Читать книгу: «Красная строка. Сборник 3», страница 7

Серёжа впервые видел мать такой безмятежной и беспечной.

Ночью, засыпая, он тайком плакал, с ужасом понимая, что всему этому скоро придёт конец. Молиться он не умел, но он знал, что наверху есть Боженька. Его строгий лик он видел на иконе, оставшейся от бабушки. Он есть – там, на небе, и Он всё видит, и Он всё может. Неумело сложив ладошки, Серёжа с надеждой шептал: «Боженька! Помоги мне! Ну что тебе стоит! Ну сделай так, чтобы все самолёты и пароходы перестали летать и плавать, и мы бы навсегда остались здесь!!!» И, взглянув на вулкан, встающий в рассветной дымке из ночи, весь розовый, как клубничный торт, – Серёжа, улыбнувшись, успокоенный, наконец, засыпал.

Это было самое счастливое лето в его жизни!

Но отъезд неумолимо приближался, и все надежды постепенно таяли, как рассветный туман над горой. Утром последнего дня Серёжа в отчаянии наблюдал, как упаковывают в чемоданы и сумки его мечты. Мама растерянно бегала по комнате и, кажется, всё кого-то ждала. Улучив минутку, он выскользнул из дома и стремглав кинулся на пляж. В руке он крепко зажал денежку, одну песету, которую выпросил накануне у тети Иры. Сбросил на ходу вьетнамки и зашёл по колено в прохладную ещё, до дна прозрачную воду. Разжав кулачок, он без сожаления посмотрел на своё сокровище, прошептал что-то и закинул монетку подальше в море – чтобы опять вернуться. Он видел, что так делали все туристы…

Потом ему иногда казалось, что стоит только возвратиться туда – и мама станет счастливой и весёлой, как прежде. В той поездке подруга Ира подарила маме платье цвета морской волны. Этот цвет очень ей шёл. Потом оно недолго висело в шкафу, и Серёжа зарывался в него лицом и скулил, вспоминая эти короткие дни счастья. Никогда больше он не слышал от неё этого беззаботного смеха, не видел её такой красивой… Серёжа вспоминал, как они плавали вдвоём наперегонки, ныряли, обдавая брызгами друг друга. И ему хотелось остаться в том мгновении, навсегда остановить время… Вскоре мать то платье продала. Ушла в загул на неделю. И тётя Ира больше не приходила.

В старших классах Сергей влюбился в одноклассницу. Серёжа покупал ей цветы, подрабатывая грузчиком в соседнем магазине. Каждое утро ждал ее, переминаясь у двери, обитой кожей, с золотыми гвоздиками, на площадке четвёртого этажа чопорного сталинского дома, чтобы проводить до школы, донести портфель. Мама – преподаватель в консерватории, отец – известный хирург. Родители избранницы были не в восторге от этой дружбы: встали стеной и разрушили первое, такое щенячье, хрупкое ещё чувство. Ждали, видимо, более выгодного, подходящего им по статусу.

Мать становилась старше, ухажёров заметно поубавилось. Деньги на питьё и веселье постепенно иссякли. Серёжа к тому времени уже учился в университете на юрфаке. Подрабатывал, где только мог. Заканчивались «лихие девяностые». Он устроился в ближайшее УВД. Набрался опыта. Заматерел… Его первая любовь, та девочка «из хорошей семьи», выучилась на врача и уехала жить в Германию. Но её тонкий ахматовский профиль с лёгкой горбинкой, изумрудно-зелёного цвета глаза, густую темноту волос и какую-то милую, присущую только ей встрёпанность он не забыл…

Мать тяжело заболела панкреатитом. Серёжа каждый день забегал в обед с работы, а вечерами приходил в больницу и сидел у её кровати, держал за руку. Обошлось. Выписали. Через знакомого доставал ей воду «Ессентуки». Потихоньку поправилась, оклемалась. Правда, сильно похудела. Как-то сразу постарела. Поблёкла. Еле волоча ноги, обходила магазины в округе в поисках дешёвой еды. Ничего нигде нельзя было купить на символическую зарплату сына и крошечную пенсию. Однажды Сергей, проходя мимо, увидел мать в очереди: пальто на ней висело, поредевшие волосы выбивались из-под заколки. В ней было что-то от встревоженной старой вороны. Она суетилась и быстро вертела головой, отвечая «очередникам». Он прошёл, не окликнув её. Больно кольнуло сердце. Тогда он себе сказал: «Она никогда не будет ни в чём нуждаться!»

