Читать книгу: «Бухта Тихая. 30 лет нетихой жизни», страница 2

Глава 1
«Живите по-братски, работайте дружно!»
Первые годы работы станции (1929–1931)

К концу Гражданской войны оголодавшее население Советской России мечтало о сибирском хлебе, тогда как возрождавшаяся помалу экономика нуждалась в ресурсных инъекциях. Недра европейских губерний уже не могли удовлетворить растущий индустриальный аппетит. Как назло, именно к началу 1920-х гг. состояние железнодорожного транспорта республики перестало отвечать запросам промышленной логистики. Ситуация потребовала от правительства срочно заняться налаживанием арктического судоходства.

Уже к середине XVII в. северное побережье Евразии было обследовано русскими землепроходцами практически на всем своем протяжении. Тем не менее, даже 260 лет спустя попытки наладить регулярное морское сообщение с устьями сибирских рек разбивались об отсутствие в Арктике сети метеорологических станций и службы ледового мониторинга.¹⁷ Первым шагом на пути развития северной периферии стала «советизация» Комитета Северного морского пути (Комсеверпуть), созданного еще колчаковским правительством в 1919 г.⁵ Постепенно расширяя свои полномочия, Комсеверпуть координировал общие усилия государственных органов и двух исследовательских организаций, одновременно учрежденных для содействия освоению Крайнего Севера.

Первая именовалась Северной научно-промысловой экспедицией (Севэкспедиция) и отвечала за развертывание комплексных научных изысканий в самых труднодоступных районах Арктики. Вторая носила оригинальное имя в духе советского новояза – Плавморнин, что означало Плавучий морской научный институт. Как и следовало из названия, институт базировался главным образом на приданных судах, занимаясь оценкой и изучением рыбных богатств Баренцева моря. Обе организации активно взаимодействовали с Академией наук при посредстве ее Арктической комиссии, учрежденной в 1914 г. и возобновившей свою деятельность при ленинском правительстве. В 1923 г. одна из экспедиций Плавморнина на борту исследовательского судна «Персей» впервые в советской истории приблизилась к берегам Земли Франца-Иосифа. Два года спустя Севэкспедиция была преобразована в Институт по изучению Севера во главе с 44-летним геологом Рудольфом Самойловичем. Под его энергичным руководством институт распространил свою деятельность на акваторию Белого, Баренцева и Карского морей, а также острова, в этих морях расположенные. От Севэкспедиции институту достался маленький флот в составе моторной шхуны «Шарлотта» и бота «Зарница». Летом 1927 г. шхуна доставила на Землю Франца-Иосифа первую советскую научную группу, совершившую две высадки на о. Нортбрука, в том числе и на мысе Флора.¹⁸

В 1920 г. наблюдения за погодой на территории от западного побережья Таймыра до западного побережья Новой Земли вели всего 4 метеостанции, организованные в 1882–1915 гг. Берега ЗФИ не видели ученых с 1914 г. и спорадические визиты специалистов Плавморнина не могли дать полное представление о природных процессах, происходящих на островах. Расширение метеорологической сети в северном направлении становилось одной из важнейших задач, решение которой имело и политическую окраску. Постоянно действующие форпосты науки на Крайнем Севере автоматически становились признаками эффективного суверенитета.¹⁹ Начиная с 1920 г. Главное гидрографическое управление ВМС республики требовало установить «радио-метеорологические станции» в двух ключевых пунктах архипелага Новая Земля – на мысе Желания и в проливе Маточкин Шар. Летом 1922 г. на Новой Земле побывал уполномоченный Совета Труда и Обороны РСФСР по вопросам Северного морского пути Георгий Красинский. По итогам поездки он представил на имя Наркомвоенмора РСФСР записку, копии которой получили Управление делами Совнаркома и Наркоминдел республики. В документе, датированном 15 ноября 1922 г., Красинский сделал упор на «продолжающийся незаконный промысел норвежцев» у берегов Новой Земли и высказал мнение, что «формально-фактическое закрепление» этих островов за Советской Россией невозможно без строительства на них радиостанции, одновременно являющейся местом постоянного пребывания представителей власти. Представление Красинского нашло полное сочувствие у управделами Совнаркома Н. П.Горбунова, а уже на следующий день было принято постановление Госплана РСФСР «О колонизации Новой Земли». В начале декабря того же года с доводами Красинского согласились участники совместного совещания представителей вышеуказанных органов и ученых. К тому времени норвежский промысел морского зверя в советских водах начал переход на концессионные рельсы и хотя бы формально перестал быть незаконным. В связи с этим совещание нашло возможным ограничиться на Новой Земле одной полярной станцией. Последняя была успешно построена в августе-октябре 1923 г. на северном берегу пролива Маточкин Шар близ выхода в Карское море.²⁰

