Читать книгу: «Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть вторая», страница 3

Глава 5. Лихорадка

А зима решила, наконец, показать людям свой настоящий норов. Метели всё не прекращались. Из-за этого много дней подряд им пришлось провести в доме. Не было ни малейшей возможности даже нос высунуть наружу. Снег засыпал дом почти под крышу. Единственное окно практически не пропускало дневного света. И огонь в очаге один определял теперь время, когда заканчивался «день» и начиналась «ночь».

И это, как они ни старались игнорировать недостаток света и свободы, нервировало обоих.

Клементина особенно плохо справлялась с тревожностью.

Вик капризничала – у неё резались зубы. Плохо спала, много плакала. И по-прежнему, несмотря на то, что больше не голодала, выглядела очень истощённой.

В одну из ночей у девочки начался жар.

Леру, всегда спавший чутко, проснулся в тот момент, когда Клементина ахнула, коснувшись горячего детского тела. Подскочила на койке, спустила на пол ноги.

Он слышал, как она зашептала что-то, как будто застонала. Думал, что ей приснился кошмар. Собирался заснуть снова. Но она всё не укладывалась. Выскользнула из-за полога, сделала несколько быстрых шагов по комнате – будто пробежалась. Вернулась обратно. Снова зашевелилась, зашептала что-то.

Он не выдержал. Поднялся, запалил огонь.

Долго щурился, привыкал к свету. Наконец, отодвинул край шкуры.

– Что случилось?

Она сидела на койке, держала ладонь на лбу ребёнка, покачивалась тоскливо. Когда он появился перед ней, подняла на него полные ужаса глаза.

– У Вик лихорадка.

– Бывает, – ответил он спокойно. – Ты разве не знаешь, что надо делать? Или у тебя нет снадобий?

Она встала, шагнула к нему – как будто искала у него защиты. Забыла и о холоде, стоявшем в доме, и о том, что не одета. Он скользнул взглядом по её босым ногам, по короткой нижней сорочке, не закрывавшей щиколотки. Выставил вперёд руку, не позволяя ей приблизится.

– Оденься, – сказал резко. – И не теряй разума.

Вернулся на своё место. Закурил. Когда она вышла наконец одетая из своего закутка, он с меланхоличным видом пускал кольца дыма в потолок.

Оглядел её, покачал головой.

– Ты слишком быстро впадаешь в панику. Однажды это может стоить тебе жизни.

Она промолчала. Стиснула зубы. Отворила дверь, зачерпнула в котелок снега.

Он завернулся в шкуру – в доме было очень холодно. Сидел, смотрел, как она хлопочет у очага. У неё заметно дрожали руки. Насыпая в котелок порошок из коры вяза, она просыпала часть его в огонь. Леру наблюдал за ней какое-то время. Потом направился в пристройку.

Принёс оттуда, подал ей кружку, наполненную резко пахнувшей, тёмной жидкостью.

– Выпей.

Она узнала запах – этой же дрянью поил её на судне Рамболь.

– Не буду.

– Пей. Не заставляй меня применять силу.

– Мне это не нравится.

Он настаивал.

– Я не предлагаю тебе напиваться. Глотни.

Она послушалась, наконец. Сделала глоток. Сморщилась.

– Ужасная гадость.

Он засмеялся.

– Зато хорошо согревает. И успокаивает.

*

Несколько последующих дней были тяжелы, как никогда. Вик продолжала «гореть». Снадобье, которым поила девочку Клементина, помогало лишь на короткое время. Но ещё большей сложностью было заставить ребёнка выпить этот целебный отвар.

Чтобы напоить, влить в дочь лекарство, Клементине требовалось недюжинное терпение и ловкость. И борьба эта между матерью и ребёнком истерзала всех, кто находился в доме.

Вик наотрез отказывалась глотать горький напиток. Клементина нервничала. Леру терпел.

*

Леру боялся этого чёртова младенца. Если не считать того единственного раза, когда он взял девочку на руки, – не потребовалось, он и близко не подошёл бы! – он не касался её. Обходил стороной.

Он понятия не имел, что делать с такими крохами, как с ними обращаться и чем развлекать. Но теперь, наблюдая издалека за молодой женщиной и её ребёнком, Леру понимал, что его вмешательство вполне может потребоваться. Видел, как с каждым часом теряет Клементина выдержку.

