Читать книгу: «Пьяная Россия», страница 4

Недоумение

– Но он был тут, прямо тут, – настаивала Птица, указывая место, где остался лежать мертвец.

Старушки недоверчиво качали головами.

– Кто-то убил его! – выкрикнула, в отчаянии что-либо доказать, Птица.

Полицейские, два неторопливых упитанных мужичка в форме, придирчиво осмотрели чистый асфальт.

– Шел дождь, – напомнила Птица и протянула полицейским перочинный ножик.

– Лезвие чистое, – заметил один полицейский.

– И маленькое, – сказал другой.

– Таким ножичком даже хлеба нарезать не удастся, – высказался первый полицейский.

Старушки молчали и шарили по кустам в поисках улик.

– Вы считаете, я сошла с ума? – сухо поинтересовалась Птица у стражей порядка.

– Не считают! – вмешалась тут одна старушка, держа двумя пальцами огромный кухонный нож для разделки мяса.

Длинное лезвие и черная рукоятка были покрыты багровыми пятнами. Вот это да, убийство в темном парке! Уж чего-чего, а убийств, здесь, не бывало. Драки между алкашами, изредка сексуальные домогательства и то со стороны эксгибиционистов, выбегающих к пухленьким дамам решившим похудеть за счет утренних и вечерних пробежек. Эксгибиционистов при этом не смущали облака настырно жужжащих над ухом, комаров. Маньяки любили спортсменок и выпрыгивали из кустов всегда с распахнутыми плащами, под которыми ничего не было, кроме бледных, заросших волосами, тел. Но и только, дело заканчивалось истеричным визгом растревоженных отвратительным зрелищем, женщин и поспешным бегством, сексуально озабоченных, мужиков.

Иногда, на эксгибиционистов устраивали засаду старушки и преуспев в деле поимки, тащили «преступника», а то и нескольких «преступников» в участок, который, по старинке, упорно называли отделением милиции. Таким образом, все «маньяки» были известны стражам порядка.

Смекнув что к чему, вместе с парой особенно активных старушек и Птицей, как главной свидетельницей, полицейские объездили на «бобике» адреса всех известных эксгибиционистов.

К полудню вернулись в участок подвести итог. Без сомнения, все маньяки были живы и здоровы. Получается, на Птицу напал новый, никому не ведомый преступник и другой, никому не ведомый преступник его убил?! Полицейские смотрели на Птицу с сомнением, но старушки поддерживали девушку, твердо считая, убийцу равно, как и убитого, непременно надо отыскать. Это не дело бояться неизвестно кого, шныряющего неизвестно зачем, в любимом всеми, городском парке.

Но пока суть, да дело, холодное орудие было отдано на экспертизу, а в парке развернулись следственные действия.

Вечером, после дотошного допроса, уставшая Птица добрела в обществе старушек, до дома.

– Мы будем тебя встречать из университета и провожать до дверей квартиры, – торжественно пообещали старушки.

А мать уже успевшая ободрать старые обои на кухне, спросила:

– Ты купила хлеба?

Птица отрицательно покачала головой.

– Значит, будешь ужинать без хлеба! – категорично решила мать. – Ужин, в кастрюле, на плите!

Отец что-то пробормотал из родительской спальни, как всегда выпивший, скорее всего, выклянчил у матери, на бутылку красненького.

Птица устало сидела на кровати, на коленях у нее была тарелка с рисовой кашей, а в мыслях сплошной хаос и недоумение.

На улице, между тем, сгущались сумерки и птицы, звеня прощальными криками, разлетались по гнездам. Елена взглянула на окно, прикрытое прозрачной, кружевной занавесочкой и вздрогнула, на нее пялился окровавленный мертвец.

Защита

– Мне часто снятся страшные сны, – успокаивал Птицу, отец.

Будто маленькая, она лежала у него на руках, и он покачивал ее, напуганный истеричными воплями дочери.

– Правда твоя, – вздохнула мать, отходя от окна, – и, кто бы смог добраться да еще заглянуть в твою комнату, ведь мы живем на четвертом этаже?

