Читать книгу: «Входящий в Свет. Роман-лабиринт», страница 2

А теперь, опять же,
Глава 4

…Я вновь парил над удивительной сказочной страной. Видел торопящихся куда-то маленьких человечков, извилистые водные канальчики и разноцветные аккуратно-кукольные земли. Все домики местных жителей оканчивались островерхими куполками из красочной черепицы. Наверху куполков были изображения диковинных зверей и птиц, по-видимому, из чистого золота.

«Блин», – подумал я, – «и до чего же блескучие эти украшательные железячки из золота!.. Вот бы Гриня разрадовался!..» Я довольно близко оказался от куполков и не отказал себе в удовольствии осторожно прикоснуться к ним. «Железячки» были обычными флюгерками и слегка покачивались, крутясь на ветру. Я спланировал ниже и оказался вровень с верхушками огромных растений похожих на наши лопухи. Удивительные побеги этих красивых зелёных гигантов царственно возвышались среди роскоши здешней флоры. Шаровидные кроны одних растений, многоконечные пышные кустики других, яркие цветы и невообразимых очертаний листья, изящные изгибы ветвей и плавные каскады как бы застывших волн зелёной, оранжево-жёлтой, коричнево-бурой, красно-розовой, иссиня-сиреневой и фиолетовой многоцветной массы не могли затмить этих колоссов на крепких, наполненных живыми соками, стволах. А их широкие стебли напоминали многочисленные автострады, по которым бодро сновали туда и сюда разнообразные маленькие существа. Их было так много и так целеустремлённо бежали они по своим делам, что казалось, это целое сказочное предприятие, типа огромнейшего вокзала или фабрики, – пыхтит, носится и трудится под неусыпным оком какого-то незримого начальника.

– Привет! – неожиданно раздался рядом мелодичный голосок, и я, вздрогнув, обернулся, чтобы разглядеть, кому он принадлежит, когда увидел её, эту маленькую, порхающую возле меня, крылатую, как стрекоза, девоньку…

– Привет, – повторило сверхпрелестное созданье, – какой ты забавный! Наверняка даже не знаешь о наших правилах и законах, кто ты? Не знаешь о том, что в час ста солнц никто не должен отсиживаться среди наших экстрогонов, тем более беспосадочно висеть над ними! – беспрестанно стрекоча своими прозрачными крылышками, и беспрестанно хохоча, выпалила она. Причём, могу поклясться чем угодно, – маленького ротика она не разжимала совсем, хотя каждую фразу я слышал так же чётко, как «коммунальный» рёв тёти Глафиры по каждому возможному поводу.

«Это же «телепатия», – тут же пронеслось в моём воспалённом от фантастичности всего происходящего мозгу, – «но святые угодники, как я могу знать и понимать это?!»

– Ладно, давай знакомиться, пришелец! – продолжила моя новая знакомая. – Я – Застра! А тебя как мне называть?

«Ну-ну, Барашкин, не будь таким занудой, ответь ей!» – подумал было я, и тут же осознал, глядя на хохочущую Застру, что здесь, в этом волшебном королевстве, разницы между «подумал» и «сказал» просто не существует.

– Ладно, Барашкин, не смущайся, у нас ко многому придётся привыкать, как в первый раз… – рассмеялась в очередной раз моя новая знакомая и вдруг, неожиданно шустро схватив меня за руку, вытянула за собой на один из широченных листьев эстрогона. Под нами плавно и безмолвно раскачивались яркие заросли всевозможных трав и цветов, как на дне таинственного и необозримого океана, но лист, на котором мы сидели, пребывал в какой-то особой безмятежной неподвижности. Вокруг по-прежнему кипела трудовая страда: крохотные существа разных видов и размеров уверенно перетаскивали на себе всевозможную поклажу из таких же разноцветных предметов, как и все остальные чудеса в этом чудесном мире.

– А теперь, Барашкин, я расскажу тебе о многих секретных вещах и законах нашей Светлозар… – продолжила хохотунья.

«Светлозар…» – медленно повторил я… и проснулся. Часы показывали ровно 6 утра.

