Читать книгу: «Пьяная Россия», страница 5

Знакомство

– Молитвами святых отец наших, – твердил Шабашкин себе под нос, стараясь запомнить чудные слова.

– Это у них навроде пароля, – говорил Угодников, засовывая рюкзак с вещами под кровать.

– А то не пустят? – хихикал Сашок.

– Истинно, так, – прогудел от двери, мужской бас.

Строители, разом, посмотрели. Перед ними стоял среднего возраста, еще не старый, облаченный в черную рясу, мужик с чисто выбритыми щеками.

– Я думал – это женский монастырь, – удивленно заметил Сашок.

– Монахини церковную службу вести не могут, – не согласился с ним, Угодников и пошел к иеромонаху со сложенными ковшиком, для благословения, руками.

– Настоятельница может заходить в алтарь, – произнес тут монах и широко перекрестил Николая Угодникова.

– А как к вам обращаться? – усаживаясь на свою кровать так, что пружины заскрипели, спросил Тарасыч.

– Отец Афанасий, – строго ответил иеромонах и продолжил, – есть в монастыре еще люди мужеского рода – отец Павел и отец Петр.

Строители молчали, слушали. Отец Афанасий потер нос:

– Настоятельницу зовут матушкой Леонидой.

– Зачем же мужским именем? – встрял тут, Шабашкин.

На него посмотрели, но ничего не сказали.

– Дьяволы путаются, – пояснил отец Афанасий и, видя всеобщее замешательство, сказал, – конечно, следуя логике, нам с отцами тоже надобно перекреститься в женские имена, но мы дьяволов не боимся!

– А монахини, стало быть, бояться? – уточнил Ленчик, он занял кровать у окна.

– Бояться, – подтвердил отец Афанасий, – страшатся не без основания, дьяволы хитры и коварны.

– С нами крестная сила, – насмешливо рассмеялся Сашок.

– Зря смеетесь! – заметил отец Афанасий. – У нас тут не богадельня, а монастырь и мы – служители Христовы, всегда на передовых.

– Но нам-то это зачем? – осмелился возразить Шабашкин.

На него опять посмотрели, но ничего не сказали.

– Вы приехали к нам, на помощь, – заметил отец Афанасий, – и рассматривать вас дьяволы будут именно, как наших помощников, а наипаче помощников Христа. На вас нападут, всенепременно нападут!

Пообещал он, снова потирая нос.

– Отобьемся! – уверенно рассмеялся Сашок. – У нас и инструменты есть, строительные пистолеты!

Иеромонах посмотрел на него, но ничего не сказал. Но Шабашкин наморщив лоб, в раздумье глядел на монаха, самому себе не веря, дважды монах потер кончик носа, демонстрируя невербальным движением, что говорит ложь…

В комнату заглянул маленький монашек с седой головой, маленькой белой бороденкой и ясными глазами, в которых играла смешинка.

– Братья мои, сестры трапезничать приглашают! – сообщил строителям монашек.

– Это отец Павел! – представил его монах Афанасий.

Гурьбой строители прошли в трапезную, где в широкой, просторной комнате выкрашенной бирюзовой краской, стояло два длинных деревянных стола накрытых белыми тканевыми скатертями.

Монашки уже обедали, на вошедших даже не взглянули. Усевшись за отдельный стол и получив от прислуживавшей им молодой послушницы по тарелке овощного супа, строители, молча, принялись поглощать пищу. Молча, потому что молодой монашек, по всему видать, отец Петр, стоя за своеобразной трибуной, установленной в углу трапезной, громко и размеренно читал жития святых. Шабашкин усмехнулся, конечно, он не застал уроков политинформации, в школе учился уже после развала Союза, но по рассказам родителей, хорошо представлял себе, как происходило навязывание информации, когда хочешь, не хочешь, но будешь слушать, что читает училка, шелестя газетами «Правда» или «Известия».

Послушница переменила блюда, поставила перед мужиками тарелки с картофельным пюре и морковными котлетами. На третье с поклоном подала пироги с капустой и каждому налила по большому бокалу вишневого компота.

