Читать книгу: «Медленная река», страница 5

Глава 8

Следующий день прошел как пара часов. Я отправляла письма редакциям, написала Бренде и Эбби, что мой приезд откладывается еще на пару дней, и обсуждала с Ванессой детали переезда. Как выяснилось, подруга готовилась к этому шагу уже пару месяцев и даже накопила деньги на то, чтобы снимать квартиру в Нью-Йорке. Она уже предупредила директора школы танцев, что через некоторое время уже не сможет преподавать в Сиэтле, и мы договорились провести следующие несколько дней вместе, с ноутбуками на коленях, в поисках работы и нового дома Ванессы. Теперь мы вместе были странниками, ищущими пути уехать в Нью-Йорк. Конечно, для Ванессы это было более сложно, чем для меня, но чувствовала я себя не менее потерянно. Я не особо рассчитывала, что наша с Селин идея может реализоваться так просто, и все еще была подавлена из-за Джеймса. Он спросил меня утром, как у меня дела, но я знала, что это просто вопрос из вежливости – он соблюдал условия нашего «договора». Я старалась не думать об этом, но сердце не выключишь.

Я нашла старую фотографию с Селин, где мы едим пиццу с артишоками в Хай-Лайн-парке, и выложила ее в историю в инстаграме. Это был один из тех летних дней, когда дует теплый ветер, пахнущий песком, горячим асфальтом и первыми свиданиями, а соленые капли пота, стекающие в ложбинку груди и по спине не раздражают, а лишь напоминают о том, что лето наконец-то наступило – и для тебя оно наступило не где-то, а в самом Нью-Йорке! На этом фото Селин сидела прямо на траве в своих любимых синих кюлотах и ловила падающий с кусочка пиццы артишок, а я, не замечая этого, лежала на спине и махала ногами, обутыми в полосатые эспадрильи – моя самая любимая обувь всего того лета, купленная на базаре за 5 долларов у старой мексиканки. Тогда я еще встречалась с Люком, и каждые несколько дней засыпала со слезами на глазах. Поэтому от фотографии веяло недавними ссорами и подавленностью, но я решила, что больше не буду связывать эти факты в своей голове.

Днем я забрала из магазина два идеально белых холста, несколько тюбиков акриловых красок и две кисточки – широкую и тонкую. Я предвкушала, как оставшись вечером в своей комнате выплесну тоску на холст, и в моей голове стремительно рождались идеи. По пути я зашла в книжный и купила «Кино» Жиля Делёза. Как сильно бы я не сомневалась в успешности идеи Селин, мысль о возможности писать о кинематографе для публики большей, чем мои 305 подписчиков в инстаграме, меня вдохновляла. Вечером, как и планировалась, пришла Ванесса, и мы сели искать ей новый дом.

– Я поверить не могу, что скоро перееду! Неужели Бог услышал меня и это происходит? – Ванесса с воодушевлением листала фотографии квартир. Я наблюдала за ней с легкой грустью: у меня перспективы были менее радужные.

– Почему ты так не любишь Сиэтл?

– Грейс, люблю, но Сиэтл для меня это, как… ммм… средняя школа, понимаешь? Ты же любишь среднюю школу, свои воспоминания о ней, ты помнишь имена парней, которые мы писали в записках, ланчи на свежем воздухе, сандвичи с жареным сыром от мамы по утрам, летние лагеря, но ты не можешь быть в средней школе всю жизнь. Мы все из чего-то вырастаем. Мне хорошо в Сиэтле, но иногда человек должен оставить хорошее, чтобы найти лучшее. Мы не должны оставаться там, где нам комфортно, только из страха. Я выросла из Сиэтла, пора идти дальше.

– Не могу поспорить, я понимаю тебя.

– Скажи, – девушка внезапно повернулась ко мне и нервно поправила светлую прядь. – Как ты себя чувствовала, когда переезжала?

