Читать книгу: «Красная строка. Сборник 3», страница 12

Алексей Решенсков

Гоша

Окончив Строгановское училище, Дмитрий в поисках свободы и новых ощущений уехал в самую глубь Владимирской области, в деревушку Жабово. Это где-то у истоков речки Онучи. Художник должен быть свободен, считал он. А где, как ни здесь он был свободен от суеты города, соблазнов и ограничений. Только здесь вечерами, когда над рекой начинал стелиться туман, Дмитрий мог наблюдать за движением звёзд, вдыхая при этом пьянящий, чистый воздух. Именно здесь, любуясь рассветом, в нём вдруг просыпался самобытный художник, художник от Бога, который через обычный натюрморт мог заставить зрителя улыбаться и плакать, а в пейзажах отразить бесконечность земной красоты.

Однако немногочисленные жители деревни скорее ненавидели его, нежели восхищались харизмой художника… За образ жизни, за волосы до плеч, маленькую бородку, голубые глаза и острый орлиный нос они открыто называли его сумасшедшим. Да что и говорить, он сам порой находил то, что смахивает на чокнутого. Его часто грызла тоска, он был замкнут, возможно, холоден и груб. Да и мнение соседей ему вовсе безразлично. Чтобы дать им это понять, на заборе большими буквами он написал:

– Идите вы все к черту. – И чуть ниже: – Не бросайте мусор, прокляну.

В делах Дмитрий всегда проявлял недюжинную напористость. Каким-то образом он находил в городе заказчиков и через это довольно неплохо зарабатывал. А уж с дамами, которые хотя бы однажды, хоть на минуту завладели его сердцем, он и вовсе был очарователен и настойчив.

Периодически он выбирался в город за новыми заказами. Единственный друг, дворняга Чуня, оттопырив уши и прижав серый хвост, провожал его каждый раз вдоль берега реки Онучи до большого столетнего дуба. А дальше Дмитрий уже один, прыгая с валуна на валун, перебирался вброд через речку, и потом полем пять километров шёл до дороги, ведущей в райцентр.

В городе он останавливался в одной и той же гостинице, но в этот раз все номера оказались заняты, и таксист отвёз его в какую-то глушь. Само здание гостиницы серое, безликое давило и угнетало. С первых шагов внутри всё показалось Дмитрию чересчур скромно. В холле не было ни души, кроме двух девиц за столиком администратора. Они что-то рассматривали в толстом журнале и то и дело взрывались продолжительным смехом, совсем не обращая внимания на неожиданного посетителя.

Дмитрию пришлось сильно хлопнуть дверью, и только тогда яркая блондинка та, что постарше, оглядела его с ног до головы и вяло, нехотя прошептала:

– Паспорт, пожалуйста. Вера, дай ключи от пятого.

Пока одна оформляла, Вера принесла ключи, мельком глянула на Дмитрия и, прихватив толстый журнал, удалилась из зала. За секунду, таинственный и нежный взгляд Веры пронзил Дмитрия. Он был крепкий орешек, и обычно всякие эти женские штучки с ним не проходили. Но на этот раз к этому взгляду добавились розовые щечки, улыбка и шикарные волосы, которые опускались до самых плеч девушки. Она была так обворожительна, что Дмитрий невольно последовал за ней, но тут блондинка окликнула его:

– Куда вы, Дмитрий? Пойдёмте, я покажу ваш номер.

Вера была крайне возбуждена. Сегодня была бурная ночь, впрочем, такое случалось часто, и в этом нет ничего удивительного. Только на этот раз она боялась расстаться с воспоминаниями, которые волновали и радовали её. Хотелось запомнить всё, что происходило с ней в маленьком гостиничном номере этой ночью. Она смаковала воспоминания, а они как бы в благодарность за это возбуждали и приводили в трепетное состояние её душу. Всё перемешалось в голове Веры. Впервые за много лет ей вдруг захотелось, чтобы это повторилось.

Накануне вечером в пятый номер заказали ликёр, шоколад и фрукты. Вера думала только об одном: поскорее выполнить заказ, вернуться в подсобку и досмотреть фильм. Но жилец пятого номера не оставил выбора. Еще в дверях он обнял и увлёк её за собой. Он не говорил возвышенных слов, он просто поцеловал её в губы, и сразу стало так светло и нежно, что устоять оказалось невозможно. Поцелуи кружили голову, его прикосновения отзывались в теле волнительной дрожью и Вера, потеряв рассудок, просто наслаждалась этими минутами счастья.

