Читать книгу: «Бухта Тихая. 30 лет нетихой жизни», страница 4

 
Звонок на чай, звонок на ужин,
Как в пансионе детвора,
Кружок заброшенных недружен —
Настала темная пора.
 
 
Какой-то скудный сумрак днями,
И целых девяносто с лишком дней,
Радиомачты лишь с пургами,
Да люди делаются злей
 

Незатейливые стихи, сочиненные зимовщицей Акиньшиной на метеостанции Диксон в середине 1920-х гг., как нельзя лучше передают атмосферу на обычной арктической зимовке того времени.⁶⁶ Можно представить, насколько невыносимой становилась она в случаях, когда ситуация усугублялась плохим снабжением и переработками. В начале существования станции в бухте Тихой не наблюдалось особых эксцессов, однако в своих мемуарах Михаил Муров упоминает «ссоры» и «крепкие разговоры», происходившие даже в первую полярную ночь. К счастью, тактичному, но волевому Илляшевичу удавалось умиротворять страсти. Тех, у кого не получалось держать себя в руках, просили пережидать приступы дурного настроения в своих комнатах.⁶⁷ Увеличение личного состава станции в последующие годы исключило возможность подобного целительного уединения.

Еще чаще, чем в раздражительности, эффект полярной ночи проявлялся в апатии и сонливости, одолевавшей всех, кто когда-либо работал на полярных станциях. В Тихой распространению этого внешне безобидного, но прилипчивого и опасного недуга способствовал либеральный распорядок дня: все зимовщики первой смены были обязаны вставать в 7 ч. утра, а после завтрака каждый был волен сам распределять свое время. В результате добрая половина «великолепной семерки» окончательно перестала отличать день от ночи и невольно мешала отдыху более организованных товарищей. Доктор Георгиевский был вынужден созвать чрезвычайное собрание коллектива, после долгих дебатов выработавшее «правила полярной ночи»: а) соблюдение распорядка дня, б) борьба с дневным сном, в) ежедневный двухчасовой лыжный пробег, г) ежевечерняя часовая пешая прогулка, д) соблюдение тишины в ночное время и е) запрет на освещение в доме № 1 после 23:00. На деле некоторые из правил оказались трудноисполнимыми – например, лыжные походы на пике зимы были наказанием по причине твердых, как скалы, заструг.⁶⁸

Физические здоровье коллектива не внушало опасений в течение всей смены. Хотя уже к середине декабря 1929 г. на станции не осталось никаких овощей, свежая медвежатина, как всегда, служила отличным средством от цинги. Более или менее серьезное инфекционное заболевание поразило одного Кренкеля, при весьма необычных обстоятельствах подхватившего грипп. К встрече нового 1930 года радист решил приодеться и достал из чемодана долго лежавший без дела выходной костюм. Спустя пару дней Кренкель слег: по всей видимости, вирус присутствовал где-то в складках одежды и быстро одолел организм, «расслабившийся» в стерильной атмосфере высоких широт. Даже этот случай не доставил много хлопот станционному врачу, однако, как показали события последующих лет, все могло обернуться по-другому.⁶⁹

Еще одним источником опасности для зимовщиков была арктическая фауна. Каждый выход на улицу требовал осторожности, так как белые медведи постоянно бродили поблизости. Даже опытным обитателям станции понадобилось время, чтобы выработать бдительность – трое их них едва не поплатились за это. Как-то раз повар Знахарев отправился к приткнувшемуся у станции айсбергу, чтобы наколоть льда для кухни. Оставив винтовку в нескольких шагах, кок увлекся делом, как вдруг рядом возник огромный медведь. Собрав всю храбрость, Знахарев пошел на зверя с топором. Исход этой встречи мог быть весьма плачевен, если бы не собаки, напавшие на медведя с тыла. Воспользовавшись суматохой, повар сумел добраться до оружия и… промахнулся на близкой дистанции! В этот момент раздались выстрелы Илляшевича и Алексина, уложивших медведя и презентовавших шкуру Знахареву в награду за пережитый страх. В другой день начальник станции отправился в баню в одиночку и пережил настоящую медвежью осаду. Пока зверь ломился в дверь домика, Илляшевич выбрался через боковое окошко и в одном белье добрался до кают-компании. Однако самое неприятное приключение пережил каюр Алексин, спасшийся от гибели только благодаря самоотверженности овчарки Грефа.⁷⁰

