Читать книгу: «Анналы тенниса», страница 2

«Некоторое время назад, – говорит он, – я разговаривал с человеком по имени Гастелье, и он рассказал мне историю, которую стоит повторить. Этот человек в долгое время служил судебным приставом (huissier de la cour), и молодости был хорошим игроком в la paulme. Когда состарился, он подал в отставку; но, несмотря на свой возраст, (когда он рассказал мне то, что я собираюсь рассказать, ему было семьдесят шесть лет), он никогда не забывал своего прежнего веселья и, когда в квартале, где он жил, шла хорошая игра, он никогда не пропускал возможности увидеть ее. Игра доставляла ему удовольствие, и, хотя я значительно моложе⁴³, часто рассказывал мне об игре. Однажды он сказал мне, что в молодости был одним из лучших игроков своего времени, но тогда игра была совсем другой, потому что они играли только рукой и гоняли мяч (pelote) так азартно, что он часто перелетал через стены. В это время одни играли голыми руками, а другие, чтобы не повредить руки, пользовались двойными перчатками. Некоторые другие, более изобретательные, чтобы получить преимущество перед своими товарищами добавили в них впоследствии веревки и жилы, чтобы лучше бить по мячу и с меньшей затратой силы, что стало обычной практикой; и, наконец, появилась ракетка, такая, как мы видим её теперь, и позволявшая бить по мячу изощреннее,⁴⁴ чем сложная перчатка, которая вскоре вышла из употребления. – Ах! я сказал себе, – прибавляет проницательный Паскье, – ведь очень вероятно, что игра в la paulme происходит от того, что удары по мячу производятся внутренней стороной открытой ладони, которую мы называем palm…»

[Филипп] Лаббе (Le P. Labbe), [французский историк, географ и филолог XVII в.], в своих dautant, дает подобное толкование французской игры dautant: «отбивать мяч из сукна (pelotes de drap) или кожи (ballons de cuir) ладонью руки (la paume de la main), прежде чем были изобретены ракетки (raquettes) и баттуары (battoirs)». Действительно, никакое другое объяснение не является столь убедительным. То, что ракетка не вытеснила с поля или теннисного корта, голую или вооруженную перчаткой руку сразу же, могло быть вызвано только ее собственным несовершенством, ибо, обладай она изначально нынешними качествами, ни одна человеческая рука, конечно, не смогла бы противостоять ей. Существует гравюра с портретом Якова II Английского [Яков II Стюарт, король Англии и Шотландии в XVII в., носивший также титул герцога Йоркского], где герцог Йоркский⁴⁵ показывает, насколько ничтожно выглядела даже королевская ракетка в 1641 году, поэтому игроки сегодняшнего дня, должны осознать, насколько развился этот снаряд в течение достаточно короткого периода. Однако уже в самой ранней своей форме ракетка вскоре стала настолько популярной, что послужила образцом моды для дам во времена Екатерины Медичи, которые вплетали в свои волосы скрещенные ленты на тот же манер, что и переплетенные струны ракеток; и стиль подобных украшений назывался en raquettes. О популярности игры среди представителей самых разных классов свидетельствует баллада о ней, написанная в 1485 году французским суконщиком и большим любителем тенниса. Став старым и больным, и пожелав искупить свои грехи, он направил свою работу на суд доминиканцев. В ней он аллегорически изобразил свое представление о божественном, как игру в теннис. Сама вера, представлялась ему как стена, поскольку должна иметь «твердое основание», а в других частях игры он находит божественные заповеди, евангелистов, активную и созерцательную жизнь, Ветхий и Новый завет и т. д.⁴⁶

