Читать книгу: «Красная строка. Сборник 3», страница 21
Самая счастливая
Внутри меня дождь, я пахну дождём. Вокруг поляна и лошади. Кусаю сочный томат. Внутри меня небо, падают звёзды. Иду по лунной дороге. Я на воде – ты по колено в воде. Говорю: у тебя тяжёлые кости. Смеёшься и становишься на подводный мост, обёрнутый тиной. Из моря растут томаты. Чую тебя. Целую тебя. Самая счастливая самого счастливого.
Живые сердца
Широкое поле. Только вместо ржи, капустки или картофеля, человеческие сердца растут, прямо из земли, живые, настоящие, потому и стучат. По сердцам человек идёт. Скользко. Погода хорошая, солнце припекает. Человек думает: «Куда я подевал свой колпак!?»
Апрельский ты…
Апрельский ты. Такие красивые руки. Люблю твои руки. В дожде купаемся. Солнце не показывается. Огурцы свежие мою и режу на доске. Как хороша трава под нашими ногами.
Головокружение
Пью Кока-Колу. Такая холодная в тему к сегодняшнему апрелю и этой лёгкой влюблённости. Кока-Кола в каждой капле дождя. Головокружение. Мои руки липкие и сладкие. Целуешь линии на моей ладони.
Это не дождь
Стоим в луже. Один твой шнурок совсем утонул, а у меня кожаные босоножки насквозь. Говорят, от грязных луж бородавки появляются. Но это же не дождь. Это я плачу, и это ты плюнул.
Лёд
Кусочек льда достал из бокала. Сказал: «Смотри, как капает жизнь!»
Подумала: на улице вьюга, и лёд такой холодный. Колет, наверное, твои пальцы.
Выхватила и проглотила.
Встреча с поэтом
Виноградный сок с утра хотела, но денег не хватило. Встретила поэта в солнечных бликах. Разглядела доброту. Подойти и сказать бы что-нибудь сразительное, пока я слишком много про него не узнала.
Безумие
Нищая в Стокгольме. Курю анашу. И в полдень хожу по крышам в поисках Карлсона.
Всё в дыму
Всё в дыму. Но ещё дышу. Пытаюсь тебя нащупать. Я знаю, что ты был здесь. Кричу: не уходи-и-и! И вдруг понимаю, стоишь – в меня куришь.
Нина Гаврикова
Тринадцатый
Лето дождливое, холодное. Урожай не уродился. Птицы ещё в августе склевали не только ягоды, но и яблоки. Старожилы вздыхали, мол, зима будет голодной.
Первый снег в начале октября покрыл продрогшую, почерневшую от хляби, землю. В густых потёмках мохнатые хлопья падали медленно. Намокая, ледяными звёздами таяли в воде, и глубокие лужицы вновь подёргивались чёрными проплешинами. К утру посёлок засверкал белизной, а ветер тяжёлую снеговую тучу потащил на север.
В светлеющем небе солнце поочередно расправило лучи в разные стороны. Дети радовались, а воробышки кружили вокруг домов и жалобно чирикали. Тётя Оля принесла из кладовки старую кормушку, приладила её под навесом крыльца, насыпала хлебных крошек. Воробьи облепили березу, боясь подлететь.
Женщина ушла в дом, протёрла уголок запотевшего окна, чтоб наблюдать, как опережая друг друга, пернатые склёвывают угощение.
Осенние дни коротки. Чуть рассветёт, и вот уже мрачные сумерки спускаются на землю. Тётя Оля обедать приходила домой. Стайка неугомонных птах ровно в полдень занимала свои местам на березе, терпеливо ждала.
Хозяйка насыпала корм и пряталась. Птицы, как люди, все разные. Казалось, она начала различать их. Самочки поменьше размером и серые, у самцов горлышки отмечены черными пятнами. У некоторых недоставало перьев на хвосте, у других – на крыльях. Эта пернатая мелочь умиляла женщину, они выясняли отношения из-за любой корки. А если мимо крыльца пробегала собака или, чего хуже, кошка, то с бандитским размахом всей стаей набрасывались на противника, прогоняя прочь.
