Читать книгу: «История моего стыда», страница 3
– Вот шельма! – выругался Олег.
Я стоял рядом и держался за живот от смеха.
* * *
Кое-как устроившись в тёплой коморке, мы готовились ко сну: охранник – в прогнутой по дуге кровати, а я – в протёртом, но уютном кресле с покрывалом из медвежат. Так и прошла моя первая ночь в Москве…
На утро ныло всё тело. Невыспавшийся, но подобревший Олег решил еще раз проверить дверь, из-за которой начались мои несчастья.
– Слушай, а что за код тебе прислали?
– Вот, из пяти цифр. Сказали ввести – и квартира откроется.
Почесав затылок, охранник со злостью пнул дверь ногой. Нога соскользнула, задев ручку и выгнув её вверх. Дальше случилось чудо: чёрная пластиковая ручка загорелась изнутри, и на ней, словно руны из сказания про эльфов, проступили цифры от 0 до 9, нарисованные в ряд.
– Вот шельма! – в очередной раз выругался охранник. – Ручка-то электронная!
Достав код, я аккуратно нажал на проявившиеся гладкие сенсорные цифры, после чего дверь тихо открылась, пустив меня в уже не нужную комнату для сна.
В очередной раз я покатился от смеха. С блаженством приняв горячий душ, согревшийся и приободренный, я попрощался с Олегом и отправился на новую встречу с Москвой.
Разобравшись с маршрутом, я спустился в метро.
Интерлюдия 2. Давид
В пятнадцать лет я постиг первое чувство опьянения. Отец – владелец обширных виноградников – позвал меня на собственную плантацию.
– Давид, ты знаешь, кто из людей первым вкусил вино и познал его пьянящую силу? – вопрошал отец, ведя меня вдоль рядов с виноградом.
– Нет, папа.
– Тогда послушай меня. По Ветхому завету, Ной, переживший великий потоп, сошел не землю у священной горы Арарат и посадил там виноградник. А после выпил вина и опьянел, представ перед семьей в необычном виде. Так людям был дарован славный напиток в награду за долгие скитания по волнам.
Впоследствии, немало краснея, я прочел, что после знакомства с вином Ноя обнаружили пьяным и голым. Эту подробность обычно замалчивают, впрочем, она и правда не столь важна на фоне момента, когда в дар человечеству было послано знание о вине.
Вечером отец налил мне красного сухого вина из собственных запасов.
– Глотни, Давид: что ты чувствуешь?
– Кислый, какой-то броженый вкус… оно не пропало?
– С непривычки ты смотришь совсем не туда. В этом бокале – вкус родной земли, где столетиями жили твои предки. Ни одна другая земля не родит вино с таким вкусом. Он будет иным, тоже прекрасным, но таким – никогда. Ощути, как пахнет Родина. Представь труд рабочих, что высаживали и растили виноград, их отеческую любовь и заботу. Почувствуй вкус их труда, пота, усталости. Без любви к своему делу такого эффекта не получится. А узнаешь ли ты солнце? Его тепло и его забота впитались в это вино. А сладкий воздух наших гор? Ты пьешь благословенный дар небес, Давид. Если будешь уважать этот напиток, он послужит добрым делом: расслабит после трудного дня, утолит жажду, прояснит мысли, вдохновит. Всегда пей его с почтением: к земле, что давала пищу винограду, к дождю, что напитал его соками, к солнцу, что обогревало бочок каждого плода. И к людям, чей многомесячный труд превратил растение в райский напиток.
Праздник урожая отец проводил с обычными работниками своих плантаций. Мощный и громкий, он возвышался над столом, лично наливал вино лучшим работникам, слушал и давал слово каждому.
– Именно здесь, в этой долине, со многими из присутствовавших, я выпил первый бокал за рождение сына. За твое рождение. Эти простые люди умеют истинно радоваться и грустить. Не пренебрегай ими, Давид. Помни, откуда все начинается.