– Как тебе сказать… – я немного замялась, вспоминая тот непростой период моей жизни. – Я переезжала сразу после того, как Джеймс бросил меня и переспал с Амандой. За одну неделю я потеряла парня, которого любила больше жизни, и лучшую подругу. Я плакала целыми днями, и, когда переехала в Нью-Йорк, первые два месяца мне казалось, что этот город раздавит меня. Я не могла ни с кем общаться, кроме тебя, Эбби и Бренды, избегала новых знакомств и отказывалась от предложений коллег пообедать вместе. И все потому, что я решила, будто дружба и любовь больше не имеют смысла для меня, раз они могут разрушиться за несколько дней. Но так жить нельзя, Ванесса. Нельзя жить без любви. И если ты встаешь утром и плачешь потому, что ты проснулся, если ты не находишь в себе сил полюбить хоть что-то, неважно, что – старый кинотеатр на соседней улице, солнце, которое заливает всю стену дома желтым, новые песни в твоих наушниках – ты выжжешь себя дотла и не выживешь. Это так просто и банально, но любовь – это единственное, что помогает нам жить дальше. Я чувствовала себя бесконечно чужой в Нью-Йорке в первые несколько месяцев, но в тебе очень много любви, Ванесса, и я уверена, что ты справишься. К тому же я буду рядом.

– Поэтому ты начала встречаться с Люком?

Я задумалась, озадачено водя пальцами по клавишам ноутбука.

– Когда мы не можем обладать тем, чего так желаем, мы начинаем объяснять себе, почему иметь это не так уж и хорошо. Мне кажется, у меня произошло то же самое с Джеймсом. Когда он ушел, мне казалось, я возненавидела его. Я считала, что он самый худший мужчина на планете, я вспоминала все наши разговоры и осуждала его за то, что он разрушил наши отношения. Но на самом деле…

– На самом деле ты так сильно хотела быть рядом с ним и вернуть его, что убедила себя в том, что ты ненавидишь его?

– Точно! Наверное, это самый простой для человека способ справиться с потерей. Найти себе причину, почему эта потеря не так уж и велика. Думаю, это какой-то рефлекс к выживанию.

– А Люк?

– На контрасте с Джеймсом он сначала казался мне настоящим принцем, ну ты помнишь. Мы же познакомились на бейсбольном матче, и Люк сразу начал красиво ухаживать за мной, говорить много ласковых слов, поддерживать. Тогда я уже забыла, что такое чувствовать радость, и мне казалось, что Люк дает мне ту самую любовь, которой мне не хватало. Знаешь, Несс, у меня никогда не было опыта абьюза и я не понимала, что он начинается в отношениях так незаметно… Маленькие фразы, незначительные слова, крошечные запреты – и все это покрывается сверху какой-то внезапной, обязывающей заботой. А потом проходит несколько месяцев, ты поднимаешь глаза к солнцу и вдруг понимаешь, что смотришь на него сквозь прутья клетки. В метафоричном смысле, конечно! Хотя не всегда, может, мне еще и повезло…

Я медленно выдохнула, продолжая гладить Ванессу по пушистым волосам, приятно пахнущим мылом. Я знала, что не виновата в давлении, которое терпела от Люка, но вот именно в том, что терпела… Мне не удавалось отделаться от ощущения, что я не заслуживаю чего-то хорошего, если позволяла так долго подавлять и унижать себя. И, как бы мне не хотелось признаваться себе в этом, я чувствовала, что снова допускаю эту ошибку рядом с Джеймсом, доверяя ему больше, чем он заслуживает.

Через пару часов Ванесса ушла домой, а я легла перед телевизором и включила «Головокружение» Хичкока. Выдуманная история любви и безумия успокаивала меня, и я погрузилась в наблюдение за персонажами, пока меня не отвлек звук сообщения. Это был Джеймс, и, сама того не желая, я почувствовала радость и новый толчок надежды, которые ощущала каждый раз, когда он писал мне.