Таким образом, мы уже видели, как raquettes и battoire утвердились во Франции и постепенно, но, верно, вытеснили руку в игре, которая получила свое название от этого примитивного и тонкого оружия. С тех пор величайшие игроки никогда не представлялись иначе, как с ракеткой в руках; и Рабле (Rabelais) [величайший французский писатель-сатирик XVI в., автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль»], рассказывая о студентах-правоведах в Орлеане, которые занимались, по его словам, «bel exercics de Ia paulme», всегда описывает их как вооруженных ракеткой. Каждый студент там был сначала хорошим паумье (paumier) и искусным танцором и ему достаточно было лишь небольших знаний закона, чтобы овладеть докторской шапочкой. Пантагрюэль, как писал Рабле, также очень скоро сделался более искусным на теннисном корте, чем в юридических науках, полностью соответствуя образу, описанному в девизе лицензиатов Орлеанского университета:

Un esteuf en la braguette,

En la main une raquette,

Une loi en la cornette,

Une basse danse au talon,

Voy vous la paasé coquillon.

что может грубо переведено, как:

У тебя в кармане – теннисный мячик (esteuf),

У тебя в руке ракетка (raquette),

В голове один закон, так, что

Научись весело танцевать, —

И ты получишь докторскую степень.

[Уместно будет привести и русский литературный перевод этого фрагмента, сделанный Ю. Корнеевым:

Сунув в гульфик мячик меткий,

Познакомившись с ракеткой,

Скрыв под шапкой волос редкий,

В хоровод веселый встав,

Будешь тотчас доктор прав.]

Слово esteuf в этом отрывке требует объяснения. Это было старое название теннисного мяча во Франции и произошло от слова «шерсть» ([фр.] estouffes или estoupes, лат. stupa), из которой он был сделан. Однако, зачастую изготовители мячей, находя хорошую шерсть слишком дорогой, прибегали к другим материалам, которые своими названиями, а также своей природой искажали этимологию слова esteuf. Кроме этого, они без колебаний набивали снаряды для la paume первым, что попадалось под руку. Отучить их от этой практики фальсификации был призван королевский указ, который обязал их продавать только эстефы, «покрытые хорошей кожей и с хорошим bourre», то есть набиты [качественным материалом], например, шерстью, щетиной, или волосами и т. д.⁴⁷

Этот мудрый указ, столь важный в истории игры издал Людовик (Louis) XI [Благоразумный], проницательный король [Франции] и выдающийся спортсмен и игрок своего времени. Он датирован 24 июня 1480 года, за три года до его смерти, и служит доказательством того интереса, который он проявлял к теннису до последних дней своей жизни. О любви, которую питал к этой игре его сын Карл VIII, уже упоминалась выше, и следующий анекдот, рассказанный Ричардом де Вассебургом (Richard de Wassebourg) [французский историк XVI века]⁴⁸, хорошо иллюстрирует обычаи игры в теннис и нравы двора в годы его правления. «Я слышал рассказ моего отца, лично присутствовавшего при этом событии, что примерно в это же время герцог Орлеанский (впоследствии Людовик XII), находясь в Париже, играл однажды в la paume в Néele, где- то между двумя рынками (ибо я забыл точное место), в присутствии нескольких лордов и леди, среди которых была и мадам де Боже (de Beaujeu) (Анна Французская (Anne de France), [дочь короля Людовика XI] и регентша Франции [в период малолетства своего брата, Карла VIII]. Во ходе игры возник спор, по поводу которого была сделана апелляция к зрителям, и г-жа де Боже выступила против герцога Орлеанского. Услышав это, он очень рассердился и сказал в гневе, что она солгала, добавив к этому оскорбительное выражение. Дама, сильно рассердившись, обратилась к игравшему герцогу Лотарингскому [вероятно, Рене II Лотарингский]: „Кузен, неужели вы позволите оскорблять меня подобным образом?“ – и тогда упомянутый герцог отвесил упомянутому герцогу Орлеанскому увесистый подзатыльник. После этого присутствующие королевские особы разняли их. И с этого дня упомянутый герцог Орлеанский возненавидел упомянутого герцога Лотарингского».