«Све-т-ло-за-р… С-в-е-т-л-о-з-а-р… Светлозар…» – бухало в моей голове на все лады. «Значит, этот снящийся мир, очень и очень может быть такой же реальный, как наш!» – вплыла тут же откуда-то озаряющая сознание мысль. Я сидел и смотрел, сидел и смотрел в одну какую-то точку на обшарпанной стене моей комнаты, тщетно пытаясь свыкнуться с этим неожиданным событием, как с вполне естественным фактом. В продолжение вот уже полугода я неоднократно летал во сне над необыкновенно прекрасным местом, смутно отображая образы, приходившие ко мне ночью, что называется, при свете ясного дня, а тут…

А тут… Вдруг однозначно и явственно открыл для себя несомненную реальность другой, но такой же живой, как наша, – всамделишной, – жизни…

Ну, вот и очередная
Глава 5

На перекуре ко мне с заговорщическим видом подкатил Шайкин и, дёрнув за плечо, развернул к своему оживлённо-раскрасневшемуся лицу.

– Слышь, брательник! – сказал он мне, дыша перегаром со странным привкусом креветок, мужского одеколона и дешёвого пива. – Тута у Митька с пятой квартиры намечается сабантуй! – закончил он доверительным шёпотом, не преминув окатить меня очередной порцией своей убойной утренней отрыжки. – Пойдём?

– А нас чё, приглашали? – спросил я и опять развернулся к столярному, заваленному свежесрезанной стружкой, в рытвинах и порезах, станку.

– Не-е-е, – радостно затараторил мой «боевой» товарищ Гриня, – я те чё толкую: день варенья у его, – са-ба-н-туй. Потому приглашеньев не разносили, кто успеет, тот и поздравится. – И Гриня авторитетно щёлкнул себе указательным пальцем по подбородку, улыбнувшись мне всеми тридцатью двумя на зависть «голливудскими» зубами.

Не знаю почему, но на душе у меня потеплело, как будто торкнула под сердце предательски-слезливая надежда на простую человеческую радость в кругу пусть не близких, но таких же, как и я, обыкновенных мужиков и баб. И хоть повезло мне, одному из них, «чудику» и неудачнику местного розлива Ваньке Барашкину, увидеть красоты инопланетного зазеркалья, я всё равно здешний гражданин этого мира, – и этому рад несказанно…

Грине же я ответил, что, мол, ладно, пошли так пошли, когда, мол, ещё гульнуть среди народа придётся… А Митьку я знаю и уважаю, почему не поздравить человека?.. Гриня же заверил меня, «што там-то он, в оконцовке, и надыблет себе достойную женскую половину… Што друзей по бабской части у Митька, реально навалом, будет и ему, Гриньку, ассортИмент (вот прямо вот так, с ударением на «ти» – ассортИмент), што харэ ему одному по свету шастать… И хоть есть у его закадычный дружбан (то есть я, Барашкин), но над бы и честь знать, осчастливить, то бишь справную бабенцию своим поднесением рук и сердца да ожениться, стал быть…»

В общем, мест, как водится, оказалось у Дмитрия только на родню и самых лучших друзей (2-3 человека), в число которых мы с Шайкиным однохерственно не вписались.

И в достаточно сносных, тёмно-коричневых пиджаках и похожих друг на друга «стильных» неглаженых галстуках, что приобретались в комплекте с приличными, но белыми «бруками» у какой-то хохлушки с-под Кыева, мы оба очутились по традиции у меня, в «апартаментах», компанию которым дружно и составили: я, Гриня и… тараканищи.

– А всё-таки, правильный пацан Митёк…, – мечтательно изливал душу на второй «банке» водки Гриня. Смачно закусывая толстенным бутербродом из полбатона с нарезанным ломтиками сервелатом, а также «огуречиком, насоленным и наперченным (по авторскому рецепту Шайкина) по-братски, с двух сторон», предварительно избавленным им же от кожуры, он запивал и еду и питьё истинно по-русски, – очередной же банкой «Жигулёвского».

– Правильный, Ванёк, ей-богу, правильный, прям как ты, Ванёк!.. – Отчасти, мне даже казалось, что Шайкин Григорий Петрович – «плачет!»,– всхлипывая и пуская неуместную для бугая и горячую слезу умиления, которая неторопливо курсировала к его носу в состоянии, издревле известном старожилам нашей многострадальной Родины под метким выражением «развезло».

Глядя на него ко мне вдруг, почти до спазмы в горле, пришло откуда-то из глубин души страстное желание тоже излиться на Гриню своими сокровенными снами о чудо-стране Светлозарии… Но… Неимоверным усилием воли абсолютно нетрезвого для таких решений человека, я мужественно «созрел» никому, даже дружбану Грине, не выбалтывать такой тонкий, нежный и важный вопрос об… ух!.. ином мире… чем наш.