Как-то в выходной зашла соседка. И они вместе завороженно стояли у окна, любовались воробьями. Хозяйка показала на березу:
– Видишь, на ветке сидит худенький воробей, его не пускают.
Действительно, как только воробей приблизился к кормушке, остальные сгруппировались и оттеснили конкурента в сторону. Спустя несколько минут, он повторил маневр, но попытка оказалась безуспешной.
– И так всегда! Двенадцать воробьев кормятся, а этот голодный.
Соседка не поверила, пересчитала птиц:
– Ой, и правда, тринадцатый – изгой!
– Не изгой, отдельно покормлю, – Тётя Оля держала блюдце с кормом в руках.
Распорядительница
Чуть забрезжил рассвет, горизонт за несколько минут поменял множество оттенков. Природа просыпалась неторопливо, и всё постепенно приходило в движение. В крайней избе ворчливо засипели старые половицы, зашамкали, разбухшие за зиму, двери. Провисшие створки окон забряцали друг о друга, проказник-ветер, откинув ситцевую занавеску-задергушку, ворвался в горницу. Оттуда донеслось негромкое шарканье ног. Монотонно заговорил телевизор, но его тут же заглушило трескучее щебетанье ласточек, они ладили под застрехом новое гнездо.
Весна! Она любила эту пору. Время, когда зарождалась новая жизнь! Жаль, однако, что наблюдать за изменениями в природе некогда. Она всегда занята. Вот и сейчас, наскоро перекусив, отправилась в привычный обход владений. От опытного глаза не ускользала ни одна мелочь. Это и не удивительно! Она выросла в этих местах и знала каждый двор, каждый заулок, каждое дерево, каждый цветок.
– Стоп! Куст! Откуда? Зачем он здесь? – На повороте дороги с внешнего угла забора за ночь вырос куст! Она приостановилась, пристально осмотрела растение со всех сторон, заглянула под ветви.
– Фу-у-у, какие колючие! Если дети будут бегать здесь, не уколются иголками? Интересно, как он называется, а ягоды будут съедобными? Цветы какие-то невзрачные, из-за этого, наверно, и высадили на обочину…
Огляделась – никого. Призадумалась, почесала взъерошенную голову. Казалось, что Она уже где-то видела этот куст, но никак не могла вспомнить где. В памяти одна за другой мелькали картинки домов, заулков, загород. А-а-а… Точно! Дачники на выходные приехали. Колючка росла у них на участке супротив бани. И буквально вчера Она отметила, что сухой куст ни с того, ни с сего, вдруг расцвел. Да, так и есть. Это был именно тот куст, на нём надломлена средняя ветка. Вот эта.
В наступившей тишине, раздался резкий щелчок замка, заскрипели ржавые петли. Неожиданно вздрогнув, Она рассерженно застрекотала, вспорхнула на яблоню.
– Эти приезжие вечно от дел отвлекают, – выругалась сорока и полетела дальше…
Сергей Крюков
Сумеречный ужин
Начинало смеркаться, когда я почувствовал приступ голода.
Врачи говорят, яркое освещение стола провоцирует повышение аппетита, поэтому, войдя на кухню, зажигать светильники не стал – и в лёгком полумраке направился к холодильнику. На полке, прямо на уровне головы, красовалась бело-синяя пачка «Вологодского» творога. Взял её, не раздумывая, прихватив и пакет молока. Люблю творог, но больше, конечно, домашний, рассыпающийся на крупинки. Здесь же в пластиковой упаковке находился аккуратный плотный белый брикет. Вывалил его в глубокую тарелку, залил молоком и добавил две ложки абрикосового варенья, после чего ложкой стал разделять ком на части, чтобы всё равномерно смешать. Брикет оказывал сопротивление, разламываясь очень неохотно. Внутренне чертыхаясь в адрес прогрессивных пищевых технологий, тем не менее – через пару минут сумел довести блюдо до потребной кондиции – и сел к столу, предварительно отрезав пару ломтиков хлеба.