Строители искоса наблюдали за соседним столиком. Во главе стола сидела высокая, невероятно красивая женщина, в белой рясе, из-под белого плата виднелась русая коса, спускавшаяся по высокой груди, как говорится, до пояса. На вид лет тридцати, она, тем не менее, строго, начальственно поглядывала на иных монашек, явно старших ее по возрасту и покрикивала на молоденьких послушниц, итак ведущих себя скромно.

– Кто это? – перегнулся к отцу Афанасию, Шабашкин, кивая на женщину.

– Мать – настоятельница! – невозмутимо ответил иеромонах.

Строители переглянулись, читая во взглядах, друг друга удивление, всем представлялась главой монастыря, по крайней мере, старуха.

Мать Леонида, закончив трапезничать, встала, присутствующие, как по команде, вскочили в ответ. Строители остались сидеть, сжигаемые сердитыми взглядами монахов.

Невозмутимо, как бы, не замечая не уважения к своей персоне нон грата, мать Леонида осенила себя крестным знамением и низко поклонилась строителям:

– Трапезничайте, братья мои! Отец Афанасий! – обратилась она к склонившемуся перед ней в низком поклоне, монаху. – Покажи строителям фронт работ и пускай начинают с богом!

Перекрестила она их, задерживаясь внимательным, неулыбчивым взглядом на Шабашкине, повернулась и быстро пошла прочь, из трапезной.

– Матушка Леонида, – бросились за ней несколько девушек-послушниц.

Шабашкин встряхнул головой, ему показалось, точно также кидаются фанаты за своей поп дивой…

Отец Петр прервавший было чтение, продолжил читать.

Строители обменялись недоумевающими взглядами.

– Устала, настоятельница, – объяснил отец Павел, усмехаясь в бороду, – соснуть пошла.

– Куда пошла? – глупо переспросил Сашок.

– Известно куда, на сеновал, – махнул рукой отец Павел в сторону едва видных из открытых дверей трапезной, далеких деревянных строений. – В келье душно.

Пояснил он, видя все нарастающее недоумение строителей, и пустился объяснять дальше. Из его болтовни, новоприбывшие уяснили одно, монахи поднимаются в пять утра, чтобы к шести собраться в церкви на монастырскую службу. Ложатся поздно, после одиннадцати вечера.

– Этак нас голодом заморят и спать не дадут! – прошептал на ухо Шабашкину, Сашок.

Шабашкин с тоской во взгляде, молча, кивнул. Подавленные нелегкой монастырской долей, строители потянулись вслед за высокой мощной фигурой иеромонаха Афанасия.

Сестры, оставшиеся в трапезной, остались внимать отцу Петру.

Послушница

– Екатериной зовут, – ответила в ответ на приветственные речи строителей, молоденькая послушница.

Послушница, девчонка лет восемнадцати, ворошила сено, перекладывала вилами с места на место.

– Давай помогу! – вызвался Сашок.

– Не положено, – отказалась послушница и поправила на голове темно-синий платочек, повязанный по-монашески.

Строители стесненно переминались рядом, они не привыкли видеть женщин за столь тяжелыми занятиями.

Послушница, как ни в чем не бывало, ворочала вилами и на мучения мужиков не обращала ровно никакого внимания.

– Как же ты решилась в монашки, доченька? – полюбопытствовал Тарасыч, присаживаясь на свежескошенную травку, рядышком.

– Бог призвал! – строго сдвинув брови, ответила Екатерина.

– Это как, призвал? – удивился Сашок, не сводя глаз с симпатичного личика, девушки.

Екатерина бросила на него быстрый взгляд.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – ответила она и внезапно, дразнясь, высунула язык.

– Ах, ты! – ринулся на нее Сашок.

– У меня оружие! – расхохоталась Екатерина и выставила вперед вилы.

– Катька! – строго окликнула послушницу монахиня, вышедшая из-под навеса с сеновалом. – Что это еще такое? Сто земных поклонов!

Екатерина, молча, поклонилась ей в пояс и, бросив вилы, пошла прочь от строителей.

Строители удивленно смотрели вслед девушке.

Монахиня подошла к мужикам, поглядела на них с сомнением, поправила очки с толстыми стеклами.

– Негоже вам тут возле наших монахинь увиваться!

