Читать книгу: «История моего стыда», страница 2
Глава 2
Последний учебный год подходил к концу. Я все ещё ломал голову, чем хочу заниматься после окончания колледжа. Будущее казалось мне неопределенным, но однозначно светлым.
Я не могу сказать, что приобрел много друзей за учебные годы. Скорее, как и в школе, не нажил врагов. Багаж знаний был ограничен, набор близких – еще меньше, а копилка так и вообще пустовала.
Сразу после отъезда Марии я подружился с еще одним преподавателем – это был неприметный на первый взгляд физкультурник. Именно с ним мы грузили вещи Маши, помогая ей с переездом в Москву, и после того, как я в последний раз помахал девушке в мутное стекло вагона, мы остались одни на перроне. При виде отъезжающего поезда, увозящего любимую, становилось не по себе и хотелось бежать за ним, как дворовый пес, до самой столицы. В тот момент мне казалось, что нить между мной и Машей разорвана навсегда, но я ошибался.
– Хорошая она девушка, просто не повезло по жизни… – задумчиво сказал мой новый знакомый, Юрий Михайлович.
– Я думаю, там ей будет значительно лучше, она заслуживает счастья и успеха, – выдавил я, стараясь прогнать предательские слезы.
– Пошли, обсудим все это, раз уж сегодня такой день, – предложил мужчина, видимо подметив мое состояние.
Так я впервые оказался в его доме на окраине города. Дом был не новый, но везде чувствовалась рука хозяина: крепкий забор, ухоженное крыльцо, просторный гараж с наваренными полочками по бокам. Именно туда он повел меня в первую очередь. Гараж представлял собой не столько помещение для хранения машины, сколько место памяти: вдоль всей стены были развешаны медали, расставлены кубки и приклеены фотографии.
– Да вы добились приличных успехов! – не очень искреннее воскликнул я.
– Да-да, я погремел в свое время и отдал боксу много лет жизни. Мастер спорта, весь Союз объездил с выступлениями!
– А почему завязали?
– Травмы, да и не всю жизнь же мешки колотить… Ты же знаешь, я до сих пор веду секцию, учу детей, как постоять за себя в драке, а ещё лучше – как её избежать.
К своему стыду, я вовсе не знал ни о спортивном прошлом, ни о тренерском настоящем дядя Юры – так он попросил себя называть.
– Да что эти блестяшки рассматривать, я тебе совсем не то хотел показать. Вот, смотри, – он подвел меня к фотографии в углу.
С фото на меня смотрел помолодевший дядя Юра, а ещё совсем юная девушка лет шестнадцати с медалью в руках и озорной улыбкой победителя.
– Маша, – пораженно произнес я.
– Она самая, – гордо ответил тренер. – каких только медалей не брала! Они с матерью тогда жили здесь недалеко, мы дружили семьями, и девочка была мне как дочь. Помню, как я ходил на разборки с местной шпаной, которая обижала её. Вроде бы с тех пор никто уже никто не смел подходить к ней. Вроде бы даже пару носов сломано было… – усмехнулся в густые усы дядя Юра.
Его усы были местной легендой. Весь колледж по-доброму потешался над ними. Уникальная способность усов заключалась в том, что они жили своей собственной жизнью и были индикатором абсолютно любых эмоций, которые испытывал хозяин. Порой казалось, что усы встают дыбом, когда он злился и кричал. Они тряслись и вибрировали, когда он громко смеялся, а от смеха, что исходил из его мощных лёгких, резонировало все вокруг. А ещё усы умели грустить. Каждый год на выпускном вечере для очередной порции уходящих студентов дядя Юра произносил речь – торжественную, но немного печальную. Усы взлетали вверх, когда он уверял студентов в их светлом будущем, угрожающе выдвигались вперёд вместе с губой, словно указывая на тех, кто рискнет забросить спорт или забыть родных учителей, а к концу речи опускались вниз, выражая поникшее настроение, ведь молодые уходили, а физрук оставался здесь, каждый выпуск понемногу старея. Старели усы, кстати, тоже вместе с хозяином, слегка седея и теряя былой было лоск. Сейчас они радовались, вспоминая прошлое Маши. Он продолжал:
– Она выросла при мне и подавала большие надежды. Вся такая утонченная, нежная, словно нездешняя. На учёбу в Москву мы провожали ее всей семьёй. В академиях из нас еще никто не учился, а она получила красный диплом и вернулась к этому придурку, который её же потом и бросил. Говорят, ему потом нос кто-то сломал…
– Уж мы так все переживали за нее, – продолжал дядя Юра. – А потом у Маши умерла мать, и она осталась одна. Мы с женой помогали как могли, вытаскивая девку из депрессии. Вот с этого огорода откармливали витаминами, особенно ее любимой клубникой. Слава Богу, сейчас Маша надумала вернуться в Москву. Она говорила, вы сдружились с ней, и это ты повлиял на ее решение. Спасибо тебе, Дима. Заходи ко мне в колледж, а лучше в зал на тренировку приходи.