Творог был вкусным. Чего нельзя было сказать о пергаменте, попавшем мне в рот со второй ложкой.
Свет пришлось-таки зажечь, но ужин получился поистине – сумеречным.
Елена Яблонская
Дачные истории
Небесные сети
Кажется, конца не будет этой зиме! Осенью ждёшь её, ждёшь, а теперь боишься, что наваленный до окон снег никогда не растает, несмотря на то, что на календаре конец марта, а на термометре плюс четыре. В таких невесёлых мыслях стояла я на обледенелой террасе своего дачного домика. Правда, с солнечной стороны террасы лёд уже сполз, с крыши свисают капающие сосульки, да и небо совсем весеннее – светло-голубое, с лёгкими, невесомыми облачками, в которых отражается льющийся из каких-то совсем запредельных, неведомых небесных глубин нежный розовый свет…
Вдруг в один миг розово-голубое акварельное небо покрылось тончайшей чёрной сетью – птичья стая! Она была огромной, занимала полнеба и походила на косяк рыб: так же, как рыбы в море, сеть распадалась на множество других, помельче, потом они снова воссоединялись в одну огромную, но уже несколько другой конфигурации, а та снова неожиданно распадалась на более мелкие. Сети носились из стороны сторону, но не беспорядочно, а подобно рыбам, по каким-то явно заданным, хорошо им известным траекториям, описывали круги и овалы, мелко дрожали, трепыхались… и вдруг, словно просев под тяжестью улова, спускались к земле и вновь взмывали вверх! И даже, казалось, крылья птичек, как плавники, внезапно вспыхивали и переливались серебром на клонящемся к закату солнце…
«Володя! – крикнула я через забор вылезшему из теплицы соседу. – Смотри, птички к нам прилетели! Как думаешь, какие? Ласточки?» Сосед мельком взглянул на небо, потёр поясницу, недовольно буркнул: «Да какие там ласточки! Обыкновенные галки!» – и, взяв какой-то инструмент, снова полез в свою теплицу. А я продолжала стоять, подставив лицо несмелому весеннему солнцу, и тихо радовалась, что у меня нет теплицы.
Летние гуси
Пока в огородах лежит снег, я спешу нагуляться по нашему дачному посёлку – потом ведь не до того будет. Вот, смотрю, и Николай приехал. На велосипеде, между прочим, дороги-то уже чёрные, мокрые. Он сбрасывает снег с крыльца, а я говорю ему в спину: «Добрый день!» В ответ слышу: «Га-га-га!» Я опешила – что такое?! Глядь, а у самого забора топчутся плохо различимые на снегу гуси. Три гуся! Только клювы и лапки оранжевым светятся, а так – белы как снег! Нет, вру, снег холодно и остро искрится на солнце, а гуси белы тёплым и мягким, уютным цветом, навевая воспоминания о цветущих яблонях, вишнях…
«Ой, какие! – восхитилась я. – Можно сфотографировать?» Обернувшийся Николай радостно закивал, но не тут-то было! Гуси враз умолкли и, образовав два правильных равносторонних треугольника, быстро побежали вглубь сада: три оранжевых носика в углах одного треугольника, на него наложен второй: пара оранжевых лапок впереди, две пары – чуть позади. «Гусак их уводит», – объяснил Николай. «Ты их погулять привёз? Погреться на солнышке?» – спрашиваю, глядя как они переваливаются на скользком смёрзшемся снегу. «Нет, – улыбается Коля, – они у меня всю зиму здесь в сарае жили. Это летние гуси, в смысле, я их летом купил, когда они только вылупились, вот такие крохотные комочки были…»
Сознаюсь, я немного позавидовала Коле. Конечно, доброй завистью, белой, как этот снег, как гуси, как вишенный цвет… И тут же вспомнила, что я не то что без гусей, но даже без теплицы еле справляюсь с дачным хозяйством. Перестала завидовать и, попрощавшись, пошла дальше по дачной улице, залитой прозрачной и чистой талой водой.
