Читать книгу: «Достояние государства», страница 6

Этот день наконец кончился. Как часто я в последнее время тороплю дни, боясь их продолжения. Это страшно, так и жизнь пройдёт, особенно если тебе уже за сорок. Надо что-то менять. Так нельзя жить дальше, иначе я растеряю себя, растопчу, растерзаю, растравлю старые и новые душевные раны, измучу в угрызениях.

Сын сделал все, что я просила; врач выписал больничный; я вытащила себя из болота, как Мюнхгаузен, и смогла быть вечером адекватной матерью.

***

Назавтра была встреча в следственном комитете. Меня очень быстро и довольно поверхностно допросили; когда я пыталась рассказать что-то сверх того, о чем спрашивали, меня корректно останавливали и возвращали в прежнее русло. Из некоторых вопросов следователя я косвенно поняла, что никакие такие структуры не принимали участия в выездном мероприятии (вот как это назвали), дети находились в лагере отдыха с согласия родителей. Я честно рассказала про первую попытку самоубийства, описала как педагог характер Стаса Корнилова, поминутно вспомнила позавчерашнее утро. И все. Действительно все! Никто не будет ни в чем разбираться, ничего не было! Ничего противозаконного не случилось в течение этих трех дней. Все понятно. Подписала протокол и ушла.

Следующим испытанием стал визит в кабинет директора, куда меня вызвал по телефону секретарь. Естественно, речь шла о моем заявлении. Если коротко, то меня пытались отговорить от такого преждевременного шага; я прекрасный специалист и бла, бла, бла; почему бы мне не подумать о средствах к существованию моей семьи; да, конечно, случилась страшная трагедия, но все бывает в жизни; жизнь вообще сложная штука и далее и тому подобное.

Я сидела и смотрела в спокойное, приветливое полное лицо, принадлежащее человеку, который абсолютно серьёзно говорит мне, что смерть ребёнка – это житейское дело. И я окончательно поняла, что нельзя работать в системе, которая убивает детей, калечит личность, оказывает непоправимое воздействие на подрастающее поколение, на общество в целом; нельзя служить в социальном институте, где царит бездуховность, где способствуют моральному разложению человека, уничтожают нравственность, творческий потенциал, где с молчаливого согласия совершаются преступления против детей.

Не в силах продолжать этот разговор, я напомнила, что сейчас на больничном и что не смогу отработать положенные по закону две недели. Попрощавшись, вышла вон оттуда, на свежий воздух.

***

На следующий день – новое испытание. Похороны Стаса. Не пойти я просто не могла, хотя понимала, что могу не выдержать этого. Но я должна его проводить, а заодно попрощаться с ребятами. В школе я не решилась это сделать, а у могилы их одноклассника, наверное, вполне символично.

Стояла тихая октябрьская погода, природа олицетворяла скорбь и тлен; серая водяная пыль повисла в воздухе, оседая на головах и одежде людей. Подмосковное кладбище нерадостно приветствовало московских гостей. К моему удивлению, был организован большой автобус для перевозки гостей. Мои мальчишки и девчонки сначала очень стеснялись, были строги и даже чопорны, многие были одеты в чёрное; они держались кучкой, старались не расходиться, держали меня в поле зрения. Увидев Дашу, я незамедлительно спросила ее про Кирилла. Она уверила меня, что уже все хорошо: ему сделали операцию, и сейчас он находится в больнице под наблюдением. Я хотела еще кое-что выяснить, но передумала. А еще мне нужно было увидеть маму Стаса, я толком не знала, зачем, но чувствовала, что нужно.

Она сама меня нашла. Я её узнала: она приходила иногда в школу; неустроенная, одинокая женщина, она не слишком понимала, как вести себя с сыном-подростком, и иногда просила моего совета. Родила Стаса поздно, видимо, очень долго готовилась, ждала, а потом немного перегорела. Так бывает. Есть неистовые матери, есть адекватные, а есть вот такие, прохладные. А может, это был тот самый случай пресловутого "стакана воды" или "женщина обязательно должна родить", а может, последний шанс, не знаю. Трудно сказать и еще труднее осудить. Вроде воспитывала, связь со школой поддерживала, но эмоционально была не близка с ребёнком, по крайней мере, мне так казалось.