– Во сне, я всегда оказываюсь в мрачном месте, полном скелетов и ищу, разыскиваю свои кости.

– Твои кости? – машинально переспросила мать, с удивлением взирая на мужа. – Ты никогда мне об этом не рассказывал.

Отец заплакал, роняя горячие слезы на руки дочери.

– Это такое горе, быть не отпетым.

– С чего ты взял? – забеспокоилась мать, присаживаясь рядом, на кровать. – Может, тебя отпели и чинно похоронили, где ты говоришь?

– В склепе, – кивнул отец.

– И как же тебя звали?

– Не помню! – говорил отец, продолжая покачивать дочь, прижавшуюся к его груди.

– А где этот склеп?

– Не знаю! – всхлипнул отец.

– Подожди-ка, – деловито произнесла мать, – ты не помнишь своего имени, но знаешь, что не отпет, как такое возможно?

Отец лишь пожал плечами.

– Тупик, – резюмировала мать и дернула Птицу за руку, – а ну, рассказывай, долго нам еще ждать?

Птице пришлось рассказать.

– Что же это такое? – рассердилась мать. – Какие-то старухи тебе дороже родителей. Отныне, либо отец, либо я будем сопровождать тебя на учебу.

– И встречать тоже! – поддакнул отец.

– У меня есть оружие! – вспомнила мать, хлопая себя по лбу.

– Какое? – воскликнули в один голос, отец и дочь.

– Мой кулак! – продемонстрировала мать свой кулачище.

Мать у Птицы всегда была здоровой женщиной. В молодости участвовала в областных соревнованиях, метала тяжелое ядро и преуспевала. Многочисленные кубки блестели на полках серванта, тут же в прозрачной пленке хранились цветные почетные грамоты.

Отец не мог похвастаться такими успехами, но он играл на скрипке. Звуки мелодий его скрипки успокаивали дочь в детстве, и теперь он сыграл ей.

Без лишних слов, Птица забралась в постель и уснула, пока отец играл колыбельную собственного сочинения. Он всегда сочинял, но никогда и ни перед кем, кроме домашних не афишировал своими творческими достижениями, считая себя недостаточно гениальным, недостаточно нужным для общества любителей скрипичной музыки.

Ночью, родители попеременно несли вахту возле окна комнаты дочери и выглядывая во двор, видели маячившие тени нескольких старушек воинственно машущих дубинками в сторону темного парка.

Бегство

– У этой девочки есть сила! – произнес незнакомый грустный мужской голос.

Птица подскочила, оглядываясь.

– Ты флягу взял? – спрашивала мать у отца.

– Для чего? – суетился отец, собирая рюкзак.

– Чаю нальем, пить захочешь, а тут, пожалуйста! – широко развела руками, мать.

– Что происходит? – вмешалась Птица.

– Собирайся! – хором воскликнули родители.

– Мы уезжаем! – кивнула мать.

– Ненадолго! – сказал отец.

– Пока ситуация не исправиться, – добавила мать.

– И пока не схватят маньяка!

– Но я учусь! – напомнила родителям, дочь.

– Ничего, я уже звонила в деканат, договорилась с деканом, он тебе прислал темы занятий на электронную почту!

– На почту? – переспросила Птица.

– Да, пойми ты, – взвился отец. – Если маньяк убил маньяка, ему и с тобой расправиться не составит труда!

Отец прошел в комнату дочери, распахнул створки окна и указал на подоконник. Птица, следовавшая за ним по пятам, посмотрела и ахнула. На подоконнике четко виднелись отпечатки двух грязных ладоней.

– Но как? – оглядев совершенно ровную стену, спросила Птица.

– Может, спустился с крыши? – неуверенно предположил отец, взглянув наверх.

– Как альпинист?

– На веревке, – подтвердила мать, тоже выглядывая в окно, – а что, если проверить, подняться на крышу?

Они поднялись. Внимательно осмотрели крышу с торчащими антеннами и заметили-таки моток веревки, петля была затянута надежно вокруг вентиляционной трубы.