* * *
Примерно через месяц, в начале мая, пошли мы с Володей и другими соседями на собрание нашего СНТ. Проходим мимо участка Николая, слышим гогот. Володя задрал голову: «Что это?! Гуси летят?!» – «Гусям поздно! Они в марте прилетают, самое позднее в начале апреля», – авторитетно заметил Сергей Иванович. – «Да это домашние гуси! – прервала я готовый разгореться мужской спор. – Николай держит… Вон они!» Мои знакомцы заметно подросли и осмелели. Вместо того, чтобы убегать и прятаться, подошли к забору, вытянули шеи и, возмущённо гогоча, пытаются ущипнуть дачников, что толпой спешат на собрание. А вокруг благодать! Травка изумрудная, лютики желтеют, белые и розовые маргаритки повсюду виднеются, сирень вот-вот распустится… И на страже весеннего порядка и благоденствия совсем взрослые летние гуси!
Вековая липа
Поехала я как-то в село Ивановское к друзьям, Гале и Саше. Они там участок купили, когда вышли на пенсию. Саша построил дом, баню, а Галя разводит диковинные цветы, кусты, деревья… «Юный мичуринец» – с гордостью говорит Саша о жене. Однако похоже, что самому Мичурину такое не снилось! Галя показывает мне странное дерево: вверху груша, снизу рябина. «Между прочим, тоже съедобная» – вставляет Саша. Сбоку у груши-рябины привито ещё что-то, кажется, калина. Галя сказала, что именно, но я, потрясённая, сразу забыла.
– И все три плодоносят! – радуется Галя. – А хочешь, привьём на твою яблоню…
Я пугаюсь:
– Не надо! Я и так своей яблоней премного довольна, то есть твоей, ведь это ты мне саженец дала… и вообще зачем такие навороты? Можно ведь по отдельности…
Понимаю, Гале скучно растить деревья «по отдельности» – до пенсии она была учёным, физиком-экспериментатором.
– А вот наша липа! – знакомит Саша. – Ей лет сто, а может, и больше.
До чего же хороша старая липа! Упирается верхушкой в небо, в быстро пролетающие облачка, и если долго смотреть на неё, запрокинув голову, то начинает казаться, что липа растёт из глубины небес… и такая она раскидистая, пышная… Вот-вот зацветёт, хлынет медовым ароматом на всю округу…
– А теперь загадка! – веселится Саша. – Как ты думаешь, откуда под липой шишки?
Расшелушенных еловых шишек под широкой липовой кроной великое множество. «Неужели Гале удалось привить на вековую липу ёлку?! С неё станется…» – мелькает в голове. Отгоняю нелепую мысль, повожу глазами окрест и вижу на соседнем участке рядок старых елей. Нет, сами долететь оттуда шишки не могли – метров пятьдесят, не меньше. Может быть, соседи собирают шишки, передают их Саше для растопки бани, а он складирует их под липой?
– Не угадала! – ликует Саша. – Это дятел! Он срывает шишки на соседских ёлках, но кушать прилетает всегда только на нашу липу! И так уже много лет…
О, мать Природа! Сколь безграничны твои прихоти и причуды! А мы ещё на них свои наворачиваем…
Новая крыша
Затеяли мы ремонт – новую крышу настелить вместо прежней, шиферной. Честно говоря, старая, сорокалетняя, была, судя по всему, ещё хоть куда, по крайней мере не протекала, а с нас и этого довольно. Но с беседки, халтурно построенной всего лишь два года назад, слетели два листа «ондулина». Вернее, слетел один лист, а второй продолжал держаться на двух болтах и противно хлопал при любых, даже слабых порывах ветра, что меня дико раздражало, кроме того, я опасалась, что не сегодня-завтра «поедет» и всё остальное и – не дай Бог! – прихлопнет нас или гостей оторвавшимся листом. Найти кого-то на ремонт одной беседки не представлялось возможным – серьёзные люди за такую мелочёвку не возьмутся, а несерьёзные сделают так же халтурно. А вот если пригласить «серьёзных» людей ради крыши большого дома, то уж беседку они поправят просто так, в виде бонуса. Так мне наш председатель объяснил и дал телефон знакомого бригадира.