* * *
Ночь выдалась особо тихой и уютной. Гости разошлись по домам, мы остались с отцом одни. Папа сидел, смотря вверх, на звездную россыпь, и улыбался. Много лет спустя, живя в Москве, я тоскую по таким ночам: спокойным, оставляющим тебя наедине с бесконечным небом. Горы, что окружали нашу виноградную долину, потемнели и слились с небом; отличить их можно было лишь по абсолютно черной пустоте: там, где она затмевала собой часть небесной полусферы, – были горы. А там, где тьма была пробита сотнями маленьких проколов, из которых на землю лился свет мирового эфира, – кончалась земля и начиналось небо.
– Мне страшно, – поделился я, изрядно охмелевший.
– Отчего же, сын?
– Над нами – бесконечность. Мне кажется, что вся вселенная наблюдает за мной миллионом маленьких глаз. Они подмигивают мне, зовут. Но куда? Там, вверху, холодно и одиноко. И мне страшно от этого, я чувствую себя жертвой, которую уже давно заметил хищник.
– Почему обязательно хищник? Может, за тобой наблюдает Бог?
– Ты думаешь, Он там?
– Об этом нет смысла размышлять, Давид. Все равно не узнаешь. Мне кажется, самое место Ему здесь, на земле, возможно, внутри нас. Порой я думаю, что Его глаза – это мы. И на мир он смотрит именно через нас…
– Получается, если именно через наши глаза Бог видит мир, значит, мы отвечаем не только за себя, но и за Бога?
– Возможно, – усмехается отец. – Ты ведь знаешь, наверное, что наш с тобой Бог точно так же когда-то сидел на земле и смотрел на звезды. Наверное, он понимал больше нашего. Жаль, что именно под этими звездами его однажды предали и обрекли на смерть…
Мы сидели, смотря вверх.
– А еще Он, наверное, любил вино. Мать рассказывала тебе, как Христос превратил воду в вино на одном торжестве? А еще Он пил вино с апостолами на Тайной вечере… Так что этот напиток древнее и мудрее, чем тебе кажется. Люби его, но не позволяй ему превратить тебя в свинью, – отец отставил от меня бутылку подальше. – Помни: в любую минуту твоими глазами на мир может взирать сам Бог.
Мы еще долго сидели в тишине, прерываемой лишь суетливым треском насекомых. Голова слегка кружилась, но небо больше не давило. На горизонте, куда ни глянь, горы врезались в небесную твердь. Над головой я чувствовал пульс вселенной.
– Моими глазами может видеть сам Бог, – дивился я, засыпая и запоминая эту фразу на всю жизнь.
Глава 4
Метро я невзлюбил сразу. Никогда не пересыхающая человеческая река напоминала мне толпу зомби из голливудских фильмов. От неё хочется бежать, но всё равно она захватывает тебя, и вскоре ты становишься её частью и привыкаешь к этой роли навсегда. В нос ударил специфичный запах, создаваемый металлом, резиной и креозотом, которым обрабатывают деревянные шпалы, чтобы те не гнили. Морщась от запахов и шума, я ещё не подозревал, что именно там обрету своего первого московского друга. Это был обычный грязно-рыжий пёс, уверенно бродивший по станции, игнорируя человеческий поток и переплывая его вдоль и поперек. Пёс подбежал ко мне и нагло обнюхал чемоданы в поисках съестного. Я скинул вещи на скамейку и поделился запасами бутербродов, которыми разжился благодаря маме. Так мы и подружились. Я стал звать его Блинчик. Эта насмешливая кличка почему-то очень подошла собаке, постоянно носившей дурашливо-веселое выражение на улыбающейся морде. Как выяснилось, Блинчик очень давно облюбовал метро в качестве дома. Его встречали на совершенно разных станциях, но ночевал он всегда на одной и той же. Как пес ориентировался и понимал, куда и когда надо ехать на ночевку, а куда на «работу» – оставалось загадкой.
Пока я знакомился с новым другом, Москва преподнесла мне первый урок. Повернувшись к вещам, я не обнаружил корзину с клубникой, которую так бережно собирал для нас дядя Юра, и маленькую сумку с ноутбуком. Из вагона метро, уже тронувшегося и увозящего мои вещи, на меня смотрела пара ехидных глаз. В погоню я не бросился. В незнакомой паутине маршрутов и с чемоданами шансов было откровенно мало.
