Читать книгу: «Достояние государства», страница 2

Для осуществления звонка Алишеру пришлось тайно подняться на второй нежилой этаж, найти там укромное местечко и тихонько позвонить.

– Мам, это я. Слушай внимательно, не перебивай. Может быть и такое, что я долго не смогу позвонить тебе. Пожалуйста, не волнуйся. У меня просто села батарея в телефоне, а Миха меня позвал в одно местечко. Я отойду с ним. Может, задержусь немного. Ты не волнуйся.

Все это Алишер выпалил на одном дыхании, скороговоркой, почти шёпотом, не задумываясь, что он говорит и поверит ли ему мама. Нужно говорить быстро, без перерывов, чтобы она не смогла вставить ни словечка.

– Алишер, дорогой, что случилось? У тебя все нормально? Такой голос странный…

– Да, мам, все хорошо. Связь плохая, мы в цоколе торгового центра. Позже позвоню. Не волнуйся. Пока!

– Ладно, пока. Осторожнее там.

Ладони вспотели, сердце ходило ходуном в грудной клетке, во рту пересохло.

Никто не услышал? Эти козлы с рациями по пятам ходили за ними. Стремно. И Алишер тихонечко вернулся к своим. Вроде не заметили.

Дети. Стас

Корнилов Станислав успел с утра поссориться с матерью. Он опаздывал в школу и попросил сделать ему завтрак. Мать вроде обещала, потом отвлеклась, уставилась в телефон, листала какие-то страницы и забыла о просьбе сына. Стас вышел из ванной, на ходу приглаживая влажные волосы.

– Мам, ну что? Даже чаю не налила? Ну, неужели сложно? Я же не прошу блинов там, сырников каких, каши. Можно тупо чаю сделать своему единственному ребёнку хоть иногда? Ни обеда дома, ни ужина, да можно хоть иногда что-то сделать? Все в интернете сидишь?

Надежда Ивановна всплеснула руками, вскочила с табуретки, заметалась по кухне.

– Ой, не заметила, как время прошло. Подожди, Стасик, сейчас сделаю, – засюсюкала она.

– Спасибо, уже не надо. Ждать уже не могу.

– Прости, на вот стольник, в школе купишь что-нибудь.

– Ладно, забей, – устало проговорил Стас. – Хоть постирать-то сможешь сегодня? Мне уже надеть нечего, все в стирке. Всё, я пошёл. Давай.

– Да, давай. Иди. Я постираю, постараюсь не забыть.

Стас шёл в школу и уже совсем не злился. Он привык. Так всегда. Он сам по себе, она сама по себе. Трудно представить, что они мать и сын и когда-то были одним целым. Жаль, что человек ничего не помнит из своего раннего детства. Он, Стас, ничего не помнит. К сожалению. Максимум, школьные годы. Даже детский сад не помнит. Наверное, он там сидел один до вечера, пока мать не вспоминала, что надо его забрать.

В школе она бывала, но лучше бы не ходила. У некоторых матери – интересные женщины, яркие, успешные, красивые. А она какая-то суетливая, бестолковая, жалкая какая-то. Нет, я люблю её, конечно, кроме неё, у меня никого нет. Да и она меня любит, уверен. Но как-то все не так, не так, как у всех. Никогда не обнимала, не целовала, не помню такого. Может, когда-то давно? И живет как-то незаметно, как будто оправдывается перед кем-то, извиняется. Почему так? Может, потому что профессия такая? Мать – медсестра, привыкла быть в тени врача, всем помогает, услужливая такая, безответная, со всеми соглашается, не спорит никогда. Работу свою вроде любит, ходит каждый день, с утра до обеда или с обеда до вечера. Но никогда никакую подработку не берет. Нет бы уколы кому делала в свободное время, денег бы заработала. Вроде и не жалуется на усталость, так, посидит, посопит, поест без интереса и в телевизор или в телефоне сидит. Книжку в руки не возьмёт, ничего вкусного не приготовит. Ни жарко от неё, ни холодно. Тепло вроде. Вроде есть мать. А вроде и нет.