«Хорошее фото в инстаграме». Фото действительно нравилось мне, и я скучала по таким теплым летним дням с Селин и другими моими нью-йоркскими друзьями. Может, Джеймс наконец-то написал мне, чтобы просто пообщаться.

«Спасибо». Я отправила сообщение, увидела, что Джеймс сразу прочитал его, и начала лихорадочно думать над тем, как продолжить беседу. Но парень сразу начал печатать.

«Слушай, что за девушка с тобой? Не могла бы ты дать ее контакты?»

К горлу начала подкатывать нервная тошнота. В животе что-то оборвалось и рухнуло вниз, словно бы я скатилась вниз с американских горок. Я начала понимать, зачем он мне написал.

«Почему ты спрашиваешь?»

«Я хотел бы с ней познакомиться, она очень милая. Почему же еще?»

Не знаю, сколько я смотрела на это сообщение, – наверное, около минуты. Надежда, теплящаяся в моем сердце все эти полтора года, слабая мысль, что наше воссоединение возможно, погасла за несколько секунд. Мне казалось, будто что-то темное и холодное сгущается вокруг, стены внезапно стали двигаться и сжиматься, чтобы раздавить меня. И еще холоднее мне стало, когда я вновь поняла для себя эту резкую, обжигающую правду – Джеймсу нужны отношения, но с кем угодно, кроме меня. Он не любит меня ровно настолько, чтобы хладнокровно делать мне больно, и не уважает так же сильно – иначе он подумал бы о том, как может почувствовать себя молодая девушка, когда парень, который ей нравится и с которым она занимается любовью, интересуется ее подругами. Кроме боли и отчаяния, я чувствовала вину – я снова позволила себя унизить и воспользоваться мной. Следом за виной меня накрыло раздражение. Я все еще могу все исправить. Я все еще могу вернуть себе свое достоинство. Я все еще нужна себе, чтобы защититься.

Я разблокировала телефон и пальцы зло застучали по экрану. Меня накрывало чувство приближения чего-то непоправимого.

«Пошел к черту, Джеймс».

Мужчина прочитал сообщение почти сразу.

«Я ожидал такого ответа. Ладно, чем занимаешься?»

Чем занимаюсь? Он издевается? Я чувствовала, что не должна отвечать на это сообщение. Поэтому я просто выключила интернет на телефоне, легла на кровать и накрылась одеялом. Я хотела, чтобы крышу сорвало и меня унесло в космос.

Раздалась мелодия звонка, и, пока я протягивала руку к телефону, от всего сердца умоляла небеса, чтобы это был не Джеймс. На этот раз мне повезло – звонила Бренда. Сейчас мне меньше всего хотелось с кем-то разговаривать, усталость от предыдущих месяцев и этого дня, разочарование в себе и Джеймсе тяжело навалились на меня, и я хотела уснуть и забыться на какое-то время. Но я чувствовала, что Бренда звонит не просто так.

– Да?

В трубке были явно слышны всхлипы и тяжелое дыхание.

– Грейс?

– Бренда, что случилось?

– Он украл мои деньги. Он снова сделал это.

Я закусила губу, раздумывая, что сказать. Я знала, что Бренда заняла у Эбби немного денег, чтобы поехать в Нью-Джерси к Итану, и сейчас находилась там.

– Как это произошло, подожди?

– Я осталась с сестрой Итана у него дома, и он сказал, что ему нужно уехать ненадолго и помочь его другу Джону. А потом… о, боже! Мы с Хейзел решили заказать немного китайской еды на дом, я заглянула в кошелек и там было пусто! Грейс, он взял все мои деньги!

– Так, хорошо, успокойся, я помогу тебе. Где Итан сейчас?