Дмитрий то и дело угощал ликёром, который напоминал ей растопленный янтарь с солнечным отливом. И при этом постоянно что-то рассказывал, от чего они оба смеялись. Всё происходило как во сне, было так хорошо, что и думать о чём-то не хотелось вовсе. А разносившийся в полумраке номера аромат от напитка, напоминающий запах полевых цветов, мёда, яблок и груш окончательно превратил её жизнь в сказку.

Утром они долго не могли расстаться, все говорили и говорили, обнимая и, одаривая друг друга поцелуями. Вере надо бежать сдавать смену, но как, как оторваться от счастья, как оттолкнуть крепкое плечо милого, его запах, его слова?

Позже, она узнала из журнала регистрации, что Дмитрий приехал из какого-то Жабово. Но для неё это уже совсем неважно, расставаясь, они договорились встретиться вечером, и в предвкушении она уже строила планы, мечтала, и самые нежные чувства переполняли её. Такого с ней никогда раньше не случалось.

Вечером они долго гуляли. И всё время о чём-то говорили, говорили и смеялись. Ещё днём Вера прибралась в квартире, сбегала в магазин, приготовила салаты и потушила мясо. Она безумно хотела, чтобы он остался с ней до утра, а ещё лучше навсегда. И поэтому, когда она предложила ему зайти покушать и отдохнуть к ней, а он, не раздумывая согласился, Вера опьянела от счастья. Она была так занята своими фантазиями, что даже и не заметила, что как только они вошли в квартиру, изменился взгляд милого, а потом он и вовсе неожиданно замолчал. И даже когда она взяла его за руку и стала водить по квартире, показывая скромный быт, он продолжал молчать. Она обняла его, поцеловала и шепнула на ушко:

– Я в душ.

Ополоснувшись, в предвкушении чего-то светлого, трепетного, нежного Вера осмотрела тело в зеркало, быстро вытерлась и вдруг услышала, как хлопнула входная дверь. Накинув халат, она выбежала в прихожую, открыла дверь и увидела, как фигура Дмитрия быстро исчезла в глубине лестничного пролёта. В первую минуту ей казалось, что всё ещё изменится, что он сейчас обернётся и скажет:

– Догони меня, милая!

И они, взявшись за руки, побегут по улицам города. А оказавшись на набережной, сядут в лодку и поплывут. Поплывут, преодолевая сильные порывы ветра туда, где им будет хорошо. Но он не обернулся.

Вернувшись домой, она уткнулась лицом в подушку. И кусая её, чтобы не кричать, заплакала.

* * *

Каждый знающий человек подтвердит, что после виски похмелье проносится в голове ураганом, сметая все на своем пути, и в результате остается только головная боль и жуткая тоска. Совсем другое дело водка, Она расслабляет и словно волшебная флейта Георге Замфира, нежной мелодией одинокого пастуха заполняет душу, а безграничное воображение в это время создаёт в сознании образы, от опьяняющих нимфоманок до скорбящих на паперти храма. Но на этот раз Дмитрий, вернувшись в гостиницу, стал пить водку, потому что решил напиться, чтобы забыть, что случилось вчера. Забыть длинноволосую брюнетку, которая, впрочем, виновата лишь в том, что с первого взгляда позволила себе влюбиться в него. Там, дома у Вероники к Дмитрию пришли воспоминания, которые разрушили всё – надежду, страсть и счастье.

Ещё в училище он познакомился с девушкой. С эдакой рыжей бестией, усыпанной конопушками, и с телом манящей Афродиты. Её блузочка была всегда неряшливо расстёгнута на верхнюю пуговку, джинсы ярко подчеркивали фигуру. В общем, у Дмитрия возникли основания, чтобы не пройти мимо. Встречались они недолго, и уже через неделю после первой встречи она пригласила его к себе домой. Потом, когда отмечали её день рождения, она неожиданно предложила остаться пожить у неё. Ослепленный внеземной красотой, Дмитрий не смог себе в этом отказать.

