Читать книгу: «Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов», страница 11

Рассказ Ядвиги до такой степени развеселил Фурсова, что улыбка не сходила с его уст вплоть до того момента, когда он уселся в кресло в зале Президиума.

Ядвигу он попросил быть рядом с ним до конца заседания. Он ещё больше расцвёл, когда увидел, какое впечатление на его коллег произвела эта роскошная женщина.

Пока руководство рассаживалось на сцене, он успел произнести несколько искромётных шуток и рассказать пару привезённых из Калуги анекдотов про Циолковского. При этом он никак не хотел обращать внимание на предостерегающие взгляды и жесты Ядвиги, которая давно заметила неадекватную реакцию окружающих: некоторые ехидно посмеивались, кто-то в смущении отводил глаза в сторону, а сидевший на сцене председатель в упор уставился сквозь захватанное пенсне на витийствующего литератора таким взглядом, от которого у Ядвиги по всему телу побежали мурашки.

Фурсов успокоился только тогда, когда к трибуне подошла секретарь. И всё его такое приподнятое настроение обратилось в пшик, как только она официальным ровным голосом зачитала повестку дня, в которой был единственный вопрос: о недостойном поведении Фурсова Л.П.

Ядвига увидела, как крупная фигура «дядюшки» мгновенно сжалась, утонула в кресле. На поверхности осталась торчать только одна высоколобая длинная голова с большими ушами и искажённым болью и страхом лицом.

Ей показалось, что его вовсе не интересует, что говорят со сцены. Фурсов то и дело наклонялся то к соседу справа, то к ней, а то вдруг резко оборачивался назад и всматривался в лица сидящих в другом ряду.

Его побледневшие до синевы толстые губы непрестанно шевелились в немом вопросе: «Это о ком? Товарищи, как же так? Мы же вместе вот этими руками…»

Сначала Ядвига плохо понимала, в чём обвиняют Фурсова. Выходившие к трибуне зачитывали целые абзацы из отчётного доклада генерального секретаря о внешней и внутренней политике, о культуре, цитировали какие-то стихи, вспоминали Гумилёва, Симонова, какого-то гарибальдийца. Наконец вышедший на сцену старейшина советских поэтов, как с дрожью в голосе представил его председатель, произнёс это страшное слово – плагиат.

Гомонивший до того момента зал замер.

Старейшина осушил до дна стакан с водой и, едва не уронив, со стуком опустил его рядом с микрофоном. Все вздрогнули.

– А теперь послушаем, хе…хе, виновника торжества, – сказал председатель, снял пенсне и выставил в сторону Фурсова руку с по-ленински отогнутой вниз ладонью и оттопыренным большим пальцем.

Кто-то сзади хлопнул Фурсова по плечу и весело произнёс:

– Лёня, это тебя.

Фурсов, так до конца и не разогнувшись, с трудом добрался до трибуны. Сердобольная секретарь подбежала с графином и наполнила стакан. Фурсов в благодарность кивнул, потом вдруг дёрнулся всем телом и стал заваливаться на бок. Все разом зашумели и заметались.

Ядвига вскочила и рванулась к сцене. Вокруг неподвижного тела скопились люди. С криком: «Я врач!» она вонзилась в толпу. На животе Фурсова, расставив заголившиеся ноги, уже сидела секретарь и ритмично топтала ему грудь мощными руками.

Ядвига оттолкнула того, кто примостился у изголовья и бил Фурсова по щекам, выбила из чьей-то протянутой руки стакан с водой и склонилась над мертвенно бледным лицом Леонида Петровича.

Прекрасные волосы её рассыпались, скрывая от всех происходящее. Ядвига ногтем большого пальца подцепила пробку зажатого в кулаке небольшого флакона, всосала его содержимое, затем прильнула к губам Фурсова и с силой вдунула вскипевшую на языке жидкость в рот литератора.

Фурсов выгнулся всем телом, опрокидывая навзничь секретаря, и неожиданно для всех сделал глубокий вздох.

Илья

Директор лагеря «Звёздочка» Хохлов, сухой, старик с жёлтым морщинистым лицом, внимательно изучил удостоверение.

– Чем могу служить, товарищ следователь? – спросил он.

Сидящий перед ним высокий, худой человек лет пятидесяти поправил белоснежную манжету, выскочившую из рукава застёгнутого, несмотря на жару, на все пуговицы чёрного френча и пристально посмотрел своими чёрными глазами на директора.