Норвежские зверобои с 1867 г. вели промысел на Новой Земле, а спустя двадцать лет появились и на Земле Франца-Иосифа.²¹ На Новой Земле это уже в конце XIX в. привело к установлению русского военно-морского присутствия и началу весьма ограниченного заселения островов большеземельскими ненцами. Разумеется, в период революционного лихолетья какой-либо контроль над островами Арктики был утрачен и западное побережье Новой Земли оказалось фактически открыто для любой деятельности иностранцев. Враждебность между Россией и Норвегией не наблюдалась и в этих условиях, хотя вопрос о статусе Шпицбергена продолжал служить камнем преткновения в отношениях двух стран. Российская Империя последовательно декларировала особый интересе к этому архипелагу на международных конференциях в 1910 и 1912 годах. В 1920 г. статья 10 Договора о Шпицбергене гарантировала русским подданным те же права, что и гражданам прочих «Высоких Договаривающихся Сторон». Тем не менее, Советское правительство поначалу отказалось признавать договор, заключенный без участия его представителей. В действительности вопрос о Шпицбергене воспринимался большевиками как часть более важной проблемы, а именно международной изоляции Советской России. Для ленинского правительства Шпицберген был шансом добиться признания своей легитимности норвежцами.

В 1921 г. две нации сделали первый шаг к восстановлению официальных отношений, заключив Предварительное соглашение. В мае 1923 г. советское правительство предоставило норвежскому предпринимателю Кристиану Кристиансену концессию на ведение китобойного промысла на Крайнем Севере и Дальнем Востоке страны. В сентябре того же года Aalesunds Rederiforenings Saelfaugruppe (Группа судовладельцев г. Олесун) также получила право на добычу тюленей и китов в водах между Кольским полуостровом и западными берегами Новой Земли. Кульминацией сближения стало официальное признание Советской России норвежской короной, за которым немедленно последовало советское признание норвежского суверенитета над Шпицбергеном и островом Медвежий.²² С другой стороны, официальное включение Свальбарда-Шпицбергена в состав Норвежского королевства 17 июля 1925 г., равно как и усиление контроля Канады над Северо-Западными Территориями в июне того же года, ускорили принятие Советским Союзом «секторальной стратегии» в его арктической политике.²³ 15 апреля 1926 г. Президиум ЦИК СССР особым декретом объявил территорией Советского государства «все как открытые, так и могущие быть открытыми в дальнейшем земли и острова…, расположенные в Северном Ледовитом океане, к северу от побережья Союза ССР до северного полюса в пределах между меридианом 32˚04’35» восточной долготы от Гринвича, проходящим по восточной стороне Вайда-губы через триангуляционный знак на мысу Кекурском, и меридианом 168˚49’30» западной долготы от Гринвича, проходящим по середине пролива, разделяющего острова Ратманова и Крузенштерна группы островов Диомида в Беринговом проливе».