Вечерами Людмила крутила записи Эдиты Пьехи, по выходным пекла пироги. В общем, все как у людей, но однажды их совместная жизнь дала трещину. Всё началось с появления в доме голубого попугая Гоши. Эта птица постепенно и незаметно растоптала личную жизнь Дмитрия. Попугай оказался крайне ревнивый. Он преследовал его повсюду и всегда находил моменты, чтобы насолить. Стоило только войти в квартиру, как он начинал кричать:

– Я Гоша, я Гоша!

Когда садились обедать, он, вальяжно прохаживаясь вокруг тарелки Дмитрия, говорил:

– Гоша хороший, Гоша хороший…

Осмелев, попугай спускался по ложке в тарелку и, вылавливая нечто вкусное для себя, начинал громко пощёлкивать клювом от удовольствия. Однажды Дмитрий оставил на кухонном столе деньги и пошёл в ванную комнату. Вскоре он пожалел об этом необдуманном поступке, когда вернувшись, обнаружил, что банкноты превратились в мелкие кусочки бумаги, которые Гоша аккуратно разложил в клетке. Дмитрий пытался поймать попугая, но он всё время ускользал, летая по квартире и повторяя при этом:

– Гоша хороший, Гоша хороший…

Как только приходила Людмила, Гоша усаживался у неё на плече и затихал.

– Смотри, какой у нас Гоша. Гоша хороший, говорила она.

Какое-то время Дмитрий всё это терпел, но однажды наступил день, когда его терпению пришел конец. Это случилось за ужином. Людмила приготовила спагетти с бифштексом. Дмитрий купил бутылочку Смирновской. Выпили, закусили, всё располагало к душевному разговору. И вдруг Гоша спустился в тарелку и нагадил на бифштекс Дмитрия. Он сразу высказал Людмиле всё, что думает о Гоше. Она закричала на него, он на неё. Недолго думая, Дмитрий оделся, взял свои вещи и ушел из дома.

* * *

В квартире Веры голубого попугая Дмитрий увидел еще из прихожей, и это насторожило его. А когда хозяйка подошла к клетке, попугай вдруг закричал:

– Гоша хороший, Гоша хороший!

И вот тут Дмитрий заметил на кухне пирог, чем-то напоминающий пироги Людмилы. На книжной полке диск с записями Эдиты Пьехи. Посмотрев на Веру, он заметил у нее знакомые сережки. Возникло ощущение, что прошлое снова постучалось к нему, а душа отчаянно противилась, сопротивлялась и не хотела повторять старые ошибки.

Пока Вера мылась в душе, Дмитрий, не раздумывая, направился к выходу и с силой захлопнул за собой дверь в прошлое.

Александр Сизухин

Солёные огурцы

К бабушке на дачу привезли внука. Родители надумали отдохнуть в европейском круизе, но сынка с собой решили не брать, – маловат ещё.

– Оторвёмся по полной, – рассуждал папа.

– Прикольно… Разные города, порты, кафешки, другая жизнь, – соглашалась мама и мечтательно добавляла, – будет потом, что вспомнить.

Так они говорили, возвращаясь с дачи, оставив Максимку на попечение маминой маме.

Бабушка Геля каждое лето выращивала на даче огурцы. В огороде, конечно, росли и другие полезные растения – тонкой зелёной дымкой укроп, в земле крепла морковь, вытягивалась в хвосты капризная редиска, красными каплями светилась земляничка – но всё это так, как бы между прочим, а главными для бабушки были огурцы.

Ещё весной, на подоконнике, расставляла она торфяные горшочки, в которых выскакивали из земли ладошки нежно-зелёных всходов. Она каждое утро поливала-умывала их отстоянной, тепленькой водичкой, приговаривая:

– Вот так, так, пейте, растите, скоро на дачу поедем, на волю…

Огурцы отвечали взаимностью, – росли хорошо и дружно. Да и урожай каждый год бабушка собирала знатный – всю зиму ели, и даже оставалось.

– Куда вы их столько насолили, Ангелина Николаевна? – выговаривал зять, сидя за столом и с удовольствием закусывая стопарь солёненьким.

– Уродились вот, – оправдывалась бабушка Геля.

– Мам, у тебя бзик какой-то с этими огурцами, – говорила дочь, заглядывая под кровать, – там, в сумраке рядами поблескивали банки с очередным и даже с прошлогодним урожаем. – Ну, куда ты их навертела!