Тем более, что до сих пор так твёрдо и неколебимо возвышавшийся посреди моей комнаты Гринёк, как есть, скоренько и навзничь рухнув на пол, а затем, перевернувшись на боковую и по-детски подложив под щёчку кулак, гулко захрапел в ночи маленького городка, где-то на просторах большой и могущественной «сверхдержавы».

Я же, как уже неоднократно складывалось, уверенно добрёл до старенького шифоньера, достал подушку и одеяло, и аккуратно пристроил всё это для спонтанного ночлега своего приятеля. И уже потом только, развернулся к выключателю, потушил свет, чтобы после, не менее уверенно, добрести нетвёрдыми ногами до собственной лежанки, разоблачиться на сон грядущий и плавно завалиться в долгожданный сон, сон, сон…

Следующая, как Вы уже догадались,
Глава 6

Хотя я и владею практически в совершенстве всеми возможными навыками единоборств, но, честно говоря, жутко ненавижу подходить к жертве вплотную…

Но тут случай не тот. Пусть и мало народу в коридорах этого «навороченного» заведения, – только редкие горничные да изредка резиденты номеров, – но действовать надо почти мгновенно, друзья…

Первый охранник, заподозрив недоброе в интеллигентном стройном «электрике» в круглых очёчках и синей рабочей форме, но всё же как-то неуверенно попытвшийся шагнуть ко мне, чтобы задать дежурный вопрос: «Чего, мол, ошиваешься здесь, не видишь, охраняем?», как подкошенный литовкой, рухнул на колени, и затем уже медленнее сполз по стеночке на отутюженную ковровую дорожку. «Второй» и «третий» даже испугаться не успели, – я отоварил их по полной программе излюбленными мной рубящими ударами по шее с добиванием ногами в «партере».

Неожиданное противостояние оказала «мишень». Главный финансист компании проявил себя прытким парнем и, рубанув воздух кейсом, видимо, пытаясь зацепить им меня, не попав, но выиграв в расстоянии, рванул прямо к пожарной лестнице. В расстоянии, но не во времени… Я догнал, одной рукой перехватил кейс, другой сломал кадык и тут же свернул хлипкую шею.

С чувством выполненного долга, медленно стал подниматься по пожарной лестнице на крышу. В руке послушно покачивался кейс с тремя миллионами долларов в новеньких купюрах. За моей спиной шумно и мощно полыхал пентхаус.

Ох, ребята! И что же за красота эта моя работа!.. Выслеживаешь добычу, собираешь по мельчайшим крупицам ценнейшую информацию о «цели». Постоянно тренируешь тело, готовишь оружие, вычисляешь выгодную позицию исполнения, маршруты ухода и все возможные варианты действий, устраняешь потенциальные препятствия и терпишь всяческие порой случайные, порой предполагаемые обстоятельства… А потом раз! Пять-шесть секунд… и задача решена: уже ничто не влияет ни на мой отход, ни на состояние жертвы… Я – профи, друзья, в своём деле! Ну, что тут скажешь… Я лучший!!!

– Эй, придурок! Ноги в руки и вали отсюда: забирай тачку, перегородил тут, понимаешь, все пути. Людям ехать надо, а из-за твоей телеги два часа здесь ошиваемся… – трое бугаёв недружелюбно бычились в мою сторону, а говорящий, размахивая лапами и громко сопя, намеревался, по всей видимости, от угроз перейти к моему «воспитанию».

И хотя он наворотил уже на свою голову кучу косяков: ненавижу, когда хают моего ненаглядного боевого друга, мой старенький и верный Escalade, а тем паче неблаговидно брешут о времени (время я почитаю как Бога, а, может, оно и есть БОГ?), «процесс» в пентхаусе длился считанные секунды, – я, мои дорогие, был на работе… И мне, как суперпрофессионалу засвечиваться было ни к чему, ох, ни к чему. В общем, сняв свои солнцезащитные очки и сыграв в полного, виновато улыбающегося лоха: всякие там «извините», «простите», «я совсем неожиданно задержался у консьержки» и прочая, прочая, прочая чушь, я шустро впрыгнул за руль и убрался восвояси с платной наземной стоянки недалеко от отеля.