– Она не монахиня! – возразил Сашок, указывая пальцем в сторону удаляющейся фигурки послушницы.

– Никто никого насильно тут не держит! – ехидно заметила монахиня.

– Как же она в монастырь попала? – продолжал удивляться Тарасыч. – Ведь девчонка совсем, несмышленыш!

– Сиротская она, из детского дома вышла с золотой медалью, а идти куда?

– Куда? – переспросили недоумевающие строители.

– Вот именно, – скорчила насмешливую гримасу монахиня, – при Советах общежития были, бесплатное обучение в институтах, путевки профсоюзные, а теперь что?

– Что? – хором переспросили строители.

– Ничего! – рассердилась монахиня, снова поправляя очки. – Денег нет, жилья нет, ничего нет, сами знаете! А уж для девчонки, тем более, медалистки, какие привилегии?

– Какие? – жалобно проныл Сашок.

– Только на словах все привилегии, взвейтесь, развейтесь! – усмехнулась монахиня. – А в монастыре она горя не знает, на компьютере буклет пишет об истории монастырской, скоро выпустим для туристов. Школьные экскурсии водит по храму, без Екатерины мы, как без рук!

– А постригут ее в монахини, что тогда, прощай жизнь? – допытывался Тарасыч.

– Никто ее не торопит с решением, – рассердилась монахиня, – Серафим Саровский до смерти в послушниках ходил. А прощаться с жизнью ей никто не позволит или ты имеешь в виду брак?

Уставилась она на Тарасыча.

– А то, как же, – закивал Тарасыч, – семья, дети.

– Семья? – фыркнула монахиня, сердито. – Разврат, а не семья. Сейчас найти настоящую семью с ног собьешься, либо муж гуляет, либо жена, а то и оба. После начинают оскорблять друг друга и развод. А дети? Детей хоть их из храма не выпускай, вырастают матерщинниками, корыстолюбивыми и бездарными. Потому как, где жадность, там и глупость. Со свету дети родителей сживают за квадратные метры, под землю закатывают за кривые избушки, лишь бы поскорее продать, а деньги в кубышки припрятать!

– Ну не все дети такие, – возразил Тарасыч.

– Не все, – согласилась монахиня, волнуясь и протирая запотевшие стекла очков подолом рясы. – Есть и хорошие, но о них надо легенды складывать, так они редки!

– Мать Варфоломея, – вернулась тут Екатерина, – меня настоятельница благословила на рынок сходить, рыбы купить!

– Это в постный-то день? – всполошилась монахиня.

– Я не пойду! – твердо решила Екатерина, бросая к ногам монахини скомканный комок денег. – Чего это она повадилась, в прошлую пятницу заставляла меня яйца покупать, ей, видите ли, яичницы захотелось! А теперь, в среду жареной рыбы подавай!

– Тише, – шикнула мать Варфоломея, оглядываясь с опаской на внимавших странным репликам, посторонним. – Я сама схожу!

И подняв деньги, быстро направилась к воротам.

– Значит, ваша настоятельница скоромное любит кушать? – не поверил Николай Угодников.

– Да, какая она настоятельница! – махнула рукой, Екатерина. – Молиться только, когда на нее смотрят, красоваться очень любит, а без зрителей и крестного знамения не подумает свершить!

– С ума сойти! – удивился Сашок.

– Уйду я отсюда! – решительно взялась за вилы, послушница. – Есть монастыри с хорошей славой, с нормальными настоятельницами.

– Да, зачем тебе вообще монастырь? – подступил к ней, Сашок. – Тебе бы учиться, профессию получить, замуж выйти!

– Я шить очень люблю! – переходя на шепот, поведала Катя и стрельнула вокруг глазами в поисках подслушивающих монахинь. – В интернате одежку для кукол шила, а как подрастать начала, на уроках труда выдумывала, кроила платья и юбки для одноклассниц.

– Ну вот, – подхватил Сашок, оглядываясь и ища поддержки у товарищей, – мы бы тебе помогли, устроили бы на швейное предприятие.

– Не верю я никому, – осадила его Екатерина и сердито поглядела в самые глаза парня, – а мужчинам не верю вдвойне!