Как и в случае с седовской экспедицией, научившиеся опасаться людей медведи начали обходить зимовку стороной. Это произошло в середине января 1930 г. и именно тогда семерке исследователей довелось пережить сильнейший удар непогоды за всю смену. 19 января попытавшиеся выйти из дома метеорологи не смогли сделать этого, так как все здание было по самую крышу засыпано снегом. Попытавшись открыть верхний люк, Алексин едва не был унесен ураганным ветром. Несмотря на полный хаос за стенами жилища, команда решила не отменять наблюдения. Шашковский, Муров и д-р Георгиевский с трудом выбрались из дома по выкопанному в снегу туннелю и долго блуждали в поисках метеоплощадки. Все эти усилия принесли лишь частичную пользу, так как тяжелый флюгер Вильда оказался попросту сорван с мачты и унесен в неизвестном направлении. С трудом сняв показания других приборов, троица сумела вернуться на станцию благодаря Кренкелю, зажегшему в одном из окон мощную электролампу.⁷¹

Незадолго до того радист стал героем самого примечательного эпизода первой советской зимовки в Тихой. Поздно вечером 12 января 1930 г. радист занимался рутинным прослушиванием эфира, когда его внимание привлекли слабые сигналы какой-то радиостанции. В то время прохождение радиоволн в полярных широтах представляло собой неизученный феномен. Загадочная ионосфера Земли играла с радистами, то блокируя сигналы передатчиков, то усиливая их непостижимым образом. Оборудование 1920-х гг., зачастую старое и маломощное, еще более затрудняло связь с отдаленными полярными станциями. Технические проблемы полярных радиорубок частично компенсировались профессионализмом и увлеченностью их хозяев. Одаренный уникальным «радиослухом» Кренкель удивлял даже видавших виды полярников своим умением идеально настроить станцию и способностью расслышать сигналы корреспондента сквозь любые помехи. В зиму 1929–1930 гг. его хозяйство в Тихой размещалось в небольшой комнате жилого дома. Питание радиостанции и зарядка свинцово-цинкового аккумулятора выполнялась с помощью генератора постоянного тока и бензомотора мощностью всего 5 л. с. Передатчик советского производства мощностью 250 Вт и двухламповый приемник, собранный собственными руками Кренкеля, составляли все оборудование радиорубки. Основным корреспондентом Тихой в то время была станция на Матшаре, при этом энтузиаст Кренкель отвечал на любой вызов, откуда бы он ни поступал.

Как правило, по утрам в Тихой хорошо прослушивались радиостанции Северной Америки, а по вечерам – европейские. Каково же было удивление радиста, когда около полуночи 12 января он услышал позывной WFA, указывавший на то, что передачу ведет одна из правительственных радиостанций США. Сначала заинтригованный Кренкель предположил, что у берегов архипелага находится неизвестное американское судно. По его просьбе механик запустил генератор, обеспечив устойчивое питание аппаратуры. В следующие несколько минут Кренкель стал собеседником антиподов – американских полярников первой антарктической экспедиции Ричарда Бэрда. В течение двух часов корреспондентом Тихой был Малколм Хэнсон – старший

радиооператор станции «Литл Америка», находившейся на шельфовом леднике Росса. Разговор Земли Франца-Иосифа с Антарктидой продолжился на следующий день, но вскоре прервался навсегда – загадочный ионосферный канал закрылся. Отмечая поразительно высокое качество связи, Кренкель пожаловался американцу на трудности коммуникации между ЗФИ и материковой Россией. В ответ Хэнсон предложил использовать станцию «Литл Америка» в качестве ретранслятора. В этой шутке была изрядная доля гордости: как и Кренкель, трое штатных радистов экспедиции Бэрда работали на коротких волнах, однако оборудование их 800-ваттной станции представляло собой последнее слово американской радиотехники. В течение 1929–1930 гг. «Литтл Америка» регулярно осуществляла связь с Нью-Йорком и даже с британскими учеными, работавшими в Восточной Гренландии.