– Артур Вадимович, – представился он. – Давайте без официоза, дорогой товарищ директор. Вокруг дети и паника нам не нужна.

– Что-то случилось?

– Сразу вижу – вы не в курсе, раз ваши подопечные резвятся за территорией лагеря. К сожалению с сегодняшнего дня это надо прекратить.

– Но послезавтра у нас «День Нептуна», приглашены товарищи из района. Это невозможно!

– Придётся отложить. Легенду сами придумайте. Например, эпидемия, ну скажем, «ящура» или «сибирской язвы», на худой конец, для особо возмущающихся.

– Шутите, Артур Вадимович.

– Нам с вами сейчас не до шуток. В округе бродит маньяк – убийца, нападает, душит и насилует молодых женщин.

– А милиция?

– Милиция работает. Но операция тайная. Сами понимаете – дачный сезон, возможна паника. И я здесь, чтобы её не было. Со мной ещё один сотрудник. Вот кстати и он.

– Позвольте представить…

– Как? чемпион мира! Иван Холин! Он тоже ваш…?

– У нас в стране все наши, дорогой товарищ. Шутка. Попрошу выделить отдельное помещение для работы. Ещё раз напоминаю про секретность. О нашем истинном призвании никто не должен знать, даже милиция. Для легенды я – землемер, а Иван – тренер по боксу. Мальчишки будут довольны, я полагаю. И ещё, надо пристроить одного юношу, скажем, пионервожатым в отряд. Он свидетель и поможет нам опознать убийцу. Вижу, вы согласны.

Директор только развёл руками.

Прошло две недели с того момента, когда вдруг нагрянувший к деду Холин после недолгих переговоров усадил Илью в машину и привёз в лагерь.

Илье неожиданно понравилось работать с детьми. Воспитательница Ольга Петровна поручила ему мальчишек. Выделила койку в палате.

Илья не корчил из себя вожатого. Всего на год старше этих пацанов, он стал им скорее другом. Со Степановым сразу возникла проблем. Ещё тогда, на речке, Илья понял, что у Ивана особые виды на Милу Шурыгину. Пришлось со всей ответственностью заявить, что Илья не испытывает никаких таких чувств к данной особе и с Милой его связывает только учёба в одной школе.

Но, к сожалению, сама Мила была по этому поводу совсем другого мнения.

Илья запомнил, какой радостью засветились глаза девушки, когда наставница ввела его на девичью половину в качестве нового. С этого дня остальные девчонки не упускали случая, чтобы не крикнуть ему в спину: «Тили-тили тесто…». Сама Мила, казалось, не обращала на это никакого внимания и пользовалась любым предлогом, чтобы быть рядом с Ильей.

Степанов Иван ходил сам не свой. Он демонстративно не слушался Илью, науськивал ребят, прерывал, когда перед сном Илья в лицах в какой уже раз пересказывал «Великолепную семёрку» или «Лимонадного Джо». Ростом чуть ниже Ильи, Иван был шире в плечах и по-деревенски жилист. И если бы не должность вожатого, Илье неизбежно пришлось бы принять вызов и столкнуться с ним в открытом бою. Поэтому он безмолвно терпел от Ивана и его дружков всякие гадости, на которые, по правде говоря, и сам был горазд, годами раньше «отбывая срок» в пионерлагерях.

Как-то Илья пришёл за полночь с гулянки по случаю дня рождения старшего повара лагеря. На пути к палате из туалета неслышно метнулась чья-то тень и прошептала: «Стул под кроватью». Обычно Илья, раздевшись, с размаху кидал своё тело на мягкие пружины. Эта вредная привычка чуть не сыграла с ним роковую роль. Если бы не таинственная тень, он и в этот раз сделал бы то же самое. Но, предупреждён, значит спасён…

В абсолютной темноте Илья, не раздеваясь, разбежался, но не прыгнул, а с силой ударил руками по кровати, мгновенно, но аккуратно лёг, тут же ощутив под спиной острый край сиденья стула. Он истошно закричал. Щёлкнул выключатель. Над распростёртым, корчащимся в мнимых муках Ильёй склонился ухмыляющийся Степанов. Илья, не давая ему опомниться, подскочил и со всего маху залепил пощёчину.