Может, так и надо? Каждому свое? Зачем она меня тогда родила? Хотела очень? Вряд ли. Судя по её темпераменту, она очень редко чего-то хочет. Про отца мне особо не рассказывала. Типа того, что лётчик, не гнала. Говорила, что женат был и разводиться не хотел, а потом и вовсе уволился из поликлиники. Это ещё до моего рождения было. Я хотел его найти, но мать не дала. Тогда она искренне удивилась, зачем мне это. Ну, как ей объяснить? Любой нормальный человек хочет знать, кто его родители. Никаких контактов не дала. В свидетельстве о рождении стоял прочерк и фамилия матери. Вот такая у нас семья. Смешное слово. Наверное, когда-то давно оно было говорящим: семь "я"; детей тогда много рожали. А нас всего двое – какая это семья? Да и нас – то особо нет. Есть она и есть я.

В школе Стас первым делом стал искать взглядом Дашу Березкину. Нашёл – и успокоился. Какая она красивая! Прям куколка! Что она здесь делает?! Красота неземная, инопланетянка какая-то: глаза огромные, василькового цвета, великолепные светлорусые волосы, свободно распущенные по плечам, красивой формы нос, пухлые губы, чуть влажно поблескивающие, и миниатюрная фигура фарфоровой статуэтки. Стас привычно залюбовался Дашей, но, поймав её насмешливый взгляд, тут же отвёл свой.

Девушка сидела за одной партой с Кириллом Плетневым, своим бойфрендом. Они встречались уже второй год. И, кажется, были счастливы друг с другом. Говорят, что они живут вместе, но Стас не верил. Ещё чего! Неужели родители позволяют? Не верил. Или не хотел верить.

Стас безнадёжно был влюблен в Дашу с пятого класса, с тех пор как она перешла в их школу. Кукольная внешность девочки навсегда пленила двенадцатилетнего подростка, тогда самого неказистого и неинтересного в классе. К десятому классу Стас вытянулся, стал обладателем прекрасной атлетической фигуры и неплохой внешности. Любимая девушка даже стала обращать на него свое милостивое внимание, но тут случилось это: появился нежданно-негаданно в их классе он, Кирилл Плетнев, этот бедбойс уличный, и все, кончился мир и покой в душе Стаса, и пропала всякая надежда на взаимность Даши. Они как с Плетневым сели вместе 1 сентября, так больше и не отходили друг от друга. Стас сначала не сдавался, он всеми своими возможностями пытался завоевать сердце красавицы, но потерпел сокрушительную неудачу: Даша смотрела Кириллу в рот, восхищалась всем, что он говорил и делал. А Стасу оставалось только исподтишка наблюдать за влюблёнными с настойчивостью маньяка-мазохиста и все больше замыкаться в себе.

Поэтому сегодняшнее странное приключение, как это ни странно, понравилось Стасу; оно давало возможность дольше находиться рядом с объектом своей страсти, мечтать и фантазировать на разные темы. Их приезд на базу он воспринял как свою последнюю попытку приблизиться к Даше в неформальной обстановке и хотя бы обратить на себя её внимание.

Взрослые. Вероника

А тем временем автобус все ехал и ехал, в окошках мелькали разноцветные деревья, как кадры какого-то яркого фильма.

Куда же их все-таки везут? Уже часа два примерно едем. Некоторые стали проситься в туалет. Вероника обратилась к водителю автобуса, чтобы сделал санитарную остановку. Тот ухмыльнулся, пробормотав, что не положено и что не в пионерский лагерь едем, но потом добавил, что скоро уже приедут.

Примерно через полчаса автобус остановился, дверь открылась и появился человек в гражданском и с чёрной медицинской маской на лице.

– Здравствуйте, ребята. Сожалею, что вам пришлось испытать некоторые трудности в дороге. Вы приехали в пункт временного размещения, где вам придётся немного задержаться до стабилизации эпидемиологической обстановки в городе. Сейчас вы расположитесь на базе, отдохнете и вас покормят. Расходиться нельзя, убегать нельзя, собираться большими группами нельзя, а можно только выполнять распоряжения дежурного и слушать вашего педагога.

– А вопрос можно? – спросил Кирилл.