– Они не мешают никому… Взяли бы, на работу отнесли, друзей угостили, – от души советовала хозяйка.

– Тащить тяжело… Не видали они твоих огурцов.

– Моих, конечно, не едали, – не расслышав, обижалась бабушка…

Когда привезли Максимку на дачу, ранние огурцы в теплице уже цвели.

Бабушка сразу нашла внуку занятие – регулярно поливать растения и следить за температурой в теплице.

Максимка с утра наполнял из шланга старую ванну водой, – там она прогревалась солнцем, – и уже тёплую таскал лейкой. А для того, чтобы сохранять постоянную температуру в теплице, следовало то открывать, то закрывать, в зависимости от показаний термометра, форточку.

Ничего трудного в такой работе не было, но доставала мальчишку регулярность, – каждый день одно и то же, – полил, открыл, полил, закрыл…

«А Пашка вон сидит себе на пруду и карасиков ловит, – завидовал в душе Максимка, – и не дёргается. Не надо ему ничего закрывать-открывать. А тоже с бабушкой и дедушкой живёт. Они его балуют: Молоде-е-ец, Пашенька, опять Мурке обед готов»…

Удочка имелась и у Максима, и он сиживал иногда с Пашкой на пруду, и он приносил бабушке карасей, но кошки у них не было, и бабушка выговаривала внуку, что вот опять наловил махоньких, куда их таких-то? – сокрушалась.

– Пожарь мне, – просил Максим.

– Таких не жарят, лучше бы отпустил сразу, – они бы подросли.

Максим разглядывал улов: ему действительно становилось жалко маленьких дохлых рыбок.

– Поливал теплицу-то? – напоминала бабушка.

– Нет ещё. Пойду сейчас полью.

– Займись-ка делом, рыболов.

Максимка носил лейкой воду и соображал: «Ну, неужели так всё лето и буду таскать? Не, с ума можно сойти… Надо что-нибудь придумать этакое… такое, чтобы она сама лилась».

К середине жаркого дня правая рука противно ныла, а в голове сверлила одна мысль: «Нужно что-то придумать». И тут его осенило!…

В это время мимо забора по дороге шествовал Пашка, держа в одной руке удочку, в другой – полиэтиленовый пакет с уловом.

– Привет земледельцам! – крикнул он, подняв пакет. – Видал! Сегодня клёв классный. Еле успевал тягать. Я бы ещё посидел, да хлеб кончился.

– Мелочи, небось, надёргал, – не сдавал позицию Максим.

– Мурка таких и любит, – ей, чем мельче, тем лучше… Ты это, вечером свободен? Предлагаю двинуть в деревню: в футболянку сыграть давно зовут. А? Как смотришь?

– Никак. Мне установку поливальную надо сделать.

– Эт чо за установка такая? Опять сам придумал? – Паша остановился на дороге.

– Ты пока иди домой, а то обед Муркин стухнет, после приходи – ванну поможешь поднять.

– Куда поднять?

– Увидишь.

А придумал Максим вот что: идея на самом-то деле проста, – нужно всего лишь поднять старую ванну повыше, и вода по шлангу побежит самотёком.

Когда его осеняла идея, то в голове сразу же возникал конечный результат, и сам собой выстраивался план действий. Поднять ванну? – На кирпичи. Удлинить шланг? – Не вопрос. Чтобы вода вытекала медленно и равномерно? – В шланге наделаю дырочек и уложу в землю к корням. Чтобы вся вода сразу не вытекла? – Поставлю кран.

Из старых кирпичей, которые лежали много лет без дела за сараем, Максим сложил постамент, – на него-то и нужно теперь втащить чугунную ванну. Одному, конечно, не справиться, но двоим – вполне по силам. Он даже сначала подумал, что и бабушка поможет, втроём надёжнее: бабушка будет подкладывать кругляки, а они с Пашкой толкать и придерживать.

Такой способ передвижения тяжестей Максим видел в книге «История древнего мира», которую подарил ему папа на Новый год. Там на картинке древние египтяне, передвигали огромные каменные плиты, подкладывая под них круглые бревна. Этот способ поразил Максима своей простотой, и он сам начал двигать с помощью кругляков всякие неподъёмные предметы.