Аббат Флери⁴⁹ (abbé Fleury) [французский историк XVII – XVIII в., наставник детей Людовика XIV] говорит, что 7 апреля 1498 года [французский] король [Карл VI], находившийся в своем замке д» Амбуаз, проводил королеву до крепостного рва, чтобы посмотреть, как играют в la paume, где они оставались там до двух часов дня. Автор уже цитировал рассказ Коммина о смерти короля, но тот ставит дату смерти на 27-е число того же месяца и говорит, что король никогда прежде не водил королеву в это место. Как бы то ни было, факт остается фактом: он умер от ранения, которое получил в тот раз.

Мы уже⁵⁰ видели, что Людовик XII, еще будучи герцогом Орлеанским, играл в la paume. Вполне вероятно, что он продолжал благосклонно относиться к этой игре и после своего восшествия на престол, а его зять и преемник, Франциск I, искусный воин и страстный покровитель изящных искусств не был тем человеком, который позволил этому виду спорта впасть в уныние.

Последний был, как говорят французы, bon joueur ef beau joueur, и характерный анекдот о нем сохранился у Луи Гийона (Louis Guyon) [французский врач и писатель XVI – XVII вв.] и встречается в «Наставлениях» (Leçons)⁵¹ этого писателя, любопытной и необычной книге: в ней рассказывается, что некий монах, играя с королем против двух лордов, сделал блестящий ход, который решил исход в пользу короля, который затем воскликнул: «Ах! что какой удар монаха! – «Сир,» – ответил монах, «он не раз сможет порадовать вас, если будет для настоятеля.» А поскольку эта должность в аббатстве в тот момент оставалось вакантной, этот преподобный получил ее в награду как за свой удар, так и за остроумный ответ.

Генрих II был лучшим игроком среди всех французских королей. Именно на него, без сомнения, намекал Рабле, описывая Пантагрюэля искусным игроком в la paume; в этом отношении, если не в каком-либо другом, этот персонаж был задуман как портрет короля. Брантом (Branôtme) [французский военный деятель и хронист придворной жизни XVI—XVII вв.], пишет в своих Mémoires⁵² что «он играл, и играл очень хорошо; но он никогда не играл на задней линии (playback), а всегда играл спереди (played-up), ([на позиции] secondoit или tierçoit),⁵³ что было самым трудным и опасным местом. И поэтому он был лучшим игроком второго или третьего ряда в своем королевстве… Он был очень рад, когда жена-королева, и его сестра, часто приходили посмотреть, как он играет, и, как и все остальные, давали свою оценку [вероятно имеется в виду оценка места приземления мяча при розыгрыше чейза (chase)] из окон наверху.» Из этого следует, что зрители во французских дворах обычно сидели у окон над игровыми линиями, как на гравюре с изображением Джеймса, герцога Йоркского⁵⁴, которая будет описана позже.

Брантом добавляет, что король очень любил эту игру, «не из жадности, ибо то, что он выигрывал, он отдавал своим партнерам; если же он проигрывал, то это был большой проигрыш для него, ибо он платил за всех, но в те дни игра во рве шла только за двести, триста или пятьсот крон, а не за четыре, шесть или двенадцать тысяч; с другой стороны, расплачиваться приходилось не так часто…»

Генрих II все еще царствовал в Лувре [тот был резиденцией французских королей с XIV по XVII в.]. Играли, правда, не на старом корте, построенном Карлом V, а на новом, построенном Франсиском I, на стороне Пти-Бурбона (Petit-Bourbon), по направлению к [церкви] Сен-Жермен-л’Осеруа (Saint-Germain I» Auxerrois).

Эти корты, а их было два, были построены «en forme de baraque», непокрытые и довольно узкие, как показано на плане, рис. 2.⁵⁵ В письме от 15 марта 1527 года⁵⁶ Франсиск I просил мэрию Парижа (Ville de Paris) построить набережную за рвом стены Карла V, используя для этого существующий канал и убрав выступающий дом на углу Австрийской улицы (Rue d’Autruiche). Эта набережная еще не была построена в 1580 году, но дом был экспроприирован, как и все дома на западной стороне улицы, напротив Лувра. Вскоре после этого их сменил Jeux de Paume, стоявший по обе стороны Гишэ (Guichet) [фр. «окна», «калитки» – арочное сооружение, проезд, проход во внутренний двор Лувра], занимавший места нескольких домов и дровяного склада, который раньше составлял угол улицы и набережной. Соваль (Sauval) [французский историк XVII в.] относит дату постройки Jeux de Paume, как и многих других сооружений в Лувре, к 1580 году.