А она никак не могла ни накормить девочку, ни напоить её целебным отваром. Та кричала до икоты и выплёвывала всё, что попадало ей на язык – отвар из коры, пюре из моркови и тыквы, заваренную в кипятке пшеничную муку.

Девочка не спала к тому моменту почти сутки. Всё плакала и плакала.

В какой-то момент Клементина не выдержала. Опустилась на койку, закрыла лицо руками, разрыдалась:

– Я не могу больше. Она умрёт.

Он разозлился.

– Вот дура!

Ворвался в их «женский» уголок. Оттолкнул её, забрал ребёнка. Уложил Вик рядом с собой – на свой лежак неподалёку от очага.

В доме было теперь довольно тепло. Они не гасили огня уже много часов. От очага веяло жаром. И он интуитивно, повинуясь исключительно своему собственному представлению о том, что было бы ему приятно, если б лихорадка была у него, раздел ребёнка догола.

– Подай мне воды, – сказал сурово.

Когда Клементина поставила около него котелок с водой, он взялся протирать тельце ребёнка куском влажной ткани.

– Она замёрзнет, – попыталась воспротивиться Клементина.

– Иди к себе, – ответил он, не глядя в её сторону. – Иди.

Он долго ещё продолжал сидеть рядом.

Гладил двумя пальцами девочку по лицу. Вёл от наморщенного лобика, по бровям, скулам, подбородку. Что-то шептал-нашёптывал с закрытыми глазами. Сам, кажется, дремал.

Клементина смотрела на них из своего угла. Наблюдала с удивлением, как потихоньку успокаивалась Вик. Наконец та утихла, заснула. Клементина собралась подойти, забрать девочку к себе – он качнул запрещающе головой. Прошептал сипло:

– Ложись спать.

*

Если бы они могли хотя бы на время выйти наружу, глотнуть свежего воздуха, взглянуть на солнце, им безусловно стало бы легче. Но солнца не было. Снег продолжал сыпать. И им приходилось находить себе занятия в доме.

Слава Богу, Вик пошла на поправку. Жар спал. И теперь только тёмные круги под её глазами напоминали о тех нескольких ужасных днях, которые всем им пришлось пережить.

Леру теперь всё чаще брал девочку к себе. Та всё ещё была слаба, но к ней вернулся её стоический индейский характер. И Леру с удовольствием наблюдал за тем, как Вик исследовала жизнь и боролась с трудностями. Смотрел с улыбкой, как преодолевала она препятствие за препятствием. Огибала, обходила расставленные на её пути табуреты, перелезала через сооружённые загородки, подлезала под расставленные руки. Когда она выбирала себе цель, её невозможно было остановить. Несколько раз они, двое взрослых, не успевали уберечь девочку от травм. Один раз она упала у очага, коснулась ладошкой горячих камней. Второй раз свалилась с лавки. Плакала недолго. И потом, кажется, больше удивлялась, рассматривая встревоженную мать – что случилось? что ты так смотришь?

Она снова стала пытаться ходить. Поднималась. Делала несколько шагов и падала.

Не плакала. Кряхтела только досадливо. Иногда рычала.

Леру смеялся:

– Не девочка, а волчонок.

*

Клементина же, изнемогая от усталости, одновременно с этим не находила себе места. То бралась из нескольких беличьих шкурок, выделанных Леру по осени, шить Вик одежду, то кидалась пересчитывать запасы провианта, перебирала снадобья, перетирала травы, смешивала, соединяла их, раскладывала по каким-то одной ей известным местам. Он наблюдал за всем этим молча.

Однажды он обнаружил её в пристройке. Она ковыряла ножом земляной пол.

– Что ты делаешь? – спросил удивлённо.

– Яму, – ответила она, не отрываясь от своего занятия.

– Зачем?

– Хочу спрятать туда немного еды про запас.

– Спрятать? От кого?

– Ни от кого. Индейцы, у которых я жила, всегда делали так. Излишки еды они зарывали в такие хранилища.

– Излишки? – он засмеялся, обвёл взглядом несколько мешков с бобами и маисом. – Ты шутишь?

Она подняла на него взгляд. Смех стих на его губах.

– Делай что хочешь, – пожал плечами.

*

Её не отпускал страх. Она просыпалась по ночам. Лежала, глядя бессмысленно в кромешную тьму. Иногда поднималась. Принималась ходить – тихо. Ступала неслышно – два шага в одну сторону, два – в обратную.

