Читать книгу: «Крик шепотом», страница 3
Глава 9
Лена спала, не раздеваясь, не чувствуя ни холода, ни времени. Казалось, жизнь в ее теле замедлила свой бег и перешла на тихий шаг. Она ровно дышала, но проснуться не могла. Нервные потрясения не могли пройти бесследно.
–Лена, вставай! Вставай завтракать!– трясла за плечи Гера спящую дочку.
Девочка понимала, что настало утро, что надо встать, но глаза открыть не было никаких сил. Хотелось только спать, спать и спать и чтобы никого рядом, никаких звуков. Двигаться, отвечать не было сил. Потом опять слышала сердитый крик:
– Да что с тобой! Уже полдень, а ты все в кровати! Сколько можно! Вставай сейчас же
Лена потянулась, зевнула , подумала , что надо действительно уже вставать, но опять зарылась в мягкую пуховую подушку и мгновенно уснула.
Она не слышала, как Гера трясла ее за плечи, надеясь разбудить, как , испугавшись перекошенного лица, закричала, зарыдала, обнимая свое спящее уже сутки дитя, как бросилась в городскую больницу упрашивать врача прийти в выходной в станицу. Лишь поздно вечером она почувствовала, что ее кто-то поворачивает, и открыла глаза. Над ней склонилось незнакомое лицо и протянуло:
–Да-а-а! Завтра же на прием к неврологу! Иначе перекошенный рот так и останется на боку. И не трогайте, пусть спит. Может, и обойдется. Тишина, покой.
На следующий день из кабинета невролога первой вышла Лена, а врач долго рассказывала Гере, как надо вести себя, чтобы вылечить дочку. Только уколами не поможешь.
На улице ярко светило холодное солнце. В его лучах купалось все: и длинное унылое здание самой поликлиники, и серый покосившийся сарайчик для дров и угля на территории двора, и распустившаяся к полудню грязь.
Девочка закрыла левую щеку платком, чтобы не застудить нерв, как приказал врач, и чтобы прохожие не глазели на ее нижнюю губу, растянувшуюся до самого уха. Утром она долго разглядывала в зеркале свой кривой рот и никак не могла понять, почему это с ней произошло. Врач говорит, что это из-за неприятностей, а она и вспомнить их не могла, потому что привыкла к ним. Они сыпались на нее постоянно. ведь она родилась под покровительством планеты, которую так и зовут Большое несчастье. а те удачные дни, редкие, как праздники, воспринимались, как подарки. особенно остро и бурно. Неудачами ее не удивить, а рот, рот станет на место. Главное – вылечить, преодолеть.
На дровах кошка нежилась в теплых лучах, подставляя то рыжую мордочку, то белый живот. Лена тоже повернулась к солнцу, стоя не ступеньках, и подставила ему лицо. Тепло. Чем же ей теперь целый месяц заниматься! Домашние задания делать нельзя, читать нельзя, играть нельзя, телевизор смотреть тоже нельзя. Зато думать – сколько угодно!
Вечер был необычный. Отец пришел домой засветло и трезвый. Наскоро поел, и, молча, ушел во двор. Из окна Лена видела, как ловко он чинит повалившуюся еще осенью изгородь курятника. А весь вечер родители о чем-то тихо разговаривали. И хотя слов понять девочка не могла, но по повелительным маминым интонациям нетрудно догадаться, о ком шла речь.
Может, действительно, дети даются родителям для их воспитания, чтобы взрослые осознали свои ошибки и недостатки!
Глава 10
Дни смешивались с ночами. Спать, спать – вот главное занятие, и сон обволакивал, укутывал ее даже в те недолгие часы, когда она нехотя шла кушать, что-то равнодушно отвечала, с трудом расчесывала длинные густые волосы, предмет маминой гордости, и опять их заплетала. Большую часть времени она проводила в постели. Родные стены баюкали, окутывая пеленою…
Она любила свой саманный теплый дом. Может, потому что вместе со взрослыми месила ногами глину с навозом и сеном, потом лепила саман, заталкивая замес в деревянный прямоугольник. А когда промокшие от талого снега стены сиротливо стояли под бездонным, бесконечно высоким небом, она ласково гладила их и просила подождать немного, когда папа сможет заработать на крышу, мама наконец-то выздоровеет и вернется из больницы, а баба Катя уедет к себе домой.
Но мама пришла домой худой, желтой и передвигалась с трудом. Жили вчетвером в маленькой кухоньке.