Свои дни мать проводила в этой магазинной суете, в просмотре телевизора и в болтовне на кухне с жильцами коммуналки. Дядя Федя умер. Бабу Лизу увезли в дом престарелых. На кухне появились новые владельцы их комнат – ушлые ребята из Закавказья. Закидывали удочки: как им расселить жильцов квартиры на окраины, предлагали отступные… Но русские что-то сдаваться не спешили. Коля, тот, что вышибал когда-то дверь, особенно не жаловал «хачиков», как он любил выражаться. Те быстро шмыгали по своим комнатам, когда недовольный инвалид-десантник выходил на кухню.

– Понаехали… – начинал Коля патетически.

Не вслушиваясь в набивший уже оскомину монолог морпеха, Мила брала с конфорки чайник и шла в комнату, ждать с работы сына. Если Сергея долго не было, она звонила в УВД. Волновалась. Вон что по телевизору показывают! Боялась, что останется одна. Он стал ей нужен.

Сергей приходил домой и садился за стол. С удовольствием уплетал жареную картошку с малосольными огурцами из банки на подоконнике. Ему всю жизнь не хватало этой чистой скатерти на круглом столе, сковородки, на которой что-то дымилось и шкворчало. Мать сидела напротив, подперев щёку рукой, и смотрела, как он ест. То, что другие в «благополучной семье» получили в детстве и воспринимали как должное, он переживал сейчас и наслаждался. Добирал.

Однажды, вернувшись с работы, он нашёл мать в комнате с ворохом старых фотографий на столе.

– Серёжа! Ты помнишь тётю Иру?

– Конечно, а что с ней? – Сергей подошёл к столу. С фотографии смотрели счастливые лица: всклокоченный мальчик и две женщины в купальниках. Все улыбались. – У тебя была хорошая фигура.

Мать перехватила его взгляд.

– Это Вадик фотографировал. Он звонил. – Мать помолчала. – Ира умерла. И я скоро умру, – она всхлипнула, проведя сухонькой ручкой по лицу.

– Ма, перестань!

Сергей часто видел смерть. Не любил разговоров о ней. Сколько отпущено, столько и проживём. Чего туда торопиться!

– А Вадик был влюблён в меня тогда. – Мать покачала головой. – Там была такая красота! Если бы ещё разок увидеть! – мечтательно вздохнула она.

– Я там бросил монетку в море, – вспомнил Сергей.

– Иди, мой руки, – сказала мать, как бы очнувшись от грёз и сгребая фотографии в кучу. – Сейчас ужин разогрею. – Она улыбнулась чему-то: – Монетку…

На работе всё шло своим чередом. Кражи. Грабежи. Бандиты. Разборки. Сегодня обмывали капитанские погоны. Проставился.

Отделение находилось недалеко от дома. Решил срезать через парк. Вдруг в темени высоченных голых деревьев – крик. Мелькнул силуэт женщины. Две тени метнулись ей вслед. Сергей вынырнул на тротуар. Двери внедорожника и багажник открыты. Водитель около машины скулил и матерился, тёр руками глаза. Скользя по наледи и выписывая ногами восьмёрки, Сергей выхватил на ходу пистолет. В ушах от быстрого бега звенело. Многовато сегодня выпили. Слышал своё тяжелое дыхание. Один из нападавших душил женщину, придавив её для верности коленкой. Другой пытался обыскивать у несчастной карманы, повесив на себя её сумку, как санитар. С разбегу Сергей профессионально сбил «санитара» с ног, перевернул, закрутил руки назад. На другого наставил пистолет.

– Начальник, начальник, не надо! Не стреляй! Всё! Всё! Сдаюсь!