Но… Харю я твою, неумный бродяга «срисовал», как истинный художник, весело и непринуждённо, со всеми запоминающимися деталями: нос картошкой, лысую бульдожью башку и наглые, узкие, светлые поросячьи глазки, – навечно, – будешь в компьютере моей памяти маячить одним из первых. Ни зла, ни добра в этой жизни я никогда не забываю, ух, никогда! Я ведь профессионал, о Господи!..

И уже в мягкой, жаркой постели, оттачивая своё сексуальное мастерство на очередной «кошечке», жадно лаская виртуозными пальцами её зад и «киску», плечи и спинку, я так истово отдавал девичьим чреслам весь пыл неутолённой душераздирающей мести, что бедная «моделька» подо мной, изнемогая и вибрируя всем своим длинным телом, чувствовала себя, по-видимому, настоящей живой наковальней под напором моего довольно чувствительного молота.

И потом, когда мы сидели с ней в моей вместительной тёплой джакузи, она томно водила пальчиками мне по груди, будто выписывая великий девиз мудрецов всех времён: «И это пройдёт!», словно желая подсознательно заглушить мою давнюю душевную боль от смерти родителей по вине вот такой же тупой, мерзкой и бессмысленной рожи…

А вот тут как раз
Глава 7

– Значит так, – говорила Застра своим тоненьким мелодичным голоском, – первое правило, где бы ты ни был и что бы ни делал в нашей Светлозарии: всегда быть готовым встать на защиту любого её жителя от посягательства враждебных сил Заоблачья. Второе…

– Погоди, погоди, Застра,– перебил я, – в прошлый раз ты говорила, что из Заоблачья нападают только в тех случаях, если к вам, как я, сначала проникают незваные лазутчики, да и то, когда их не заметят ваши боевые колокольчики и птицы-воины. Кстати, я ещё не видел ни тех, ни других…

– Да, ты их и не мог видеть. Ты же не лазутчик, а друг… – просто сказала Застра. – Тем более не замечают лазутчиков специально, когда хотят, например, узнать с какими намерениями они здесь оказались, чтобы потом Светломудр мог с уверенностью менять защитные лабиринты нашего мира. А второе…

– Но я и Светломудра не видел. А кто это? – опять перебил я.

Застра расхохоталась:

– И какой же ты всё-таки забавный, Барашкин!

Потом продолжила назидательным тоном, как ни в чём не бывало:

– Не перебивай, пожалуйста, пока я не договорила. Да и вообще никогда никого не перебивай, это страшно невоспитанно, Барашкин. Ведь кто захочет делиться мыслями с тем, кто постоянно перебивает других на каждом слове! – снова хохотнула она.

– Так я продолжаю? – строго посмотрела на меня Застра, но вдруг булькнув смешком от осознания своего же собственного «учительского» настроя, начала мелодично хохотать, сотрясаясь и забавно раскачиваясь всем своим хрупким тельцем из стороны в сторону.

Дождь за окном нудно и безостановочно моросил из небесной лейки на пузырящуюся водой землю…

Вот уже много нескончаемо-прекрасных ночей я посещал в своих снах Светлозарию и всё ну, никак не мог привыкнуть к тому, что это не грёзы, а вполне реальный мир со своими особыми многочисленными и разными обитателями. Я многое уже постиг благодаря Застре и своей раз от разу обостряющейся наблюдательности… Я уже довольно неплохо освоился со многими правилами посещения Светлозарии. Знал, например, как находить нужное место приземления и не спугнуть маленьких существ – светлозарчиков, в какой момент и как можно остановить покачивание широколистых латуний или прокатиться по «автострадам» могучих эстрогонов, царственно возвышающихся над зелёными просторами Светлозарии.

Понял я и то, насколько хрупкой и почти незаметной может быть граница между сном и явью, когда снимая стружку с очередной доски в столярке, я забылся грёзой на несколько секунд, и чуть не угодил руками в крутящийся диск пилы…

Мне пригрезилось, будто мы с Застрой проводим очередную экскурсию по волшебному парку гигантского разнотравья и гуляем среди похожих на наши одуванчики, роскошных пушистоголовов, которые имели чудесную способность звенеть на ветру. И заслушавшись их мелодичных перезвонов я почти угодил, носом в нос, пролетающей мимо многокрылой и глазастой порхатки…

– Ты чего Барашкин? – тряс меня за плечо перепуганный до смерти Гриня.