Леру, как она ни старалась не шуметь, просыпался всё равно. Поднимал голову, следил за её перемещениями по дому. Потом поднимался, разжигал очаг. Подзывал её к себе.

Она подходила, усаживалась рядом. Он обнимал её за плечи.

В одну из таких ночей он сказал вдруг:

– Послушай, зачем тебе идти в Квебек? Тебя там кто-то ждёт?

Она испуганно посмотрела на него. Этот страх тревожил её наравне со страхом голода и одиночества. Она не знала, кто и что ждёт её в Квебеке. Не знала, к кому идти и как её примут.

Он, не дождавшись тогда ответа, продолжил шёпотом:

– Пойми уже. Мы оба с тобой – изгои. Ты шлюха, я убийца. Что бы ты ни говорила, нам нельзя возвращаться к людям. Они нас никогда не простят. И не примут. Ни тебя, ни меня.

Она молчала. Смотрела в огонь. Он, не дождавшись ответа, коснулся губами её волос.

– Почему бы нам не поселиться вместе?

Клементина едва справилась с желанием сбросить его руку и спрятаться опять в своём отгороженном меховым одеялом углу, как делала это всегда прежде. Не сбросила. Осталась сидеть рядом. Повернула голову, посмотрела Леру в глаза:

– Я не знаю, – сказала, – найдётся ли мне место среди людей. Но я должна вернуться в город. Хотя бы для того, чтобы удостовериться, что надежды на возвращение нет.

Сказала и едва сглотнула подступивший к горлу ком.

Он ещё уговаривал её. Она же не слышала ни слова.

Думала о своём.

Думала: неужели он прав?

Раньше, когда он называл её шлюхой – это было оскорблением. Сегодня – это только констатация факта. Похоже, ей, в самом деле, придётся привыкать и к такому отношению к ней, и к этой своей роли.

Глава 6. Большой Сават

С тех пор, как, закончив все свои дела, Мориньер добрался наконец до форта, он всё пытался найти себе занятие. Сделать это в нынешней ситуации было непросто. Лекарь, сопровождавший его в пути от Квебека до Сабин-Бопре, излечил все его раны. Но он категорически выступал против всяких путешествий зимой.

– Потерпите до весны, монсеньор, – говорил он, поджимая губы. – Иначе за ваше самочувствие я не отвечаю.

Разумеется, Мориньер мог бы не обращать внимания на слова старика. Но, во-первых, он вполне осознавал, какого труда стоило тому его, Мориньера, нынешнее здоровье. А, во-вторых, в путешествиях теперь, в самом деле, не было никакой необходимости. Все оставшиеся дела вне форта вполне могли подождать. А в форте благодаря Жаку Обрэ порядок царил – не придерёшься.

Только боеспособность воинов представлялась Мориньеру не вполне удовлетворительной. Все они умели пользоваться мушкетами, разумеется. Все были смелы и готовы к бою в любой момент. Но Мориньер понимал, что моральная готовность драться у его солдат была заметно выше готовности физической. Оттого, едва отдохнув от длительного перехода, он снова вернулся к тренировкам. Тренировался сам, заставлял заниматься и всех оставшихся в форте.

Они не смели протестовать. Когда он был рядом, ни единой гримасой не выражали неудовольствия. Но не вполне понимали необходимости ежедневных занятий. Мориньер знал об этом – слышал своими ушами тихие их разговоры.

– Зачем это надо? – ворчали они. – Придёт нужда – будем драться. А так… зря только тратим время и порох.

Ещё меньше они понимали, ради чего он, Мориньер, то заставляет их мастерить луки, то внимательно следит за тем, как они отправляют стрелу за стрелой в мишени. Меткость их в этом случае оставляла желать лучшего. И неотрывный взгляд хозяина форта очень смущал их. А кулачные бои? Взять эти кулачные бои на площади! – не поймёшь, игра это или в самом деле битва.

Мориньер слышал их брюзжание и молчал. Следил всякий раз внимательно за тем, как дерутся пары. Хмурился. Однажды – к тому времени он окреп немного – не выдержал, вышел на площадку к двум матросам. Те дрались откровенно понарошку. Не дрались – так, валяли дурака. Посмеивались.

Отодвинув одного из них в сторону, он встал напротив второго.

– Бей, – сказал.

Тот глазами заморгал. Как это – бей? Одно дело между собой кулаками махаться. Другое – господину между глаз заехать. Он замер на мгновение. Стоял, опустив руки.