– Почему это? – растерялся Сашок, отступая.

– Потому что нет в вас благородства, честности и порядочности, вот почему! – и Екатерина бросив вилы, убежала в сторону монастырских келий.

– Чего ты к ней пристал? – рассердился Тарасыч, вставая и отряхивая травинки с брюк.

– Понравилась она мне! – ответил Сашок.

– Привет, ведь, она, все равно что – монахиня!

– Ну, это мы еще посмотрим! – засмеялся Сашок, счастливо, – понравилась, ей богу, понравилась!

Отец Павел

Монастырь восемнадцатого века был, естественно, разрушен в советские времена, когда повсеместно велась борьба с религиозным дурманом. Усилиями монахинь восстановленный храм засиял новогодней игрушечкой. Несколько бараков отданных на заре советской власти простым жителям удалось, при помощи властей города, расселить. Обрадованные жильцы с удовольствием покинули столетние угрюмые комнатухи и перебрались в благоустроенные квартиры новостроек. Монахини самостоятельно отстроили заново некоторые монастырские келейные, и комнаты, и водопровод, и даже провели канализацию. Среди насельниц монастыря были строители, электрики, а отец Петр прослыл умелым водопроводчиком. Эту информацию случайно, не задумываясь, свалил на прибывших строителей отец Афанасий. Шабашкин смотрел на монаха задумчиво, впрочем, на языке так и вертелся вопрос, зачем же тогда пригласили бригаду Тарасыча, но отец Афанасий показав фронт работ, отправился на послушание, выполнение которого считал жизненно важным.

– Куда это он? – недоумевал Сашок, наблюдая из грязного окна одного из двух бараков, которые предстояло восстановить строителям за поспешно удаляющейся фигурой, отца Афанасия.

– Он же сказал, послушание, – терпеливо объяснил Ленчик, – это, как в армии, велели окоп выкопать, стало быть, не рассуждай, копай!

– Даже, если окоп бесполезен?

– Не думай, а молись, вот и все их рассуждение, ты о монахах размышляй отстраненно, целее будешь, – посоветовал Ленчик, – смотри и вроде, как, не смотри! Будто технологию инопланетян, не старайся понять или вникнуть, все равно мозгов не хватит!

– Не, – помотал головой Тарасыч, – монахи, мне кажется, на сумасшедших похожи. Главное, не возражать, а во всем соглашаться!

– И кланяться побольше! – встрянул Угодников.

– А не то накажут? – насмешливо хохотнул Сашок.

– Наказание у них одно, – задумчиво оглядывая обшарпанную комнату барака, проговорил Ленчик, – несколько сот земных поклонов!

Сашок поежился:

– Это же похуже отжиманий в армии будет! Катю, вон, мать Варфоломея наказала ста земными поклонами, сами слышали!

– Во-во! – поднял кверху палец, Угодников.

После тщательной уборки мусора, строители приступили к ремонту. Работали все вместе. Плечом к плечу, скребли, красили, клеили, часто отдыхали.

В один из перекуров, Ленчик самодовольно заявил:

– У меня прекрасный голос!

В ответ послышались недовольные крики, певца схватили за руки, а, чтобы он прекратил вопить, повалили на пол.

– Что это было? – потрясенный «пением» Ленчика, спросил Шабашкин.

– Визг кастрированного осла, – мрачно прокомментировал Тарасыч.

С Ленчика взяли слово не возобновлять более попыток спеть и отпустили.

Когда более-менее успокоились и возвратились к привычной мастеровой деятельности, к строителям заглянул отец Павел.

Труженики немедленно устроили перерыв, потому как добрый монашек принес им караваи горячего, только из печи, домашнего хлеба и ведро коровьего молока, аккуратно прикрытого марлей. В карманах кожаного фартука, надетого поверх рясы, у монашка звенели железные кружки. И пока мужики насыщались, отец Павел с детским любопытством рассматривал уже преображенную комнату.

– Ну, а если завтра война, что станете делать?

– В каком это смысле? – удивился Шабашкин, но заглянув в беззаботные глаза монашка, махнул рукой, считая вопрос легкомысленным и не требующим ответа.