Крышу перестелили за один день! Вместо опостылевшего, местами дырявого шифера положили красивую металлочерепицу. Конечно, не обошлось без волнений. Никто не знал, в каком состоянии деревянные перекрытия под шифером. А если сгнили? Что тогда? «Я боюсь об этом думать», – сознался бригадир. Бригада в составе четырёх человек залезла на крышу и стала вскрывать шифер. «Ну, как перекрытия?» – крикнула я снизу. Счастливый бригадир поднял к небу большой палец. Под шифером было обнаружено несколько сухих осиных гнёзд и одно птичье – тоже нежилое, полуразрушенное, с остатками высохшей скорлупы. Их скинули на землю, а вечером увезли вместе с остальным строительным мусором.
Утром я проснулась от пронзительного птичьего гама. Выбежала в сад. На дорожке сидел кот Степан и растерянно смотрел на нескольких пичуг-трясогузок, прыгавших у него под самым носом и обращавших непосредственно к нему негодующие крики. Птички – совсем маленькие, меньше воробья – прямо-таки наскакивали, не переставая кричать, на ошалевшего кота. Степан, поджав хвост и испуганно озираясь, отступал к крыльцу. «Вам чего?!» – я тоже закричала. – А ну, пошли вон! Стёпа, гони их!» Стёпа в страхе забился под лестницу. Птички взмыли вверх, спикировали на крышу и, продолжая возмущённо кричать и трясти хвостами, процокали лапками по новенькой зелёной черепице, затем снова спустились к моим ногам и продолжили гомон, теперь уже мне предъявляя какие-то претензии… «Вы, что же, гнездо своё ищете? – догадалась я. – Ну, что же делать, нет больше гнезда… да вы уж выросли, зачем оно вам?..»
Кажется, они поняли, ещё немного попрыгали по дорожке, сердито погомонили, потрясли хвостиками, потом собрались в кружок, посовещались и, не взглянув на меня и робко выглядывающего из-под крыльца Стёпу, улетели. Обиделись. Больше мы их не видели.
Знакомая ворона
– Ура! Дождь придвижается! – закричал пятилетний Ярик, выбегая на террасу.
– Не «придвижается», а приближается, – машинально отметил отец, не отрывая глаз от ноутбука.
– Не «придвижается», а надвигается, – строго поправила мама из кухни. – Ярослав, иди умываться!
– Это я дождь назвал, – сообщил мне Ярик, недоумевая, что родители не разделяют его ликования.
– Не «назвал», а призвал или, скорей, накликал, – пришлось и мне вступить в разговор. – Зачем же ты его призвал? И так каждый день льёт, а в огороде дел невпроворот, клубника не полота, чеснок, того и гляди, на корню сгниёт…
– Видишь ли, бабушка, – доверительно зашептал Ярослав, опасливо поглядывая на мирно дремлющего в кресле кота Степана, – у меня здесь есть знакомая ворона, у неё одно крыло совсем не летает, она только пешком ходит, а в дождь её коты не поймают.
– Почему ты так думаешь?
– Коты в дождь не ходят, – уверенно сказал Ярик, указывая на Степана. – Если бы я был котом, то ни за что бы не выходил!
– Какой из тебя кот! – на террасу вышла моя невестка с полотенцем на плече. – Они всё время умываются, а тебя не дозовёшься…
– Так я и говорю, что не кот, – вздохнул Ярослав и пошёл вслед за мамой к прибитому на старой яблоне рукомойнику.