Ба! Мать честная! Гарик и Руслан! Друзья-разбойники с его собственной коммунальной кухни. Он крикнул женщине, которая надрывно откашливалась на снегу:

– Звони в полицию!

Спасённая им бизнесвумен была уже не первой жертвой «дуэта».

Прощаясь, незнакомка весьма благосклонно посмотрела в глаза своему спасителю и пожала его руку, немного задержав в своей.

– Спасибо вам! – Протянула визитку: – Я Кира!

Как будто сказала: «Я – королева Англии!» Сергей любил независимых женщин. К тому же оказалось, что они живут рядом. Всё случилось у соседнего дома. А ещё – этот поворот головы напомнил ему ту девочку из сталинской высотки. Хм… «А почему бы и нет?» – спросил себя Сергей, задумчиво убирая визитку в бумажник.

Кира была прирождённой бизнес-леди. Обходила конкурентов она с таким изяществом – не грубо, но так находчиво и жёстко, – что просто хотелось снять шляпу! Она не посвящала Сергея в свои дела, но он «пробил» её по своим каналам и поражался деловой хватке подруги.

Он не заходил к ней в офис, но как-то раз решился заглянуть, будто невзначай. Кабинет представлял собой мешанину из обрывков хай-тека и райкомовского «красного уголка», где его принимали в комсомол. Кира с секретаршей заметались. Появилось угощение. Выпил «Метаксы», закусил лимончиком, проглотил дежурную канапешку с икрой. Уже уходя, бросил взгляд на пластиковую доску, стоящую позади, и рисунок на ней: схему сделки, наскоро начерченные маркерами кружочки откатов, дельты, стрелочки увода денег.

«Ого!» – подумал он. Вот именно: «Ого!» С тех пор он предупреждал о приходе. А то ещё найдёшь на свою голову приключений!

Всё-таки надо окунуться. Зашёл в воду. Море чересчур тёплое. Вода мутная. Солнце жаркое. Но он был счастлив. Рядом дети брызгались водой на родителей.

– Баста! Баста! – смеялась мать, цветущая испанка, заслоняясь от водяного фейерверка, бьющего из-под детских ладошек. Поймав отрешённо-благостный взгляд Сергея, вопросительно улыбнулась в ответ…

Сначала Кира ревновала, не понимала его безоговорочной любви к матери. Как-то даже вспылила: «Я к ней не пойду больше. И тебе не советую».

Он молча собрал чемодан и ушёл. Такого с Кирой ещё не бывало. Ей не хватало Сергея. Скучала по его сильным рукам, запаху, по его молчанию, смеху. В доме стало пусто. Она слонялась бесцельно по огромной квартире. Опять одна! Кира не смогла выдержать и недели. Помирились. Теперь она точно знала, что для него важно. Вернее – кто. Она оперативно расселила их коммуналку, сделала ремонт. Мать осталась одна в четырёх комнатах с мопсом Мурзиком. Подарок Киры. Сергей частенько сам выгуливал собаку, потом заходил к матери. Она всё хватала его за рукав, чтобы ещё посидел.

– Твоя Кира мне всё время шофёра с пакетом присылает. Ну зачем мне столько еды? Вот сегодня клубнику привёз, а что мне с ней делать?

– Варенье свари, – буркнул Сергей, поднимаясь из-за стола.

Сергею не спалось. Повернулся на бок и взглянул на электронное табло часов. Три с копейками. Он тихонько вылез из-под одеяла. Прошёл на кухню. Достал из стойки коньяк и стакан. Сел на холодный табурет. Выпил. Повернулся к окну, мрачно посмотрел на улицу со своего четвёртого этажа. Один огонёк горит. Нет – два… Город, в котором он родился и вырос, спал. Он давно привык смотреть на него глазами защитника. Жить его жизнью, по мере своих сил воевать за его покой. Людям нужна справедливость. А страна прозябала в нищете, криминал с «охранными грамотами» отжимал и отбирал мелкий бизнес. И он мог противостоять этому беспределу.