Однажды Гера, доведенная до отчаяния недовольным бурчанием свекрови и своей немощью, решила выйти в туалет, который обустроили в саду из дощечек. Нужно выйти в коридорчик, пройти мимо курятника, сложенного из булыжников и обмазанного глиной, и обогнуть абрикосу. Всего шагов двадцать!
Смеркалось. Осенний холодный ветер то срывал оставшиеся на деревьях жухлые листья, то пригонял тяжелые черные тучи с холодным моросящим дождем.
Держась за спинку кровати, Гера с трудом поднялась.
–Куды? -крикнула повелительно на нее свекровь. – Лягай!
–В туалет… хочу. Да… и душно что-то… Хочу воздуху дохнуть, – виновато ответила Гера.
–Та ты сказилась, чи шо? Утут ходы! – недовольно бросила Екатерина Дмитриевна, женщина лет пятидесяти, разглаживая длинные сшитые из старого ситца полосы для вязания половика. Осенняя погода давила, ей уже хотелось домой, в Новочеркасск, к детям, в свою постель, а не на раскладушку. Та злость, которая внезапно охватила ее за обедом, никак не исчезала. Ей надоело выносить горшок из-под невестки. А никуда не денешься! Надо помогать сыну. Она гордилась своим первенцем, который теперь стал большим человеком, строит электростанции в горах. А жену взял никудышнюю.. Не удержала, не отговорила, когда Иван увидел из окна автобуса ее, жалкую, одиноко сидящую на вокзале. Генриетта. Тоже мне имя! Непутевая! Женщина нервно передернула плечами, и, занятая своими мыслями, уткнулась в работу. От этих размышлений у нее всегда портилось настроение, и унять злость помогала работа.
Ничего не отвечая, Гера переставляла ноги, держась за спинку единственной кровати. Бледное лицо, бескровные губы, впалые щеки, глубокие глазницы и руки – кости, обтянутые желтой кожей, длинные, бессильные. Она накинула ватную фуфайку, платок и исчезла, тихо, незаметно.
В комнатке тепло, уютно. Кот свернулся в люльке в ногах у ребенка, шестилетняя Лена самозабвенно, высунув кончик языка от напряжения, раскрашивает замок на единственном столе.
Стало темнеть. И вдруг что-то стукнуло по стеклу. Девочка подняла голову, посмотрела на кровать и, подскочив, закричала:
–Мама! Где мама?
Екатерина Дмитриевна, сматывая полоски в клубок, равнодушно буркнула:
–Откель мне знати!
–Бабушка! Темно!– с дрожью в голосе крикнула Лена и, накинув фуфайку, бросилась из комнаты.
В темноте около абрикосы она наткнулась на Геру. Женщина лежала на боку, свернувшись калачиком и поджав по себя замерзшие ноги.
–Мама! Мама! – испуганно, ничего не соображая от страха, исступленно заорала девочка.
–Не бойся, не кричи, – прошептала Гера синими губами, – позови бабушку.
Слезы текли по щекам, паника парализовала. Страх потерять маму, как огнем, обжигал и лишал разума. Ничего не понимая, девочка так громко ревела, что не услышала, как подошла, хромая, баба Катя, и очнулась лишь от жесткого окрика бабули:
–Геть видселя, бисова дивка! Подь в хату!
Конечно, она не ушла, но орать перестала, плакала, молча, но эти двадцать шагов дались им нелегко. Пытаясь поднять сноху, Екатерина Дмитриевна ворчала:
– Вот бисова сила! Вот доходяга! Теперь будемо на загривках ее тягати!
Невысокая, с негнущейся больной ногой, она тащила волоком недвижимую, потерявшую сознание невестку, закусив нижнюю губу, плакала и тащила по дорожке, мощенной булыжниками с речки, ругала , и ее, и себя, и сына.
А девочка трясущимися руками почему-то придерживала падающую с головы Геры шаль.
Выздороветь помогла незнакомая женщина, посоветовав проглотить желчь.
Лена до сих пор помнит брезгливое, перемешанное со страхом выражение лица Геры, когда та глотала этот горький теплый комочек, вынутый бабулей из только что убитой курицы. Зато уже после двух раз такой экзекуции женщина быстро пошла на поправку, и баба Катя уехала к себе домой.