Учитывая качество аппаратуры, имевшейся в распоряжении Кренкеля, его разговор с Антарктидой можно смело отнести к чудесам природы. Остальные зимовщики отказывались верить в реальность произошедшего: Шашковский даже предположил, что радист стал жертвой розыгрыша, устроенного радистом неизвестного норвежского судна где-то в Баренцевом море. Илляшевич рекомендовал Кренкелю держать переговоры в тайне до подтверждения полученной от американцев информации. Последнее не заставило себя ждать. В разговоре с русским коллегой Хэнсон упомянул предстоящую смену состава бэрдовской экспедиции – в Антарктиде в то время был разгар южного лета. Спустя несколько дней о прибытии нового персонала в «Литтл Америку» сообщила одна из американских коммерческих радиостудий. Лишь после этого Кренкель сообщил о рекордных радиопереговорах в Институт Севера, после чего событие было отмечено в Тихой очередным банкетом.⁷²

С окончанием зимы впервые в истории Тихой был выполнена серия шаропилотных наблюдений.⁷³ Шары-пилоты не несли каких-либо измерительных приборов и предназначались для изучения движения воздушных масс в приземных слоях атмосферы над островом Гукера. Тем не менее, Илляшевич и Шашковский пытались запускать в небо метеорограф – автоматический регистратор синоптических элементов, лишенный, однако, возможности передавать информацию в виде радиосигналов. К тому времени француз Робер Бюро уже предложил науке первый вариант радиофицированного метеобаллона и даже придумал для него название «радиозонд». В январе 1930 г. радиозонд оригинальной конструкции был успешно испытан советским ученым и изобретателем Павлом Молчановым. В бухте Тихой этот революционный прибор появился лишь в следующем году: летом 1931 г. персонал станции запустил 7 зондов. В течение всех последующих лет активной жизни станции радиозондирование атмосферы оставалось одним из основных направлений ее работы. Что касается метеорографов, от их запуска на свободно летящих воздушных шарах быстро отказались: шансы отыскать прибор после посадки были крайне невелики.

Запуск метеорографа в б. Тихая в зимовку 1929–1930 гг.

Из открытых источников

Последним заметным событием зимовки 1920–1930 гг. была очередная попытка переименования Земли Франца-Иосифа. Еще в начале 1930 г. великий норвежец, по сей день пользующийся огромным уважением в России, был полон энергии. В качестве президента Международного общества исследования Арктики при помощи летательных аппаратов, известного, как Аэроарктик, Нансен планировал полет дирижабля к Северному полюсу и организацию дрейфующей научной станции в его окрестностях. В канун Нового года зимовщики Тихой послали Нансену поздравительную телеграмму и получили дружеский ответ: «Сердечное спасибо, поздравляю и шлю наилучшие пожелания. Нансен». Уже 13 мая 1930 г. легендарного исследователя не стало. Две недели спустя, 31 мая 1930 г., «Известия» обнародовали план по переименованию ЗФИ в Землю Фритьофа Нансена. Инициатива исходила от Академии Наук СССР и поначалу пользовалась явной благосклонностью Кремля. В действительности, предложенное название был даже менее удобно, чем все предыдущие. Норвежцы не могли не принять его из уважения к национальной легенде, однако принятие переименования означало косвенное признание советского суверенитета над ЗФИ. Со своей стороны, советским властям было бы явно затруднительно пресекать несанкционированные заходы норвежских промысловиков на острова, носящие имя норвежского полярника!⁷⁴

Между тем, как раз летом 1930 г. подобный инцидент имел место.