В комнату вбежала, завязывая на ходу халат, Ольга Петровна. У Ивана из носа хлынула кровь, щека покраснела и вздулась.

– Что! Что случилось?

Илья спокойно улёгся на кровать, накинул простыню.

– Ничего страшного, Ольга Петровна, – сказал он, щуря будто спросонья глаза, – тут одному товарищу приснилось что-то, он чуть не описался.

Из глубины палаты послышался смех. Воспитательница окинула взглядом Ивана, неожиданно сделала шаг в сторону и сказала:

– Ты в туалет, Ваня? Так иди, – помолчала и добавила: – и умойся, пожалуйста.

На следующий день, в тихий час Илья, сидя на веранде, читал книгу. Из-за угла вышел Иван, которого не было в отряде весь день.

– Слышь, вожатый, – позвал он, – дело есть.

Не общаясь, они подошли к забору. Иван откинул доску и оба вылезли через щель наружу. Илья увидел «запоржец». На капот присели два здоровых бугая: в клетчатых распахнутых рубахах, толстые золотые цепи на груди, тяжёлые руки с короткими толстыми пальцами и отработанный тяжёлый и наглый взгляд исподлобья.

«Два молодца из ларца» – мелькнула весёлая мысль и тут же погасла, когда один из них направился к Илье, на ходу накручивая на руку солдатский ремень с заточенной пряжкой.

– Тут с тобой поговорить хотят, – услышал Илья голос Ивана, но не обернулся, сосредоточившись на собственных, близких к панике мыслях.

– И что же товарищи хотят сказать такого интересного?

Илья вздрогнул и тут же облегчённо вздохнул. Вопрос задал появившийся неизвестно откуда Холин. Он широко и приветливо улыбался. Парень притормозил. Ремень скользнул и повис в его руке, касаясь пряжкой земли.

– Слышь, – подал голос второй, – это наш брат, – он кивнул на метнувшегося к машине Ваньку,—а этот ваш вожатый над ним издевается. Так что, отойди и не мешай.

Холин улыбнулся ещё шире.

– Хорошо, но дозвольте слово молвить.

Он неспешно направился к машине. Парень с ремнём остался стеречь Илью. Через минуту Холин вернулся, взял Илью за локоть и подтолкнул в сторону забора.

– Мотаем отсюда, быстро.

На подходе к даче Холин остановился.

– Вот что, дорогой товарищ Шторц, с завтрашнего дня начинаем учиться боксу.

***

Заканчивался июнь, подошло время пересменки.

На неделю лагерь опустел в ожидании новых поселенцев. Рабочие приводили инвентарь в порядок. Воспитатели и вожатые – кто остался – ходили купаться на речку, жарили шашлыки, по вечерам пели песни у костра.

Директор выделил Алову с Холиным помещение изолятора при медпункте с единственным оконцем под потолком, выходящим не на улицу, а в кабинет врача.

– Послушай, Хи-хаак, – сказал Алов. Он сидел во френче на стуле, под которым во всю гудел самодельный обогреватель. – Мне кажется, ты слишком много времени уделяешь нашему подопечному. Тебе же известно, что обретение такими как мы тела неизбежно порождает массу иных обязанностей.

– Да, монсеньор, но мальчик нуждается в поддержке как никогда, особенно после того случая.

– Но ты уже научил его нескольким комбинациям. У него неплохо получается хук справа и джеб левой – точно как у Клея. Ты хороший коуч⁷.

– Спасибо, монсеньор. Но это мальчик – он очень талантлив.

– И машину ты его научил водить.

– Хм.

– Но есть обязанности. Ты понимаешь, о чём я говорю? – возвысил голос Алов-Аратрон, и голова его медленно завращалась на плечах вокруг собственной оси.– И так. Эти убийства… Нам известно, что два месяца назад найдены тела двух задушенных женщин. Одно – в лесу около станции Балабаново, другое – в Рассудово. Разница во времени между преступлениями – неделя.

– Монсеньор, а нельзя ли… – Холин выразительно посмотрел на вращающийся лик Алова, – а то меня подташнивает.

Голова Алова застыла затылком наперёд, потом медленно повернулась на сто восемьдесят градусов. Чёрные глаза уставились на Холина.

– На днях за это дело взялся новый начальник железнодорожной милиции Боровского района майор Смирнов.

– Месяц назад я с ним говорил как с младшим лейтенантом, если это он, конечно.