– Вопросов тоже нельзя. Все, что вам нужно знать, вам расскажут позже.

Двери автобуса раскрылись, мужчина вышел. Появилось несколько военных в камуфляже и балаклавах, дети стали выходить и следовать до места в сопровождении.

Они разместились на какой-то то ли туристической, то ли спортивной базе, не слишком новой и даже несколько заброшенной, нуждающейся в ремонте. На первом этаже было два санузла, мужской и женский, куда сразу же направились дети; десять номеров на несколько человек в каждом крыле и просторный холл, где всех попросили собраться после санитарного перерыва. Был и второй этаж, но ходить туда запретили.

Через несколько минут помещение заполнилось людьми. На диванах расположились педагоги, дети расселись на большом ковре в центре холла. Здесь же находилось несколько военных. Несмотря на большое количество людей, шумно не было, напротив, тишина удивляла: столько детей, а никто не спорит, не смеётся, как обычно бывает в среде подростков. Вероника задумалась: дети испуганы? Вроде бы, нет. Они насторожены? Наверное, да, мы все находимся в ожидании чего-то, мы все хотим понять, зачем мы здесь, надолго ли, кто несёт ответственность за наш приезд, кем он инициирован. Педагоги, казалось, были напуганы больше детей. В последнее время мы все привыкли ничего хорошего не ожидать, быть готовыми к новым правилам, обстоятельствам, нововведениям со стороны администрации школы, мэра города, разных проверяющих организаций, правительства.

Многие из нас давно превратились в послушных исполнителей, приспособленных к системе, все меньше и меньше задающих вопросы. Очень мало осталось критически мыслящих людей, способных быть интересными детям. Да мы друг другу стали неинтересными, ненужными; мы перестали встречаться, общаться, спорить, оставаться после работы, ходить друг к другу в гости. Люди вдруг стали тяготиться общением, стали более замкнутыми, сузили свой круг до самых близких, до членов семьи. С введением в нашу повседневность медицинских масок пропал контакт между людьми, желание дотрагиваться, обниматься, пожимать руки. Мы дистанцировались настолько, что стали далеки друг от друга, дистанция превратилась в пропасть. Кстати, глупейшее выражение "социальная дистанция". Оно изначально было использовано неправильно: имелась в виду физическая дистанция, а превратилась в настоящий инструмент социального разобщения, общественного разделения.

Появилось несколько новых человек, которые принесли большие коробки. Военные стали доставать из них небольшие фольгированные коробочки и передавать детям. Это оказались одноразовые ланч-боксы с набором готовой еды, какая бывает в самолётах или поездах. Тёплые макароны, куриная грудка, овощной салат, выпечка, маленькая шоколадка. Ещё каждому дали бутылку воды и пакетик сока. Дети оживились, поглощая еду, стали переговариваться, шутить что – то про выбор еды, про путешествия.

Вероника и другие преподаватели тоже ели, но сосредоточенно и молча, видимо, поглощенные своими мыслями. После еды, как водится, потянуло в сон, но она пыталась с этим бороться, потому что считала несвоевременным и даже опасным сейчас дремать. Ей нужно быть в форме, не расслабляться. Почему? Она не знала, но понимала, что несёт ответственность за детей и должна иметь свежую и трезвую голову.

Вероника посмотрела на других взрослых. Они периодически переглядывались, но негласно соблюдали некую договорённость: не привлекать внимание своих тюремщиков, в основном разговаривать с детьми. Сейчас было относительно спокойно, военных поблизости не было, они все ушли; можно было немного отдохнуть от постоянного надзора.