– Я не знаю! – голос Бренды звучал очень высоко, я слышала, что она буквально в истерике. Она уже не сдерживала рыдания, которые прорезались сквозь ее слова частыми вздохами и криками. – Я позвонила Джону, но он сказал, что Итан не собирался приезжать к нему! Он снова поехал за наркотиками, Грейс. Господи, я больше не могу так.

– Сколько денег тебе нужно, чтобы уехать в Нью-Йорк сейчас?

– Двадцать долларов, но…

– Ладно, это не проблема.

– Я не могу уехать сейчас! – закричала подруга.

– Черт, Бренда, почему? Ты же не собираешься с ним снова оставаться?

– А если с ним что-то произойдет в таком состоянии? Ему нужна помощь, ему нужна я, Грейс!

– Бренда, ему не…

На фоне в трубке хлопнула дверь, послышался голос Хейзел, сестры Итана, бормотание парня, и связь прервалась. Я знала, что будет дальше, – Итан вернулся под кайфом, и он будет долго делать виноватый вид, Бренда станет еще сильнее плакать, Итан разозлится… Бренда прекрасно понимала, что она не сможет ему помочь, пока парень не решит покончить со своей зависимостью сам, но именно это бессилие убивало ее больше всего. Она словно хотела доказать ему и себе, что способна вытащить его из этого дерьма.

Несколько минут я думала об этой ситуации и чувствовала усталость от этого небольшого разговора. Вскоре волны боли, которые во время разговора с подругой стали лишь фоном, наплыли на меня с новой силой, и я начала захлебываться в своем отчаянии. Я внимательно вчиталась в каждое наше с Джеймсом сообщение сегодня, и горячие крупные слезы покатились по моим щекам, шее, ключицам.

Я осталась без Джеймса, без работы и без малейшего понимания, как действовать дальше. Темной ночью в Сиэтле на тесной кровати я проливала одни из самых горьких слез в моей жизни, и они текли и текли бесконечным потоком, словно внутри меня разлилось Мертвое море.

Но я знала: я поступила правильно, послав его и не ответив на последнее сообщение. Я не должна больше общаться с ним. Я не должна писать ему и пытаться восстановить отношения. Я должна вернуть себе себя и забыть о Джеймсе. Наконец-то я поступила правильно.

Любовь к Джеймсу разрывала меня изнутри, но вдруг я очень остро почувствовала одну истину. Любовь не имеет ничего общего с обладанием. Я не могла остаться с Джеймсом и продолжать ему использовать меня, потому что в таком случае я потеряла бы себя и это бы меня убило. Но я знала, что он по-прежнему дорог мне, и это чувство невозможно выключить по щелчку пальцев. Как горько, что мы продолжаем любить некоторых людей, невзирая на их поступки, но какое это великое чувство – любить человека не за его отношение к тебе, не за набор качеств, а лишь за то, что он есть на этом свете, и неважно, святой он или отъявленный подонок. Я по-прежнему любила Джеймса, но я больше не хотела обладать им. Я поняла вдруг, что для меня будет лучше, если он будет как можно дальше от меня, но я не стану винить себя в чувствах к нему. Я не стану заставлять себя выбросить его из головы, но и сближаться с ним я тоже больше не буду. Я сохраню себя так, как есть, – с моими чувствами к нему, но я уберегу себя от боли, которую он может мне принести.

Слезы капали на хлопковую простыню, но вместе с горечью безответной любви и окончания нашей истории я чувствовала освобождение. Мне больше не нужно гадать, возможно ли между нами что-то или нет. Этого не может быть. И я пойду дальше, продолжая хранить любовь в своем сердце.

Часть 2. Росток. Нью-Йорк

Глава 9

– Как у тебя это получается?

– Что именно?

– Так рисовать. Это великолепно, Грейс!