Гера поправлялась, будто крылья расправляла. Из Марухи, аула в горах, где Иван строил электростанцию для кабардинцев, привезла доски, бревна, а весной, с первым теплом, крышу поставили. Все лето с утра до вечера, выбиваясь из сил, Гера с дочерью мазала глиной, а потом белила потолки и стены. Сколько радости было, когда осенью затопили печь и пустили Мурку в новый просторный дом!
Глава 11
К Лене силы возвращались медленно, и когда однажды ранним утром она открыла глаза и увидела снежную шапку величественного Эльбруса, а не таблетки не табуретке возле кровати, поняла: выспалась.
Грозный вулкан смотрел на нее через окно. Воздух прозрачными струями, как волнами, проплывал мимо двуглавой вершины, а солнце испуганно пряталось за величавыми вершинами. Вся цепь седого Кавказа от Казбека до Эльбруса парила в синем-синем небе. Захотелось встать и погладить седую голову великана, рассеченную в бою отважным Казбеком. Ей было жаль старика – отца Эльбруса, не понимающего свою дочь, которая влюбилась в красавца Казбека. "Отцы, наверное, часто не понимают дочерей, – решила Лена. – Так было в древности, так и сейчас. Только вот свою дочь богатырь любил, а меня…меня вот никто не любит."
Лена тряхнула головой, и, чтобы уйти от этих мыслей, опять и опять смотрела на красивые и далекие вершины гор, соединенные глубокими ущельями. Вот стоит же он, Эльбрус, или, как его называли славяне Алатырь – священная гора, камень камней. Стоит один, возвышаясь над всеми каменными глыбами, и не ищет поддержки, а оказывает ее, не страдает от одиночества, а дарит защиту другим, не просит любви, а окутывает ею окружающих. Ведь потому и стоит выше всех, что не себя жалеет, не о себе только печется. Это удел сильных духом.
–И я теперь смогу так жить, – поняла Лена.
Длинный калейдоскоп безобразных сцен замелькал перед глазами, и девочка, тщательно их перебирая, искала те моменты, где смогла себя защитить.
Она вспомнила, как однажды, разговаривая с пьяным отцом мягко и негромко, смогла избежать оскорбительного мата, а потом, играя низкими тонами в голосе, даже заставила его пойти лечь спать на кровать. Это было давно и всего один раз, но, то состояние уверенности в себе, то чувство превосходства над отцом, овладевшие тогда Леной, запомнились. Значит, пока она полностью от него зависит, надо думать, что говорить и как, замечать, что делает его мягче, добрее, запоминать это и использовать. Так и надо делать.
Глава 12
Кто-то громко постучал в калитку, вернув Лену в действительность. Гайдучиха принесла парное молоко. Подхватив приготовленную банку со стола и наспех поменяв тапочки на резиновые калоши, в одном платьице Лена выскочила во двор. Холодно. Ежась от ледяного ветра, она пробежалась до калитки, взяла молоко и укорила пса, виновато виляющего хвостом:
– И для чего тебя только кормят?! Хоть бы для приличия гавкнул! Не дам молока.
На горизонте небо совершенно темное, а мамы нет с работы. В груди зашевелилась тревога. Где же она может быть?
Уже сестра с одноклассницами веселой стайкой воробьев ворвались в дом после школы, бросили портфель и досыта наигрались в пятнашки. Уже и они разошлись по домам и легли спать, уже дремота окутала дом, и ночной мороз сковал распустившиеся днем лужи, а Геры с Иваном все не было. Наконец, Лена, до сих пор не сомкнувшая глаз, услышала, как в звенящей тишине щелкнула калитка и родители, радостные, возбужденные появились на пороге кухни. Шумно раздеваясь, счастливые, они положили на стол невероятно дорогие подарки: авоську с мандаринами, апельсинами, кульками шоколадных конфет, сверток с вкуснейшей докторской колбасой.
–Не спишь? – рассмеялся Иван, – вот и хорошо. Хочешь братика?
Лена с недоумением посмотрела на воодушевленного Ивана, потом на недовольно фыркнувшую мать и радостно поддержала отца:
–Правда? Вот здорово будет! Конечно, хочу!
Но тут же спохватилась: практическая сторона этой новости охладила романтический пыл:
–А кто будет с ним нянчиться?
–А ты и будешь, да Людка еще. Все веселее вам, и мне хорошо: еще хоть один мужик будет в доме.
–Мам, правда, что ли? Решили? – спросила Лена недоверчиво Геру, вешавшую свое тяжелое зимнее пальто и небрежно брошенное на стул демисезонное легкое мужа.