Дети. Кирилл

Кирилл Плетнев был из так называемой неблагополучной семьи. Эта странная формулировка может скрывать под собой многое, но в случае Плетневых это было вполне типично – пьющий отец. Мать Кирилла была жертвой домашнего тирана, мученицей, но при этом тянула финансово на себе всю семью: и мужа-алкоголика, и сына – трудного подростка. Кирилл себя сколько помнил- столько и ощущал самые сильные чувства – чувства страха, любви и ненависти. Он научился жить в самых сильных их проявлениях, поэтому и сейчас не признавал никаких полутонов: если любить – то взахлёб и до смерти, если ненавидеть – то до невыносимого подчас желания убить. Любил Кирилл в своей жизни двух людей – мать и Дашку. Чувство к матери было кровным, из самого детства; оно родилось из огромного желания защитить, оградить её нежное лицо и слабое тело от побоев мужа-садиста. Своей любви к матери Кирилл стеснялся, особенно сейчас, когда уже стал взрослым. Но все равно отвечал ей взаимностью и признавался в этих своих чувствах со всей горячностью маленького ребёнка, потому что позволить себе быть ребёнком он мог только с матерью. Дашку Кирилл любил по-другому. Она стала для него необходимостью, его водой, его воздухом. Расстаться с ней хоть на чуть-чуть – означало оторвать от неё кусок себя, вырвать кусок кожи до крови, до мяса, до костей. Она стала его частью, его плотью. Поэтому они действительно почти не расставались и убедили родителей Даши не препятствовать их близким отношениям, хоть это и было очень трудно.

Любовь к матери и Даше не давала Кириллу задохнуться от ненависти к отцу. Эта ненависть была настолько яростной, насколько страшной, что рвала Кирилла напополам, превращала его в оборотня, в чудовище. Это было иррационально: как вообще могут умещаться в одном человеке столь полярные чувства?

С самого детства Кирилл жил в состоянии страха: пьяный отец вызывал животный ужас. Не за себя. Мальчик боялся, что когда-нибудь это чудовище убьёт мать. Но она каждый раз вставала, скуля и зализывая раны, и продолжала жить дальше. Удивительно то, что весь этот кошмар окончательно не сломал ранимую детскую психику, наверное, любовь матери спасла душу ребёнка. Кирилл вырос чувствительным человеком, сострадательным, не озлобился, не замкнулся. Да, он сторонился людей, стеснялся, что кто-то узнает, как они с матерью живут, но при этом был общительным, проявлял лидерские качества и был очень милосердным к животным. Ещё в детстве, бывало, таскал в дом всякую живность, чаще всего больную и брошенную, но довольно скоро понял, что в их доме больные кошки, собаки и птицы долго не задерживаются: либо они умирали через какое-то время, либо пропадали куда-то. Будучи уже подростком, Кирилл догадался, что дело здесь не обошлось без отца, и данное открытие лишь многократно увеличило ненависть к родителю.

Отец Кирилла не бил в детстве: ему вполне хватало матери. Впервые ударил он сына, когда заметил в его глазах плохо скрываемый блеск злости, отсутствие уважения и даже презрение. Кирилл понял, что совсем не боится за себя, что готов даже умереть, чтобы этот козел не трогал мать. Он часто подставлялся под руку отцу, когда тот замахивался на жену, хватал за руки, пытался дать сдачи. Сначала отца это удивляло, потом он понял, что ребёнок его не боится, и Кириллу тоже стало прилетать. Страха не было – была боль. Но боль вполне можно терпеть. Или болевой порог у ребёнка был высокий, или уровень адреналина зашкаливал, или ненависть придавала сил, или все-таки отец бил вполсилы – трудно сказать, но особого вреда здоровью это не нанесло. Кирилл очень редко болел, если только насморк лёгкий, почти никогда не мерз и вообще был на диво крепким. В спортивной школе он записался в секцию вольной борьбы, очень быстро добился довольно значительных результатов и в пятнадцать лет уже был кандидатом в мастера спорта. Свои награды и грамоты не развешивал на стенах и полках, а скромно складывал в ящик письменного стола. Лет с двенадцати он стал яростно сопротивляться отцу, не давая тому издеваться над матерью в своём присутствии. Ненависть придавала ему значительно сил, и вскоре Кирилл стал замечать, что отец начал сдавать позиции и перевес стал на стороне сына. И садист затаился на какое-то время, не решаясь поднять руку на жертву, когда рядом появился такой яростный защитник. Стало чуть легче, но потом издевательства сместились в сторону спальни. Хитрый подонок настолько изощренно издевался над хрупкой женщиной, что почти не оставлял видимых следов. Все синяки и кровоподтеки надёжно скрывала одежда. А мать молчала. Если вдруг Кирилл все – таки что-то замечал или догадывался, то все равно мать не рассказывала, не жаловалась, а только иногда тихо плакала от бессилия и боли. Она очень боялась, что отец и сын убьют друг друга, настолько страшно они бились в последнее время. Мать старалась одеваться так, чтобы побои были не так заметны, да и Кирилл сейчас старался все свое свободное время проводить с Дашей. Она радовалась этим отношениям, потому что эта хрупкая девочка усмирила наконец воинственную натуру сына, успокоила его сердце, а самое главное – отвратила его от улицы, где Кирилл проводил все свое свободное время. Плохая компания, мелкое хулиганство, лёгкие наркотики, нередкая выпивка – все это очень пугало мать подростка, поэтому она искренне полюбила Дашу, старалась лишний раз сказать ей что-то приятное, угостить чем-нибудь. Сейчас Кирилл почти все время проводил у девушки, да что проводил – он жил там, иногда лишь прибегая домой навестить мать, спросить, все ли хорошо и нужна ли ей помощь. Конечно, она не жаловалась, не рассказывала никаких подробностей из их с отцом жизни, так как знала, что любое её неосторожно сказанное слово или жалоба могут стать последними в жизни сына или мужа. Кирилл как-то признался ей, что рядом с отцом испытывает неконтролируемую агрессию, непреодолимое желание уничтожить его. Ей страшно, что сын когда-нибудь утратит последние остатки самообладания и убьёт ненавистное существо. Кирилл давно не называет его отцом, очень давно, тот тогда и начал бить сына, с тех самых пор, когда понял, что мальчик не уважает и не боится его.