Я улыбнулась и довольно посмотрела на результат работы. Желтые, синие и белые мазки на холсте причудливо сплетались и составляли образ девушки, сидящей на полу и держащей ладони на коленях. Ее взгляд был устремлен вбок, и зрителю представал точеный профиль с полными губами и сдвинутыми нахмуренными бровями. Она была абсолютно обнаженной, и отсутствие одежды давало возможность увидеть красоту девушки в каждой складке на теле, округлой линии живота, маленьких грудях и острых локтях. Фон и тени на ее теле были одного цвета, и в этом сине-желтом великолепии выразилась вся грусть и тоска, которая выходила из меня с каждой новой картиной. А рядом, на полу, сидела Ванесса и сосредоточенно наблюдала за движениями моей кисти.

Я вернулась в Нью-Йорк месяц назад. На следующий день после звонка Бренды мне написала Селин и сказала, что Сюзан увольняется и мисс Коллинз согласна рассмотреть мою кандидатуру. Мы приехали вместе с Ванессой, которая временно поселилась со мной, Брендой и Эбби. В нашей комнате стало еще теснее, ведь теперь мы с Ванессой спали на одном диване, рядом с которым она хранила в чемоданах свои вещи. Но веселья и близости в нашей жизни прибавилось тоже. Ванесса сразу подружилась с разговорчивой и легкой на подъем Брендой и всегда готовой к развлечениям Эбби, и я выдохнула. Я очень волновалась, найдут ли они общий язык, и сейчас, видя их дружелюбное отношение друг к другу, была спокойна за Несс.

– Мы как в сериале «Секс в большом городе»! Я – Саманта, Ванесса – Миранда, Эбби могла бы быть Шарлоттой, а ты, Грейс, ты Кэрри, конечно же, ты Кэрри, – часто шутила Бренда.

Может, поэтому мы пока не спешили искать Ванессе новых соседей. Мы знали, что рано или поздно этот момент наступит, но сейчас нам было хорошо всем вместе, словно бы мы вдруг снова переместились в студенческое общежитие.

Я прошла собеседование и взяла на себя раздел о кинематографе. На самом деле, я вполне могла вести его из Сиэтла, однако предпочитала работать в офисе редакции. Это сильно сблизило нас с Селин, ведь теперь мы виделись почти каждый день, обсуждая работу, модные новинки, фильмы и обедая отменной марокканской едой в Café Mogador. Свободное время я заполняла живописью и прогулками. Ванесса взяла себе на обучение новой группы по дэнсхоллу в школе танцев, а Бренда в миллионный раз помирилась с Итаном.

С Джеймсом мы больше не общались. Той ночью я выплакала из себя все желание обладать этим мужчиной, но любовь к нему была жива во мне до сих пор. Я запрятала ее очень глубоко внутри себя и отправилась в новую жизнь. Мне все еще было больно, и я проводила много времени в одиночестве. В то же время мне казалось, что я наклонилась над пропастью, но в последний момент сделала шаг назад. Словно течение, несшее меня к отвесному водопаду, вдруг резко успокоилось, и я выплыла на берег, чтобы согреться у костра и обсушить одежду.

Новая работа, связанная с кино, наброски цветными ручками и акрилом, оранжевые лучи над Хай-Лайн-парком, майский вечерний ветер и горячий сыр моцарелла на нашей с Эбби любимой пицце – все это я чувствовала необычайно остро и впитывала в себя каждую краску окружающего меня мира, каждое тактильное ощущение и запах. Я сохраняла в особую папку поразившие меня кадры фильмов, покупала новые книги, меняла одни тюбики красок на другие и наконец-то начинала исцеляться. Прошел всего месяц, но изматывающие отношения с Люком, слезы из-за Джеймса, потеря работы, ссора с мистером Мартинсом – все это казалось мне необычайно далеким, хоть воспоминания были еще живы и посещали мою голову каждый день.