–Сами еще как следует не обжились. Диван бы купить, торшер… Мне так понравился один, – и, глядя на Ивана, снимавшего потертый свитер, Гера протянула, -Пальто, вон, тебе надо справить. Зимнее, теплое. Ходишь, мерзнешь!
– Купим, купим, и сына еще воспитаем! – ласково обнял жену улыбающийся Иван и добавил, обернувшись к Лене, – не шучу, дочка, не шучу. Возьмем. Я уже и мальчонку в детдоме присмотрел. Вот.
–Да, ладно тебе, – освобождаясь от объятий, недовольно буркнула Гера и кивнула дочери, – шутит он, шутит.
Иван разомкнул руки и недоуменно посмотрел на жену, которая не могла уже остановиться:
–Да кого ты воспитаешь, если пьешь да материшься!?
Иван обиженно засопел и, молча, пошел в спальню. Праздник потух.
Гера суетливо разбирала сумку и авоську с гостинцами. Она чувствовала, что обидела мужа, пощипала, как она говорила, его фазаний хвост. Заносило Ивана. Ей казалось, что она права, опуская его на землю, а то куда бы его занесли фантазии: всех детдомовцев бы привел к себе. А ей надоело считать копейки, хотелось жить в достатке.
–Иди уже спать, поздно. Я сама здесь управлюсь, – устало сказала Гера дочери, жующей шоколадную конфету, и добавила, кивая на горку сладостей, – завтра поделите с Людой.
Лена любила такие возвращения счастливых родителей. Дом, будто чувствовал их настроение и наполнялся ровным счастливым покоем. Каждому в нем было тепло и уютно.
Когда Гера вошла в спальню, Иван лежал на кровати и курил. Она, молча, легла рядом, потом попросила:
–Хватит курить, давай спать.
Иван потушил папиросу и с жаром заговорил:
–Мы же с тобой построили дом?
–Построили, конечно. И просторно, и тепло.
–А где детский смех? Где маленькие дети, как мечтали??
–Опять хочешь взвалить на себя груз?! – с горечью отозвалась в темноте Гера. – Только ушел, убежал от ярма. Татьяна с Веркой, сестры, Вовка, брат, слава Богу, выучились, работают, свои девочки подросли. Свободно, да? Отдышался? Не знаешь чем заняться? Оденься, обуйся! Живи и радуйся жизни!
–Все ты вроде правильно говоришь, а внутри у меня все бушует, противится, не соглашается. А как вспомню детдомовцев… Ну чего ты боишься? Мы в войну, в голодуху и то выросли, а тут мир… Хлеба на всех хватит…
–Да не хочу я есть только хлеб, понимаешь?! Неизвестно еще, что из него вырастит!
–Тогда рожай сама, – твердо и жестко сказал Иван.
–Я боюсь, – и добавила еще тише, – умру. Ты же все знаешь!
–Нет, не знаю, – повысил голос мужчина. – Это было давно и с твоей мамой, причем здесь ты?
–А притом что после вторых родов я, как и мама, чудом выкарабкалась, а после третьих она не смогла. Хочешь один остаться?! С двумя детьми? Как отчим?!
Иван обнял возбужденную, дрожащую жену, ласково поцеловал и сказал:
–Я же не Тимофей Егорович! Я же все сделаю, чтобы ты выздоровела, да и медицина сейчас вон как вперед шагнула. Семья большой должна быть, так нам детей легче воспитать, а им легче будет в этом мире жить. Сейчас заворот кишок запросто вылечат. Если бы ты родила мне двойню, я бы на руках вас носил и никогда не пил.
Гера прижалась к мужу и прошептала:
–Хорошо бы! Только вот как сейчас вижу: мы с мамой тянем в гору по полю эту проклятую тачку с мешками мерзлой картошки, а у мамы вся кофточка впереди мокрая. Молоко прибыло, кормить близнецов надо. Спешим.. а ноги тонут… Еле доползли… Легла, покормила и больше не встала. Как кричала…
–Что же Тимофей Егорович Ежов, рядом что ли стоял?
–Нет, бегал, , приходил, говорил, что искал врача. Только после бомбежки, где же ты врача-то найдешь?! Ты же помнишь сорок четвертый, город освобождали… в подвалах сидели.
–А в госпиталь не мог сходить? Да на этой же тележке и отвез бы ее сам туда, – в возбуждении приподнялся Иван на локтях.
–Не знаю, – виновато прошептала Гера, – может, растерялся, может, думал, что все обойдется.
–Слушай, а почему вы тащили с поля эти мешки, а не он?