Но сегодня случилось то, что поколебало его собственную веру в справедливость. Несколько часов назад чуть не убили его лучшего друга. Оперативники «вели» бандитов и нежданно-негаданно попали на «стрелку». Пока запрашивали подкрепление, братва, не договорившись с «представителями» чего-то там недоплативших им инвесторов, стала палить с особым шиком, не жалея магазинов. Попутно превратили в дуршлаг и милицейский джип. Потом обе стороны нагло дали по газам. А Славка в Склифе… Начальство отводит глаза. Мол, сами виноваты. Куда лезли? Ясно, всё из-за бабла… Нет. Он на это не подписывался. Неужели это была всего лишь иллюзия, Серёжина мальчишеская мечта – стать похожим на своего героя, следователя, из детства? На самом деле мир не так устроен, как он себе его вообразил?..

Он горько усмехнулся. Ещё налил. Залпом выпил. Обожгло. Поморщился. Услышал тихие шаги Киры, но не обернулся.

– Серёжа?

Она сонно вошла в кухню. Не включая света, присела на другой табурет, запахивая халат.

– Ты чего не спишь? Что-то случилось? Проблемы на работе?

Плеснула себе коньяку в рюмку. Сделала глоток. Зажевала печеньем из вазочки. Он перевёл взгляд на неё.

– Вчера Славку ранили. Бандюганы. В реанимации сейчас.

Кира ахнула. Славка – единственный друг. Всю жизнь они вместе, со школы. Она растерянно молчала. Представила, что у него сейчас на душе. Ждала, знала, что расскажет сам.

Сергей сидел, обхватив голову руками.

– Он давно предлагал вместе ЧОП открыть, а я, дурак, всё упирался. «Есть такая профессия – Родину защищать…» Думал, это не моё – типов этих охранять. – Сергей помолчал. – Кира… Я тебе хотел сказать… Если Славка выкарабкается… – Голос его дрогнул. Она увидела, как заиграли желваки на скулах. – Если выкарабкается – сделаю как он хотел. Откроем фирму.

– Давно пора. Ты у меня голова! – Кира одобрительно кивнула, понимающе коснулась его руки.

– И ещё… – Он тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. – Надо тебе заканчивать игры с государством. Прижмут – и я тогда не смогу ничего для тебя сделать.

– А что? – Кира непонимающе смотрела на него.

– Время сейчас такое. Займись чем-нибудь попроще. – Он помолчал. – Магазин, что ли, открой.

Она приготовилась спорить.

– Ага! А «крыша»? Легально работать-то не дадут. Замурыжат.

– А я на что? Я от тебя кого хочешь отобью!

– Да?

– Не сомневайся! – он взял её руки в свои, поцеловал.

Кира хотела что-то сказать, но Сергей встал, потянул за собой, не отпуская её руки.

– Всё! Пошли спать.

Славка выкарабкался. Открыли фирму. Подтянулись ещё несколько ребят, из бывших следаков. Создали базу клиентов за счёт прошлых наработок. Вениамин, известный адвокат и сокурсник по юрфаку, согласился консультировать их. Дела потихоньку пошли. Кира продала свою фирму, открыла большой магазин электротоваров.

Он отплыл подальше. Потом остановился и, медленно загребая руками, развернулся, с замиранием сердца окидывая открывшуюся перед ним величественную панораму взглядом. Гора была здесь, сияя снежной вершиной. Да… Она была здесь…

Сергей заехал в гараж. По дороге они купили свежий хлеб, только что испечённый. Он почему-то здесь всегда очень вкусный. Во всех южных странах это целая гастрономическая традиция. Его едят на завтрак с молоком: мать раздаёт ещё тёплый хлеб детям, и те кидают куски в пиалу. А Сергей, выйдя из булочной, тут же, на ходу, любил отломить горбушку и с хрустом жевать. Поэтому всегда покупал больше…

Держа в руках длиннющие багеты, обёрнутые посередине бумагой, привычно взбежал по ступенькам. Они с Кирой приобрели виллу два года назад, но вид, открывающийся из огромных, до пола, окон, до сих пор его потрясал. За террасами виноградников, блистая и маня, – казалось, что совсем близко, – поднимался вулкан с белой, словно облитой сахарной глазурью вершиной. Они любили сидеть в столовой, смакуя блюда местной кухни, которые отменно готовила пухлая повариха Кончита, и попивая лимонад со льдом. Справа до самого горизонта простиралась играющая искрами солнца сине-бирюзовая гладь моря. Когда вечером открывали окна-купе, лёгкий бриз долетал до них. Но это – вечером… Хотя, строго говоря, вечера-то никакого не было. Сразу обрушивалась влажная жаркая ночь. Это дома, в России, летние вечера длятся до бесконечности. Север.