Постановление сделало Землю Франца-Иосифа частью арктических владений СССР, на что норвежское правительство поначалу никак не отреагировало⁶. Сам архипелаг оставался вне всякого контроля со стороны СССР и события, изменившие эту ситуацию, лишь частично имели отношение к Норвегии.²⁴ В начале 1928 г. генерал Умберто Нобиле анонсировал план новой воздушной экспедиции в Арктику. Во советских властных структурах с большим удивлением обнаружили, что итальянец собирается лететь к ЗФИ и даже к «Земле Николая II» – ныне Северная Земля. Последняя была впервые замечена русскими гидрографами к северу от Таймыра в 1913 г. и с тех пор оставалась совершенно необследованной.²⁵ 15–18 мая 1928 г. дирижабль «Италия» под командованием Нобиле совершил 60-часовой полет из Кингс-Бея (ныне Ню-Олесун) на Шпицбергене к западному побережью Северной Земли через Землю Франца-Иосифа. По пути экипаж дирижабля активно занимался аэрофотосъемкой и собирал научную информацию. После крушения «Италии» 25 мая 1928 г. Советский Союз сыграл ключевую роль в международной спасательной операции, послав в Арктику четыре судна, два самолета и 138 человек личного состава. Большинство уцелевших при аварии дирижабля было подбрано ледоколом «Красин», однако судьба 6 итальянцев оставалась неизвестной, что побудило советскую экспедицию распространить поиски на Землю Франца-Иосифа. Основную работу по осмотру островов архипелага выполнила команда ледокольного парохода «Г. Седов». В конце сентября 1928 г. ледокол «Красин» также посетил западные острова ЗФИ. 21 сентября руководитель экспедиции Рудольф Самойлович организовал высадку на мысе Ниля (о. Земля Георга), где был поднят советский флаг и устроен склад продовольствия. За полтора месяца до этого, в начале августа 1928 г., капитан «Седова» Владимир Воронин с подчиненными высаживался на мысе Лофли в южной части Земли Александры и мысе Иохансена на западном берегу Земли Георга.²⁶

Арктические амбиции Италии не могли не привлечь пристальное внимание Москвы. В 1899 г. итальянская экспедиция герцога Аббруцкого в числе первых исследовала архипелаг и даже за четверть века до этого, в 1873–1874 гг., разноязыкие первооткрыватели островов – австрийцы, чехи и хорваты – объяснялись между собой на итальянском! Все эти обстоятельства были учтены Совнаркомом СССР при подготовке постановления «Об усилении научно-исследовательской работы в арктических владениях Союза ССР», обнародованного 31 июля 1928 г. Так называемая Арктическая комиссия Совнаркома под председательством известного военного деятеля Советской России Сергея Каменева была сформирована для контроля за выполнением научных планов. В августе 1928 г. советская активность в Арктике получила освещение на страницах ведущей норвежской газеты Aftenposten.²⁷ В начале декабря того же года Арктическая комиссия признала строительство постоянной «аэрогидрометеорологической и радиостанции» на Земле Франца-Иосифа делом «вполне своевременным, подлежащим обязательному и безотлагательному осуществлению». Уже в феврале 1929 г. С. Каменев представил проект станции на утверждение СНК, Наркомата финансов и Наркомата иностранных дел. Проект был подготовлен Институтом Севера в сотрудничестве с Академией Наук СССР, а в сопровождавшей его записке говорилось:

«Земля Франца Иосифа представляет собой наиболее северное из известных человечеству пространств суши, расположенных в европейско-азиатском секторе арктической части земного шара. Положение этой земли обусловливает ее значение, как опорного и контрольного пункта на будущих трансарктических воздушных путях… Для нас же важно: 1) чтобы грядущие трансарктические пути не строились помимо или, тем паче, против СССР и 2) чтобы данные пути содействовали вовлечению в сферу полезной эксплуатации потенциально богатых областей Советского Севера… Одной из форм нашей активности является сохранение и закрепление за СССР тех отдельных участков суши, которые смогут служить опорными пунктами на намечающихся арктических воздушных линиях. В последнем отношении существеннейшее значение приобретает закрепление наше на Франц Иосифе. Располагая контрольными базами на этой земле и на острове Врангеля, мы как бы замыкаем фронт на евразийском участке трансарктических воздушных путей».