Сегодня Кирилл с Дашей обещали зайти к матери вечером, потому что отец работал сутки. Они старались хоть раз в неделю заходить, конечно, когда не было Его. Болтали, пили чай. Мать обязательно готовила что-нибудь вкусненькое, потом они вместе смотрели какой-то фильм или просто сидели рядом. Даше это тоже нравилось; им всегда было хорошо вместе.

В школе все было как обычно: уроки, скука, суета на переменах, косые взгляды Стаса.

– Слушай, Дусь, что там у нас сейчас? – спросил Кирилл у Даши, открывая рюкзак.

– Эээ, типа русский.

– Дусь, ну чего ты опять, блин, этим птичьим языком чешешь? Говори нормально.

– Кусь, забей. Достал меня лечить на эту тему.

– Дусь, ну, ты же умная девочка, медаль собираешься получить, а строишь из себя дуру набитую. Обидно даже.

– Кусь, ну, это же игра. Ты пойми: люди видят такую куклу Мальвину, сразу формируют о ней мнение, как правило, самое определенное, относятся как к пустышке, не воспринимают всерьёз, ни как специалиста, ни как конкурента, а ты спокойно так, как акула бизнеса, делаешь свои дела и достигаешь поставленных целей.

Все это они обсуждали довольно громко, чтобы перекричать гул, доносящийся из открытой двери. Через минуту звонок, поэтому в коридоре шум и гвалт.

– Что это у вас вместо имён клички собачьи? – насмешливо спросил Стас. – Что за Дусь и Кусь?

– Отлезь, Стасик-пидорасик. Все уже знают. Мы так давно друг друга называем, это наш общий, семейный язык и любовные прозвища. А с твоим именем вообще ничего приличного не рифмуется, Стасик – ссаный матрасик, – засмеялся Кирилл и обнял Дашу за шею.

– Кусь, ну зачем ты ему объясняешь? Он же специально тебя злит. Он опять ищет повод для конфликта.

– Дусь, да ладно, какой повод! Насрать на него. Просто он так смотрит на тебя, что бесит, мудило.

– Кусь, все, уже обсуждали. На меня многие смотрят, но выбрала я тебя. Успокойся, любимый мой Кусик, – она мило похлопала ресницами, и Кирилл улыбнулся.