– Он, он, не сомневайся. Так вот, этот майор оказался цепким парнем. И знаешь, кто у него главный подозреваемый?

– Удивите меня, сиятельный сэр, – Холин шутливо склонился в глубоком поклоне, но когда поднял глаза, застыл под грозным, метавшим молнии взглядом Алова.

– Ты! И сейчас он во всю роет под тебя. Я же говорил не светиться, а ты попёрся к деду. Тогда пронесло. Но теперь ты бросился защищать Илью, там за забором. А эти двое работают на Сиротина. Кстати, что ты с тем сделал?

– Ничего. Невербальное принуждение к миру, – заулыбался Холин и сжал огромный кулак.

– Идиот! – вскинулся Алов и голова его снова пришла в движение. – Теперь майор знает, где ты окопался.

– Но какие основания?

Алов бросил на стол фотографии.

– Убитые – девушки по вызову. Узнаёшь?

– Нет.

– Я не об этом, – место, где делалась съёмка! Обрати внимание на предмет справа.

– Виолончель! Экран, диван. Это студия Алексея Новикова!

– Очень хорошо! И ты с этим Новиковым был знаком. Вот и зацепка. Теперь самое главное. Я тут съездил кое-куда. За десять дней до первого убийства в Москве, в Измайловском парке был найден труп некоей Варвары Козыревой. Она тоже задушена, но здесь обошлось без насилия.

– Варя? – насторожился Холин. – Подружка Новикова?

– И любовница.

– Неужели Алексей…?

– И теперь вот это…

Алов сунул Холину под нос прозрачный пакетик, который на первый взгляд совершенно пустой.

– Видишь? Волокна. Это паутина очень редкого паука Nephilapilipes. Профессор Сигеёси Осаки уже десятки лет плетёт из такой струны для виолончелей. Так вот эти волокна обнаружены на шеях всех трёх женщин. Я едва успел: менты, придурки, хотели уже спустить всё в унитаз… вместе с «делом», конечно. Сиротин о первом убийстве пока ничего не знает. А уж оно-то имеет самое прямое отношение к тебе. Ведь Варя училась с тобой в МГИМО на одном потоке, также, впрочем, как и этот маньяк Новиков. Сиротин скорее всего и его подозревает, но этот вывернется, как уже не раз бывало. Тебе ли не знать. А ты, друг мой, три месяца тому назад был осуждён за совращение и изнасилование невинных девушек. Сиротин узнает об этом. Да, дело о твоей смерти засекречено в ГУИН⁸, но что мешает майору предположить, что это сделано именно потому, что тебе удалось сбежать, и теперь ты мстишь своим врагам и убираешь свидетелей? Поэтому, пока он до тебя не добрался, это дело по двум девицам нужно закрыть… И у меня на этот счёт есть соображения. После чего, – Алов ухмыльнулся, – ты, Хи-Хаак, как человек, должен будешь осознать, что это «дело» только наше, точнее, твоё… и Ядвиги.

– Но она…

– Всему своё время, дорогой товарищ.

***

Илья лежал на кровати в опустевшей палате и дремал. Было около одиннадцати. Ольга Петровна уехала в город. Дверь приоткрылась, вошла Шурыгина.

– Что с тобой? – спросил Илья, – ты плакала?

Шурыгина присела на соседнюю кровать. Плечи её вздрагивали, косой она отирала с лица слёзы.

В первый день пересменки приехал отец и сообщил, что мама окончательно уходит от них. Мила должна была остаться в лагере, пока не разрешится дело о разводе. Самое ужасное, что новый муж мамы не хочет, чтобы Мила жила вместе с ними. Мама её очень любит, но она не может отказать ему. Она будет приходить как можно чаще.

Илья подсел к девчонке, обнял за плечи. Она прижалась к нему, уткнувшись лицом в грудь.

– Может, пойдём погуляем? – предложил Илья.

Мила перестала всхлипывать и кивнула.

Илье до боли стало жаль девчонку: совсем одна и все подруги разъехались. У Ильи родилась идея отвести Милу к деду с бабкой. Да и сам он давно их не видел.

Они вышли из лагеря и подошли к дому со стороны реки. Вечер был тёплый, полная луна хорошо освещала дорогу. С их появлением на той стороне реки заверещала всякая живность, заквакали лягушки. Налетевший порыв ветра зашевелил высокую траву. Они остановились.