«Г. Седов» с новой сменой зимовщиков на борту прибыл в Тихую вечером 22 июля. За несколько дней до этого Илляшевич и его товарищи уже вовсю готовились к отъезду домой. На время передачи станции новым хозяевам Шмидт, в 1930 г. вновь командовавший экспедицией в Арктику, решил отправиться на осмотр близлежащих районов архипелага.75 Ледокол прошел на восток до острова Мак-Клинтока, а затем посетил острова Огорд, Алджер, Белл и Нортбрука. Когда «Седов» стоял у мыса Флора, небольшой норвежский промысловый бот прошел мимо и удалился в северном направлении. Его команда проигнорировала присутствие советской экспедиции и Шмидт приказал догнать норвежцев, чтобы преподать им небольшой урок вежливости. В советской литературе есть два описания данного инцидента, принадлежащие перу двух участников экспедиции 1930 г. – уже упоминавшегося выше Б. Громова и Бориса Башилова, более известного под посевдонимом Борис Норд. В книге «Гибель Арктики» Громов пишет, что советский пароход не преследовал норвежцев, а сразу же направился к о. Белл. Согласно книге «Льды и люди» Б. Норда, напротив, советская экспедиция устроила настоящую погоню, обнаружив целых два норвежских судна у о. Алджер. Шкиперы ботов, носивших имена «Хетти» и «Исбьорн», были вызваны на борт «Седова» вместе с судовой документацией. Допросив капитанов Свенсона и Карлсена, Шмидт и Воронин еще раз официально уведомили их о принадлежности архипелага и отпустили восвояси.

Радиорубка, построенная в б. Тихая в 1930 г.

Фото автора, лето 2015 г.

Весьма интригующий момент состоит в том, что по итогам экспедиции плодовитый Б. Норд опубликовал целых две книги – во второй, озаглавленной «Флейта радости», об инциденте с норвежскими звероловами нет ни слова! Много позднее советский полярный историк Михаил Белов писал, что во время посещения архипелага летом 1930 г. «Седов» задержал три норвежских корабля – третий из них именовался «Викинг». Как бы то ни было, 8 августа 1930 г. норвежская дипмиссия в Москве официально опротестовала задержание только одного бота «Исбьорн». ⁷⁶

Пересменка персонала в 1930 г. также продолжалась довольно долго. Строители собрали новое здание, в которое немедленно переехала радиорубка. Кроме того, новый коллектив сотрудников получил оранжерею – ее содержание должно было стать новым экспериментом в научной программе станции и подспорьем в обеспечении полярников свежей зеленью. Группа из 12 ученых, прибывших на борту «Седова», провела новую серию полевых исследований, а инженер Борис Войцеховский выполнил топографическую съемку окрестностей станции и определил более точные координаты креста Седова.⁷⁷ 3 августа 1930 г. ледокол покинул Землю Франца-Иосифа, увозя домой первую команду зимовщиков и их охотничьи трофеи – 17 медвежьих шкур и несколько живых медвежат. Из семерых полярников только Э. Кренкелю довелось вновь посетить Тихую.

История станции на о. Гукера интересна еще и тем, что на протяжении 30 советских лет своей истории она постоянно расширяла свою научную программу. Уже на 1930–1931 гг. были запланированы работы по разделам геоморфологии и биологии. Их выполнение должны были взять на себя глава сменного коллектива Иван Иванов и его жена Нина Демме. Последняя стала первой женщиной, перезимовавшей в Тихой.⁷⁸ В Советской Арктике «мужская монополия» стала сдавать свои позиции в 1923 г., когда геофизик Елена Русинова стала первой зимовщицей на Матшаре. Удачный опыт не смог поколебать позиции тех, кто считал деликатные аспекты совместного пребывания мужчин и женщин в замкнутом и заброшенном в арктическую глушь коллективе препятствием для формирования класса полярниц. К числу ветеранов-скептиков относился, к примеру, В. Визе. С другой стороны, Отто Шмидт, после 1929 г. ставший главный полярным авторитетом страны, ратовал за расширение эксперимента. Именно с его легкой руки в Тихую и приехала Нина Демме, которую изредка все еще называют «первой женщиной-исследовательницей Арктики» – в этом качестве она, увы, не была ни первой, ни даже второй.⁷⁹