–Мама говорила, что ему нельзя выходить за калитку дома – заберут.
Молчание затянулось. В окно застучала изморозь.
–Надо же, – удивился Иван, – пришли по снегу , а сейчас и дождь прибавился. Скользко завтра будет.
Гера шмыгнула носом и обняла мужа.
–Значит, он и не искал врача. Наверное, боялся и наших, и немцев. Жалко – сделал вывод Иван.
Гера уткнулась ему в плечо и заплакала, потом глубоко вздохнула и легла на спину. Казалось бы, все слезы уже выплакала по маме, но они, жгучие, все равно текли.
За окном шуршал шелестящий стук ледяных снежинок. В доме тишина, покой.
–Но ведь я же не такой! – заволновался Иван и навис над женой. – Я же тебя всегда спасу!
Гера улыбнулась сквозь слезы и погладила непокорные русые завитушки.
–С судьбой не поспоришь. Я не хочу, оставлять моих девочек сиротами. Ведь мои сестрички, все равно умерли. Одна за другой. Хоть и коровы были, и хлеб был. Мне четырнадцать, но что с ними делать… А хорошенькие такие девочки…
Гера опять замолчала, сглотнув подкативший ком, и уже спокойно сказала:
–Мы с братом остались без мамы, а отчим быстро нашел себе новую жену. Знаешь, не могу вспомнить мамин голос. Помню, что ласковый, звонкий… и лицо тоже расплывается…
Иван крепко прижал жену к себе и зажмурился, чтобы самому прогнать постоянные видения сиротливого детства. Оно закончилось, когда началась война и принесли отцу повестку из военкомата. Боль расставания и чувство одиночества застряло навсегда. Нет, нет, да и поднимется откуда-то из глубины. Лицо отца стерлось, только улыбку, мягкую, стеснительную, Иван чувствует до сих пор. Отца нет, а тепло его улыбки до сих пор согревает душу.
Мужчина задержал дыхание, наклонился взять с пола сигарету, помолчал и с жаром зашептал:
–Ну, как мне тебя убедить! Уже двадцать лет прошло, как закончилась война, все по-другому! Надо жить, а не оглядываться. Представляешь, как будет хорошо в доме, если еще и сын появиться, а?
Гера нежно положила свой пальчик ему на красиво очерченные губы, поцеловала и ласково прошептала:
–Давай спать, фантазер! Поздно уже.
–Но мальчонку, того, помнишь, кудрявого, с такими печальными глазами, надо бы взять, а? Прямо, как я! – уже засыпая, тихо бормотал Иван, – отец говорил, что чужих детей не бывает.
–Уймись, нам своих девочек надо до ума довести, а ты о чужих беспокоишься. Спи.
Гера погладила мужа и натянула спустившееся одеяло.
Глава 13 .
Лена медленно выздоравливала. Она уже скучала по школьному шуму, по дням, занятым до отказа учебой, общением, работой. Оказывается, и от отдыха можно устать! В один из таких солнечных мартовских дней в дверь ввалилась ватага ребят одноклассников. Веселые, счастливые, они жали ей руку, хлопали по плечу и возбужденно говорили наперебой:
–Ну, как ты, рассказывай?!
–Да ты хорошо выглядишь!
–Ничего почти не заметно!
–А мы скучаем!
–Знаешь, как плохо без тебя!
–Нас Василий Павлович все ругает, все сокрушается теперь, что без старосты мы отбились от рук.
–А дежурные что же? Я график на месяц расписала! – радостно улыбаясь, уже оправдывалась Лена,.
– Знаешь, как ему досталось на педсовете за тебя! Выговор дали с занесение в личное дело. Вот.– сообщил Витька, гордо расправив плечи, и добавил, – а я бы ему и не так еще за тебя. Ты только выздоравливай быстрее!
Лена, удивленная, счастливая, смотрела на мальчика Почему он так яростно защищает ее? А паренек весь светился от переполнявших его чувств. Такой красивый, даже полнота его не портила А в первом классе он, чистенький, наглаженный, пухленький, и не смотрел в ее сторону, предпочитая общество такой же аккуратной отличницы Светки. На переменах, когда жизнь кипела, и Лена, распахнув руки, неслась с горки к берегу Подкумка наперегонки с мальчишками, а потом, пыхтя и скользя по мокрой траве взбиралась на вершину, где находился школьный двор, Витек царственно стоял и наблюдал за гонками. Он снисходительно улыбался, окидывал взглядом ее растрепанные волосы, спустившиеся гармошкой чулки и болтающийся фартук с оторванной пуговицей и, не торопясь, шел в класс. Лена всегда опаздывала, поэтому урок начинала, стоя в углу, а он примерно сидел, сложив руки, как и подобает послушному ученику.