Илья накинул свою куртку на плечи девушки.

– Знаешь, раньше наш дом находился на том берегу. И вообще, вся деревня была там. Здесь река делает петлю. Отец говорит, что ещё до революции там жил один немец по фамилии Шторц… Да, да, похоже, что мы, Шторцы, пошли именно отсюда, – ответил он на вопрос блестящих от лунного света глаз Милы. – Этот немец организовал здесь текстильное производство. Засеял коноплю и делал канаты, верёвки, ткани разные. Для этого прорыл каналы, установил цеха. Только вода с каждым годом поднималась всё выше. Шторц после революции исчез, а деревня перебралась на высокий берег. Говорят, осталась только баня и глубокий пруд с ключевой водой.

– Вот бы посмотреть, – сказала Милка.

– Легко! – вдруг согласился Илья, сам смутно представляя, где всё это, только что придуманное им, находится.

Ниже по течению по поваленному дереву они перебрались на другой берег и очень удивились, обнаружив тропинку, ведущую вглубь полуострова. От кваканья лягушек и стрёкота сверчков закладывало уши. Брюки Ильи мгновенно намокли до колен.

Мила шла сзади, стараясь наступать след вслед, но вмятины в земле, мгновенно наполнялись водой и её ботиночки мгновенно промокли. Но она не останавливалась. Её переполняло какое-то смешанное чувство опасности и восторга. Похоже, с её проводником происходило то же самое.

Илья почувствовал себя первооткрывателем, а слушая прерывистое дыхание идущей за ним девушки – её защитником.

Неожиданно за корявыми ветвями старых яблонь показался тёмный силуэт небольшого дома. Справа открылась гладь почти идеально круглого пруда.

Мила вскрикнула, обогнала Илью и подбежала к мосткам, ведущим от дома к пруду. Илья не успел предупредить, чтобы она была осторожна, как девушка скинула с себя платье, разулась, сделала два шага по мосткам и бросилась в пруд. Её почти обнажённое тело сверкнуло серебряным светом и коротким изогнутым штрихом исчезло под водой.

Илья, пару раз споткнувшись, на ходу сбросил с себя одежду и бросился вслед за сумасшедшей девчонкой. Тело мгновенно охватила холодная жуть и перехватило дыхание. Когда он в панике вынырнул, то не увидел на поверхности пруда девушки. Его охватил ужас, он заметался, потом нырнул и на глубине, раскидывая в стороны руки и ноги, попытался нащупать исчезнувшую Милу. Когда вынырнул, увидел, что проклятая девчонка спокойно стоит на мостках и отжимает длинную косу. Жутко свело ногу.

Пруд был небольшой и ему быстро удалось выбраться на берег. Илья грубо выругался, растирая сведённую икру. Подбежала Мила.

– Хорошо-то как, – она протянула руки к луне, – спасибо вам, пионервожатый Илья Викторович.

– Шурыгина, – разозлился Илья, – из-за тебя я чуть не утонул. Холодрыга какая. И что тебя угораздило вот так сразу… Там же могла быть коряга или рыба какая.

– А здесь волки с большими – большими глазами, – напевно откликнулась Шурыгина, – которые крадут маленьких девочек у больших мальчиков.

– О чёрт! – опомнился Илья, – а ведь точно. Нас, небось, уже ищут. Ведь всем запретили выходить из лагеря.

– Ну и пусть ищут, – легкомысленно заявила Мила,—найдут, если надо.

Последние слова она произнесла с трудом, её начала бить крупная дрожь. И Илья вдруг ощутил, что и его тело покрылось крупными мурашками.

– Бежим в дом – крикнул он, – там согреемся.

Но девушка присела на корточки, обняла себя за плечи и не двигалась с места, не в силах подняться. Илья подхватил её на руки и понёс к дому. Ногой открыл дверь.

Лунный свет проникал через окно, пахло берёзовыми вениками и кислым хлебом. Илья понял, что они в предбаннике. Положил девушку на скамью, сдернул с гвоздя какое-то тряпьё и укрыл. Сбегал к пруду и вернулся с одеждой. Девчонка под чьим-то старым пальто уже согрелась, по крайней мере, перестала стучать зубами. Её глаза сверкали в полумраке.

Илья дёрнул дверь в парилку – неудачно. Видно, перекосило. Плюнул и открыл дверцу печной топки. Учитывая ирреальность всего происходящего, он нисколько не удивился, увидев там дрова. Тут же в углублении нащупал спички.