Стоявший рядом с ним начальник столярного цеха Узюмов Николай Николаевич молча и угрюмо держал меня за правую руку, чудом избежавшую «казни» от механического устройства пилы. Он только покачивал крупной в седых кудрях головой, сокрушённо и участливо заглядывая мне в глаза своими влажными раскосыми глазками. Наконец, благополучно собрав в кулак всю свою матёрую, видавшую виды, руководительскую волю, он тягуче и тоскливо выдал своё заключение: «Вам бы сукины д-дети с Шайкиным п-п-пить поменьше…» И уже, не оглядываясь в нашу с Гриней сторону и держась левой рукой за сердце, пошагал к себе в кабинет, слегка покачиваясь от перенесённого по моей нелепой вине стресса. Шайкин перевёл тяжёлый взгляд со спины начальства на меня, безучастно и тихо стоящего рядом, и тоже покачал головой, но только уже моей, тряся нещадно за воротник рабочей куртки с названием нашей организации «ЖилКомНарСервис» (Жилищно-коммерческий народный сервис).

– Тебе што, хренов п-паразит, жить н-надоело?!! – выдал он почему-то визгливым фальцетом, видимо, из уважения к Узюму, а может и от перенесённого шока, тоже заикаясь и краснея одновременно.

А меня вдруг пробило на «ха-ха» до такой степени, что я просто завалился на Шайкина всей своей семидесятипятикилограммовой массой и затрясся в хохоте на его плече от нестерпимого абсурда происходящего. Шайкин деловито отцепил свои лапищи от моей шеи, аккуратно разгладил мне воротник и, бурча себе под нос витиеватые ругательства, поплёлся восвояси.

А я опять увидел внутренним взором чудные ландшафты, вереницу пёстрых и разноликих растений с потрясающим воображение переливом красок и оттенков цветов, потоки маленьких существ на их кронах и чудную, бесконечно чудную улыбку милой моей Застры, великолепной проводницы по волшебным краям Светлозарии…

Глава 8

Хотя за окном кабинета начальника подразделения «УгРо» по особо тяжким преступлениям Виктора Соловья кроме обшарпанной красной стены ничего не наблюдалось, он, тем не менее, сосредоточенно и нереально долго, вот уже битый час, в упор, рассматривал этот нехитрый пейзаж…

На самом деле, перед внутренним взором матёрого «следака» и легенды сыска, плотно и без остановки проходили стройные ряды его успешных дел. Многие десятки жутких и особо тяжких преступлений…

Но то, с чем он столкнулся сейчас, превосходило по изощрённости и наглости их все. Средь бела дня, вот уже который раз, с особой циничностью и самоуверенной дерзостью некий «тип», очень, надо признаться, расчётливый и хитрый тип, уничтожал потрясающе красивых женщин и самозабвенно «обставлял» места преступлений на манер погребения царских особ древности.

Причём им, этим «мастером, мать его… ритуалов», всё производилось с безупречным знанием культурных традиций древности. На эту неожиданную сторону дела обратил внимание Соловья специалист по вопросам древних цивилизаций и его закадычный кореш ещё со школы, Козьма Дмитрич Кузявин.

Сидя на днях в арбатской «Праге» за бокалом «Crystal Louis Roederer» на пару с Козьмой по случаю 23 февраля, Соловей как-то обмолвился о своём последнем «головняке» и вкратце поведал другу некоторые детали своей работы. Митрич с интересом выслушал излияния «следака» и вдруг легонько хлопнув его по плечу, сказал своим бархатным барским голосом:

– А послушай-ка, Соловушка! Подопечный-то твой – Мастер!

– Это в каком-таком смысле?

–Ну, я имею в виду, стиль у него осмысленный, прямо профессиональный даже. Не заметил?..

– Чёт, я никак в башку не возьму. Ты о чём?..

– Ты же сам говоришь, всё как на картинке было: свечи вокруг кровати, пентакль, то есть звезда в круге мелом на полу начертана, фимиам…

– Чё?

– Ну, запахи, запахи… вокруг.

– А, ну это…

– Так вот. Очень похоже на то, что не простой здесь человек работал, особенный – со знаниями, со вкусом. Понятно? Артист. Художник.

– Действительно… Как же я раньше об этом не подумал?

И теперь выстаивая у окна, будто в парадном карауле, почти без движения, Виктор Соловей со всей очевидностью осознал правоту слов друга, – дело было действительно непростое, прям-таки из ряда вон выходящее…

Глава 9

Дракон стремительно и виртуозно снижался прямо в нашем направлении с Застрой. Я моментально струхнул, но видя беззаботную улыбку моей спутницы, постепенно начинал приходить в себя.