Вот и сейчас, – «древний египтянин» положил с наклоном две направляющие толстые доски, по которым они с Пашкой вкатят ванну наверх, а бабушка будет перекладывать отрезки трубы.

Когда бабушка Геля увидела кирпичный фундамент около теплицы, она округлила губы невской сушкой и выдохнула:

– О-о-ох! Сведёшь ты меня в могилу. Чего ты нагородил тут? Что ты придумал опять?

– Поливать буду в теплице… Автоматически, ба. Да ты и сама теперь сможешь – только кран открыть! Щас Пашка придёт, – мы ванну поставим на высоту, и вода самотёком побежит…

– Дак ведь ванна чугунная, тяжеленная.

– Для этого и кругляки, – внук показал на отрезки трубы. – Как по маслу пойдёт! Да чо ты, баб, всё нормально будет! Сама увидишь. Ты нам только поможешь – трубы будешь перекладывать. Ладно?

Бабушка покачала головой, в очередной раз подивившись сообразительности внука.

В конце концов, так всё и получилось, как придумал Максим.

Вот только не успел он в деревню на футбол. До самого вечера провозился со шлангами и кранами, регулировал скорость подачи воды, и бабушка уже звала ужинать, когда увидел он за забором, возвращающегося из деревни, Пашку. Тот брёл, опустив голову.

– Эй! Ты чего такой смурной? Кто выиграл-то?

– Выясняли вот – кто…

Пашка повернул голову, и Максим, даже в сумерках, ясно увидел красно-фиолетовый фонарь у друга под глазом.

– Ничего себе, прикол… Проиграли, значит…

На следующий день с раннего утра друзья сидели на пруду. Пашка таскал на хлеб мелочь одну за другой, Максим же ловил на червя, решив нынче порадовать бабушку жареными карасями.

Червяка на крючке теребили мальки, но схватить наживку целиком не могли, – от этого поплавок качался и вздрагивал, но не тонул.

– Мелочь долбит. – Максим достал снасть, чтобы поправить на крючке красного выползка.

– Переходи на хлеб, – советовал Пашка, – а то так и просидишь с этими червяками.

«Ну, уж нет, – думал Максим, – мелочь твоя мне даром не нужна».

– Ничего, я не спешу. А крупные должны подойти… – Ты тут присмотри, пока я сбегаю кран открою. Лады? – вспомнил Максим, что одно дело-то у него всё-таки осталось.

– Давай, сбегай. Посмотрю, да крупный всё равно не клюёт.

Но как всегда в таких случаях и бывает – стоило Максиму уйти, а на поплавок даже села синенькая стрекоза, как он, вздрогнув, лёг набок, – испуганная стрекоза еле успела слететь, – и косо ушёл под воду.

Пашка подсёк и почуял на том конце лески сильное сопротивление; руки от волнения затряслись; удилище согнулось, а через мгновение карась, размером с ладонь, кувыркался в траве, сверкая золотыми боками. Он просто сводил Пашку с ума.

«Вот это да! Вот это карасище! Вот повез… – и тут-то Паша задумался: – А кому повезло? Ну да, – удочка Макса, и червяк его, но поймал-то я, и если бы не я, то и карась бы сошёл. Значит – мой карась! А чей же? Конечно, мой…» – размышлял Пашка, но что-то его тревожило в этих рассуждениях. Как-то не сходилось до конца, что рыбина принадлежит ему и только ему.

Он быстренько снял карася и сунул добычу в свой пакет, а леску опять забросил с пустым крючком.

Еле успел, потому что по тропинке к пруду спускался Максим. Он сразу подошёл к удочке и вытащил снасть. Крючок был пуст.

– О! Склевали, видать… Ты поклёвку не заметил?

– Не-а, – ответил, как мог равнодушнее Пашка, вытаскивая очередного карасика, величиной с мизинец. Потом и совсем отвернулся, только уши его пылали, как два мухомора.

– Пожалуй, и правда, – крупные не подходят. Может потому, что жарко, и они в глубину ушли? Пойду к крутому берегу – там попробую.

И Максим, свернув удочку, направился в сторону крутого берега. В том месте действительно глубже, – ребята даже ныряли там с разбега, и до дна не доставали, – прямо под берегом больше двух метров: в этой яме, думал Максим, крупные, наверное, и собрались.

