкую спину впереди стоящего человека, выбив воздух из легких. Послышались грозные окрики, затем – гулкие хлопки, вслед за которыми наступила тишина, нарушаемая только плачем ребенка и тяжелым дыханием со всех сторон. "Стреляли", – поняла я.

К горлу подступила тошнота. Я не могла понять, как оказалась в гуще толпы; озиралась, пытаясь отыскать глазами Фернвальда, но видела только чужие профили и спины. Я набрала в грудь побольше воздуха, позволила коленям согнуться. Опустилась на четвереньки и поползла между чужих ног, цепляясь за украшения на туфлях и юбках, поскальзываясь на лакированных ботинках. Кого-то сильно толкнула, от кого-то получила пинок, вырвала клок волос, зацепившись за чью-то застежку Старалась не обращать внимание на усиливающийся гул, крики; гнала прочь страх быть затоптанной.

Впереди замаячил просвет, я сделала последний рывок, и вывалилась из леса ног, ботинок и туфель, брюк и юбок. Распласталась на плитке, жадно втягивая носом свежий воздух. Но отлежаться мне не дали, грубо вздернули за шиворот, словно котенка. Перед глазами замаячило плохо выбритое лицо, белое от гнева. Гвардеец, – узнала я по шапке и нашивке на сюртуке.

– Кто такая? – скрипучий голос прошелся по нервам. – Одна из этих?..

– Нет, стойте! – Фернвальд бесцеремонно отпихнул гвардейца. – Моя племянница. Спасибо, что нашли ее. А теперь позвольте вас покинуть.

– Протокол… – начал было гвардеец.

Дядя остановил его:

– Я сказал, позвольте вас покинуть. Все возражения прошу предоставить в письменной форме. Адрес герцога Фернвальда Алерта найдете в реестре. Вы в порядке, милая? – обратился он ко мне, осторожно погладил по спине. – Не ушиблись? Я так испугался. Обернулся, а вас и след простыл.

Мы свернули на узкую улочку. Дядя завел меня в чайную, где пахло свежей выпечкой. Усадил за столик, распорядился подать горячие напитки, булочки с корицей и вишневые пирожки, мои любимые. Когда сердце перестало заполошно биться, и болезненное напряжение от пережитого ослабло, я спросила:

– Что это было?

– Недовольные королем. Такие всегда существовали, в разные времена. В последнее время дебоширят: собирают толпы, приманивают прохожих сладкими речами. После их подельники стреляют в воздух. Пугают, в общем, народ, поднимают гвардию на уши.

– Я не понимаю, почему там оказалась. Помню все, только туманно, путано.

– Не мудрено, – дядино лицо ожесточилось. – Они используют амулеты. Непонятно только, откуда берут, словно кто-то их снабжает. Из-за этого академию не раз обыскивали, пугали ребят и преподавателей. Но они чисты, я-то уж в этом уверен. Да и проверяющие всегда ни с чем уходили.

После этого случая я опасалась людных мест. Поэтому Фернвальд водил меня по тихим живописным улицам, избегая шумные аллеи и проспекты; показывал места, скрытые от посторонних глаз: дворики с историей, скульптуры и фонтаны, затерявшиеся в лабиринтах между домов. Постепенно я привыкла и стала ходить сама, без сопровождения.

Дядя очень любил поговорить о погоде и светских приемах, – словом, о чем угодно, только не о себе. За первый месяц в поместье мне лишь один раз удалось побеседовать с ним почти нормально, узнать о его жизни от него самого, а не из газетных статей.

Это случилось в гостиной. Я выпила очередную порцию настоек и собралась вернуться к себе, но дядя остановил, пристал с уговорами. Он хотел, чтобы я посещала лекции по дарам вместе с воспитанниками академии. Вот еще – сидеть среди детворы, ловить косые взгляды. Их мне и дома с лихвой хватило, вспомнить хотя бы учителей, которых родители приглашали для нас с Лилией.

Особенно я не любила долговязого, чванливого Моули. Моули ненавидел, когда ему задавали вопросы, сетовал на мою невнимательность и глупость, постоянно придирался к тону. "Девчонка, ты говоришь так, словно уличить меня в чем-то хочешь. Мне это не нравится, совершенно не нравится. К твоему сведению, терпеть хамство я не нанимался, мне недостаточно за это платят», – часто наши уроки на этом и заканчивались, Моули выгонял меня за дверь, “подумать над своим поведением”.