– Надо вызвать полицию! – замирая от ужаса, сказала Птица.

– И они защитят тебя? – скептически поджала губы, мать. – Разве в нашей стране на защиту стражей порядка можно рассчитывать?! По-моему, никто, никого не защищает. Достаточно вспомнить те многочисленные случаи, когда бедные женщины, избитые до полусмерти жестокими мужьями, как правило, психически больными людьми, не могут добраться до правосудия и выпросить себе защиты и помощи. Полицаи в открытую, им говорят, вот, если бы муж вас убил, тогда бы мы завели уголовное дело!

– Что тут творится? – высунула нос из чердачного люка одна из старушек.

Родители Птицы объяснили. Старушка впала в абсолютную ярость, как, на чердаке ее мирного дома сидел маньяк да к тому же, зарезанный? Ведь Птица видела в окно мертвеца! И старушка, вытащив из кармана фартука здоровенный хлебный нож, ловко отсекла веревку от трубы, а веревку, словно змею, сбросила с омерзением вниз, в глубину двора, где другие старушки немедленно набросились, затолкали «змею» в мусорный пакет и бегом отнесли к далеким мусорным бакам.

В тот же день Птицыны сели на поезд, следующий в Крым. Относительное тепло южных берегов позволяло даже отдохнуть. Птица сжимала в руках свою гитару и думала о том, как же ей повезло с родителями! Большинство ее друзей и подруг не могли похвастаться столь заботливыми предками. После восемнадцати, дети – уже не дети, а взрослые. Плохо то, что претензии родичи начинают предъявлять сразу, после окончания школы. Но мало кто из бывших школьников, привыкших к родительской опеке, может так быстро адаптироваться и перейти от беззаботного детства к загруженной проблемами выживания, жизни взрослого человека. Однако, родители требуют и хорошей учебы в высшем учебном заведении, куда, как правило, поступают после школы все учащиеся, и заработков в свободное от учебы, время. Тем временем, у бывших детей начинаются игры любовного содержания, которые требуют максимального количества времени и сил, но как тут быть?!

И хотя Птица почувствовала нечто, родители особо не требовали ее денежных вкладов в семью, но намекали.

У нее были хорошие родители, что, правда, то, правда. Грубоватая, приземленная мать, надежная, как скала и одухотворенный, талантливый скрипач, отец, правда, выпивошка, но эту маленькую слабость Птица готова была ему простить.

Счастливая весть

– Мы должны возвращаться! – выслушав собеседника по сотовому телефону, доложил отец.

– Что такое, что случилось? – всполошилась мать.

– Они велели вернуться!

Отец выразительно потряс телефоном.

– Кто? – напирала мать.

– Полиция!

Мать категорично помотала головой:

– Никуда мы возвращаться не станем, я уже настроилась на Крым. Хочу на море! – топнула она ногой.

– Но там, наверное, холодно? – слабо попытался возразить отец.

– Давайте съездим на море! – попросила Птица. – Там здорово!

– Тем более, мы уже едем! – напомнила мать.

Отец поднял руки, признавая тем самым, свое поражение.

В Крыму оказалось не теплее, чем дома, самом центре Великороссии. Мало того, с утра зарядил нудный дождь и подул ветер, вздувая пенные шапки на гребне набегающих на берег, волн. Пляж был пустынен и посоветовавшись, родители решили не доставать из рюкзака палатку, провожаемые пронзительным ветродуем, они направились к железнодорожному вокзалу. Поезд, следующий в обратную сторону, почти пустой из-за отсутствия отдыхающих, гостеприимно распахнул двери.

В родном городе их встречали. На перроне толпились старушки.

– А мы ждем вас! – затараторили они, бросаясь к Птицыным.

– Видим! – сурово прервала их мать.

Старушки всплеснули руками:

– Вы же ничего не знаете! Ведь вы ничего не знаете?