Мать Стаса подошла ко мне, поздоровалась, поблагодарила за то, что мы все пришли, и попросила меня с ней поговорить. Все было довольно церемонно, даже немного торжественно, видимо, эти, какие-то традиционные, слова, действия помогали ей не сломаться, дойти до конца этой страшной процедуры.

Похороны закончились, на поминки ученики решили не ходить. Попрощавшись, они уехали. Я осталась, помня о своём обещании.

Скорбный стол вмещал не слишком много людей, видимо, это были близкие родственники, которые и организовали поминки, потому что несчастная мать безучастно ходила из кухни в комнату, но даже тарелки не принесла. Наконец она подошла ко мне:

– Вероника Николаевна, я правильно понимаю, что именно Вы были последним человеком, который был рядом со Стасом? Что у него было на душе? Почему он это сделал?

– Надежда Ивановна, я до сих пор не могу понять, как это все произошло. За сутки до смерти он уже предпринял попытку уйти из жизни, но мы с коллегами его поддержали, помогли. Обычно такого не бывает: даже склонные к суициду люди не совершают столь частых попыток. Было что-то такое, что его спровоцировало на это.

– Да, Вероника Николаевна, Вы правильно говорите. Это я во всем виновата. Я накануне вечером не смогла его забрать из лагеря; была на даче, мне позвонили из школы, сказали, где можно будет забрать ребёнка, я не собиралась возвращаться в Москву, мне в понедельник не на работу, думала, вернусь на другой день, но все равно пошла, ситуация какая-то странная с лагерем этим; потом пошла на станцию, по дороге обнаружила, что оставила ключи, потом опоздала на электричку; такси не стала вызывать: здесь очень дорого; решила утром, до уроков ещё, на первой электричке; так и сделала, но до места не доехала: позвонили из полиции. Все это она выпалила на одном дыхании, закрыла лицо руками и тихонько завыла.

– Да если бы я знала, что там, я бы пешком по рельсам пошла, поползла к сыночку моему. Спасибо Вам большое, что вы были рядом с ним, он Вас любил и очень уважал. Я знаю, Вы сделали все правильно, видимо, так бог хотел, наверное, бог лучших к себе зовет; мой сыночек ангелом сейчас смотрит на нас, жалеет нас, благословляет на добрые дела.

Я с жалостью смотрела на мать Стаса. Чтобы не сойти с ума, она пытается убедить себя в божьем провидении; пусть так, психика человека ставит подобные защитные блоки, чтобы остаться цельной, а потом и память многое блокирует, негативное, защищая владельца, отсюда и наши личные мифы в сознании, и некоторые провалы в памяти. Интересно, а я долго ещё буду видеть лицо Стасика? Или моя память тоже меня пощадит и сгладит эти воспоминания?

Я старалась справиться со слезами, понимая, что здесь и сейчас они лишние; эта женщина видит во мне связующее звено между собой и сыном, что-то прочное, незыблемое; если я сейчас расплачусь, ей не на кого будет опереться.

Я ещё посидела немного и, выждав приличную паузу, стала прощаться. Напоследок я попросила мать Стаса звонить мне, когда ей будет совсем невыносимо, и сказала, что это наша общая беда навсегда.

***

Я вышла из печального дома, с удивлением обнаружив, что ещё совсем светло, и внезапно позвонила Даше.

– Даша, вы все где, по домам пошли или гуляете?

– Да кто где, на районе. Я лично собираюсь в больницу к Кириллу. А что?

– Да понимаешь, мне нужно вам кое-что сказать сегодня, сейчас.

– Вероника Николаевна, да не вопрос. Я напишу всем в ВК, кто сможет, подгребет. Куда только?

– Давай в нашей кондитерской, у школы.