С точки зрения предсказания погоды ЗФИ обладала преимуществом архипелага, расположенного «по северную сторону полярного климатологического фронта, в Баренцевом море, в районе которого… циклоническая деятельность развита чрезвычайно сильно».

Общие расходы на строительство и круглогодичное содержание новой станции Комиссия оценила в 207000 рублей. Организации, занимающиеся изучением Севера, даже совместными усилиями не могли предоставить столь внушительную сумму. На помощь пришел Совнарком СССР, постановивший выделить необходимые средства из своего резервного фонда. Штат будущей станции должен был состоять из 8 человек – начальника (он же аэролог или метеоролог), гидрометеоролога, врача, радиооператора, механика, повара-«служителя» и «собачника» (т. е. каюра, ответственного за содержание, подготовку и использование собачьей упряжки). Планировалось, что начальник зимовки будет параллельно выполнять обязанности одного из метеорологов, а врач возьмет на себя программу исследований в области биологии. Хотя станция проектировалась, как комплексная научная база с обширной программой наблюдений, начать решили с малого. Смене первого года вменялись в обяззаность ординарные метеорологические и шаропилотные наблюдения, тогда как освоение новых научных дисциплин должно было происходить по мере оборудования новых лабораторий и увеличения личного состава.²⁸

5 марта 1929 г. план предстоящей экспедиции на ЗФИ был утвержден в Совнаркоме СССР. На первую годичную вахту на островах отправлялись семеро:

Петр Илляшевич – начальник станции, гидрометеоролог Георгий Шашковский – геофизик, гидрометеоролог Борис Георгиевский – врач-хирург и натуралист Эрнест Кренкель – радист Михаил Муров – механик Владимир Знахарев – повар Алексей Алексин – «служитель» и каюр

В 1920-х гг. пресловутая «политическая бдительность» еще не играла особой роли при отборе полярных кадров, поэтому первая смена полярников ЗФИ включала представителей разных социальных групп, от крестьянина до бывшего аристократа. Механик Муров, первым зачисленный в команду благодаря своему давнему знакомству с В. Визе, участвовал в Гражданской войне в рядах красной кавалерии, ходил матросом на торговых судах и обожал то, что сейчас принято называть экстремальным туризмом.²⁹ Тридцатилетний Петр Илляшевич являл собой еще более колоритную фигуру. Он был сыном известного петербургского правоведа и религиозного писателя Якова Илляшевича, принадлежавшего к древнему польскому шляхетскому роду. Как и его старший брат Валериан, Петр готовился к военной карьере и окончил Пажеский корпус в составе его последнего царского выпуска в феврале 1917 г. Революция резко изменила жизненные планы семьи: уже в 1918 г. Петр вместе с отцом участвовали в экспедиции Академии наук в Карелию. Вскоре после этого родители и большинство родственников П. Илляшевича покинули Советскую Россию, а сам он работал в сфере строительства вместе с двоюродным братом, инженером Евгением Илляшевичем. В середине 1920-х гг. один из друзей детства, назначенный начальником станции «Маточкин Шар», предложил П. Илляшевичу попробовать себя в полярных исследованиях.³⁰ На «Матшаре» начинали свою полярную карьеру и двое подчиненных Илляшевича – геофизик Г. Шашковский и радист Э. Кренкель. В своей любви к Арктике последний был подстать будущему начальнику: после первой же зимовки на Новой Земле Кренкель даже вытатуировал на предплечье очертания этого архипелага. Позднее радист так описывал Илляшевича в своих воспоминаниях:

«По внешнему облику он выпадал из нашей компании: был маленького роста, изящен, с грациозной походкой… Он одевался довольно необычно для того времени. Костюм, белая рубашка, галстук бабочкой, шляпа и тросточка. Был Илляшевич чрезмерно вежлив, чрезмерно интеллигентен в обращении, но мы его слушались. Несмотря на то, что он был немножечко смешной, у нас сложились отличные взаимоотношения. Мы его не обижали, и он нас не обижал. Одним словом, ладили». ³¹

Немец по происхождению, Кренкель вырос в культовую фигуру советских полярных исследований и принадлежал к верхушке советской арктической элиты. Что касается Илляшевича, он участвовал в Великой Отечественной войне в звании инженер-капитана и отличился при обороне Ленинграда. Геофизик Г. Шашковский и врач Б. Георгиевский отдали многие годы жизни и работе за Полярным кругом, не добившись, впрочем, столь громкой славы, как Кренкель.

Подготовка экспедиции двигалась медленно. В конце февраля 1929 г. директор Института Севера находился в командировке в Германии, а его заместитель Семен Миттельман совершенно не знал о каких-либо планах правительства относительно ЗФИ. В процессе завязавшейся переписки Ефим Воронов – глава Отдела научных учреждений СНК СССР и один из правительственных кураторов экспедиции – сумел сдвинуть дело с мертвой точки. Находившийся в Милане Р. Самойлович также держал руку на пульсе, подыскивая необходимые для будущей станции научные приборы. Тема предстоящей экспедиции была затронута Самойловичем в беседе с председателем Миланского автоклуба Артуро Мерканти. Будучи влиятельным человеком в мире итальянской авиации, последний выразил надежду, что советские полярники продолжат попытки отыскать следы пропавших в 1928 г. аэронавтов «Италии» и гарантировал предоставление экспедиции двух легких аэропланов. Самойлович рекомендовал Воронову принять предложение, однако, по политическим соображениям, оно было отвергнуто. Тем временем ученый совет Института Севера сделал Владимира Визе ответственным за организацию экспедиции в отсутствие Самойловича.³² Даже заручившись поддержкой Осоавиахима – мощной общественной организации, в 1928 г. оплатившей советское участие в поисках Нобиле, – институт был вынужден обращаться за помощью направо и налево.

9 марта 1929 г. первые слухи о готовящемся десанте на ЗФИ всплыли на страницах советской прессы: «Красная Газета» опубликовала заметку, утверждавшую что ледокольный пароход «Малыгин» вскоре отправиться к островам с тремя сотнями колонистов на борту! Так как реальный план не относился к секретам правительства, достоверная информация о нем вскоре также стала достоянием гласности. Институт рассчитывал, что экспедиции будет предоставлен «Красин», однако летом 1929 г. ледокол был занят проводкой судов 9-й Карской экспедиции к устью Енисея. В феврале было окончательно решено, что строителей и зимовщиков будущей станции доставит на ЗФИ ледокольный пароход «Г. Седов». Его капитан В. Воронин принадлежал к потомственным поморским судоводителям и приходился племянником тому самому Федору Воронину, который в 1874 г. выручил на Новой Земле австрийских первооткрывателей Земли Франца-Иосифа.³³

«Седов» был вполне подстать Воронину – крепкий пароход водоизмещением 3000 т, построенный в 1909 г. по заказу тюленеловов Ньюфаундленда. Ледокольные обводы носа, ледовый пояс обшивки толщиной в дюйм и компаунд-машина мощностью 2360 л.с. позволяли