Через два часа была назначена встреча с Машей. Узнав о моем решении перебраться в Москву, она обрадовалась и тут же вызвалась помочь с подбором комнаты. Без клубники появляться перед ней было стыдно, поэтому, порывшись в сети, я попрощался с Блинчиком и поехал до ближайшего рынка. Рынок представлял собой довольно большое крытое помещение, где, словно на Лондонской бирже, в яростных торгах ежеминутно сходились сотни продавцов и покупателей. Шум стоял неимоверный, а громкие и гордые зазывания продавцов явно не соответствовали качеству товара. Клубники здесь было катастрофически мало, да и та была похожа на пластиковую подделку.
– Ваш лук покрыт плесенью! – возмущался мужчина у самого входа на рынок.
– Да что ты знаешь о плесени! Это лучший товар! – парировал торговец.
– Я холостяк и живу один. Поверьте, я знаю о плесени всё… – с грустью отвечал покупатель, отходя от прилавка.
Улыбаясь, я обошел скандалистов стороной и подошел к одному из ларьков, где красноносый владелец обхаживал эффектную девушку, расхваливая свой товар.
– Я бы не советовал вам брать эти ягоды, – не выдержав, я встрял в разговор.
– Парень, у меня уважаемые люди оптом закупаются! – тут же швырнул протестом владелец.
– Постойте, молодой человек, а что в ней не так? – девушка властно и заинтересовано посмотрела на меня.
– Эта клубника как пластмассовая, она вся блестит, и у неё слишком идеальный, я бы сказал – лощеный вид. Чашечки из листиков какие-то странные. Она явно приехала издалека и, чтобы сохранить такой глянцевый вид, вся опрыскана химией.
– А ты у нас умник какой-то, аграрий что ли? – начал краснеть и без того краснокожий продавец.
– И не говорите. Понаехали тут всякие селяне, – передразнил его я. – Наша, местная клубника не такая красивая, но ее запах можно узнать за километр! И сейчас как раз второй урожай начался.
– А скажите-ка, молодой человек, – с улыбкой спросила дама, – видите ли вы под этой крышей хоть что-то достойное?
– Да не особо, если честно. Из того, что здесь есть, максимум вот эта, – указал я на лоток с более-менее приличным товаром.
Там мы и скупили всю клубнику до дна.
– А вы гость столицы? – выходя из рынка, спросила девушка. – Надолго ли к нам?
– Кто знает, пока что точно задержусь, – скромно ответил я.
– И чем планируете заниматься?
– Хотелось бы найти себя в области массовых мероприятий или культуры, если честно.
– Кристина, – она уверенно протянула мне визитку, – пишите, возможно, мы друг другу пригодимся.
Дима, – представился я, провожая взглядом Кристину, садившуюся в белый немецкий автомобиль и уже выкинувшую меня из головы.
* * *
С учётом всех приключений я едва успел на встречу с Машей.
– Я думала, вы только на лекции опаздывать любите, молодой человек. Оказалось, на важные встречи тоже, – с озорной улыбкой встретила меня девушка.
Я хотел обнять Машу, но она мягко ушла от любых прикосновений.
– Что-то ты похудел опять!
– Мне так последние лет пять говорят, а я все не меняюсь. Маша, а вот ты точно стала ещё краше! – искренне восхитился я.
Она похорошела и выглядела свежее, моложе и даже увереннее: блестящие глубокие глаза оставались такими же загадочными, но теперь в них читался интерес к миру и даже радость.
– И платье красивое, я такого не помню, – я продолжал сыпать неуклюжими комплиментами.
– Да, это новое. Ты знаешь, я вдруг поняла, а вернее вспомнила, как сильно порой одежда меняет настрой. Вроде бы всего лишь обертка. Раньше я бы протестовала против подобного, а сейчас эта обертка словно бы дополняет меня, выражает характер и настроение, выставляет предупредительные знаки, когда ко мне нельзя подходить, а когда можно.
– Возможно, ты права, – согласился я, подсчитывая в уме, сколько недырявых носков я привез с собой в Москву и как это выражает мой характер.
– Смотри, тут и для тебя подарки! – я вручил ей ведерко клубники.
– От дяди Юры? – она расплылась в улыбке и ещё раз обняла меня.
– Так, ты давай неси это всё, а я покажу комнату, которую нашла для тебя.