Когда я приехала, я сразу же забрала свои вещи из редакции Мартинса и рассказала об этом Габи. К моему замешательству, она совсем не была удивлена и новость эту восприняла холодно, сказав лишь о том, что скучает по мне и ждет меня в Тромсё в любое время года. Я ответила ей, что с удовольствием приеду осенью. Однако сейчас меня, уставшую от слез и боли, тянуло к солнцу и лесам, полным свежей зелени. Я часто уединялась в парках или возле водоемов и думала о том, как хорошо было бы уехать на месяц в Южную Калифорнию.

Я выдавила немного белой краски, чтобы закончить блики на скулах и носу девушки, и с досадой заметила, что тюбик снова пустой.

– Я пойду в магазин, чтобы купить акрил. Хочу закончить картину сегодня, не люблю растягивать надолго. Ты пойдешь со мной? – повернулась я к Ванессе, доставая из шкафа свободное платье нежного лимонного цвета.

– Нет, я сегодня останусь дома.

Я пожала плечами, оделась и вышла из квартиры. Воздух на улице был наполнен ароматами кофе, хот-догов и свежих фруктов из многочисленных кафе и ларьков, горячего асфальта и камелий. Стояла необыкновенная жара, и ткань платья сразу же начала липнуть к моей коже, но сейчас мне даже нравилось чувствовать это и осознавать, как близко лето с его ночными музыкальными фестивалями, кинотеатрами под открытым небом и пикниками в Центральном парке. В художественной лавке было еще жарче, и запахи масла, скипидара и бумаги приятно смешивались между собой. Взяв несколько нужных тюбиков, я подумала о том, что можно было бы присмотреть себе новый блокнот и поехать с ним в Уильямсбург, чтобы зарисовать там интересных прохожих.

– Я видела тебя на балконе.

Я повернулась на голос, неожиданно прозвучавший прямо над ухом. Передо мной стояла та самая девушка, которую я увидела перед поездкой в Сиэтл в доме напротив, расписывающая холст на полу широкой малярной кистью. В прошлый раз я плохо ее рассмотрела, но сейчас, даже в полумраке лавки, я заметила, насколько она прекрасна. Девушка была высокой, выше меня минимум на голову, и необычайно изящной. Ее тело было достаточно худым, поэтому тонкая шея, ключицы, плечи, скулы и костяшки пальцев резко выпирали, но это ее не портило. Полные губы, нос с горбинкой и большие глаза создавали в ее лице ощущение всего «слишком» и «чересчур», и в другом случае эти черты можно было бы, бесспорно, назвать порочными, но широкая улыбка на пол лица и заинтересованный взгляд делали незнакомку похожей на любопытного шкодливого ребенка. Белое платье свободно сидело на теле, однако темная смуглая кожа выдавала все очертания прекрасной фигуры. Темно-шоколадные, почти черные волосы она собрала на затылке причудливым гребешком, но их волны все равно спускались на плечи, спину и шею. Девушка явно была моей ровесницей или чуть старше.

– Что? – переспросила я.

– Я видела тебя на балконе напротив своего окна несколько раз. Ты выходила зарисовывать вид с него и пару раз созванивалась с кем-то по телефону. Не подумай, что я слежу или что-то еще, просто у меня спальня с той стороны, и мне захотелось поздороваться с тобой.

Ее говор и интонации звучали быстро и резко, она почти тараторила, но ясно выделяла все гласные звуки. Я готова была покляться, что ее родной язык – испанский.

– Да? Я тоже видела тебя. Ты что-то рисовала.

– Очевидно, что, если мы обе в художественной лавке, мы любим живопись, – каждая улыбка незнакомки становилась все шире. – Как твое имя?

– Грейс.

– Грейс… Отлично! Я Мария.

– Рада познакомиться!

– Не хочешь выпить немного кофе или угоститься севи́че у меня дома? Я наготовила так, как будто живу с семьей человек из восьми, а не одна!

В другой ситуации предложение поужинать дома от человека, которого я знаю несколько минут, наверное, напрягло и оттолкнуло бы меня. Но, глядя на ее огромную открытую улыбку и радостные темно-карие глаза, я почему-то почувствовала спокойствие и странный импульс подчиниться судьбе с ее поворотами и шутками.