Через минуту потянуло дымком и в топке заиграл огонь.

Он вернулся к скамье, где лежала Шурыгина. Потрогал её лоб. Внезапно девушка схватила его голову руками, притянула к себе и поцеловала в губы. Илья опешил. Ещё ни разу никакая девушка его так не целовала. Мила, удерживая его голову, повернулась на бок, отодвинулась к стене, заставила лечь рядом с собой, прижалась к нему всем телом и затихла.

Илья не помнил сколько они вот так пролежали вместе, только когда очнулся, огонь в печи уже погас. Помня уроки деда, он осторожно сполз со скамьи и закрыл задвижку.

Вдруг послышался какой-то неясный шум. Там в парилке кто-то был. Что-то упало на пол, звякнуло, скрипнула доска, будто кто повернулся на полке. Он ясно различил тихий отборный мат. Кровь ударила в голову: на днях Холин что-то говорил о маньяке, который бродит в округе! Два трупа, задушенные и изнасилованные девушки. Чёрт, чёрт, чёрт! Илья сильно испугался. Быстро нашёл полено и подпёр дверь парилки. Поднял ничего не соображающую после глубоко сна Милу, вытолкал её на улицу. Шёпотом приказал молчать. Они быстро оделись и бросились бежать.

На другом берегу Илья скомандовал: «Стоп!» Пока переводили дух, он рассказал девушке, что произошло, или что могло с ними произойти. Решили бежать в лагерь и рассказать всё Холину.

Стоя на крыльце изолятора в майке и трусах, Холин поёживался от ночной прохлады. Он внимательно выслушал возбуждённую до предела парочку и приказал идти на дачу, лечь и никому ничего не говорить. Когда он доложил обо всём Алову, тот довольно усмехнулся.

В шесть часов утра полуостров окружили со всех сторон милиция и солдаты. По команде майора Сиротина цепь вооружённых бойцов одновременно начала движение, сужая смертельный круг вокруг бани.

***

– А мальчишка твой хорош!—сказал Алов своему отражению с покрытой густой пеной левой щекой в прислонённом к бутылке с боржоми карманном зеркальце.

Другую он осторожно скоблил опасной бритвой. Неожиданно с тонкого лезвия на белоснежную рубашку скатилась капелька крови. В глазах Аратрона мелькнула молния, пол под ногами вздрогнул.

– Всё хорошо у товарища следователя по особо важным, только не эта щетина. А ты, Хи-Хаак, как с этим справляешься?

– Вы южанин, монсиньор, – Холин закончил отжиматься. Часы на руке показывали десять утра. – У вас всё так растёт – буйно. У русских щетина мягкая, слабая. Да и не к чему мне теперь бритва, сами же приказали бороду отращивать. Да, похоже, обошёл нас Илюша на повороте. Вы же намечали захват Сиротиным преступника только на завтра.

– Тут было главное не когда, а так чтобы наш преступник живым не дался. Сиротин быстро бы его расколол, что у того алиби и он не при делах. Ну да – беглец, ну насильник и вор, но девушек этих он в глаза не видел, никогда. Была одна надежда, что он, обкуренный этой коноплёй, сам на ментов попрёт, да ещё дубину какую с собой прихватит. Тут ему и конец. А твой парень всё устроил как надо. И заслонку в печке закрыл, оставив угли горящими, и полено к двери прислонил. Одуревший от угарного газа гражданин Померанцев, тридцати лет от роду, неоднократно судимый за разбой и убийства, месяц назад без разрешения покинувший СИЗО и залегший на дно в деревне Крестьянка, бился головой о дверь, пока не сломал шейные позвонки, упал, и сказать больше ничего не сможет. Надеюсь, теперь Сиротин от тебя отстанет. Дело закрыто, дорогой Иван Виленович, теперь твоя очередь… мстить.

– Всегда готов! – Холин шутливо отдал пионерский салют,– жалко только «тачку» пришлось бросить. Пригодилась бы.

За окном купе поезда «Киев-Москва», в котором возвращались в Москву Алов и Холин, мелькнула вывеска «Москва сортировочная».

***

Илья проводил Милу до подъезда. Прощаясь, он специально задержал руки в карманах, но девушка обняла его и заглянула в глаза.

– Я всё помню, – прошептала она, – а ты?