От станции метро до дома мы прошлись минут пятнадцать, что по местным меркам считалось достаточно комфортным расположением. По дороге я узнал, что Маша устроилась в одну из частных компаний, которая имела свои арт-площади и организовывала нестандартные выставки.
– Конечно, это не совсем мой формат, ведь мы очень редко работаем с классикой и много времени посвящаем современному искусству. Ты бы многому удивился! А вот, собственно, и твое жилье на ближайшее время.
Мы подошли к обычному серому пятиэтажному дому. От привычных мне строений он отличался лишь тем, что имел закрытый двор, защищенный стенами домов.
– Я бы хотела тебя в «сталинку» заселить, знаешь, там и окна побольше, и потолки выше. Вон, например, видишь, какой интересный фасад? Советский монументализм! Но это будет не по карману, поэтому пока тебе придется пожить в «хрущевке».
– Помнишь, был такой явно московский анекдот: «когда мэрия сносила торговые ларьки, я радовался, ведь эти уродливые коробки так портили улицу, на которой стоит моя пятиэтажка».
– Именно, – оценила иронию Маша и провела меня на пятый этаж, позвонив в звонок.
Дверь открыла пожилая женщина лет семидесяти, Раиса Ивановна. Мне предназначалась дальняя комната с видом во двор, а вот ванную комнату, кухню и туалет надо было делить с хозяйкой.
– Ну вот, располагайся, Дима, – избегая неловких разговоров, Маша начала прощаться. – Я очень рада была тебя видеть. А сейчас мне пора бежать.
– Маша, – нежно сказал я, дотронувшись до ее руки.
– Не надо, Дим. Много времени прошло…и у меня есть молодой человек.
– Ясно, – растерянно, но в то же время обвинительно воскликнул я. – Извини.
– Сейчас мне и правда пора. Добро пожаловать в Москву! – прокричала она уходя.
Я остался в коридоре один и, проводив взглядом Машу, вернулся в свою комнату. Разбор чемоданов почти полностью занял оставшийся вечер. Внутри шкафа, занимавшего добрую часть моей каморки, я нашел какие-то старые книги, фотографии высокого стройного офицера и большой немецкой овчарки, подписанной снизу как «Скиф». На другой полке меня встречало воинство лягушек всех мастей и размеров: хрустальные, глиняные, деревянные лягушата задорно лупоглазили на меня, словно предупреждая, что неотступно бдят за новым постояльцем.
Интересная коллекция! Эти две полки я оставил как есть и занял оставшиеся. Вечер клонился к закату, и желудок требовал подкрепления. С интересом изучая квартиру, я заглянул на кухню. Привычная мне обстановка: каждый уголок пространства задействован на максимум, повсюду расставлены бутылки с Бог весть какими жидкостями внутри, внизу – соленья, вверху – приправы. На плите стояла огромная алюминиевая – не иначе как еще советская – кастрюля с какой-то бурлящей кашей внутри.
На кухню вошла хозяйка.
– Раиса Ивановна, а что это? – поинтересовался я, указывая на кастрюлю.
– Так это каша, – незатейливо ответила она.
– А можно я ее попробую? Не ел весь день.
Женщина удивительно приподняла бровь и поглядела на меня.
– Если хочешь, то бери.
Я с благодарностью налил себе целую тарелку и съел ее в один присест.
– Очень вкусно! Спасибо вам огромное!
– Да ладно, уж за такое точно не благодари, – она надела легкую куртку, взяла огромную кастрюлю и вышла с ней во двор.
Недоумевая, я стал ждать возвращения Раисы Ивановны, попутно изучая кухню. Вернулась она минут через десять с опустевшей кастрюлей.
– Как видишь, добавки больше нет, Дима, всё съели, – с непроницаемым видом женщина стала мыть посуду.
– А кто съел-то? – поинтересовался я.
– Так собаки и съели, кто же еще. Я варю им кашу и кормлю каждый понедельник, – невозмутимо ответила Раиса.
Я поперхнулся.
– А почему вы мне не сказали?
– Так ты и не спрашивал. Ты был голоден, попросил каши, а молодым людям я никогда еще не отказывала, – она весело подмигнула мне.