«Седову» уверенно работать среди самых сплоченных ледовых полей весеннего Беломорья. Пароход был приобретен царским правительством в разгар Первой мировой войны для обеспечения ледовой навигации на подступах к Архангельску – одному из немногих портов Российской Империи, открытых для военных поставок союзников. В конце 1920-х гг. имя, данное судну в честь первого русского исследователя ЗФИ, делало выбор «Седова» идеальным для экспедиции.³⁴ Опасение специалистов вызывало только одно, а именно реальное состояние ледокола. Ежегодная работа на тюленьих промыслах в северной части Белого моря привела к сильному износу корпуса, особенно в носовой части. Сотни заклепок и несколько листов обшивки подлежали срочной замене, однако плановый ремонт в 1929 г. был выполнен крайне некачественно. Размещение строительных материалов и прочего имущества экспедиции, равно как и ее личного состава, стало еще одно геркулесовой задачей. Твиндеки были разделены деревянными перегородками на «каюты», рассчитанные на 4–5 человек, обреченных на постоянную жару в силу близости котельного отделения. Часть экспедиционных грузов предстояло разместить на открытых палубах, однако их доставка в Архангельск сильно запаздывала. Понукая поставщиков, штаб экспедиции одновременно разбирался со строителями, не гарантировавшими своевременное изготовление сборных каркасных зданий станции. В конце концов, проект был изменен в пользу традиционных рубленых домов русского типа – как выяснилось в дальнейшие годы, это было наилучшее решение.³⁵

5 июня 1929 г. Самойлович, имевший богатый опыт борьбы с бюрократами всех мастей и рангов, обратился к Е. Воронову с просьбой выдать институту официальное письмо Управления делами Совнаркома СССР с указанием важности задач, стоящих перед экспедицией. По мнению исследователя, любой диалог со снабженческими организациями без поддержки высших политических кругов был обречен на провал.³⁶ Как назло, именно в этот сложный момент в советской печати промелькнуло сообщение о том, что Норвегия также готовит экспедицию на Землю Франца-Иосифа. Тревожная новость, тем не менее, не была столь уж неожиданной: территориальные претензии в Антарктике, озвученные норвежцами в 19271929 гг., заставляли ожидать аналогичных шагов и в северном полярном регионе. Как бы то ни было, советское руководство немедленно обнаружило признаки нервозности. Дирекция Института Севера и лично Рудольф Самойлович, невиновные в бесчиссленных организационных заминках, были отстранены от руководства экспедицией. Лидерство перешло в руки 38-летнего Отто Шмидта – математика, философа и организатора науки.³⁷ Таланты Шмидта нашли применение в создании советской системы образования, а паче того – в управлении научными исследованиями. И все же в памяти современников и потомков Шмидт остался прежде всего исследователем. В 1928 г. советско-германская экспедиция в горы Памира стала его первым большим приключением. Шмидт примкнул к ее советскому отряду как «вольноопределяющийся» без каких-либо конкретных обязанностей, однако его энергия и природная харизма произвели благоприятное впечатление на формальных и неформальных лидеров экспедиции. Двое из них способствовали быстрому подъему Шмидта по карьерной лестнице. Первым был управделами Совнаркома СССР и бывший личный секретарь В.И.Ленина Николай Горбунов, вторым – Николай Крыленко, один из командующих Красной Армией в годы Гражданской войны и видный деятель советской судебной системы. Последний, вместе с женой, участвовал в Памирской экспедицией из любви горам и альпинизму, тогда как Шмидт стал постоянным партнером пары на всех восхождениях⁷. Со временем настроение фортуны изменилось на прямо противоположное: в конце 1930-х гг. Шмидт был на пике славы и влияния, а оба великих человека сгинули в застенках НКВД.³⁸