Семья Птицыных, молча, ожидала продолжения. И тут старушки заторопились, радостно сыпля словами, передавая последние новости, из которых следовало, что обнаруженный в кустах нож с длинным лезвием был вовсе не в крови, а в кетчупе. Шашлычном, счастливо улыбаясь, сообщили старушки. Но самое главное, убитого обнаружили живехоньким. Засекли, когда на крышу пробирался!

– Однако ведь я его мертвым в парке видела?! – удивилась Птица.

– Притворялся! – тараторили старушки и продолжили выкладывать новости одну чуднее другой.

По их словам выходило, что «убитый» – любитель выпивки, один из местных алконавтов, влюбился в девушку и одержимо крался за Еленой по утрам и вечерам. Не умея вести себя достойно, он напугал ее в парке, а запнувшись, горе-преследователь упал и разбил бутылку портвейна, что хранил в нагрудном кармане куртки.

Птица вздохнула:

– Все ясно!

Но старушки продолжали трещать, из их трескотни выходило, что поклонника Птицы так просто не отпустят, мало того, за актерский талант ему можно премию давать!

Он обманул Птицу, прикинувшись мертвым, обманул пару-тройку служителей церкви, втерся в доверие к настоятелю городского монастыря, похитил церковную утварь. Одним словом, ему светил немалый тюремный срок.

– Он же мог ограбить нас! – воскликнула мать.

– Будто у нас есть что красть! – пожал плечами, отец.

Птица промолчала, лишь покрепче сжала гитару, единственною свою материальную ценность.

Завершение

В студенческом общежитии, в небольшой комнатке яблоку негде было упасть. Студенты слушали почти детективную историю Птицы. Но один вопрос сразу же, возник на повестке дня, чей грустный мужской голос, произнес: «У этой девочки есть сила», а? Кто и зачем это сказал?

– Вероятно, мне просто приснилось! – неуверенно высказалась Птица.

– Но был ли этот голос похож на голос маньяка? – допытывался один студент.

– Нисколько! – отрицала Птица. – Я видела и слышала маньяка на очной ставке! Да и раньше, в парке он кричал мне всякие непристойности, у него противный, мерзкий голосочек, подходящий к его корявой, синеватой фигуре записного алкоголика!

– Мистика! – вздохнула с завистью, Лариска, подружка Птицы.

Лариска успела прославиться в обществе студентов неординарными суждениями и странными предсказаниями.

– А может, ты слышала голос ангела смерти? – предположила она.

Птица посмотрела на нее с недоумением.

– Я однажды слышала! – переходя на шепот и напуская на себя таинственный вид, произнесла Лариска.

И так как студенты Лариске особенно не доверяли, а лишь советовали начать писать мистические рассказы, все разошлись.

Птица тоже распрощалась с друзьями и ввиду позднего времени, решила идти домой.

– Погоди, – окликнула ее Лариска, – я с тобой!

– Пошли, – обрадовалась Птица, – заночуешь у меня, родители не будут против!

Лариска была из интернатских и Птицыны-старшие практически сразу принялись ее опекать.

Между тем, Лариска вооружилась электрошокером и газовым баллончиком. В ответ на вопросительный взгляд подруги, она пояснила:

– По-моему мнению, ты слышала голос ангела смерти, а он так просто не отпускает!

– Это против ангела, ты вооружилась? – улыбнулась Птица.

– Против ненормальных убийц, которых он может подослать! – серьезно заявила Лариска.

Они прошли весь парк, пустынный в это время суток, когда из-за деревьев вынырнули двое.

– Это из-за тебя нашего брата в тюрьму посадили! – угрожающе начал один, надвигаясь на Птицу.

– Что я тебе говорила?! – торжествуя, обернулась к подруге, Лариска и недолго думая, распылила в лица двух нападавших газовый баллончик.

Бандиты, отчаянно чихая, принялись протирать глаза, но тут, Лариска, зажав нос, чтобы не вдохнуть слезоточивого газа и крепко зажмурившись, прыгнула вперед, наугад тыкая электрошокером, попала в шеи и лица, бандиты рухнули на землю.

– Сюда, сюда! – истошно завопила Птица.