Прохладный кондиционированный воздух приятно освежал после адской жары на улице. Время полуденной сиесты… Сейчас Сергею хотелось только одного: рухнуть в кресло, сплетённое, кстати, из экологической пальмы (Кира любила такого рода дорогие снобистские штучки), – и накинуться на приготовленное! Есть, макая в соус свежий золотистый хлеб и проливая через край лимонад со льдинками, хрустящими на зубах. Что там у нас сегодня на обед? Сергей почувствовал приступ дикого голода.

Звук торопливых шагов из глубины дома заставил его обернуться. Мягкий голос, в котором слышался лёгкий упрёк, произнёс:

– Ну где же вы, Серёжа? Ты же сказал, к трём вернётесь? Кончита волнуется! Ты купил хлеб?

«Она всё ещё прекрасно выглядит, – заметил Сергей про себя. – Новый костюм… Цвет морской волны всегда ей нравился. И причёска ей к лицу… Как всё-таки парикмахер угадал с этим благородным платиновым оттенком».

– Ну прости! Заждалась?

Он поднялся навстречу. Кивком указал на багеты, лежащие на столе. Привычно обняв, поцеловал в щёку.

Это была его мать.

Нина Кромина

Я буду справедлив

(исторические этюды)

1. Аз, буки, ижица

От реки дуло. Жесткий шквалистый ветер поднимал на Неве волны, выбрасывал их на колючую гальку, трепал одежду, волосы прохожих. Карета, в которой прогуливали Его Высочество, иногда вздрагивала и качалась из стороны в сторону.

– Да, прогулка не удалась. Придется возвращаться, – говорил своему воспитаннику, будущему российскому императору Павлу, обергофмейстер Никита Иванович Панин.

– Нет, мы должны дождаться. Скоро будут стрелять из пушки. Я хочу.

– Нельзя. Видите, какие волны. Вы еще и от прошлой болезни не оправились. Всё кашляете.

Мальчик, ему было лет семь-восемь, рванулся к дверце, пытаясь ее открыть, но это ему не удалось.

– Откройте! – приказал он капризным, требовательным голосом. Его лицо побледнело, сжались кулачки.

– Нельзя, – не глядя на мальчика, сухо сказал мужчина. И бросил лейб-кучеру:

– Поворачивай, любезный.

До дворца было совсем недалеко, внутри кареты тепло, ветер почти не проникал в нее, но даже такая прогулка оказалась для ребенка опасной. Уже к вечеру его уложили в постель. Неудобная, излишне твердая кровать, небольшое одеяло не укутывало, а лишь прикрывало тело. Раньше, когда Павел жил в бабушкином дворце, он спал на мягком, уютном. Ему было хорошо. Но то раньше, а теперь… И как всегда, когда начиналась болезнь, перед ним появились тени. Да, похожие на те, которые показывал ему на стене новый воспитатель.

Казалось, ничего страшного – из рук он делал какие-то замысловатые фигуры, которые, отражаясь на стене, в свете колеблющихся свечей, превращались то в зверей, то в каких-то сказочных персонажей. Никита Иванович при помощи этого простого опыта хотел объяснить Павлу оптические законы физики, но, видя страх, ужас в глазах воспитанника, сказал, как всегда, бесстрастно:

– Российский император должен расти смелым.

– Но я не император, я ребенок.

– Вы не просто ребенок, Ваше Высочество. Вы будущий император и должны готовиться к этому с детства.