На новом месте Максим действительно поймал четырёх достойных карасей, да один сорвался – было бы пять, но и четыре – отлично. «Как раз по два нам с бабушкой и хватит», – думал рыболов.

Клёв на яме прекратился, перестала клевать мелочь и у Пашки. Ребята решили возвращаться.

– Ух, ты! Когда это ты поймал? – спросил Максим, увидев в пакете у Пашки крупного карася. Он показался ему даже крупнее своих.

– Да так, дуриком попался. Пожарят его мне, а мелочь Мурке кинут… – сказал Пашка и быстро схлопнул пакет…

Вечером Максим с бабушкой ели жареных карасей.

– Молодец! – говорила бабушка. – Вкусные такие.

– Жалко мамы с папой нет. Но я к их приезду ещё наловлю, теперь место знаю, где крупные стоят. Наловлю… Я уже соскучился, а ты, ба?

– Конечно, повидаться хочется. Вот, думаю, папа-то удивится, как ты сообразил теплицу поливать. Надо же… Вырастешь – инженером, наверное, будешь.

– Изобретателем…

Бабушка с внуком сидели за большим столом на террасе; сквозь верхние разноцветные стёкла сочился свет вечернего солнца, отчего противоположная белёная стена напоминала коробочку с акварельными красками; в верхнем углу билась в стекло, осыпая с крыльев пыльцу, мохнатая ночная бабочка.

И тут вдруг услышали они крик какой-то непонятный, и доносился он вроде бы с Пашкиной дачи.

– Господи… Вера что ли кричит, – прислушалась бабушка Геля. – Что-то случилось… – Ещё послушала, – точно, Вера кричит…

Они выбежали наружу. В вечернем воздухе крики бабушки Веры, а кричала без сомнения она, были слышны отчетливо.

– Помогииии-те-е-е-е! Ой, ой! Внучи-и-ик! – причитала бабушка Вера.

Пашкина дача располагалась через одну, и Максим с бабушкой быстро прибежали к соседям, а по дороге с противоположной стороны спешил на крики и дяденька Петрович, так все вежливо величали здоровенного мужика Василия Петровича, жившего на другом конце улицы.

В беседке на скамейке сидел Пашка и кашлял со страшной силой, но вздохнуть как следует он, видимо, не мог, и от этого вдох получался сиплый и прерывистый. На столе лежала тарелка с недоеденным жареным карасём, а бабушка с дедушкой суетились вокруг внука.

– Подавилси… карасём этим, будь он неладен… Пашенька, потерпи, потерпи, сейчас скорая приедет, деда дозвонился, – причитала бабушка Вера, не зная, что можно предпринять в этом случае ещё.

Максим видел, что лицо у Пашки багровеет, – он судорожно пытался что-то застрявшее проглотить, отчего жилы на шее напрягались, но ничего не получалось, вытаращенные глаза закатывались, оттопыренные уши побледнели.

И тут Максим вспомнил, как вытряхивал из бутылки разбухший изюм, – он переворачивал бутылку и резко стряхивал вниз, – ягоды по инерции вылетали.

«Вот бы и Пашку перевернуть и тряхнуть как следует, – подумал Максим, – хватило бы у Петровича силы… Хватит».

Он объяснил дяденьке Петровичу, что нужно сделать, пока «скорая» не приехала. Василий Петрович, видя, что малец совсем задыхается, согласился. Он перехватил Пашку поперёк и поднял сначала на плечо, а потом, ухватив за обе лодыжки, перевернул и со всей своей силы тряхнул.

У Пашки изо рта выскочил кусочек хлеба.

На сосне заполошно кричала испуганная сойка.

Бабушке Вере стало плохо, – она плюхнулась на лавку и закрыла глаза.

Дяденька Петрович перевернул Пашку в нормальное положение, и все увидели, что малец может теперь дышать.

А к даче уже подъезжала машина скорой помощи.

Сначала медики окружили бабушку Веру, ей измерили давление, сделали укол. Врач сказал, что ничего страшного не произойдёт, – просто бабушка сильно испугалась, отчего и произошёл «спазм сосудов».

– Но вы ведь скорую вызывали не к бабушке, – сказал врач, убирая одной рукой тонометр и шприц, а другой, держа бабушку за запястье, считал пульс. – Нам в вызове написали, что мальчик подавился… Который?

Он посмотрел на мальчиков.