Уже в марте 1929 г. Горбунов просил Шмидта возглавить экспедицию на Землю Франца-Иосифа. Ученый не спешил с ответом: в то время его мысли были прочно заняты Памиром, где он планировал совершить новые восхождения в связке с Крыленко и математиком Борисом Делоне.³⁹ К конце марта стало ясно, что новая поездка в горы Центральной Азии откладывается, поэтому 11 июня Шмидт согласился взять в свои руки организацию арктической экспедиции. Первое, что предстояло сделать новоиспеченному начальнику, было выбивание дополнительных средств из госказны. Выяснилось, что новая станция не может быть построена без превышения первоначальной сметы на 40000 рублей. Две недели прошли в переписке с Н. Горбуновым, прежде чем дополнительные средства поступили на счет института. 15 июля В. Визе выехал в Архангельск для надзора за финальными приготовлениями перед отплытием.⁴⁰ Информация о конкурирующей команде норвежских полярников носила отрывочный и противоречивый характер, поэтому 1 июля 1929 г. Шмидт был приглашен на совещание в Наркомате иностранных дел, посвященное деятельности граждан двух стран в Арктике. Начальнику экспедиции прямо указали на необходимость «любой ценой достичь Земли Франца-Иосифа раньше всех прочих». Позднее в том же месяце Осло посетил ботаник Александр Толмачев, сообщивший кое-какие уточненные сведения. По его словам, норвежцы продолжали готовить экспедицию, планируя добраться до островов в августе 1929 г. Самым интригующим моментом в послании Толмачева было указание на готовность норвежцев заручиться разрешение советских властей на изучение архипелага! Об этом ботанику якобы сообщил известный полярный исследователь Карстен Борхгревинк, сославшийся на «определенные круги» в норвежском истеблишменте. Новость чрезвычайно обрадовала Самойловича, 15 июля написавшего Е. Воронову о желательности подобного демарша, свидетельствующего о признании Норвегией советских прав на ЗФИ.⁴¹

В действительности, в 1929 г. наши северные соседи отправили в воды к северо-востоку от Шпицбергена целых две экспедиции, эксплуатировавшие идею «частных притязаний» на полярные территории. Между министерствами торговли и иностранных дел Норвегии в июне 1929 г. происходила активная переписка, завязавшаяся после предложения директора Норвежской службы по делам исследований Свальбарда и Северного Ледовитого океана (Norges Svalbard-og Ishavs-Undersøkelser) д-ра Адольфа Хуля заявить национальные претензии на о. Виктория. Последний весьма невелик и лежит на полпути между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа⁸. Норвежские дипломаты полагали, что в ситуации, когда ни одна из стран не могла похвастаться постоянным присутствием на самых отдаленных арктических островах, территориальные заявки на данных территориях могли быть сделаны частными лицами, не состоящими на госслужбе и претендующими на коммерческую выгоду от подобной претензии. Конечный план норвежцев состоял в том, чтобы добиться от СССР рассмотрения проблемы ЗФИ в контексте договорного статуса Шпицбергена, где все субъекты экономической деятельности пользовались равными правами независимо от национальности.⁴²

7 августа 1929 г. первая экспедиция под начальством Тора Иверсена покинула порт Тромсё на борту шхуны «Hisø». Экипаж судна получил задание построить на о. Виктория хижину-«убежище» и оставить «иные признаки вступления во владение». Вторая экспедиция руководствовалась еще более амбициозным планом. Организованная известным норвежским китобойным предпринимателем и исследователем Ларсом Кристенсеном как научно-промысловое предприятие, она вышла из Тромсё 5 августа 1929 г. Команда, возглавлявшаяся прославленным полярным летчиком Ялмаром Рисер-Ларсеном и геологом Гуннаром Хорном, располагалась на двух тюленеловных судах – «Hvalrossen» и «Thorsnes I». Предполагалось, что по прибытии на ЗФИ норвежцы подыщут подходящие место на одном из ее островов и построят зимовочную станцию, оборудованную рацией и приборами для метеорологических наблюдений. Персонал станции должен был состоять из пяти человек под руководством офицера ВМФ Норвегии лейтенанта Йохана Брейрема. В помощь ему на зимовку при станции планировалось оставить «Thorsnes I» под командованием шкипера Рудольфа Свендсена. Последний получил личное указание заявить претензии на архипелаг от имени владевшей судном компании. Вопреки позиции норвежского МИДа относительно частного характера территориальных заявок, обе команды включали действующих государственных служащих, а в случае с экспедицией Л. Кристенсена – даже кадровых военных!⁴³