Илья молча поцеловал её в мокрый нос, повернулся и пошёл прочь не оборачиваясь.

Был вторник. Дома никого. Он открыл холодильник, нарезал колбасу, согрел чай. По телевизору шла война Израиля с Египтом. Илья выглянул в окно на одиннадцатом этаже своей башни. В каникулы двор крепости «тридцатого» обезлюдел.

«В бомбоубежище все попрятались, – ухмыльнулся он собственной дурной шутке. – И чего так? Война-то вон аж где».

Побрёл на звонок к телефону. Услышал севший от неожиданности и радости голос мамы и заулыбался. Он дома, и теперь всё будет хорошо.

Яша

Второго августа Илье исполнилось шестнадцать.

Мать с отцом поздравили его за завтраком и предупредили, что вечером они все вместе пойдут в «Большой» на балет «Спартак».

Родители ушли на работу, а Илья решил начать праздновать прямо сейчас. Купил две бутылки пива и пошёл гулять в надежде кого-нибудь встретить.

Во дворе «двадцать шестого» сел в беседке напротив седьмого подъезда. В нём, по слухам, обитал сам генсек. Илья ни разу его здесь не видел. Но мать, работавшая в общем отделе ЦК КПСС, знала про генсека всё, а ей Илья доверял безгранично.

«Может, сейчас выпрется? А я тут с пивом».

Илья поставил бутылку между ног и закурил. Присмотрелся.

Из подъезда вышел здоровый мужик с короткой стрижкой под полубокс и в ладно пригнанном костюме, быстро огляделся по сторонам, подошёл к арке, ведущей на проспект и замер, прислонившись к стене. Ещё один, такой же, присел на лавочку возле подъезда и развернул газету. Из арки вышли ещё четверо и замерли разреженной дугой от арки к подъезду. Какая-то мамочка упёрлась коляской в спину одному из них, быстро развернулась и быстро пошла прочь от нехорошего места.

Внезапно Илья увидел Мещерю, тот шёл с какой-то клеткой в руке. Илья радостно замахал ему, но Яша его на заметил. Уверенной походкой он прошёл сквозь шеренгу и уселся рядом с мужчиной, якобы читавшим газету. Протянул ему клетку и что-то сказал, мужчина вздрогнул и выронил газету.

Вот идиот, что он творит, подумал Илья, и хотел уже крикнуть, чтобы Яша уматывал оттуда быстрее. Очевидно же, что ждут генсека, а эти люди – его охрана. Но Яша, как ни в чём не бывало, продолжал развлекать охранника. Тот вдруг сунул руку в карман. Илья напрягся – сейчас достанет пистолет и застрелит Яшку. Но тот достал пачку сигарет. Яша потянул сигарету, но «товарищ» вложил ему в руку всю пачку, дёрнул за руку так, что лицо Яши оказалось совсем рядом с его лицом, что-то шепнул на ухо. Яша ухмыльнулся, медленно встал, низко поклонился «товарищу», сунул пачку в карман и вальяжной походкой направился в сторону Ильи.

Из подъезда вышли две женщины, дуга из тел охранников мгновенно превратилась в каре, и женщины в центре прошествовали в арку. Тот, что с газетой, замыкал шествие. Напоследок он оглянулся и зло погрозил Яше в спину кулаком. Получилось, что он и Илье погрозил. Илья поперхнулся пивом и выругался. Он обнаружил, что его рубаха вся мокрая от пота.

Яша спокойно зашёл в беседку и протянул Илье пачку «Малборо».

– Угощайся, корешь.

– Ну, ты и придурок!

– А что?

– Будто сам не знаешь? Ты в курсе, что здесь Брежнев живёт? А это наверное, его жена и дочь. А тот что с газетой – начальник охраны. Он тебе ещё кулак показал.

– Да ты что! А я не видел. Вот он-то как раз придурок. Я только хотел сигарету стрельнуть, а он всю пачку сунул. Ну, что же ты, давай, закуривай. Ты что здесь делаешь?

– Сижу. А что это у тебя?