– Ну, тут всё ясно – который, – сказал «айболит», глядя на взлохмаченного, в испарине, Пашку.

Врач водрузил на лоб зеркало с дырочкой посередине и направился к страдальцу.

– Ну-с, молодой человек, ели рыбу?

– Да, – тихо выдавил из себя Пашка.

– Шире рот, шире… Вижу… Кость торчит.

Врач быстро вытащил её пинцетом, и показал присутствующим тонкую рогатинку.

– Вот и всё! Получите, распишитесь, – он приблизил трофей к лицу незадачливого едока. – Рыбку-то сам поймал?

Чтобы разглядеть кость, Пашка свёл глаза к носу, и из них сами собой полились слёзы.

– А…а…гааа…

– Он же у нас чуть не задохнулся, – рассказывала бабушка Вера, начав отходить от обморока. – Сначала он костью подавился, а дед ему и говорит: хлебным мякишем протолкни её, кость-от. Он начал глотать, а мякиш в дыхательное горло и закатись… И не туда и не сюда… Никак не вздохнёт. Хорошо Максимка придумал, как вытолкнуть. И Петрович, слава Богу, рядом вот оказался.

– А что ты придумал? – спросил «айболит» и с интересом посмотрел на второго мальчишку.

– Мы его перевернули, и дяденька Петрович тряхнул… Я так изюм из бутылки вытряхивал, – ответил Максим.

– Грамотно! Быть тебе травматологом, – рассмеялся «айболит».

– Не, я изобретателем буду.

– Тоже хорошо, – сказал доктор, потом подошёл ещё к бабушке Вере и проверил пульс.

– Здесь всё в порядке, поехали дальше, – сказал он, обернувшись к медсестре, которая держала в руке чемоданчик с красным крестом.

И они уехали.

Дедушка принёс в беседку чаю, и все сели за круглый стол, и до самой темноты чаёвничали, – ели варенье и грызли сушки.

А Павлику отдельно заварили ромашку, чтобы успокоить оцарапанное горло, но сушки он не грыз. Плакать страдалец перестал, фонарь под глазом из красно-фиолетового превратился в зеленовато-жёлтый…

В летних сумерках Максим с бабушкой возвращались на дачу.

– Вот бы хорошо – мы приходим, а там мама с папой. Правда, ба?

– Нет, не может такого быть. Рано… Вот в выходной могут. Ну да, скорее всего в воскресенье и заявятся. Как раз и огурчики малосольные будут готовы.

– Здорово. И огурцов хватит, и рыбы я наловлю. Встретим, как надо… А папа будет говорить: куда вы столько огурцов опять засолили, а сам все и съест.

Бабушка рассмеялась.

– Да уж, папа твой не откажется…

В субботу приехала мама. Одна.

Максим отрегулировал скорость полива теплицы, потом, собираясь проведать Пашку, вышел на улицу, – и заметил, что по дороге идёт незнакомая женщина. Но чем ближе она подходила, тем яснее он узнавал в ней маму. Правда, была она как-то непривычно одета. Раньше для поездки на дачу мама надевала синие джинсы, кроссовки, клетчатую рубашку, на голову – бейсболку, из которой выпускала «конский хвостик». Максим привык видеть её именно такой: молодой, красивой, гибкой и весёлой.

Сейчас же мама была в какой-то незнакомой юбке, в белой блузке с кружавчиками, поверх которой надета ещё и кожаная курточка-спенсер, локоны распущенных светлых волос рассыпались по плечам, на ногах, вместо кроссовок, сверкали шпильки.

Максим рванул навстречу.

– Маа-мааа! – кричал он, раскидывая в стороны руки. – Я тебя не узнал сразу, – забормотал он, уткнувшись ей в грудь, – а где папа?

– Папа… плохо себя чувствует…

– Простыл, что ли, в круизе?

– Ну да… да – простыл… Как ты тут, мой хороший? Не скучал?

– Скучал, конечно. Ещё как… Мы вас с бабушкой очень ждали.

Идти по улице рядом Максиму нравилось, ему даже хотелось, чтобы все видели, какая красивая у него мама. Его лишь немного смущал новый, непривычный запах, который не перебивал напрочь родной, домашний, мамин, но как-то вплетался и тревожил.

«Наверное, так пахнет новая одежда», – подумал он.