– По правде говоря, я предпочитаю чай, если ты не против, – улыбнулась я.

– Это не проблема, я могу заварить мате!

– Тогда пойдем, придется помочь тебе с тем, чтобы съесть всю эту еду.

Мария засмеялась, мы расплатились за покупки и, изнывая от нью-йоркской жары, отправились в ее квартиру. Она была небольшой, и с порога я сразу почувствовала сильный запах рыбы, сандала и растворителя для масла. Неудивительно – картины были здесь везде: на шкафах, на подоконниках, за кроватью, в любом свободном месте. На полках громоздились глиняные статуэтки и разные мелочи, которые люди обычно получают в подарок от семьи на праздники или привозят из путешествий. Возле открытого окна в маленький вытянутый флакон из синего стекла были вставлены ароматические палочки. Комната напоминала барахолку или блошиный рынок, но это придавало ей особое очарование.

Темно-зеленые стены были покрыты разными репродукциями и фотографиями. Я подошла поближе и рассмотрела несколько снимков. На них Мария обнимала черноволосую женщину лет 45 и высокого парня. У него были темные, почти как у Марии волосы, с разницей лишь в том, что оттенок был более холодный – не золотисто-каштановый, как у девушки, а пепельный. Карие глаза смотрели мягко, но одновременно насмешливо. Полные чувственные губы светло-розового цвета изгибались в улыбке, а нос и щеки покрывала россыпь коричневых веснушек. На одном из снимков Мария, смеясь, целовала его в щеку, а мужчина довольно улыбался. Наверное, это ее парень или жених, они гармонично смотрелись вместе. Странно, что тут нет мужских вещей, на фотографии они выглядят такими счастливыми, я могла бы подумать, что они знают друг друга давно. На других фото Мария была одна на фоне высоких гор, покрытых зелеными лесами, или европейских улиц незнакомого мне города. На всех этих снимках она казалась немного больше весом – более фигуристой и пышной.

– Это Барселона.

Я обернулась. Мария стояла за моей спиной и раскладывала сырую рыбу с лаймовым соком и красным луком в небольшие синие тарелки. Я заметила, что, кроме мате в чайничке, она приготовила нам два стакана рома со свежим зеленым лаймом, тростниковым сахаром и льдом, и, хоть я уже несколько недель не пила алкоголь и старалась употреблять больше здоровых продуктов, сегодня такой напиток показался мне очень кстати.

– Ты была там в путешествии? – я еще раз посмотрела на снимок. Точно, желтый камень и черепица, очень похоже на европейские южные страны.

– Я жила в Барселоне с семи лет. Потом изучала живопись в испанском университете, но бросила его и приехала в Нью-Йорк попытать немного счастья в штатах.

– А до семи лет?

– Колумбия, Кали. Я колумбийка. Ты, наверное, уже заметила по моей речи.

– Да, – я кивнула и села за стол, с аппетитом смотря на розовые кусочки рыбы. – Знаешь, я всегда хотела выучить испанский, он кажется мне очень мелодичным и… сексуальным.

– Тогда мы сработаемся, – улыбнулась Мария. – Я продаю свои работы паре галерей здесь, но, признаться, в Барселоне дела шли получше.

– Ты хочешь вернуться в Испанию?

– Нет, пока нет. Съезжу через месяц продать несколько картин на заказ и увидеться с семьей, а потом вернусь. Я люблю Нью-Йорк, он живой и многогранный, то, что мне нужно!

– Моя подруга Габриэлла тоже жила в Нью-Йорке, но решила вернуться в Тромсё. Это Норвегия. Сейчас она организовывает разные лекции и выставки.