А Лариска, выпрыгнув из облака поражения, по-разбойничьи засвистала. Практически, тут же примчался патруль старушек и полицейские, дежурившие у входа в парк, не замедлили явиться.

Уже в отделе полиции выяснилось, что задержанные за разбойное нападение на девушек, бандиты давным-давно числились в розыске за серию квартирных краж и конечно, запертые в следственном изоляторе, они не единожды пожалели о своем благородном порыве – разобраться с Птицей, из-за которой их недотепа-брат угодил в тюрьму, тем более, что и брат сидел тут же, в камере…

Дело о нападении в парке, таким образом, было закрыто, старшие Птицыны успокоились, потому, как и бесприютную Лариску, они решили взять в дом. Девушки очень подружились, но оставаясь наедине со своими мыслями, по ночам, Елена все же, прислушивалась, страшась услышать тот самый грустный мужской голос, который говорил о ее силе, но какой именно силе, для нее пока оставалось загадкой…

Хроники ужасов монастырской жизни
(Основано на реальных событиях)

Прообразом матери Леониды послужила мать Павла, настоятельница Рождественского женского монастыря

г. Ростова Великого, которую, как известно, ныне, никто из монахов за настоятельницу не считает и предпочитает делать вид, что такой монахини и не было вовсе в стенах монастыря

Шабашкин

– Шабашкин, моя фамилия! – настаивал светлоусый, неуклюжий мужичок.

Дело происходило в конторе, где бригады плотников, отделочников, маляров, одним словом, представителей славных строительных профессий расселись по стульям, в ожидании заказов.

Телефон, между тем, разрывался от звонков. Секретарша, привыкшая к грубоватым ухаживаниям, сновала с бумажками от кабинета начальника к своему столу и обратно, по пути уворачиваясь от протянутых к ней со всех сторон, почерневших от грязной работы, загрубелых ладоней работяг и беззлобно, привычно отнекивалась на их плоские шуточки.

Шабашкин затравленным взглядом следил за ее перемещениями.

– С такой фамилией и имени не надо! – хохотал не русский, явно представитель кипчакских народов.

– Басмач, – шипел на него, сквозь зубы, Шабашкин, со злобой оглядывая не русского.

– Не поняли! – наклонились к басмачу с соседних стульев его друзья, азиаты.

Басмач перешел на тарабарский язык, объясняя товарищам всю нелепость появления человека с фамилией Шабашкин и где? – в строительной конторе!

И только один человек из азиатов, с суровой внешностью, скрестив руки на груди, стоял в сторонке, глядя на Шабашкина с отстраненной отчужденностью. Шабашкин, посмотрел ему в глаза, разжал кулаки и отвернулся, позабыв о своем намерении наброситься на обидчика.

– Есть несколько заказов! – прервала басмача секретарша и, покосившись в сторону кипчаков, занимавших значительное количество стульев, кивнула, одобрительно улыбнувшись Шабашкину. – Просят только русских строителей!

Азиаты зашумели, вскакивая.

– Это ущемление прав! – неистовствовал басмач. – Я буду жаловаться!

– Клиент всегда прав! – сухо заметил начальник, выходя из кабинета к народу.

– Нам надо семьи кормить! – кричал басмач. – А ты работы не даешь!

Начальник взглянул снисходительно:

– Почему не даю? Есть заказ от одного совхоза, необходимо построить коровник, справитесь?

– А сумма? – сузил и без того узкие глаза, басмач.

Начальник назвал цифру вознаграждения. Азиаты перешли к торгам. Шумно, как на базаре, принялись набивать себе цену. Наконец, договорились, сошлись по деньгам.

Начальник тут же обозначил сроки строительства. Азиаты снова зашумели. Маленькие, коренастенькие, им бы верхом на лошадях и в степь, а не в русское захолустье, отстраивать коровник. Наконец, получив аванс и разнарядку, азиаты сгинули. Последним, покинул контору молчаливый кипчак, с суровой внешностью, напоследок, он одарил Шабашкина подозрительным взглядом и вышел, Шабашкин успел, правда, заметить, раболепные поклоны, которыми его сопровождали прочие азиаты. Ничего не поняв, он пожал плечами и обернулся к русским, занимавшим в конторе, довольно просторном помещении, значительно больше места, нежели кипчаки. С уходом южан, присутствующие вздохнули свободнее.