Огромное серебристо-зеленоватое тело волшебной рептилии, извивавшееся на высоте кучного разноцветья перистых облаков, казалось невозможным чудом природы. И мне, совсем не привыкшему к подобным явлениям, было почти дико видеть эту волшебную махину, так открыто и ощутимо парящей почти перед моим носом.

Дракон нырнул ещё раз крупной ушастой головной к нам, вниз, и мягко пружиня на мощных лапах, ловко и грациозно просунулся сквозь плотную листву всем своим чешуйчато-малахитовым торсом. На удивление по-доброму ласково и мудро светились его миндалевидные глаза. Ощущалась какая-то безграничная сила и спокойная добрая воля во всём его существе, выражавшемся в этом воистину человеческом взгляде. Я тут же вспомнил единственную фотографию отца и матери, которых я никогда не видел живьём, и которую мне когда-то передала, умирая, моя бабка. С этого фотоснимка на меня всегда смотрят с таким же вот благодушным и приветливым вниманием мои родители.

Дракон между тем подмигнул Застре и она по обыкновению мгновенно расхохоталась. Особенно её смешило моё сверхозадаченное и вместе с тем по-настоящему зачарованное выражение лица. Я начал оглядываться по сторонам, опасаясь, что прилёт гиганта вызовет нешуточную реакцию обитателей здешних мест. Но они, как ни в чём не бывало, продолжали свои обычные сказочные мероприятия, будто совсем не замечая появления удивительного гиганта.

– Барашкин! – певуче обратилась ко мне Застра. – Ты зря волнуешься: Светломудр видим лишь тем, для кого он является в данный момент времени. Остальные, будь они у него и под носом, никогда, ни за что, без его собственного хотения, даже не подумают о его присутствии, о том, что Светломудр может находиться совсем рядом с ними.

Я в конец потерялся от такого известия. Тот, о котором почти шёпотом, с необыкновенным почтением и благоговением говорила мне Застра, преспокойненько жевал неподалёку от нас зелёную сочную мякоть древесных великанов, и, казалось, совсем не заботился ни о моём необычном здесь присутствии, ни о том, что разговор шёл практически о нём, да и вообще, судя по всему, и не собирался ни о чём заботиться в этом мире, кроме пожирания листвы могучих папортов.

– Послушай, Застра! – почему-то шёпотом заговорил я, – Но ты же сама мне рассказывала, что будто бы великий Светломудр есть могущественнейший правитель всей Светлозарии… А сейчас получается, что это на самом деле огромное чудище с человечьими глазами, которое, громко чавкая, уплетает обыкновенную… ну, в смысле питается зелёной листвой, как простая, какая-нибудь гусеница… А??

Застра недоумённо посмотрела на меня, потом на дракона, потом снова на меня и вдруг прыснула фонтаном дробного и заливистого смеха.

– Э-эх, Барашкин», какой ты, в самом деле, глупоня-я-я-я! Когда Светломудр преображается в эту форму, которую ты видишь, конечно, он будет и листву кушать и по небу летать! Ну, а когда поймёт, что время настало… вот тут и покажется другим, более для тебя удобным существом. Понял?! – её раскосые глазищи «буравили» меня с безудержным упорством, и я сдался.

– Ну, хорошо, Застра… а можно с ним, ну, это… поговорить… – я запнулся.

– Хочешь, чтоб я спросила?

– А что, договоришься?..

– Посмотрим на твоё поведение, Барашкин!

– А что я не так сделал?

Застра расхохоталась. Приняв, наконец, заговорщический вид, она объяснила, что, несмотря на свой вполне дружелюбный вид, Светломудр о-о-очень строгий правитель, хотя и справедливый. Поэтому нужно многое понять и сделать перед тем, прежде чем он соизволит снизойти до простого смертного. Я мысленно загрустил, но сначала всё-таки решил узнать на каких условиях может «снизойти» добрый волшебник до такого «смертного», как я. Но как только я собрался задать несколько вопросов по этому поводу Застре, раздался едва слышный звук ровного дыхания над моим ухом и, оглянувшись, я обомлел…

Лоб в лоб, морда к морде, на меня, в упор, смотрели красивые, умные, добрые глаза летающего змея Светломудра…