Я смотрел на нее, недоумевая, что происходит.
– Да не переживай ты так, я добавляю в эту кашу только крупы трех видов. У собак шерсть от них прямо лоснится! – наконец она не выдержала и засмеялась.
– Я, пожалуй, пойду, – тихо сказал я и вышел из кухни.
В своей комнате я открыл телефон с непрочитанным сообщением от Марии.
– Я забыла предупредить: у хозяйки квартиры крайне своеобразное чувство юмора. Она очень любит смеяться и пошло шутить. Но, я уверена, вы подружитесь. Это добрейшая, уникальная женщина!
– Да уж, – сказал я в темноте. – Пойти и поискать новое жилье, что ли?
На столе, у самой кровати, я заметил меленького лягушонка, весело улыбающегося мне и раздувающего могучие щеки. Как он там очутился, я не знал.
– Это тебе, Дима, в знак нашего знакомства, – пропела Раиса Ивановна из коридора.
Я усмехнулся и положил подарок в карман. Так и прошел мой первый день в Москве. Я разложил вещи, позвонил домой, выставил любимые книги и фотографии, а затем, дабы проветриться, еще раз спустился в метро. Блинчик был на той же станции, что и с утра. Мой друг явно узнал меня и обрадовался новой порции человеческих ласк.
– А я сегодня собачью еду ел, представляешь? – сообщил я ему. – И даже понравилось… Постараюсь принести и тебе как-нибудь, будем выживать вместе.
Блинчик яростно завилял хвостом. В компании с бездомной собакой я и встретил ночь, доехав домой под самое закрытие метро и уснув замертво.
Интерлюдия 3. Давид
Лето, по обыкновению, я проводил в Ереване либо в отдаленных селениях, на плантациях отца. Мне нравилась первозданная простота обычных работников; повзрослев, я назову это скорее эмоциональной сбалансированностью – способностью порой просто не думать о том, на что ты не в силах повлиять, и концентрироваться на том, что от тебя истинно зависит. Я научился этому именно у тех обычных людей, что окружали меня в летние каникулы.
А еще я всем сердцем любил горы: чувствовал их зов, их душу и пение; ощущал, как какая-то нечеловеческая, мистическая сила тревожит, выдавливает каменные глыбы, что миллионы лет покоились в толще земли, куда-то вверх, – сила хаотичная и непокорная. Стоя на любой из горных троп, я грезил, словно сам расту, подчиняясь этой немыслимой мощи.
– Интересно, – с подростковым размахом думал я, – если ад существует где-то там, под землей, то наличие гор – не верный ли признак? Где-то внизу должны быть огромные пещеры для грешников, которые томятся в огне. И каждая новая гора говорит о том, что под ней появилась пещера для обреченных душ, и излишки земли проступили наружу в виде гор – немое доказательство происходящего в недрах земли.
– До жути страшно. Но все это там, внизу, – размышлял я, – и оно вовсе не имеет отношения ко мне, вечно молодому мужчине, которому предстоит сделать немало хорошего и сложного, чтобы никогда не спускаться вниз и не познать подземный мир на собственной шкуре.
* * *
Подростками мы любили изучать каждый закоулок местных гор, а я – в особенности.
– Неужели вам не интересно, откуда берутся все эти ручьи и реки? – недоумевал я, когда остальные парни отказывались лезть в непроглядные дали. – Ведь вся эта вода появляется не просто так! Я чувствую, у каждого ручья есть свой вкус, и хочу узнать, почему именно так. Почему Девичий ручей такой бирюзовый? А почему Безымянный ручей такой вкусный?
Однажды, не найдя поддержки, я отправился один на поиски места, где гора рождала воду Безымянного ручья.
Ручей представлял собой водяной поток средних размеров, мощный и буйный по весне и ленивый к концу лета. Вкус воды напоминал о зиме, обещал утоление жажды и вечную бодрость. Ручей был моим другом и целителем: я давно приметил, что его вода позволяла легче справиться с любой хворью души или тела, будь то головная боль или ссора с отцом. Именно поэтому я твердо решил добраться до места, где эта вода впервые появляется на свет.
Выйдя рано поутру, я начал поход по знакомым и не очень местам, поднимаясь все выше и выше.