Разумеется, я не возвращалась. Отправлялась гулять, исследовала подвалы и чердаки замка. Или запиралась в комнате, читала книги. Если Моули жаловался родителям – извинялась, изображала раскаяние, но исправляться, впрочем, не спешила. В конце концов, меня оставили в покое.

Зато Фернвальд оставлять меня в покое; ни тон мой, ни мои вопросы не казались ему дерзкими. Добродушно улыбаясь, он наседал, изящно перекрывал возражения, расписывал пользу и важность курса. Не остановился, даже когда время перевалило за полночь, и я начала клевать носом. Тогда мне взбрела в голову идея пойти в контратаку.

– Если вы расскажете про свой дар – так уж и быть, похожу на лекции, – нахально заявила я.

Дядя прервался на полуслове, улыбка сползла с его лица. Четко прорисовались морщины вокруг губ, слегка обвис подбородок. Я подумала, что, возможно, мой вопрос прозвучал бестактно.

В прежние века дар считался главным достоянием знатной семьи, ценился гораздо выше богатств и положения. Ценность молодого человека или девушки зависела от того, насколько полезен и редок их дар.

Так, бедные девочки, умевшие, например, превращаться в птиц – не в охотничьих: в голубок или ласточек – лишались благословения родителей. Они жили тихой жизнью старых дев, растили детей своих сестер и братьев, которых боги щедро наградили. Мужчинам со слабым даром никогда не доставалось наследство.

Это было так давно, что и не вспомнить. В темные, дремучие времена, когда герцогства были разрознены, их владельцы беспрестанно воевали. Строили высокие стены, заполняли рвы водой, устанавливали на дне штыри и острые колья. Всех сплотил первый король, Айне-Гили, повел против общего врага – кочевого народа, вторгшегося с юга.

В нашем замке в Алерте я находила участки, где виднелась старая каменная кладка, сохранившаяся с дремучих времен. Удивительно: тогда многих вещей – например, поездов и бумаги – вовсе не существовало, а моя семья уже была. Корни нашего рода проросли так глубоко, что и не вырвешь.

Но еще сложнее выдрать старые предрассудки, которые нет-нет, да и соскальзывают с губ членов знатных семей, не только моей. Они словно споры сорняков, прорастают даже в ухоженных садах. Так, некоторых детей до сих пор стыдят за дар, если тот непригоден.

Пока я вспоминала историю, Фернвальд молчал, рассматривая меня в упор. Наконец, он едва заметно пожал плечами и протянул руку.

– Сними ее.

Я не сразу поняла, что дядя имел в виду. Затем вдруг осознала: да я ведь прежде не видела его рук без перчаток! Тонкие, бежевые, они не привлекали внимания. Я поспешно стянула перчатку с правой руки… И едва заглушила рвотный позыв. Дряблая кожа, синеватая, словно у покойника. Бугристые венозные сетки.

– Я умею забирать чужую боль, раньше пригоршнями собирал ее в ладони. Боль льнула к рукам, цеплялась за них. Пальцы словно горели, – тихо сказал Фернвальд. Я перевернула его руку ладонью вверх. Линию жизни перечеркивал уродливый сросшийся шрам. Дядя вдруг добавил, с какой-то особенной злобой. – В этом не было почти никакого смысла. Всю боль не отнимешь, она вернется к хозяину и возьмет реванш. В итоге страдать будете оба. Единственный верный способ – вылечить. Но как раз лечить я не умею.

– Руки сильно болят?

– Уже нет. Ноют в непогоду.

Фернвальд надел перчатку, легко помассировал запястье.

– После смерти дочки я полгода не мог и пальцем пошевелить.

– Дочки?..

– Я разве не говорил? Ты живешь в её комнате.

Он впервые перешел на “ты”. Потолок в форме купола, нарисованные дракончики: теперь все встало на свои места.

– Не говорили.

– Расскажу. Не сейчас, позже, – Фернвальд снова замолчал, в этот раз, надолго.

Решив, что разговор окончен, я собралась уходить. Фернвальд произнес мне в спину:

– Представляешь, у тебя теперь могла быть сестра-ровесница. Кузина, – поправился он. – Всего полгода разницы… Вы бы подружились.