– И как ты их терпишь, Васильич? – недоумевали работяги.

– Они все лето не будут появляться, – пообещал Васильич и взглянул на Шабашкина, – профессия?

– Маляр! – ответствовал Шабашкин, стаскивая кепку с головы.

– Пьешь? – строго сдвинув брови, наседал начальник.

– Как все! – развел руками Шабашкин.

– У нас в начале – дело, а после – гуляй смело! – погрозил начальник пальцем.

– Вот и я о том же! – высказался Шабашкин.

– Споемся! – улыбнулся ему начальник и повернулся к хмурому, но представительному мужику с пивным животиком. – Тарасыч, новенького к тебе в бригаду!

– С испытательным сроком? – уточнил Тарасыч, опасливо посматривая на новенького.

– Посмотрим, – уклончиво заметил начальник, – если на испытательный, то неделя, не больше, нам русские работники крайне нужны, а стало быть, какое к черту испытание? Зарплату обещаю в полной мере, понял, Шабашкин?

Повернулся он к маляру, тот в знак согласия, кивнул.

Бригаде Тарасыча выпал жребий по ремонту и обустройству женского монастыря, находящегося в области, у черта на рогах. Монастырь обещал строителям на время ремонта – крышу над головой и четырехразовое питание.

Погрузившись с сумками инструментов и пожитками в рейсовый автобус, товарищи Шабашкина, приуныли:

– Отстроим как можно быстрее и шабаш! – пообещал Тарасыч.

– Не получится, монахини будут ко всякой мелочи цепляться! – проныл худющий, но жилистый детина.

Шабашкин пригляделся, детине должно быть уже за тридцатник перевалило, ранние морщинки проложили глубокие борозды, перечеркнув высокий лоб и потоптавшись гусиными лапками возле глаз.

– Не ной, Сашок, – обратился к нему, Тарасыч, – монашки хитрые, а мы похитрее будем!

– Лишь бы платили, – кивнул задумчивый, богатырского телосложения, дядька по фамилии Угодников.

– Тебе заплатят, – заржали строители и запели, специально фальшиво, – Николай Угодников до святых угоден!

– А, ну! – шутливо замахнулся на них, Угодников.

– Это что, – прервал товарищей, розовощекий толстяк, – пища у монашек пресная!

– Я сало взял! – взвился тут Сашок.

– А я тушенку прихватил! – потряс рюкзаком, Тарасыч.

– Не дадут полакомиться, – со знанием дела, продолжал толстяк.

– Ты вроде тертый калач, уже один монастырь отстроил? – вспомнил Тарасыч.

– Расскажи, Ленчик! – заныл Сашок в своей манере.

– А чего рассказывать, – нахмурился Ленчик, – встретят, молиться заставят и повсюду станут следить!

– Так уж и следить? – не поверил Сашок.

– Хуже шпиков, – авторитетно заявил Ленчик и достал из сумки палку колбасы, – надо бы мясные припасы сейчас уничтожить.

– А после голодовать? – с тоской в голосе, прохныкал Сашок.

– Да и пес с ним, с желудком, – решил Тарасыч, выуживая из рюкзака банку тушенки, крикнул Шабашкину, усевшемуся немного в стороне от бригады, на отдельное место, – эй, новенький, придвигайся к нам, наедаться впрок будем!

– А зовут-то тебя как? – двигая челюстями, пожирая сало, спросил Николай Угодников.

– Ростиславом родители нарекли, – робко ответил Шабашкин, между тем, пересаживаясь к товарищам.

– Час от часу не легче, – перекрестился Угодников.

Мужики рассмеялись.

– Будем тебя по фамилии кликать, – деловито решил Тарасыч и отправил в рот внушительный ломоть копченой колбасы.