И вот с этого-то, казалось бы, невинного эпизода начались ночные кошмары юного цесаревича. Иногда тени смотрели на него со стен, иногда приобретали странные, мечущиеся очертания. Иногда они превращались в корону, которая то увеличивалась и двигалась прямо на мальчика, казалась тяжелой, угрожающей, готовой раздавить, то манила к себе, опутывая невидимыми нитями, и удалялась, превращаясь в точку. Но не только страх вызывали в душе мальчика эти чудеса. Однажды перед ним возник божественный лик, который он видел в храме. В другой раз, после смерти бабушки, в задрожавшем воздухе увидел ее, нет, не в парадных одеждах, а в домашней мягкой накидке. Захотел прижаться к ней, к полной мягкой груди, но вдруг тень превратилась в страшного безногого уродца, похожего на того, который мелькнул днем за окном кареты. Выкрикнуть ужас невозможно, он – будущий император – должен быть стойким, как тот солдатик, к которому сзади были приделаны Аз, Буки, Ижица. И уже не фигуры плясали перед ним – буквы: «Живите зело, земля, и иже како люди: живите, трудясь усердно, земляне, и как подобает людям». Как подобает людям – добрыми, отзывчивыми, справедливыми.

– Да, я буду справедливым императором, да, я буду достоин памяти Великого Петра.

– Тише, Ваше Высочество, тише. Попейте бруснички…

– Ну, что Пафел? Все метчется?

Вот он знакомый, любимый голос…

– Маман, матушка, подойдите, побудьте со мной.

– Пафел, ты же знаешь, у меня сегодня прием. Фу, ты помнешь мне платье. Потержите его, Никита Ифанофич.

А через плечо, улыбаясь, играя глазами, матушку приобняв, вездесущий фаворит, он всегда при ней, их запахи путаются. И нельзя плакать. Наследнику не пристало…

– Vater, Vater, где ты? Никита Иванович, где мой отец?

2. Бальное платье

– Никита Иванович, я теперь здоров, и мне хотелось бы напомнить вам об обещании, которое вы мне дали.

– Напомните, Ваше Высочество. Что-то запамятствовал.

– Ну, про отца.

– Что про отца?

– Что с ним случилось в ту ночь? Помню, мы готовились к балу. Мы с маман были в Петергофе, а он у себя – в Ориенбауме. Маман к Петру и Павлу, к нашему с отцом тезоименитству, сшили платье из голубой переливающейся ткани. Она мерила его перед зеркалом. Я заглянул за портьеру и увидел, как маман была в нем хороша. Правда, ее лицо я видел только в зеркале, она стояла ко мне спиной и улыбалась, всегда блестящие глаза были ярче обычного, правой рукой поглаживала шею, потом поднесла ее к губам. Увидев меня в зеркале, послала мне воздушный поцелуй, я хотел подбежать к ней, обнять, но услышав сердитый и надменный голос: «Ах, уведите его! Он-то тут при чем?» Я расплакался и убежал. Потом вы утешали меня и сказали, что завтра будет фейерверк и подарки. Но ничего этого не было. А ночью вы подняли меня, и мы помчались в Зимний. Вы говорили, что скоро я стану императором… Но сейчас не о том. Вы сами все знаете. Скажите мне правду. Его убили? Кто?

– Да, Ваше Высочество. Но только помните, это между нами, матушка не велела мне говорить с вами о Петре Федоровиче… а кто – спросите у нее сами.

– Я и сам ВСЁ знаю. Я видел.

– Как видели, Ваше Высочество? Вас же там не было.

– Как всегда, я все знаю заранее. Мне обо всем говорят тени. Только лиц разобрать не могу.

– Тени? Какие тени?

– Оптические, Никита Иванович. Вы что, не знаете, что физика вокруг нас? – и Павел засмеялся, а потом заплакал горько, навзрыд, и, как всегда, когда он плакал, в его груди что-то хрипело, стонало. Маленькое худое тело дрожало.

Воспитателю хотелось прижать мальчика к себе, но природная сухость характера, выдержка, дисциплина, привычка хранить в придворной жизни все чувства за семью печатями разрешила лишь сказать вполголоса:

– Будет. Вы же солдат, Ваше Высочество. Считайте, что у нас здесь поле брани. А императором вы обязательно станете. Поверьте мне. Позже, Ваше Высочество. Мы поговорим об этом позже.