Мориньер всмотрелся в лицо стоявшего напротив него:

– Пьер… Годе, не так ли?

Матрос кивнул удивлённый:

– Да, монсеньор.

– Бей, – повторил Мориньер.

Годе неуверенно оглядел его. Оценивал как будто.

Наконец, оценил. По лицу его скользнула лёгкая ухмылка – если бы Мориньер не ждал её, не заметил бы ни за что.

Мориньер улыбнулся насмешливо в ответ.

– Я бы на твоём месте не праздновал победу заранее.

Тот пожал плечами. Он явно не считал хозяина форта серьёзным противником.

Такую самоуверенность матроса объяснить было легко. Пьер Годе выглядел заметно крепче него, Мориньера. Он был на полголовы выше и очевидно шире в плечах. Однако это ни в малейшей степени Мориньера не смущало. Он выздоровел достаточно для того, чтобы не бояться, что какая-нибудь из его прежних ран откроется в результате этой битвы. А всё остальное его не беспокоило. Он не собирался уступать этому верзиле – будь Годе даже отъявленным драчуном. А тот таким не был.

Именно потому, когда Пьер Годе, подбоченясь, спросил:

– Что, монсеньор? Тогда до первой крови?

Мориньер улыбнулся.

– Первую кровь я могу обеспечить тебе прямо сейчас. Будем драться до победы. Кто посчитает себя побеждённым, имеет право просить об окончании боя.

Он видел, что Пьер разозлился.

– Может, тогда возьмём по ножу? Коли беречь друг друга нам ни к чему?

Мориньер засмеялся:

– Нет. Ножи оставим до следующего раза. Не переживай. Если тебе придёт охота, мы померяемся силами и на других условиях.

– А правила?

– По возможности не ломать кости. В настоящей битве они нам понадобятся целыми.

Вокруг собралась толпа. Мориньер увидел краем глаза, как протиснулся в первые ряды Обрэ. За ним скользнул, встал рядом старик-знахарь. Что-то возбуждённо взялся говорить Жаку. Тот кивнул, шагнул вперёд.

– Монсеньор…

– Я достаточно здоров, Жак, – ответил коротко. – Не мешай.

*

Борьба получилась интересной – если не считать первых нескольких минут, в течение которых Пьер никак не мог взять в толк, как ему следует поступить: драться ли по-настоящему или поберечь господина, по непонятной для него, Пьера, причине решившего помериться с ним силой.

Получив пару глумливых оплеух, – Мориньер был так быстр, отвешивая их, что матрос даже не успевал заметить, как ладонь противника оказывалась в непосредственной близости от его лица, – Годе разозлился окончательно и стал драться всерьёз. Но при этом ещё какое-то время не мог успокоиться. Суетился, делал лишние движения. Мориньер без особого труда уворачивался от его ударов. Пару раз проговорил тихо:

– Держи себя в руках. Спокойнее.

Наконец, Пьер Годе, в самом деле, справился с возбуждением. И даже несколько раз сумел достать Мориньера. Однажды дотянулся до его скулы, во второй раз – рассёк тому бровь. Сам он к этому моменту тоже выглядел не лучшим образом – у него был разбит нос, так же, как у Мориньера, рассечена бровь и плечо было выбито из сустава. И всё это при том, что Мориньер старался удержать руку. Касался матроса жёстко, но коротко и не в полную силу.

Когда, окончательно позабыв о статусе Мориньера, Годе привычно пустил в ход ноги, Мориньер усмехнулся. Ударил в ответ его подъёмом ступни по голени, не делая паузы, этой же ногой приложился к боку противника. Бил несильно, но точно.

– О! – Годе воскликнул, поражённый. – Марсельские штучки?

Мориньер кивнул.

Эти приёмы, используемые моряками Марселя, – а, говоря по правде, в ничуть не меньшей степени всякими бродягами и уголовниками – были хорошо известны Мориньеру. В его марсельском доме даже какое-то время обитал один такой – Большой Сават. Не было в Марселе большего буяна. И не находилось на тот момент никого, кто смог бы победить его в драке.