Однако Ленчик ответил и, загибая пальцы, принялся перечислять:

– Закуплю консервов, круп, сахара, соли, свечей, спичек! Обязательно сухарей насушу!

– А я девушке одной в любви признаюсь и на фронт! – мечтательно улыбнулся Сашок, мужики переглянулись, понимая, что речь идет о Кате.

– Да, пес с ними, бабами! – вмешался Тарасыч. – У меня святое семейство: теща, жена, две девки-дочки на выданье, две болонки женского пола, как начнут ругаться, перелаиваться, хоть из дома беги!

– Ну, а ты сам, как же? – допытывался отец Павел у Тарасыча.

– Если война, – почесал в затылке Тарасыч, – станут бомбить центральную часть России, большие города и военные городки, думаю, эвакуирую я своих баб на север, в Котлас, там, окромя тайги, лесопилок ничего и нету! Тесть мой окопался в бревенчатой избушке, пущай-ка с бабами помучается!

– Что же тесть с тещей отдельно проживают и сохранили хорошие отношения? – удивился отец Павел, наклоняясь к бригадиру и заглядывая своими ясными, лучистыми глазами в убегающие от прямого взгляда, глаза Тарасыча.

– Сохранили, – подтвердил Тарасыч, – поначалу, по разным спальным местам разъехались, а после теща и вовсе к нам перебралась, за тыщу верст от мужа, с внучками нянчиться.

– Хороший предлог, – подтвердил Ленчик, – надо бы моей супруге подсказать, может тогда и она укатит на Дальний Восток, дочери с внуками помогать, авось, не вернется!

– И они не ругались? – продолжал удивляться монашек.

– А зачем? – зевнул Тарасыч. – Столько лет в браке, уж и делить нечего.

– И не развелись?

– Ни к чему, – сухо оборвал Тарасыч, – разводы молодым нужны, чтобы снова с кем окрутиться, а тут чего по судам шарашиться, людей седой башкой смешить?

– Ну, а ты? – обратился монашек к Николаю Угодникову.

– Если завтра война, на фронт подамся! – твердо заявил Угодников. – Родину защищать!

– Это что же, вы все на фронт пойдете, а я в тылу останусь? – привстал с колченогого стула, толстый Ленчик.

– Меня позабыли в добровольцы записать, – заметил Тарасыч.

– Так ты по возрасту не пройдешь, – возразил Сашок, намекая на преклонные года Тарасыча.

– Еще чего, – фыркнул Тарасыч, – баба я, что ли?

Ленчик согласно кивнул и с энтузиазмом поднял кверху кулак, изображая борца сопротивления.

– Вот уже какой-никакой, но отряд собрался, – рассмеялся монашек, радостно потирая руки.

– «Мы красные кавалеристы», – запел с воодушевлением Тарасыч, остальные его поддержали.

Молчал только Ленчик, он обещал товарищам больше не петь и слово свое сдержал.

Колдовство

Ночью Шабашкину приснилась настоятельница. Мать Леонида в одной сорочке, просвечивающей насквозь, прошла к его кровати. Он следил, завороженный ее женской красотой, но она смотрела надменно, встряхнула головой и русые длинные волосы рассыпались по плечам. Она ударила открытой ладонью, снизу-вверх, по носу и сразу же коленом по причинному месту. Ростислав дернулся, слетел с кровати на пол, не зная, что баюкать первым: нос или пах. Но мать Леонида настигла и безжалостно добила локтем в горло. Он забился, захрипел и стих.

Она наклонилась, проверяя, убедилась, что жив и плюнула ему в лицо, глядя с ненавистью и презрением:

– Это я-то баба? Да, я мужик, волоку на себе весь монастырь!

И пошла прочь, зыркая в сторону пробудившихся товарищей Шабашкина. Задерживая свой взгляд на лицах мужчин, и заставляя отвести глаза.

Шабашкин проснулся, вскочил в холодном поту, потирая горло. С соседних коек, охая и кашляя, поднялись остальные.

– Ребята, ну и сон мне сейчас приснился, – жалобно простонал Сашок и принялся рассказывать сон Шабашкина.