– Заметано.

Я так и не смогла поговорить с ребятами о своём увольнении. Хотела на кладбище, но сложно было найти удобный момент. Я пошла в кафе, оно было совершенно пустым. Хоть денег было немного и экономия в ближайшее время мне явно угрожала, нужно было ребят угостить на прощание, да и поминки сегодня у Стасика. Я скупила весь небольшой ассортимент мучного и сладкого, заказала себе кофе и стала дожидаться своих. И вот они ввалились, совершенно счастливые, весёлые, ожидая какую – то приятную тусу с классухой. Пока суетились, рассаживались, раздумывали, кому что пить: кофе, какао, чай, молочные коктейли, я собиралась с мыслями, как подобрать слова для расставания, ведь класс был выпускным и мы уже строили разные планы в связи с окончанием школы.

Мы разговаривали, вспоминали Стаса, какие-то смешные истории с пятого класса.

Даша заплакала вдруг. Девочки ее успокаивали.

– Вероника Николаевна, мне кажется, что это я виновата в его смерти, – наконец произнесла она. – Я его дразнила, Плетнев тоже, а в тот самый день вообще сказала, что он слабак и даже умереть нормально не может.

– Нет, Даша, ты не можешь быть виновной, – поспорила учительница. – Очень непросто убедить человека свести счеты с жизнью, если он этого не хочет. И наоборот. Да, можно вдруг совершенно случайно стать катализатором подобного решения, но уже взвешенного, выстраданного. Ни ты, ни Кирилл не могли повлиять на Стаса настолько, что он решил себя убить. Наверное, было нечто более важное, глубинное. Мы все скорбим и сожалеем об этом.

Наконец я решилась и объявила им о своём уходе. Некоторые девочки заплакали. Мальчишки молчали.

– Вас уволили из-за смерти Стаса?

– Нет, ребята, это не так, я сама так решила. Это было самое трудное решение в моей жизни, даже с мужем разводилась легче. Я очень люблю свою работу, я люблю вас, уважаю многих своих коллег, но больше не смогу работать – я выдохлась, обессилела, во мне что-то надломилось, и я уже не буду прежней. Не знаю, понимаете ли вы меня.

– Вероника Николаевна, а может, Вам просто отдохнуть, посидеть дома немного, потом будете как новенькая, – предложила Даша.

– Не получится, дорогая, я пыталась, я уже думала об этом, но не могу.

Мы ещё немного посидели, но настроения продолжать уже не было: ребята расстроились, а я очень устала.

Когда мы вышли из кондитерской, было уже темно. Мы прощались, обнимались, целовались, обещали не терять друг друга, общаться в сетях. Начинался дождь, все разошлись, спасаясь от холодной влаги.

Я шла и ревела, наслаждаясь одиночеством, облегчённо выплакивая все эмоции, накопленные за эти дни. Слезы, смешиваясь с дождём, заливались в нос, рот, под подбородок, за воротник. Живительные потоки очищали душу, примиряли с внутренней болью. Это было сродни катарсису; я чувствовала себя пустой, промытой, надраенной чем-то жёстким, будто губкой для мытья, и внутри меня все меньше оставалось дряни, гадости, пошлости, и уже показалась розовая, нежная кожица. Я с большим трудом, но все же прощала себя: чувство вины – одно из самых разрушительных.

Слезы заливали глаза, оттого ближние фонари казались расплывчатыми кляксами-многоножками, бросавшими свои отражения в блестящие лужицы. Дальние фонари были похожи на звёздочки, длинные лучики которых простирались далеко-далеко. Я шла и шла, шла вперёд, не задумываясь, что намокла и что моя простуда, скорее всего, ещё не прошла. Слезы очищающим дождём продолжали литься по моим щекам.

Начинается новый этап моей жизни. И я обязательно буду счастливой!

Данный текст является целиком и полностью плодом воображения автора. Все совпадения абсолютно случайны. Ссылки на законодательную базу государства также являются вымышленными.

Конец