Прослышав однажды об этом, державшем в страхе полгорода, головорезе, Мориньер, конечно же, не мог упустить случая и не познакомиться с ним. Приказал найти того – это было несложно. Выяснив, где обитает Большой Сават, направился на встречу с ним. Тот, как и следовало ожидать, большую часть вечеров проводил в порту. Бояться ему было нечего – боялись его. Он и не скрывался. Проворачивал с ленцой свои делишки: собирал дань с бродяг, работавших на его территории, принимал подношения, разбирался с непокорными. Он не достиг ещё самых вершин, но дело своё знал хорошо. И даже самые крупные из теневых хозяев города с ним старались не связываться. Не настолько он мешал им, чтобы затевать разборки.

Когда Мориньер нашёл Савата в одной из портовых таверн, тот даже не шевельнулся, не двинулся, не напряг ни единого мускула.

Спросил только лениво:

– Что нужно?

– Мне нужен ты, – ответил Мориньер, присаживаясь на скамью напротив.

– Зачем?

Услышав ответ, Сават расхохотался. Смерил усевшегося перед ним насмешливым взглядом.

Мориньер мог поклясться, что тот в несколько первых мгновений безошибочно оценил стоимость его одежды, не упустил из вида не только шпагу, на эфесе которой Мориньер держал руку, но и кинжал, спрятанный в сапоге. После непродолжительного раздумья, тот покачал головой:

– И не подумаю, – ответил. – Такому не учат.

Мориньер улыбнулся и назвал сумму.

Сават посмотрел на него с недоверием.

– С какой стати вам понадобилось влезать в эти грязные игры?

– Это не твоя забота, – спокойно ответил Мориньер. – Я плачу – ты делаешь дело.

Договорив, Мориньер поднялся. Бросил на край стола небольшой мешочек с монетами.

– Здесь задаток, – сказал. – Остальное получишь, когда исполнишь то, что от тебя требуется. До завтра.

*

Когда Мориньер сообщил Бертену и Рене о том, какого гостя ждёт к обеду, они решили, что ослышались. Когда Мориньер приказал дворецкому провести Савата в столовую, как только он появится, тот чуть не потерял дар речи. Какое-то время жевал губами. Потом выдохнул:

– Я понял, монсеньор.

Он ничего не понял.

Рене и Бертен, получившие разрешение заниматься своими делами, наотрез отказались покидать дом. Сообщили Мориньеру, что будут неподалёку. Он рассмеялся, покачал головой.

– Вы сомневаетесь в моей способности постоять за себя?

– Нисколько, монсеньор, – храбро ответили оба в унисон, – когда вы имеете дело с людьми хоть сколько-нибудь честными. Но ваш Сават, насколько мы можем судить, и близко не знает, что это такое. Мы будем рядом.

Он пожал плечами.

Потом прислуга, занимавшаяся приготовлением обеда, никак не могла взять в толк, кого ждёт к столу господин. Уяснив, наконец, что Большой Сават и человек, который будет обедать в доме – одно и то же лицо, замолчали надолго.

Сават пришёл вовремя. Даже на четверть часа раньше назначенного времени. Пройдя в сопровождении дворецкого в столовую, остановился на её пороге. Мориньер пригласил его пройти. Приказал подавать обед.

Сават ещё какое-то время топтался у дверей, потом сделал несколько шагов по комнате. Огляделся недоумённо, долго смотрел на сервированный стол.

– Что за шутки? – спросил.

– Садись, – повторил Мориньер. – Теперь время обеда. Пообедаем. Заодно и поговорим.

Сават обернулся к нему:

– Ладно, зачем вам потребовались мои услуги – я понял. Но зачем вам я – за этим столом? Ваши люди, – он взглянул на копошащегося у стола слугу, – решат, что вы сбрендили.

Поскольку Мориньер молчал, он продолжил вызывающе:

– Что? Обожаете нарушать правила?

Наконец, дождался ответа:

– Я их не нарушаю. Я их устанавливаю. Так ты присядешь?

Сават уселся на стул. Положил обе свои лапищи на край стола. Долго с недоумением и даже опаской смотрел на выставленные на столе блюда.

– Я кажись не голоден, – сказал хмуро, когда слуга разложил перед ним приборы.

Мориньер отпустил слугу. Налил себе вина в бокал. Поставил бутылку перед необычным гостем.

– Можешь есть руками, – безразлично пожал плечами, возвращаясь на своё место.

Тот ухмыльнулся.

– Само собой. Приглашая оборванца к столу, вы не могли рассчитывать на то, что он будет вести себя прилично.

– Не мог, – спокойно согласился Мориньер. – Меня не волнуют твои манеры. Я сказал тебе уже, что мне от тебя нужно. И раз ты пришёл, я делаю вывод, что ты согласен. Значит, осталось обсудить детали.