Потом они вместе сидели на террасе, – мама рассказывала о поездке, о пароходе, который похож на целый город, о странах, о море и о том, как повезло с погодой… Потом она достала из сумочки разноцветные проспекты – целый ворох – и протянула Максиму:

– Вот иди-ка, поизучай, – сказала.

И бабушка Геля вдруг вспомнила, что нужно бы Максиму проверить теплицу.

Он взял проспекты и спустился в сад.

Через некоторое время, проверив теплицу и собрав огурцы, он решил похвалиться урожаем и угостить маму, а целый пакет собранных огурцов пусть она возьмёт с собой для папы. «Поест витаминов и быстрее поправится», – размышлял Максим, возвращаясь по тропке. И вдруг он услышал, что мама говорит бабушке какие-то странные слова, говорила она их отрывисто и зло.

– Ну и что?… Ты ни-че-го не понимаешь…

Бабушка ей возражала тихим голосом, а мама говорила всё громче и громче:

– Что ты видела в своей жизни?… Что?… Огурцы… Да с ума можно сойти!… А я впервые… почувствовала себя женщиной! Понимаешь… Впервые… за двенадцать лет…

Максим замер. «О чём говорит мама и так зло? – в голове его, будто электрические разряды, сшибались её странные слова. – Не может быть! Это она говорит? А может, эта женщина… не моя… мама?»

Он остановился на тропке, не зная, что делать – идти ли вперёд, или лучше пока вернуться в теплицу? Он почувствовал, что произошло в жизни что-то страшное, что-то вдруг оборвалось и невозвратимо рухнуло.

– Оставь меня!… Отстань! Меня ждут… – крикнула мама бабушке и сбежала по ступенькам.

Она увидела Максима и помахала ему узкой ладошкой:

– Сынок, ты пока здесь поживешь, с бабушкой… Договорились?

Она обняла его и ненадолго прижала к себе.

– Мам, возьми огурцы… папе.

– Потом, ладно, сынок? После…

Она застучала гвоздиками каблучков по плитке. Сынок вышел за калитку, и долго смотрел вслед, – дойдя до конца улицы, мама всё-таки обернулась, и ещё раз издали помахала вскинутой рукой.

Максим вернулся на террасу, – бабушка Геля сидела за столом. Слезинки ручейками катились по морщинам к подбородку, и там соединялись в одну большую каплю, которая шлёпалась на клеёнку.

– Ба, что ты плачешь?… Ну, не надо, слышишь…

Вечером Максим долго не мог уснуть.

«Что случилось? – думал он. – Бабушка сказала, что родители поругались… Как это? Зачем? И почему мама почувствовала себя женщиной… А кем она чувствовала себя раньше? И где папа?» – вопросы крючками цеплялись в голове один за другой и вытаскивали страшные мысли. «Они разошлись?… У Пашки родители в разводе, а мама живёт с каким-то Скворцовым… Пашка его так называет… Скворцов опять припёрся… меня – к бабушке с дедушкой, ну и ладно, мне даже лучше… противный он какой-то, – рассказывал Пашка. А теперь и я, значит, останусь с бабушкой… Она очень хорошая, добрая, но я больше всех люблю папу и… маму… Зачем они поругались? Так было хорошо нам всем вместе…»

Максим лежал, отвернувшись к стене; широко открытыми глазами он вглядывался в доску, рассматривая затейливые прожилки и тёмно-коричневые сучки. Один сучок похож на собачий нос, другой – на глаз морского окуня, и сам окунь, как бы нарисован древесными слоями. И ещё один сучок – любимый – похожий на внимательного аиста, будто опустил он свой длинный нос вниз и смотрит глазками-бусинками… Аист… Или, может быть, – сквор…

Веки сами собой начали слипаться, и он незаметно улетел в объятия Морфея.

В соседней комнате долго не спала и бабушка. Она шумно вздыхала, ворочалась, отчего кровать скрипела и стукала.

Но и у неё в комнате, в конце концов, всё стихло.

Ночное небо летом долго остаётся светлым, – в нём не видны многие звёзды, лишь Полярная – светит ярко и чисто. И вскоре, розовеет на северо-востоке, ближе к зениту разгорается Венера, переливаясь острыми – то зеленоватыми, то золотыми, то голубоватыми – лучами…