Теннисные корты, несомненно, были очень просты снаружи; но их интерьер, несомненно, был украшен скульптурами. Сохранилась квитанция от 17 января 1533 года⁵⁷ следующего содержания:

Рис.2. Место расположения Jeux de Paume в Лувре (обозначены буквами О). Из плана второй половины XVI века.

«Бартелеми Кетри (Barthélemy Quétry) (он же Getty) 300 экю золотом, за два выполненных им рисунка играющих сатиров и нимф (sic!), которые король приказал поместить в зале Jeu de Paume du Louvre.»⁵⁸

Генрих II, судя по всему, был действительно прекрасным игроком; и он, вероятно, стал бы обладателем «серебряного мяча» (i’eteuf d’Argent), или титула первой ракетки в этой игре, если бы захотел войти в списки. Тот же Брантом, говоря о герцоге Немурском (Duc de Nemours), родившемся в 1581 году, говорит, что «он любил всякие игры и был так универсален, что превосходил во всем… Он очень хорошо играл в la paume и le ballon (надувной мяч)»; и рассказывает, что он (Брантом) «знал двух очень знатных дам, прекрасных женщин, которые очень любили герцога и теряли от этой любви всякое благоразумие. Он даже часто видел, как они уходили из церкви до окончания вечерни, чтобы посмотреть, как герцог играет в la paume или le ballon.»

Однако, благосклонность сменявших друг друга королевских и знатных особ во многом способствовала успеху и утонченности игры, сочеталась с ревностью, мешавшей ей стать популярной благодаря различным суровым законам.

Но, несмотря на многочисленные эдикты, запрещавшие игру среди низших классов, корты строились каждый день, и народ подражал страсти знати к la paume. Новый указ, датированный 18 июня 1530 года, предписывал закрыть все корты, за исключением тех, которые посещались дворянами, и запрещал строить какие-либо новые игровые площадки даже в пригородах. Как обычно, на этот указ мало обращали внимания, и народ играл так же весело, как и всегда. Тогда в дело вмешался суд (Parliament). Как следует из сохранившегося дела в 1452 году осудили некоторых негодяев за то, что они осмелились играть в запрещенную игру. Чуть менее чем через столетие, 24 июля 1543 года, судьи поддержали королевский эдикт актом, настаивающим на запрещении построек новых кортов.

В 1540 году в возрасте сорока лет в Париж прибыл Бенвенуто Челлини (Benvenuto Cellini) [итальянский скульптор, живописец и музыкант]. Король тотчас же взял его к себе на службу и выделил ему небольшой замок под названием «Маленький Нелло» (le petit Neale), принадлежащий парижскому прево [королевский чиновник, обладавший до XV века на вверенной ему территории судебной, фискальной и военной властью, с XV века выполнял лишь судебные функции], который им не пользовался. В автобиографии⁵⁹ он пишет: «в моем замке был теннисный корт, из которого я извлек большую пользу… пользуясь им для упражнений» ….

Новый корт в Лувре, построенный Франциском I, но, вероятно, перестроенный и покрытый крышей его преемником, знаменует собой важную эпоху в истории тенниса, проиллюстрированную в редкой и интересной книге Trattato della Palla, или трактате о всех разновидностях игры в мяч, известных тогда в Италии, мессира Антонио Скаино да Сало (Antonio Scaino da Salо), Vinegia, appresso Gabriel Giolito de’ Ferrari et Fratelli, MDLV, 12mo. Среди ряда примечательных фактов и наблюдений этот автор⁶⁰ приводит несколько иллюстраций, одна из которых представляет собой тщательный план этого же корта в Лувре в Париже (рис. 3).