Что же изменилось теперь? Или они изменились? Приятно, что о тебе заботятся, но верить в то, что она нравится Вите, было страшно: столько лет равнодушия, и вдруг –явная симпатия. Нет, безопаснее не верить.
– Да он теперь даже ходит. Как нормальный человек, не задирая вверх головы, – перебила ее мысли Люба, девочка серьезная и принципиальная
– Ну, да, подумаешь, бывший руководитель студенческого ансамбля. Так ему что все позволено, что ли?! – продолжал возмущаться Витька.
– Вот, вот, – вставила тихоня Женя. – И не мужчина он вовсе, если хвастается своей любовной связью с Пьехой.
– Нет, ребята, вы напрасно так о нем говорите. Если бы он нас все время опекал и носился с нами, как Раиса со своим седьмым «а», мы бы не стали такими дружными, правда, Ира?
–Ленка, да что ты говоришь?! Ты же выполняла его работу , даже оценки выставляла в дневники, а он иногда интересовался, все ли ты сделала!
– А уроки! – тут же перебил одноклассницу Виктор. – Ты его защищаешь, а скажи, сколько у нас было уроков пения за эту четверть?
Он торжествующе обвел взглядом ребят:
– Раз, два – и обчелся. А ты защищаешь!
Действительно, Василий Павлович, великолепный музыкант известной в стране музыкальной группы, волею обстоятельств вернулся в родительский дом не один, а с женою и младенцем. В маленьком курортном городке работу в эстрадном ансамбле не найти, пришлось идти работать в школу. Вел он себя так, как и положено знаменитости: рассеянно смотрел по сторонам вокруг, как бы говоря: « И что я тут с вами делаю?»
– Ребята, – взволнованно сказала Лена, – а помните, с чего все началось?
Все заулыбались. Каждый видел эту картинку детства по-своему. Каждый хотел поделиться воспоминаниями, и поэтому говорили наперебой, не слушая товарища. Усмехнувшись, Виктор негромко, будто себе сказал:
А ведь тогда урока опять не было.
– Ну, да, а как мы бесились!
–А я орал, подпрыгивал и махал руками от радости., а Сережка бегал между рядами и всех пятнал1
– Ой, а я кричала, чтобы все замолчали.
–У меня громче всех получалось: я крышкой парты грохотал!
– А я мелом в доску пулял!
– Так это все-таки ты бросал мелом и тряпкой?! – воскликнула Лена, глядя на Колю Закидова, высокого нескладного подростка, хулигана и двоечника.
–Ну, да! Стена-то общая у нашего класса и у кабинета директора: я и бросал. А че? Пусть тоже попрыгает!
–А как мы передрейфили, когда взбешенный директор ворвался в класс!
– Ага! Я сначала от страха спряталась под парту.
–Лен, а почему ты вышла к доске и сказала, что ты мел бросала? – спросила Женя. -Ты же все время сидела заткнув уши и что-то читала?
– Не знаю, – рассмеялась девочка. – Как-то само получилось. Все стояли такие потерянные, виноватые. Все равно никто бы не сознался, а стоять весь урок не хотелось.
– Ну, потом я тоже вышел, и тоже сказал, что бросал, помнишь? Я же признался! – с запоздалым раскаянием выкрикнул Колька.
–Потом мы все вышли к доске. Все признались!
– А помните, как директор сначала стоял злой-презлой, а потом заулыбался?
– А мне кажется, что тогда и родилась наша дружба. Один за всех и все за одного.
Конечно, все согласились. А Лена подумала: « Как хорошо, что в школе работают разные люди, разные учителя. Если бы Василий Павлович, поразившись мощью голоса высокой упитанной девочки, не назначил ее старостой, еще неизвестно, как бы сложилась школьная жизнь бывшей хулиганки». Она относилась к одноклассникам, как к младшим несмышленышам, которых нужно опекать и наставлять.
– Ребята, да ну его! И не так уж сильно он и виноват. Кто его знает, что это такое на меня напало! Что за болезнь такая. Ничего не болит, а лечиться надо. Я уже почти здорова. Давайте лучше чай пить, и дайте же мне, наконец, домашнее задание