*

Конечно, Большой Сават был согласен. Сумма, которую предложил ему этот странный господин, позволяла ему месяца три вообще ни о чём не заботиться – только пить, есть и тискать девок по кабакам. Кто бы отказался от такого?

Но это оказалось не единственной причиной, заставившей его, Савата, согласиться на это сумасшедшее предложение. Дело было в том, что этот немногословный господин его заинтриговал. Ещё в таверне, схлестнувшись с ним взглядами, он как будто почувствовал в сидевшем напротив мужчине родственную душу. «Не слабый мужик, – подумал. – Глаз волчий, речь уверенная. Очень не слабый».

Марселец? Навряд ли! Проживай этот человек в Марселе, он, Сават, знал бы о нём всё – как знал каждого мало-мальски стоящего противника. Разумеется, он должен был выяснить, что это за тип!

Оттого он и направился по указанному «волком» адресу. Подумал: если не сойдутся они, не договорятся, так хоть разведает он, нельзя ли поживиться чем в доме человека, раскидывающегося мешками монет с таким видом, как будто они сами родятся, а ему только и остаётся, что раздавать их направо и налево.

*

Сават за обедом так и не сумел расслабиться. Несмотря на то, что кроме него и хозяина дома в столовой никого не было, он чувствовал себя скованно.

«Волк» ел медленно, задавал вопросы, сам рассказывал – ничего важного, так, анекдоты какие-то. Он же, Сават, мямлил что-то. Никак не мог подобрать нужных слов в ответ. Раздражался. В итоге он вышел из-за стола таким же голодным, каким садился. И злым.

Понимая, как нелепо, как смешно он выглядел за столом, думал: «Ничего! Вот встретимся в драке – вот где я отомщу за неиспользованную возможность по-барски пообедать».

Первое занятие – оно случилось на следующий после этого знаменательного «обеда» день – было больше похоже на избиение. Во-первых, он, Сават, не умел учить. Только драться. Во-вторых, желание унизить человека, так легко купившего его, за прошедшую ночь только возросло. А понимание, что за эту возможность он может ещё и получить немалый куш, веселило его неимоверно. Поэтому дрался Сават с ухмылкой – не бил в полную силу, но из всякого сближения с противником неизменно выходил победителем.

Когда ещё выдастся такой удобный случай? – думал.

И пользовался этим «случаем» с величайшим удовольствием.

Когда Мориньер поднял руку, обозначая конец занятия, Сават ухмыльнулся:

– Теперь вы потребуете вернуть задаток?

– Нет. Но заставлять тебя вести беседы за столом больше не буду, – ответил Мориньер.

Увидев вытаращенные глаза Савата, понял, что попал в точку. Улыбнулся с трудом.

– Первое занятие было ровно таким, как я и предполагал. Но не рассчитывай, что победа всегда будет даваться тебе так легко.

Поморщился, сгибая-разгибая распухшие пальцы.

– Я приказал приготовить для тебя комнату. Ты можешь оставаться в доме всё то время, пока будешь учительствовать. Можешь отправляться на все четыре стороны. Но тогда ты должен приходить сюда во всякий день к десяти утра.

– Во-первых, я остаюсь, – ответил Сават. – Когда ещё мне удастся поспать на господских простынях? Во-вторых, завтра вы не сможете драться. Если у вас в доме нет лекаря, я могу подсказать, что надо сделать.

– В доме есть лекарь. Но это не значит, что я не буду благодарен тебе за совет, – ответил Мориньер.

Сават смотрел искоса на своего «ученика», искал в его лице раздражение, досаду – что-нибудь, доказывавшее, что проявленные им в зале усилия были не напрасны. Но «ученик» его выглядел только очень уставшим. При этом взгляд его по-прежнему был остёр.

Они выходили из зала. В дверях Мориньер приостановился. Обернулся к Савату. Проговорил, с трудом шевеля разбитыми губами:

– Тебе в комнату сейчас принесут воды. Вымойся. Я не возражаю, чтобы ты ел руками, но предпочёл бы, чтобы в столовой пахло обедом, а не хищным зверем.

Большой Сават усмехнулся.

– Ладно. Если ты настаиваешь.

Проговорил «ты». Взглянул на стоявшего перед ним господина вызывающе.

– Да, я настаиваю, – спокойно подтвердил Мориньер.