Рис.3. План теннисного корта в Лувре. Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, XVI век

Из отрывка (стр. 161), в котором он говорит, что этот корт будет служить примером большого теннисного корта, «по милости самого доблестного и христианского короля Генриха, построенного с большой архитектурной красотой», следует, что он построен Генрихом, а не его отцом, как сообщали нам другие источники. Он дает нам здесь план очень большого корта, существовавшего в 1555 году и почти идентичного теннисным кортам наших дней, за исключением его большего размера и одной или двух меньших отличий. Эти последние сразу бросаются в глаза теннисисту, а именно отсутствие короткой стены между деданcами (dedans) и главной стеной и дополнительное отверстие, или hazard, в стене на другом конце корта. На месте современной сетки показана висящая поперек середины корта веревка (corde), параллельно ей начерчена segno principale, эквивалентная современной линии подачи (service-line). В дедансах есть четыре поста, расположенные на разных расстояниях друг от друга, и двери между первой и второй галереями действительно являются дверями, так как веревки там нет; но, с другой стороны, с каждой стороны есть галерея – большая, чем в настоящее время. Французский фут, состоящий из 12 дюймов, как уже говорилось⁶¹, был примерно на три четверти дюйма длиннее английского; и этот старый корт, вероятно, был 114 французских футов в длину, в то время как современные корты имеют длину только от 93 до 96 английских футов. Скаино описывает его как «грандиозного размера, как и подобает величию короля; четырехярусный (fascie) в высоту и обнесенный большой стеной; поэтому игра становится свободной, великолепной и королевской, от широкого пространства двора, но не слишком длинной или большой для хорошей игры. Он окружен прекраснейшим портиком, который французы называют галереей, очень удобным как для собрания многих вельмож, желающих присутствовать при столь благородном и королевском сражении, так и для проведения [по ней] мяча [во время игры]», подачи, и т. п.

«Главная стена плоская, но в одной части она начинает выступать дальше над полом, образуя фигуру, называемую французским тамбуром (tambour, tamburino); который, имея наклонную плоскость позволяет мячу, посланному хорошим игроком, скатываться по нему в разных направлениях с разнообразными эффектами, что очень красиво видеть»

Он добавляет, что, получив этот проект корта из Франции, составленный в соответствии с французской системой мер, он не хотел вносить никаких изменений в эти пропорции.⁶²

Едва ли теперь можно отрицать, что известная нам форма тенниса с тамбуром (tambour), гриллем (grille), дедансом (dedans) и галереями (galeries), сходная с той игрой, в которую, должно быть, играли на этом корте Генриха II, является французским изобретением. Скаино-писатель, обладающий обширными познаниями в этой области, и, по-видимому, был знаком со всеми итальянскими формами игры в мяч; и все же, когда ему приходится описывать то, что почти точно совпадает с современным [real] теннисом, он вынужден брать пример с Франции, где существовал совершенный корт, которого, очевидно, не было в Италии, где его соотечественники все еще играли в ручной мяч и только недавно изобрели браччале (bracciale) (стр. 116), с которым они играли в паллоне (Pallone). Как же тогда ракетка могла быть трансформироваться из браччале или еще более современного scanno, как уверяют нас некоторые авторы? Scanno [букв. ит. «скамья»], также описанный Скаино, был деревянным инструментом, названным так из-за сходства со скамейкой, с помощью которого ударяли меньший мяч, чем паллоне, но все же, как и он, надутый. Более того, у него нет других названий для решетки, галереи и тамбура, кроме тех, которые придуманы во Франции. Вывод кажется неопровержимым, что описанная разновидность тенниса является прямым потомком какой-то игры классических времен, также как и итальянские формы паллоне (Pallone), сканно (da Scanno), и т. д., которые, как мы теперь знаем, были разработаны примерно в то же время с ней, но это никоим образом не связанной из любой из этих последних игр.

Рис.4. Корт для игры в мяч палетой. Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, 1551 г.