Костромичка Демме была дочерью осевшего на Волге немца и прирожденной искательницей приключений. Человек своеобразных взглядов, ее отец проживал под одной кровлей с двумя женами – разведенной первой и фактической второй, – а также с тринадцатью детьми, прижитыми от обеих дам. Энергичная Нина была любимицей Людвига Демме и единственной из детей его гражданской русской жены, кто унаследовал родовую фамилию. После революции 16-летняя девушка отправилась в Москву, где поступила в пединститут и вела активную общественную жизнь. И все же перспектива учительской карьеры не слишком воодушевляла Нину, поэтому новость об открытии Географического института в Ленинграде заставила ее моментально умчаться в северную столицу. На новом месте к общественной активности будущей полярницы добавилась не менее бурная личная жизнь: уже в конце 1920-х гг. Нина вышла замуж за студента-гидрографа Петра Скворцова. Отношения оказались непрочными, так что вскоре молодая женщина сошлась со своим однокашником Ивановым, более подходившим ей по темпераменту. В литературе он всегда упоминается, как муж Нины Демме, однако более вероятно, что их близость так и не была скреплена брачными формальностями. Пара провела три полевых сезона на геодезических работах в Средней Азии, где в то время еще шалили антисоветские повстанцы. В 1928 г., когда Нина проходила курс биологии, спутник ее жизни принял участие в спасении Нобиле, за которым последовала экспедиция на Землю Франца-Иосифа.

В 1930 г. Иванов стал вторым начальником станции в Тихой. Вместе с ним и Ниной на зимовку оставались метеоролог Алексей Голубенков, гидролог Мухин, врач Николай Кутляев, радист Гавриил Иойлев, механик Вениамин Плосконосов, повар Постнов, служитель Данилов и двое охотников с Новой Земли – Федор Кузнецов и ненец Николай Хатанзей. После переезда радиохозяйства в отдельное здание жилищные условия в доме № 1 улучшились, так что в начале смены у всех царило радостное настроение.⁸⁰

Метеорологические наблюдения продолжались по прежней программе, однако на вооружение наблюдателей были приняты новые инструменты. На метеоплощадке впервые появились почвенные термометры, на склоне выше станции добавилась еще одна психрометрическая будка, а на крышу кают-компании был водружен «ураганометр» для измерения скорости экстремальных ветров. Несмотря на все нововведения, данный аспект научной работы станции вызывал все больше проблем. Уже первая зимовка показала, что метеоданные, собираемые в Тихой, носят, выражаясь профессиональным языком синоптиков, нерепрезентативный характер. Нависающий над станцией склон плато Седова высотой более 140 м сильно затенял метеоплощадку, что влияло на показания термометров, а впоследствии ограничивало возможности мониторинга солнечной радиации. Близость горы еще и создавала причудливые завихрения приземных воздушных потоков, мешавшие определять истинное направление и скорость ветра. Они же делали абсолютно бесполезным установленный на метеоплощадке осадкомер: несмотря на наличие защиты, бешеные порывы выдували из ведра прибора весь снег. Разочаровывающие выводы метеорологов были приняты к сведению, однако вопрос о переносе станции в то время не поднимался – ее бесперебойная работа была все еще слишком важна с политической точки зрения.⁸¹

В первые месяцы своей полярной карьеры Нина сосредоточилась на изучении местной флоры – как дикой, так и прозябавшей в новой оранжерее. Наряду с занятиями двух новоземельских промысловиков, последняя была частью большого эксперимента, начатого с целью «индустриализации» советских полярных станций. Предполагалось, что каждая из них в будущем не только сможет хотя бы частично обеспечивать питание персонала, но и сократит расходы на собственное содержание, поставляя государству продукты звероловства и морского промысла. Для переработки последних в 1930 г. в Тихой даже построили сарай-салотопку, со временем переживший многочисленные метаморфозы, но сохранившийся до наших дней. Мы не знаем, какие овощи выращивались в Тихой в 1930–1931 гг., однако все усилия Демме пропали даром. На восьмидесятом градусе северной широты растения умеренного пояса чахли несмотря на искусственное освещение и отопление¹¹.