Взрослые

Вместе с Вероникой согласились сопровождать детей ещё две учительницы – Наталья Евгеньевна, преподаватель истории, её ровесница, и Валентина Васильевна, преподаватель английского языка, пожилая женщина, уже давно на пенсии, но вполне бодрая и энергичная. Наташа сидела на диване, с трудом сохраняя спокойствие. Холерик по темпераменту, она в принципе никогда не была спокойной: её тело было в постоянном движении, как и её мимика. Ей нужно было постоянно быть чем-то занятой, сейчас руки её терзали пуговицу блузки, глаза блуждали по помещению, по детям, взрослым, казалось, что она что-то обдумывает, на что-то решается, но, наверное, это только так казалось. К этой её особенности нужно было привыкнуть. Если ты её неплохо знаешь, то уже не замечаешь этой её нервозности, порывистости, а обращаешь внимание на другое: на её острый ум, прекрасную, грамотную речь, общую эрудированность, замечательное знание своего предмета, её увлеченность жизнью. Её интересы простирались далеко за пределы школы; школа была для неё именно работой, потому что Наталья была именно разносторонним человеком, интереснейшим собеседником, а значит, имела много разных интересов и побочных увлечений.

Валентина Васильевна – полная противоположность Наталье Евгеньевне. Англичанка была давно на пенсии, но продолжала работать, как, собственно, все школьные пенсионеры, чтобы помочь семье сына, поддержать внучку, которая обучалась в университете на платной основе. Баба Валя, как за глаза называли Валентину Васильевну, была настоящим педагогом, образцовым, старой закалки, советского еще качества. Она отдавала всю себя любимой работе, без остаточка – ученикам, была классным руководителем от бога, растворяясь в интересах детей, опекая и защищая их. Маленькая, полная, округлая, она готова была, как наседка, собрать вокруг себя ребятню, приголубить, выслушать, пожалеть, спасти от всех житейских невзгод. Вот и сейчас она сидела ровно, с тревогой вглядываясь в детские лица.

Наталья нарушила молчание первой:

– Интересно, надолго мы здесь застряли?

– Тебя только это интересует? – спросила Вероника. – А кто, зачем все это сделал?

– Ну, я это примерно представляю,– откликнулась Наталья.

Вероника и Валентина Васильевна придвинулись чуть ближе друг к другу, чтобы лучше слышать коллегу и чтобы ничего не услышали дети.

– Я, конечно, не могу ничего утверждать, но то, что сказал тот товарищ в штатском, имеет место в современном законодательстве. Только летом в Государственной Думе во втором чтении был одобрен законопроект о принудительной эвакуации детей при угрозе ЧС. Нынешняя ситуация попадает под формулировку "угроза ЧС", поэтому, как мне кажется, мы стали объектом учений подобного рода, а может, и не учений: заболеваемость модной болезнью достигла довольно высоких значений, поэтому подобная угроза могла быть причиной подобных действий со стороны властей. Истинную цель данной поездки нам вряд ли назовут, но, думаю, что мы скоро узнаем.

– Ты думаешь, что нас недолго здесь продержат? – неуверенно проговорила Валентина Васильевна.

– Да кто ж это знает? Но думаю, что недолго. Для длительного здесь сидения они не слишком хорошо подготовились. Дети нуждаются в горячем питании, медицинском наблюдении, контроле. Это обеспечить непросто. Думаю, что до вечера, в крайнем случае, до завтра нас продержат наверняка.

– Как ты думаешь, почему у нас у всех забрали мобильные телефоны? – спросила у Натальи Вероника.

– Чтоб, с одной стороны, паники не было, а с другой, – чтоб родителям страшнее было.

– Ты думаешь, что будет какое-то манипулирование, шантаж?

– Думаю, да, не без этого.

– Девочки, зачем вы поехали сюда? Мы, получается, все здесь заложники? – тихо задала вопрос Валентина Васильевна.

– А кто ещё должен был поехать? Вы много желающих наблюдали? – резко ответила Наталья Евгеньевна. – Все тут же попрятались, глаза в пол, взгляд в сторону, а дети боятся. Как их бросить? Это же настоящее предательство. Как я им потом посмотрю в глаза? Им, их родителям? А если вдруг что случится? Как я с собой в ладу буду? – Наталья, раздувая ноздри и размахивая руками, закончила свой монолог. – А Вы зачем во все это вляпались?