Скаино описывает четыре вида корта: один большой, для ракетки; один маленький, также для ракетки; один закрытый – где играют рукой; и один открытый с одной стороны- тоже для руки. Те, которые предназначались для игры с ракеткой, были обычно самыми большими, говорит он, из-за большой движущей силы ракетки. В его время уже существовало много более мелких разновидностей, поэтому он, «чтобы заранее определить размеры тех, которые будут построены в будущем, и расположить более подходяще те, которые тогда существовали, с помощью советов мудрого и превосходного архитектора», предлагает форму, которая имеет (рис.4) пентхаус (pent-house) только с двух сторон, то есть dal capo и della desira, потому что корт уже мал: в capo только два небольших хазарда (hazard) [«опасности»], на расстоянии 1 фута от стены в каждом углу, и 5 ½ фута от пола в виде квадрата 10 дюймов ширины. Пентхаус должен был быть высотой 8 футов на стыке со стеной и высотой 7 футов на внешнем краю. Боковые галереи предназначались для зрителей. У них не должно было быть тамбура, но имелся хазард в торцевой стене (сторона подачи) на высоте 4 ½ фута от пола, 2 ½ фута в длину и 1 ½ фута в ширину. Этот корт был лучше приспособлен для игры с деревянной битой – палетой (paleta), чем большой корт (рис. 3). Разновидности палеты и кортов для игры с ней приведены на рисунках 4 и 5.

Рис.5. Корт для игры в мяч рукой, палетой или паллецией. Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, 1551 г.

На третьем плане (рис. 5) изображен тесный корт для игры рукой, но удобен также для палеты или паллеции (palletia), на конце capo находился брус из досок высотой 3 фута и на расстоянии 3 футов от двери в боковой стене, через которую входили на корт; длиной 8 футов параллельно плоскости корта; в конце к нему была прикреплена другая доска с наклоном 1½ фута, встречающаяся со стеной справа. Она располагалась на высоте 8 футов от пола; а на ее стыке появилось покрытие, служившее tavolato (или пентхаусом), простиравшееся до стены и вдоль всей стены capo del giuoco, чтобы мяч мог скатиться с нее. Это создавало ограждение вокруг двери и имитацию тамбура, а также галерею, которая могла вместить многих зрителей. Та часть парапета, которая соединялась со стеной, могла открываться и закрываться, давая доступ к игровой площадке.

Рис.6 Корт для игры в мяч руками (con palla picciola da mano). Иллюстрация из книги Антонио Скаино «Trattato della Palla», Италия, 1551 г.

На другом плане (рис. 6) изображена площадка, предназначенная только для игры руками, так как была слишком маленькой даже для деревянных бит. Она была открыта с одной стороны, и в ней не было ни одного пентхауса. Зрители могли сидеть на открытой стороне. С каждой стороны были опасности, и колонны на открытой стороне давали мячу неожиданный отскок, обеспечивая разнообразие в игре. На стороне подачи размещался тамбур.

Скаино называет все эти корты steccati, [ит. забор, изгородь, ограда]. В качестве единиц длины на планах всех кортов, кроме луврского, им используется древнеримский фут (= около 11 3/8 английских дюймов). Обсуждение всей его работы в этом месте было бы слишком серьезным перерывом в хронологическом ходе настоящего описания тенниса; и поэтому некоторые дальнейшие замечания, которые предлагает его книга, следует приберечь до тех пор, пока мы не перейдем к рассмотрению самой игры.; но прежде чем проститься с ним, я процитирую его заявление о том, что он учился в течение нескольких лет в Ферраре (Ferrara)⁶³ [город в итальянском регионе Эмилия-Романья], когда герцог Феррары Альфонсо да Эсте (Alfonso da Este), дал ему первую идею написать эту книгу, которая и была ему посвящена. Скаино оправдывает ее несовершенство своей молодостью и новизной предмета: «но, – говорит он, – почему бы не относиться к этому giuoco della palla как к искусству, как относились к другим искусствам?» и более конкретно сравнивает ее с музыкой. Он оправдывается за то, что не стал исследовать способов игры, практикуемых древними, по двум причинам: во-первых, потому, что он не может найти среди всех, кто писал на эту тему, ясного или краткого описания их игр; и он думает, что без некоторого такого понятного описания было бы нехорошо «тратить чернила и труд на неясные, запутанные и неопределенные рассуждения»; и, во-вторых, потому, что игру, как и другие виды искусств лучше рассматривать, в самой совершенной форме, «как это происходит сегодня (1555) в ее различных формах», которых он насчитывает шесть, а именно: Giuoco della corda [букв. ит. игра через веревку], della lunga [длинная игра], con pallone da pugno [с мячом- паллоне рукой], con palla picciola da mano [букв. мячом-палла ладонями] con la rachetta [букв. с рачеттой], con la palla da Scanno [мячом палла и сканно].