Судьба оранжереи также не установлена: скорее всего, ее уже в 1931 г. разобрали для строительных нужд. Тем не менее, вклад Нины в полярную ботанику оказался велик: она впервые проследила весь годичный жизненный цикл большинства растений, обнаруженных в Тихой. В течение полярной ночи она также помогала д-ру Кутляеву в наблюдениях за реакциями человеческого организма на постоянную темноту.

Еще одним объектом исследований Нины были пернатые. Она наблюдала их на пресных озерах о. Скотт-Келти и на базальтовых уступах скалы Рубини. Ее партнер тяготел к более дальним поездкам. Как только установился снежный покров, Иванов начал регулярные объезды островов Гукера, Скотт-Келти и Кетлица, выполняя съемку береговой линии и собирая материалы для геологической карты архипелага. На о. Гукера ему удалось обнаружить пласты бурого угля мощностью до 3 метров, однако мечтам советских энтузиастов о промышленной разработке местных залежей не было суждено сбыться по причине низкого качества их содержимого – факт, известный еще ранним исследователям островов. Еще одним объектом наблюдений Иванова были соседние ледники и их движение.⁸²

Менее деликатный и более энергичный, чем Петр Илляшевич, новый начальник станции был чистой воды практиком. Как на «Красине» в 1928 г., так и на «Седове» год спустя, Иванов выполнял обязанности экспедиционного завхоза и приобрел немало полезных навыков в дополнение к своим научным познаниям. В Тихой его деятельная натура не находила желаемого простора для деятельности и Иванов пустился в странствия по архипелагу, часто сопряженные с большой опасностью. Уже во время первой экскурсии на о. Земля Георга в феврале 1931 г. Иванов и ненец Хатанзей оказались застигнуты штормом посреди пролива и едва не отправились в открытое море на отколовшейся льдине.⁸³ Пережитое приключение не остудило пыл геоморфолога и в марте 1931 г. он снова отправился на западные острова ЗФИ, сопровождаемый обоими охотниками. Группа побывала на о. Белл, а затем впервые в истории пересекла ледовый панцирь Земли Георга. Продолжая двигаться на север вдоль западных берегов этого крупного острова, Иванов обнаружил, что показанный на ранних картах остров Армитедж в действительности является полуостровом. Это было крупное географическое открытие, дополненное охотничьими трофеями в виде восьми медвежьих шкур.⁸⁴ Во время похода Иванов не посещал южное побережье Земли Георга, где он мог сделать открытие иного рода. Еще в августе 1930 г. норвежская экспедиция на судне «Bratvaag» прибыла на ЗФИ с о. Виктория. Политические цели команды, и в этот раз возглавлявшейся геологом Гуннаром Хорном, явно превалировали над научными. Сначала капитан шхуны объявил о. Виктория… частным владением владельца судна Харальда Лейте. Не афишируя свое пребывание на Земле Франца-Иосифа, норвежцы побывали на островах Земля Александры, Нортбрука, Алджер и Белл. Высадившись на мысе Форбс острова Земля Георга, экспедиция построила там хижину-«убежище» со складом провизии. Как раз в этом время ЗФИ превратилась в камень преткновения советско-норвежских отношений: в одном из документов НКИД спор двух стран по поводу архипелага был даже назван конфликтом. После задержания «Седовым» норвежских тюленебоев влиятельное промысловое лобби потребовало от норвежского правительства добиться от русских признания национальных интересов на ЗФИ. «Продовольственное депо» на Земле Георга было построено от имени Норвежского полярного института и преследовало цель подкрепить вышеуказанные претензии.