– Хомячки, Боря и Гена… или Даша и Глаша, – чёрт их разберёт. Мне их в прошлом году Сазониха подарила на день рождения. Вот дура! Нет, она, конечно, хороший человек, но… В общем отец сразу решил, что жить они в клетке не будут. Мы, евреи, народ свободолюбивый. Так они бегали по всей квартире, а поселились в моём диване. На днях, пока отец в командировке, мама решила навести порядок. Все старые шмотки повыкидывать, а то отец у меня крохобор – ни с чем не хочет расставаться. Открывает мама комод, а там, не поверишь, все его носки в дырках. Мама – в свой ящик, и вынимает изгрызенный, только что купленный югославский бюстгальтер. Я Борю и Дашу в клетку и тикать, иначе бы – суд Линча. Теперь вот хочу на москвашу выпустить. Пойдёшь со мной?

– Пойду, только сначала скажи, зачем ты этот цирк устроил.

Мещеря потупился.

– Да ладно тебе, – хлопнул Илья друга по спине, – колись.

– Это Илья… только ты пока никому, – смутился Мещеря, – в общем, это моя тренировка и проверка бдительности товарищей. Я тут решил в Израиль податься.

– Яша, так ты теперь еврей?

– А ты не знал. Сам меня еврейпиоидом дразнил.

– Нет, я в смысле – ты еврей-еврей? Ну, тот, что поддался пропаганде и едет на древнюю родину. Будешь жить в кибуце и выращивать мацу.

– Ну ты и балбес Илья. Маца – это хлеб, он на деревьях не растёт.

– Да, но туда пускают, если у тебя родственники в Израиле. А твои – мать, отец, сестра, они же все здесь… Или нет? Я только что твою маму в булочной видел. И у тебя нет паспорта. Ты же на три месяца младше меня, а я свой только в сентябре получу.

– В этом-то вся и проблема. И я её, как видишь, пытаюсь решить.

По дороге на москвашу Яша рассказал, что сам не понимает как, но вдруг два года назад проникся этой сионистской идеей. Скорее всего, сыграл роль арест Синявского и Даниэля. Он ничего не сказал родителям и почти сразу же направился на Якиманку в израильское посольство. Но там – «кирпич»⁹.

Тогда Яша решил провести рекогносцировку. Четыре месяца изучал возможность проникновения на территорию посольства, но всё напрасно. Почти всё свободное время он наблюдал за посольством из подъезда дома напротив, изучал поведение охраны, особенно передвижение посольских машин, ведь именно тогда ворота на короткое время открывались и была возможность прошмыгнуть.

В феврале – марте началась заварушка между Израилем и Сирией, охрану посольства усилили, сократили парк посольских машин. Теперь у входа стоял только лимузин посла с его личным шофёром – израильтянином. Для разъезда других сотрудников вызывали «Волги» или «Победы» из ГОНА¹⁰ с русскими водителями. Все они, очевидно, были агентами КГБ. Таким элементарным образом «органы» облегчили себе задачу слежки. У Яши почти «опустились руки». На его счастье гоновские машины и водители были всегда одни и те же.

И Яша приметил одного. Каждый раз, как подходила его очередь возить ненавистных евреев, прежде чем заехать в ворота, он оставлял машину у магазина, в минуте ходьбы от посольства, и проводил там десять – пятнадцать минут. Когда возвращался, на лице его играла какая-то дурацкая счастливая улыбка. Садился в машину и подъезжал к воротам, при этом демонстративно хамил: не снимал руки с клаксона всё время, пока открывались ворота.

Очень скоро Яша выяснил, что этот мужик ухаживал за одной и продавщиц магазина, и каждый раз они на короткое время исчезали в подсобке. Самое главное – этот «клоун» оставлял машину не запертой и с ключами в замке зажигания. Яша понял – это его шанс. Но он не умеет водить машину!

– Знаешь Илья, – сказал Яша, открыв клетку и отправляя в неведомые дали запретки Гену и Глашу, – я тут недавно у Светки книжку обнаружил. Есть такие муравьи, красные кстати, в Африке или в Южной Америке, которые вдруг совершенно беспричинно начинают бегать по кругу вокруг муравейника. Постепенно к ним подключаются другие. И бегают до тех пор, пока не упадут замертво. После того как Сиротин избил тебя и Женьку, я вдруг окончательно осознал, что все мы, вся наша страна вот так бегает по кругу вокруг призрачной башни коммунизма. А сверху на нас глядят всякие Хрущёвы, Брежневы, видят как нас избивают неизвестно за что, как раньше избивали таких-же царские сатрапы, и ухмыляются. И не понимают, вот мы умрём, а кто работать будет, кто наполнит закрома родины?