Было бы хорошо, если бы некоторые другие писатели последовали хорошему примеру, поданному Скаино.

Кардинал Бембо (Cardinal Bembo), ученый литератор XVI века, родившийся в Венеции в 1470 году, – сначала секретарь Льва X, а затем кардинал Павла II, -пишет своему другу Кристофу де Лонгейлю (Christophe de Longueil): «ваше письмо чрезвычайно меня обрадовало, так как я вижу, что, как бы вы ни были жадны до литературы, вы, посвящая себя ей, не забываете изучать свое здоровье. Игру в мяч, в которой вы упражняетесь перед тем, как сесть за стол, я особенно одобряю. Да погибну я, если не предпочту ваши игры (deambulatiunculas), беседы и литературные споры (concurationes) всем почестям и достоинствам Рима!»

Брантом, говоря о Карле IX пишет, что «когда было хорошо, он всегда был на улице, либо в походе, либо в действии, либо играл в la Paume, и особенно в la longue Paume, который он очень любил; и там он слишком много напрягался, прыгал, играл в paille-maille и, короче говоря, во многих приятных, но жестоких упражнениях вне дома, потому что он выказывал странную ненависть к жизни в дворце, постоянно говоря, что

«Le séjour des maisons, palais et bastimens

Estoit le sépulchre des vivans»

или, в вольном переводе,

Жизнь в домах, дворцах и комнатах

Немногим лучше, чем жизнь в гробницах.

То, что король играл слишком много, несомненно, верно; говорят, что он играл по шесть часов в день-слишком долго для кого бы то ни было, тем более что король не был замечателен своей силой. Нисколько не сомневаясь в его страстной любви к игре, нужно признать, что это была эгоистическая любовь, ибо она была запрещена простолюдинам так же строго, как и при его отце и деде.

Он был занят интересной игрой, когда около двух часов дня 22 августа 1572 года гонец принес ему известие об убийстве Колиньи⁶⁴ [французский государственный деятель, один из вождей гугенотов во время Религиозных войн во Франции] Моревером (Maurevert) [один из приближенных Екатерины Медичи, прозванный «Королевским убийцей»] – Par la mort Dieu! – воскликнул он. – неужели они никогда не оставят меня в покое?»

Таллеман де Рео (Tallemant des Réaux)⁶⁵ [французский литератор XVII в.] сообщает нам, что «Номпар де Комон (Nompar de Caumont) [французский полководец XVI – XVII вв.] маршал и герцог де Ла Форс (Due de la Force), находился в Париже во время Варфоломеевской резни (24—25 августа 1572 г.), от которой ему чудом удалось спастись; ибо, когда он был оставлен среди мертвых, один из паумье увидел, что он жив, вытащил его и отвел в дом старого Маршала де Бирона, своего родственника, в Арсенал. Он был очень благодарен за эту услугу и назначил этому человеку пенсию, которая всегда исправно выплачивалась ему.»