Дискутируя с норвежскими коллегами, советские дипломаты предлагали предоставить промысловикам соседней державы бесплатное право на охоту в водах архипелага сроком на 10 или даже 25 лет. Взамен Норвегии предлагали признать суверенитет СССР над арктическим сектором, очерченным в декрете 1926 г. Представители королевства настаивали на бессрочном праве промысла и переговоры зашли в тупик, однако некоторые историки полагают, что экспедиция Г. Хорна посетила архипелаг с разрешения советских властей. Автору не удалось найти подтверждений этой точки зрения, однако даже в случае, если такое разрешение запрашивалось норвежцами, строительство склада не могло входить в список дозволенных работ. Норвежское судно покинуло ЗФИ 25 августа 1930 г. и на пути домой обнаружило останки шведского полярного исследователя Саломона Андре, пропавшего без вести в 1897 г. при попытке достичь Северного полюса на воздушном шаре. В наши дни экспедиция на «Братваге» известна только благодаря этому открытию.⁸⁵ В отсутствие начальника станции, Нина Демме перенесла свое внимание на скалу Рубини, приютившую самый большой на островах птичий базар. По ее подсчетам, летом 1931 г. на ее уступах гнездилось 20000 кайр, 5000 люриков и 3000 чаек-моевок. По-видимому, Демме была первым биологом, отметившим сокращение птичьего населения островов под влиянием человеческого присутствия. В эти месяцы 1931 г. Нина и ее муж вели совершенно различную жизнь вдали друг от друга. Вскоре их отношения дали трещину: привлекательная и свободомыслящая женщина дала волю чувствам, возникшим между нею и радистом Иойлевым. Вскоре связь стала слишком заметной, однако прочие зимовщики отнеслись к возникшей ситуации с большим тактом. Иванов также предпочел избежать выяснения отношений и с головой ушел в работу. Жизнь станции в 1930–1931 гг. не отражена в мемуарной литературе, так что романтическая история Нины и «Гани» Иойлева известна по ее продолжению, а также по намекам, содержащимся в дневниках известного советского журналиста Лазаря Бронтмана.

Лето 1931 г. на островах ЗФИ обещало быть оживленным. Несколько советских и иностранных экспедиций готовились посетить архипелаг с различными целями. Первой была американская научная группа, покинувшая Нью-Йорк 30 мая на борту шхуны «Effie L. Morrissey», принадлежавшей легендарному ледовому капитану Бобу Бартлетту. Его пассажиры собирались посетить ЗФИ и Новую Землю для сбора ботанических коллекций по заказу Американского музея естественной истории. Льды остановили шхуну Бартлетта на 79° с.ш., а вот шведско-норвежской экспедиции на корабле «Quest» повезло больше.⁸⁶ Возглавляемая шведским ученым Хансом Альманном, она отправилась в Арктику на корабле, за десять лет до того ставшем последним экспедиционным судном Эрнеста Шеклтона. Великий первопроходец Антарктики умер в своей каюте 5 января 1922 г., когда «Квест» сделал остановку у о. Южная Георгия. В 1931 г. основные работы шведско-норвежского отряда были сосредоточены на Шпицбергене, однако д-р Альманн решил нанести визит и на ЗФИ.⁸⁷

Первым советским кораблем, посетившим острова в 1931 г., был ледокольный пароход «Малыгин», доставивший на ЗФИ не только ученых во главе с В. Визе, но и небольшую группу иностранных туристов! Поездка была организована «Интуристом», переживавшим в то время резкий всплеск своей активности. Если в Европе туристическая активность годы Великой депрессии сократилась на 25 %, то количество иностранных гостей СССР, напротив, выросло на 67 %! Идея арктического круиза на комфортабельном ледоколе английской постройки возникла в связи с планами международной воздушной экспедиции. Следуя заветам Ф. Нансена, общество Аэроарктик зафрахтовало немецкий дирижабль LZ-127 «Graf Zeppelin» для доставки в высокие широты группы ученых, представлявших Германию, СССР, США и Швецию.⁸⁸ Участие в экспедиции советских экспертов П. Молчанова и Р. Самойловича открыло дирижаблю дорогу в советский арктический сектор и, в частности, на ЗФИ. В бухте Тихая воздушный корабль должен был принять с «Малыгина» 15000 марок и почтовых конвертов, специально выпущенных к этому событию: доходы от продажи знаков почтовой оплаты должны были покрыть изрядную долю экспедиционных расходов. Еще одним источником финансирования была продажа кают на борту советского парохода.⁸⁹