Дубовые и буковые леса постепенно уступили место разнотравью, и я с наслаждением вдыхал запахи миндаля и шалфея, что росли вдоль тропы. По мере продвижения несколько раз с недоумением чесал голову, пытаясь решить, куда двигаться дальше: это были развилки, когда два ручья сливались в один, вдоль которого я шел ниже. Каждый раз приходилось доверять собственному чутью: закрыв глаза, я пробовал на вкус воду из обоих потоков и сразу понимал, куда именно надо идти. Вкус, что я искал, был уникален: подобно тому как отец ухитрялся в бокале вина находить нотки и привкусы родной земли, так и я узнавал в каждом хрустальном глотке нечто близкое мне.
Поужинав вяленым мясом и хлебной лепешкой, я остановился на ночлег (все необходимое для похода было заранее собрано в рюкзак). Ночь была звездной, тихой и прохладной. Именно в такие моменты чувствуешь себя ничтожной песчинкой, пропитываясь страхом и трепетом перед тайнами этого мира.
Засыпая, я заметил, как из темноты в стороне, противоположной от костра, на меня смотрят два ярких глаза. Парализованный, я узнал леопарда – крайне редкого, почти мистического хищника здешних мест.
Мы долго смотрели друг на друга: голодный (или просто любознательный?) зверь и подросток, решивший, что умрет как мужчина, и медленно достающий свой любимый нож. Видимо, леопард вовсе не жаждал крови и безмолвно отступил, оставив меня в немом оцепенении на всю оставшуюся ночь.
* * *
Уставший и невыспавшийся, я побрел дальше, как только позволил рассвет. Зевающее солнце небрежно ласкало землю своими первыми лучами; продрогший, я с удовольствием подставлял им обветренное лицо.
К обеду, взяв хороший темп, я взобрался в небольшую чашевидную долину, рассекаемую пополам моим ручьем. В центре долины лежало озеро, словно заполненное жидким серебром, – именно оттуда несколькими рукавами вытекала небольшая речка, которую местные и прозвали Безымянным ручьем. С окружающих гор к озеру стекались многочисленные потоки воды, появляющиеся везде, где солнце касалось прошлогоднего снега, все еще томившегося в расщелинах.
Восторженный, я сидел на берегу и даже не заметил, как вдали от меня к воде подошел старый знакомый – леопард. Страха больше не было. В ту минуту, опьяненный чистотой и сакральностью момента, я не мог и вообразить, что в таком месте может случится нечто плохое. Леопард, как и ночью, молча присмотрелся ко мне, а после спокойно и вольготно убежал прочь. Счастливый, я начал спускаться обратно, домой.
* * *
Во время спуска благозвучие природы разрушил резкий и грубый звук выстрела. Инстинктивно пригнувшись, я стал озираться по сторонам: сбоку от тропы, на склоне, в неестественной позе, содрогаемый в приступах боли, лежал мой леопард. Со стороны леса к нему подкрадывался охотник – огромный, мощный, с хищной улыбкой предвкушения наживы. Ошарашенный, вне себя от ужаса и гнева, я перескочил через камни наперерез мужчине и начал отнимать у него ружье.
– Парень, ты сдурел что ли? – орал гигант.
– Не смейте трогать его, это священное животное!
– Это хищник! Если я не убью его, однажды он убьет кого-то из нас! – охотник резко оттолкнул меня; я упал на камни, расшибая колени в кровь.
Не в состоянии мыслить разумно, я глядел на леопарда, в эти живые, умные, но полные боли глаза, и принял решение. Подбежав к мужчине, увернувшись от замаха, я ринулся тому в ноги, выхватывая у него надежную опору. Охотник упал, ружье улетело в сторону.
– Мразь, ты что творишь, щенок?! – он схватил и начал вбивать в меня свои огромные кулаки.
Лицо заплыло; захлебываясь собственной кровью, я освободился от захвата и вскочил. Враг взлетел следом за мной. Подсекая, я вновь попытался повалить его. Каменистая, уходящая под уклон поверхность подвела нас обоих: собирая все камни, мы покатились вниз, в небольшую расщелину. Последнее, что я помнил, – резкая боль в ноге, хруст, удар головой. Далее – небытие.