Остальные возмущенно зашумели, им приснилось тоже самое. Шабашкин дико смотрел на друзей, не в состоянии постигнуть общего сновидения.

– Такого не бывает, – твердил он, подходя к окну и прижимаясь пылающим лбом к холодному стеклу.

За окном светили фонари и возле сторожевого домика виднелась высокая фигура отца Афанасия, несущего ночной дозор.

В комнату, к строителям заглянул отец Петр.

– Что тут у вас происходит? – строгим тоном, спросил он.

Строители делили крышу над головой с иеромонахами и занимали небольшой домик, где в трех маленьких комнатках ночевали монахи, а в одной большой, бывшей для монахов библиотекой, временно разместились мастеровые.

Мужики, наперебой, рассказали.

– Это дьяволы вас испытывают, – тут же, со знанием дела, произнес отец Петр, – молиться надо!

Мужики сгрудились вокруг монаха. Покорно повторили, слово в слово: «Да воскреснет бог!»

– А теперь спать ложитесь! – велел отец Петр.

Мужики послушно легли.

Монах удалился, оставив двери открытыми, но вскоре вернувшись с ладанкой, шустро принялся окуривать комнату, тихо напевая псалмы. Под монотонное пение, убаюканный запахом сладкого дыма, Шабашкин заснул, как в обморок провалился. И очнулся утром, потревоженный другим монахом, отцом Павлом.

– Вставайте, ребятушки, на монастырскую службу пора!

Никто ему не возразил. Сонные и угрюмые, мужики, молча, потянулись через двор к освещенному храму, где уже, на коленях предстояли перед алтарем все насельницы монастыря, всего человек пятьдесят.

Строителям указали место возле святых мощей некоего старца. О ночном происшествии все монахини знали, Шабашкин это по глазам видел, читал в устремленных на мужиков, задумчивых взглядах.

Монастырскую службу вела мать Леонида. В черном облачении, красивая и неприступная, словно скала, она стояла на коленях перед огромной иконой архангела Гавриила, нарисованной на церковных вратах. Ее грудной, наполненный жизненной силой голос, взлетал к высокому сводчатому потолку храма. Настоятельнице во всем вторили присутствующие. Ленчик, потрясенный красотой хорового пения, плакал. Тарасыч, стоя на коленях, уткнулся лбом в узорчатый пол, да так и замер. Сашок глядел вверх, на летящих по небесному потолку ангелочков. Николай Угодников пел вместе с сестрами и его басовитый голос органично вплетался в стройное пение монахинь. Тут же и три монаха крестились, кланялись в сторону горделивого архангела.

Шабашкин последним подошел под благословение матери Леониды. Взглянул ей в глаза и вздрогнул под пронзительным, почти ненавидящим взглядом, монахини. Настоятельница повелительно указала ему, как и другим мужикам, на притвор храма, где в полном облачении, уже ожидали три иеромонаха.

Шабашкин пожал плечами, он никогда не проходил исповеди и имел слабое представление об этом обряде. В семье у него молящихся не было, а бабка так вообще прослыла колдуньей. До самой смерти она помогала людям, искала пропавших без вести, находила воров и украденные вещи. Отправляла на тот свет заблудших призраков, но погибла от руки своей товарки, тоже ведьмы, только злобной, ненавистницы рода человеческого и вот это несоответствие, когда одна ведьма погубила другую, не давало Ростиславу покоя, как можно служа одному господину, в тоже время драться, делить что-то, мстить друг другу?..

Ему повезло попасть к отцу Павлу.

– Впервые на исповеди? – догадался отец Павел.

– Ага, – сглотнул, с усилием, Шабашкин.

– Это ничего, – успокоил его отец Павел и принялся перечислять общечеловеческие грехи, почти на каждый Ростислав вздрагивал и произносил покорно:

– Каюсь!

Отпустив Шабашкину грехи, отец Павел взялся за Тарасыча. Отец Петр пытал Сашка, а отец Афанасий Ленчика. Николай Угодников уже исповедь прошел и теперь во всем вторя монахиням кланялся и прикладывался к иконам, след, вслед за последними послушницами, обходя по часовой стрелке обширнейшее пространство храма.

Шабашкин недолго думая, последовал за товарищем.