К несчастью для норвежцев, когда их суда еще находились в море, советская экспедиция уже несколько дней исследовала острова Земли Франца-Иосифа. «Г. Седов» покинул Архангельск 21 июля 1929 г., имея на борту правильственного комиссара ЗФИ Отто Шмидта, 36 членов судовой команды под начальством капитана Владимира Воронина, 7 зимовщиков будущей станции, 8 ученых во главе с Рудольфом Самойловичем, группу из 16 рабочих-строителей под руководством инженера Евгения Илляшевича, а также бригаду журналистов. Последние несколько суток перед отплытием никто не смыкал глаз. Сначала Эрнст Кренкель угодил в местную больницу с подозрением на приступ аппендицита – к счастью для радиста, внезапно наступившее улучшение позволило ему ускользнуть от провинциальных эскулапов. Хозяйственникам хватало своей головной боли: 60 бочек бензина, предназначавшегося экспедиции, неведомым образом уехали в Астрахань. Вслед за топливом исчезли медицинские инструменты д-ра Георгиевского и железные детали станционных печей. Наконец, поставленные Ленпотребсоюзом продукты питания зимовщиков не выдерживали никакой критики. Четыре тонны муки и почти все консервы пришлось сходу забраковать, в то время как свежие овощи вообще отсутствовали. Отклик прессы, сравнившей горе-снабженцев с вороватыми поставщиками пропавшей экспедиции Джона Франклина, вызвал скандал и оперативное вмешательство партийного руководства Северного края. В свою очередь, архангелогородцы перекопали собственные огороды и преподнесли отправляющимся на ЗФИ несколько мешков молодого картофеля и 15 кило репчатого лука. Худо-бедно, но к вечеру 20 июля все люди, животные и грузы были на борту «Седова». Толпы народа запрудили порт и берега Северной Двины, приветствуя полярников.⁴⁴ Сразу после выхода из Белого моря экспедиция подверглась серьезной проверке штормом: собак пришлось разместить по каютам, однако пять коров и лошадь – стратегический запас свежего мяса на все время зимовки – оставались в стойлах, выгороженных на открытой палубе.⁴⁵

Даже на пике лета 1929 г. ледовая обстановка в Баренцевом море оставалась сложной. Одиночные айсберги и даже ледовые поля замечали дрейфующими на 67° с.ш., у самого побережья Кольского полуострова! Три дня спустя после выхода из Тромсё экспедиция Л. Кристенсена достигла кромки пака в 70 милях северо-восточнее о. Медвежий. Двум шхунам ничего не оставалось, как следовать вдоль кромки льда, которая, впрочем, уходила в нужном направлении. Руководство советской экспедиции ожидало встретить поля льда протяженностью до 150 км. На случай критической ситуации был выработан экстренный план – приблизиться к архипелагу, насколько будет возможным, а потом перебросить туда по льду двух человек с радиооборудованием, полярным снаряжением и запасом пищи на несколько месяцев. В итоге сплошной лед был достигнут «Седовым» на 77°17» с.ш. 45°0» в.д. – севернее, чем ожидалось. 25 июля, пройдя параллель 77°50» с.ш., пароход вошел в скопление многолетнего льда толщиной 3–4 метра. Между тем норвежцы медленно, но верно продвигались вперед, рассчитывая пересечь параллель 78° с.ш. в течение пары дней. Рация ледокола перехватила их радиопереговоры, после чего Воронин решил попытать счастья дальше к востоку. Его надежда на улучшение ледовых условий оправдалась в точке 77°52» с.ш. 51°41» в.д., где в сплошном белом панцире начали появляться широкие трещины. «Седов» снова пошел в северном направлении, однако 27 июля новый пояс спошных льдов сделал движение невозможным.