Туры, стоившие 2000 долларов США, были в итоге приобретены всего тремя путешественниками – гражданами США Эммой Б. Дрессер, Доном Л. Дрессером и Элизабет Паттерсон. В числе 28 прочих пассажиров ледокола, чья поездка была оплачена советским правительством, был генерал У. Нобиле, немецкий журналист Фридрих Зибург, известный писатель И. Соколов-Микитов и 12 журналистов. Вопреки рекламе и обещаниям «Интуриста», плавание сопровождалось многочисленными неурядицами. Экспедиционный лидер Визе, капитан Дмитрий Чертков и представитель «Интуриста» Маршовский никак не могли выяснить, кому же принадлежит «верховная власть» на судне.

Иван Папанин (слева), Константин Петров и американская туристка Эмма Дрессер в почтовом отделении на борту «Малыгина», июль 1931 г.

Из кн. М. И.Ромма «Я болею за „Спартак“: спорт, путешествия, восхождения» (Алма-Ата: 1965)

Одиннадцать человек обслуживающего персонала явно не обеспечивали мировой уровень сервиса: кухня могла предложить гостям лишь небольшой выбор русских блюд, а условия в каютах оставляли желать много лучшего. Часть продуктов, погруженных на «Малыгин» для туристов, была реквизирована командой, а то, что осталось, потеряли из-за поломки судового холодильника. Обещанный «Интуристом» гидроплан так и не был доставлен на ледокол, а для экскурсий была выделена всего одна безмоторная шлюпка – хорошо еще, что туристам не пришлось самим работать на веслах. Научная группа не проявляла к иностранным гостям никакого внимания и не предложила им ни одной лекции об Арктике. И тем не менее, впечатления от круиза в итоге перевесили все неприятности.⁹⁰

Пароход покинул Архангельск 19 июля 1931 г., за пять дней до того, как 236-метровый дирижабль вылетел с авиабазы Фридрихсхафен близ Берлина. Помимо возглавлявшего научную группу Р. Самойловича, на его борту присутствовали Э. Кренкель, немецкий полярный исследователь д-р Людвиг Коль-Ларсен, основатель Международного ледового патруля лейтенант-коммандер Береговой охраны США Эдвард «Айсберг» Смит и Линкольн Элсуорт – известный американский полярный путешественник, спонсор воздушных арктических экспедиций Р. Амундсена и будущий герой первого воздушного пересечения Антарктиды.⁹¹ Встреча дирижабля и ледокола произошла 27 июля 1931 г. На пути в Тихую команде и пассажирам «Малыгина» пришлось пережить непогоду и даже многочасовое сидение на мели близ о. Ньютон. Не успел ледокол бросить якорь в виду станции, как И. Иванов попросил Визе о личном разговоре. Детали их встречи не разглашались, однако в результате геоморфолог… покинул ЗФИ на «Малыгине», передав свои полномочия доктору Кутляеву. Иванов стал единственным начальником в истории станции, который добровольно оставил свой пост до конца смены – можно предположить, что основной причиной этого был его разрыв с Ниной.⁹² Спустя два дня исполинская серебристая сигара воздушного корабля появилась над о. Скотт-Келти, кружа в воздухе и выискивая место для снижения. Снабженная надувными поплавками специальной конструкции, передняя гондола дирижабля легла на воду, обеспечив прием почты с подошедшей шлюпки. Стоя в ней, генерал Нобиле обменялся приветствиями с Л. Элсуортом: оба участвовали в перелете Амундсена через Северный Ледовитый океан в 1926 г. Стоянка цеппелина в Тихой продолжалась всего 15 минут, после чего он величественно удалился в северном направлении, пролетев над советской зверобойной шхуной «Ленгосторг» и обменявшись радиограммами с «Квестом», проводившим научные работы у о. Земля Александры.⁹³ Немецкий дирижабль по сей день остается крупнейшим транспортным средством, когда-либо появлявшимся в бухте Тихая.