Генрих III не был теннисистом; он был слишком женоподобен, чтобы любить столь мужественные упражнения. Генрих IV, однако, был другого склада: «как пример власти, которую теннис приобретает над умами своих любовников, рассказывают о Генрихе Наваррском, впоследствии Генрихе Четвертом, что даже после ужасов Варфоломеевской ночи, когда не только жизни сотен его лучших друзей и последователей были принесены в жертву, но и его собственная голова была в самой непосредственной опасности, не мог удержаться от того, чтобы встать на рассвете следующего дня, чтобы продолжить игру в теннис…».⁶⁶

Похожий случай погружения в игру и последующего безразличия к окружающим событиям приводит сэр Джон Норрис (John Norris) в письме королеве Елизавете по поводу беспорядков в Антверпене 9 января 1582 года [вероятно, имеется в виду высадка французских войск с целью захвата голландских земель]: «… Маршал Бирон (Biron) накануне вечером вышел из города, чтобы привести в порядок все дела к приезду герцога в Бургерхольт (Burgerhault). Герцог де Маунтпансье (Duke of Mountpensier) и граф де ла Валь (Count de la Vall) сопровождали его высочество. Граф де Ла Марш (Count de la Marshe) (sic), не думая ни о чем подобном, играл в теннис, а оттуда бюргеры благополучно проводили его в свои апартаменты.»⁶⁷

Распространяемое многими мнение, что отец Матюрина Ренье [Mathurin Regnier], первого французского поэта-сатирика [XVI—XVII вв.], был трипотье (tripotier) в Шартре (Chartres) не соответствует действительности, что было недавно обнаружено в результате изучения Registers of the Échevins этого города. Правда, Жан Ренье (Jean Regnier) построил в Шартре трипо (tripot), или теннисный корт. Ему принадлежал дом с садом, примыкавшим к крепостному валу, и, чтобы оградить его и уберечься от неприятностей, вызванных близостью этих крепостных валов, ему пришлось построить довольно внушительных размеров стену. Чтобы использовать это обстоятельство, он построил jeu de paume против этой стены, испросив и получив 25 апреля 1579 года необходимое разрешение на эти работы от соответствующих властей.⁶⁸

Другой великий французский писатель XVI века, Монтень (Montaigne), описывает несчастный случай, который произошел с его собственным братом, который получил смертельную рану от теннисного мяча, который ударил его чуть выше правого уха, не оставив ни раны, ни следа, но от последствий которого последовал апоплексический удар, который унес его всего через пять или шесть часов спустя.⁶⁹

На трон взошел Генрих IV он продолжал хранить преданность la paume, без которой не мог бы сохранять в мирное время ту энергию и активность, которые отличали его во время войны. Не успел он триумфально въехать в Париж (1594), как мы находим его усердно упражняющемуся корте. Пьер л'Этуаль (Pierre l’Estoille), занимавший пост главного аудиенсьера [судебного распорядителя] в Парижской канцелярии, скрупулезно точный писатель, беспристрастно рассказывающий нам о хорошем и плохом обо всех тех, о ком он пишет, – о хорошем с удовольствием, а о плохом с совершенной простотой, – был автором интересной книги «Journal du régne de Henri IV». В ней он рассказывает следующее: «в пятницу, 16 сентября 1594 года, король весь день играл в la paume в Jeu de la Sphére с господином д'О… В субботу, 24-го числа того же месяца, король целый день играл в la paume в Jeu de la Sphére. Он был раздет до рубашки, которая была разорвана по всей спине, и на нем были серые бриджи (chausses), называемые jambes de chien, и он так устал, что не мог попасть на бал; и он сказал, что „он был как осел, потому что у него не было ног“. После этого, по наущению адвоката по имени Дюре, который сказал Его Величеству, что если он хочет немного развлечься, то пусть разыщет накета (nacquet), который прятался в галерее⁷⁰ и скрывал под плащом украденную им кучу мячей. Он велел г-ну д'О… прийти и поговорить с ним, и когда он был найден, как и сказал Дьюре, король долго и громко смеялся…» Nacquet было старым французским названием для маркера в jeu de paume, которое, хоть и вышло из употребления, но приобрело одиозный смысл, породив глаголы naquetler или nacquetter (спорить, хитрить, и т. п.), который до сих пор можно найти в Dictionnaire de l’Académie.