Жёлтые ладошки
Осень в этом году наступила рано. Зарядили длинные унылые дожди, начали досаждать ночные заморозки. Дачи обезлюдели. Моя семья тоже сбежала в город, но я приезжаю почти каждый день – то яблоки собрать, то гладиолусы выкопать, то чеснок под зиму посадить… Иду по пустынной дачной улице и вижу, как кто-то отчаянно машет мне жёлтыми ладошками из-за зелёного забора, будто призывая: «Сюда, сюда! К нам!»
Удивительно – ветра нет совсем, деревья стоят недвижимо, мокрые кусты нахохлились, а эти, яркие, солнечные, мятутся, словно волнуются, что я пройду мимо. Подошла ближе… Батюшки! Да ведь это мой двухметровый забор из зелёного профнастила, а над ним трепещут жёлтые цветки вымахавшего под три метра топинамбура.
Я подошла к калитке, достала ключ. «Ладошки» сразу успокоились, затихли. Что ж они меня так ждали? Почему беспокоились, что пройду мимо них? А я ведь им не только не хозяйка, но даже прямой враг и угроза. Посаженный бывшими хозяевами топинамбур каждое лето разрастается, тесня и затеняя клумбу с любовно опекаемыми мной георгинами, редкими сортами дельфиниума, капризной, не желающей цвести гортензией… Я нещадно ломала длинные побеги топинамбура и не раз собиралась окончательно истребить. Их собратья, вылезшие с внешней стороны забора, каждое лето подвергаются наездам (в прямом смысле!) нашего председателя. Он утверждает, что именно у моего забора почему-то «должны иметь возможность разъехаться две машины», и поскольку я заявила, что никакой ответственности за уличные растения не несу, то председатель с упорством, достойным лучшего применения, давит топинамбур своим внедорожником. И в этом году подавил. Не далее, как неделю назад. А эти, оставшиеся, что же? Не верят, что я председателева сообщница? И любят, скучают, боятся, что пройду мимо, машут мне издалека: «Мы здесь, мы ждём тебя! К нам! К нам!» Нет, не буду я их больше ломать и председателя уговорю не трогать. А машины пусть разъезжаются где-нибудь в другом месте.
Молодой ледок
Утром в пятницу, 21 октября, было морозно, на лужах блестел молодой ледок, обещали снег, но пришлось поехать на дачу – косить некошеную с начала сентября траву, а главное, «перенакрыть» чеснок. Чеснок я посадила неделю назад, а укрыла неправильно: набросала мокрых листьев лилейника, сверху – сухих яблоневых листьев, на них уложила срезанные ветки пионов. Получилось нечто, похожее на медвежью берлогу. Опытная соседка сказала, что лилейник создаст парниковый эффект и чеснок отсыреет.
Накрыла заново чеснок и только успела покосить смёрзшуюся, но всё ещё зелёную траву, как пошёл снег. Это было красиво – белое на зелёном – и немного грустно. Я вдруг подумала, что моя внучка может родиться как раз сегодня, в день первого снега. «Нет, – гнала я от себя непрошенные мысли, – ей ещё рано, врачи обещали в начале ноября…» На автобусной остановке, в сумерках, сосед поздравил меня с первым снегом. И я снова подумала: «Она может родиться сегодня», хотя снега уже не было, растаял. Пришёл автобус.
Около девяти вечера позвонил сын, поздравил меня с внучкой и сообщил, что назвал её в честь Алисы Селезнёвой, героини фильма «Гостья из будущего». Я немного расстроилась: «Слишком распространённое имя, сейчас ведь не только девочек, всех собачек и кошечек Алисами зовут!» Но вот через несколько дней делюсь новостью с Ириной, одноклассницей, и она, подобно мне обладательница не слишком редкого для нашего поколения имени, а по профессии музыкант, неожиданно восхищается: «Ах, какое чудесное имя! Алиса… Элис… нет, погоди, имя английское или кельтское… значит, Alice – Элайс, ice – «айс» – лёд! Ты слышишь? В её имени звенит молодой ледок!» И тогда я подумала, что мою внучку, родившуюся в день первого снега, назвали правильно.