– Не люблю холод, – передернула плечами Мария. Все ее жесты были немного театральными и манерными, но самое странное то, что при всей театральности они были искренними, а не наигранными. Словно ее тело двигалось само по себе, гармонично соответствуя словам девушки.

– Я тоже, – я улыбнулась и подняла низкий стакан с прозрачной жидкостью. – За знакомство?

– Да!

Терпкая прохладная жидкость обожгла язык и горло, но кислота лайма, сладость сахара и насыщенная пряность рыбы приятно смягчили вкус рома. За окном начало темнеть, Мария зажгла высокую белую свечу, и неожиданно мы разговорились. Колумбийка рассказала, как она переехала в Барселону с семьей, как ее выгнали из университета из-за романа с преподавателем, про ее жизнь в Нью-Йорке и творчество. Алкоголь и тонизирующий чай развязали мне язык, и я поведала Марии про последние свои несколько месяцев, тяжелые отношения с Люком и Джеймсом и начало моего «перерождения», как я его назвала. Удивительно, но воспоминания, ранее убивавшие меня, теперь не причиняли боли, и я рассказывала о них не более эмоционально, чем если бы это была сводка новостей. Странно, но девушка не поднимала тему личной жизни, и в голове у меня промелькнула мысль, что Мария относится ко мне настороженно. Однако ее широкая улыбка и чистый радостный взгляд отмели мои сомнения.

– Знаю, ты была там миллион раз… – начала Мария, закурив сигарету. – Но не хочешь на выходных сходить в Музей Гуггенхайма? Я могла бы рассказать тебе много нового про Пикассо и Кандинского – это один из любимых художников моего брата.

– У вас вся семья любит искусство?

– Ну почти, – тонкая струйка дыма поднялась под потолок. Мария проследила за ней, придвинулась поближе ко мне и положила ладонь на мое запястье. – Только отец не очень интересуется, а мы с братом часто ходили на выставки, фестивали, когда я жила в Испании. Он был моим лучшим другом и остается им.

– Что же, Гуггенхайм так Гуггенхайм, – я качнула головой и почувствовала, что моя улыбка становится слегка хмельной. – Давай пойдем.

– А после этого сходим на пикник куда-нибудь, что скажешь?

– Отлично! Мне нравится эта мысль, я давно не была на пикнике!

Обсудив творчество нескольких наших любимых художников, допив бутылку рома, съев половину севиче и выкурив полпачки сигарет, мы с Марией решили на сегодня распрощаться и встретиться на выходных, как мы договорились до этого. На прощание она влажно поцеловала меня в обе щеки, обняла, и я пошла домой, удивляясь, как странно повернулся для меня этот поход за красками. Зайдя в квартиру, где мои соседки уже спали, я подошла к незаконченному этюду. В свете луны мне показалось, что никакие блики и доработка ему не нужны. Я посмотрела на картину еще несколько минут, убедилась в своей правоте, разделась и легла рядом с Ванессой.

Выпитый ром играл в моей крови и приятно расслаблял тело. Я вспомнила конец марта в Сиэтле, когда я запивала свою тоску по Джеймсу и боль от Люка, пытаясь забыться, и удивилась, насколько по-другому я чувствовала себя сейчас, после нескольких недель возвращения к силовым тренировкам, овощным салатам на обед и солевым ваннам. Внезапно меня накрыло желание. На несколько секунд мне захотелось снова оказаться в объятиях Джеймса. Пьяное сознание подкинуло мне картины его нежных рук, больших требовательных губ, наших сплетенных на кровати горячих тел. Я провела ладонью по своей талии, повторяя прикосновения Джеймса. И тут в моей памяти всплыл наш последний разговор, его уставший и раздраженный взгляд после секса, и моя нега резко исчезла. К горлу подступила тошнота. Я вскочила с кровати, добежала до туалета и склонилась над унитазом. Меня вырвало. Вместе с неприятной горечью во рту я чувствовала странное отвращение к Джеймсу и его идиотской хладнокровности.