– Да я привык решать проблемы мирным путем, какой мне бокс…
– Вот это и обсудим, что это – мудрость или просто страх дать отпор.
* * *
Ради интереса, а может, чтобы отогнать скуку, я таки заглянул в зал к дяде Юре. Зал был типично советский: полуподвал, фото чемпионов на стенах, запах пота и тяжелого труда. Тренер подбадривал всех новичков, которые приходили к нему, не бросал в бой, пока те не освоятся, а еще растапливал для учеников баню по пятницам. Баня располагалась тут же, в подвале, рядом с раздевалками и душевыми в дальнем конце зала. Самодельная, она не прошла бы никаких проверок, была тесная, темная и не очень удобная, но именно в банные дни на тренировку приходило больше всего народа. Строгий тренер, два часа гонявший по залу парней, в бане вмиг превращался в душевного дядьку, угощавшего всех отваром из целебных трав с собственного огорода. Усы его при этом были мокрые, блестящие, приветливые и немного смешные.
По банным пятницам тренер любил развлекать нас весёлыми или поучительными байками. Однажды он рассказал историю, которую я не забуду никогда.
– То, чему я вас учу, не должно быть направлено в зло. Если вы сильнее соперника, это накладывает на вас двойную ответственность, и состоит она прежде всего в том, чтобы сделать все, чтобы избежать драки. Я многое в жизни решал силой, и далеко не всем из этого горжусь. Сделайте все, что в вашей власти, для мирного решения конфликта. И только если уверены, что вы правы, а драки избежать нельзя, – бейте. Но, даже нанося удар, соизмеряйте свою и чужую силу. Помните, что вы можете отобрать у человека здоровье.
– В середине двадцатого века, – продолжал он, – был такой великий боксёр Шугар Рэй Робинсон. Однажды он отказался от боя, потому что ему приснилось, что он убьет противника. Разумеется, никто не воспринял это всерьез, и его уговорили-таки выйти на бой. Робинсон вышел в ринг и убил своего противника Джимми Дойла. Это стало одной из самых трагических и мистических историй в нашем спорте, ребята… – дядя Юра эмоционально и грозно выругался и вышел из бани.
Было видно, насколько сильно эта история близка ему.
* * *
Я не достиг особых высот в боксе, но продолжал занятия до самого выпускного. На одной из последних тренировок перед летним перерывом отмечалось особое событие – юбилей тренера. В баню были приглашены лучшие ученики, среди которых громким смехом и выдающимися размерами отличался племянник дяди Юры – Влад, парень потрясающей энергетики и внутренней силы. Его добрые глаза и улыбка напоминали мне Юрия Гагарина, но при этом скорость и мощь были словно у Майкла Тайсона.
Влад мгновенно находил контакт со всеми присутствующими, заполняя собой всё пространство и забирая на себя всё внимание. Роскошным, глубоким басом он делился историями из жизни:
– Мой дядя, конечно, с годами стал слишком добрым, но в одном он прав: если драка неизбежна, надо бить первым.
– А как мне узнать, что драка неизбежна? – спросил самый младший их нас.
– Очень просто, дружище. Если бить первым, то драка неизбежна!
Мы одобрительно смеялись.
Тот вечер вышел особо душевным. Вместе со мной тренер вышел на улицу, чтобы проводить учеников. Внутри осталось лишь несколько человек: Влад, отмокающий в бане, и три парня из группы младше нас в дальней раздевалке. Резкий хлопок прервал тёплый вечер и ознаменовал приход страшной ночи. Как выяснилось позже, произошёл взрыв газа, отчего часть перекрытий рухнула и дальние помещения: баню, раздевалку и подсобку – частично заблокировало. Дядя Юра все понял сразу, он сам обустраивал газовую систему и потому мгновенно прикинул, что и где могло пойти не так. Вместе с ним мы побежали в подвальный спортзал, откуда уже валил дым.
– Дима, нет! – резко прорычал тренер. – Останься улице, газ может рвануть может во второй раз!
– Я с вами, там ребята, я помо… – договорить я не сумел, так как дядя Юра, ограждая от риска, ударом в живот уложил меня на землю у входа.
Именно там, парализованный болью, я и лежал, со слезами на глазах от дыма и бессилия наблюдая за тем, как наставник скрылся за дверью.
Юрий Михайлович Бурцев всегда отличался недюжинной силой, здоровьем и, что вместе встречается не так часто, быстротой мысли. Это помогало ему в армии и на ринге, выручало в лихие девяностые. Там, где ситуация имела несколько решений, он всегда взвешивал, что будет эффективнее и правильнее: физическая сила либо ум, голова и переговоры. Услышав хлопок в роковой вечер, он оценил обстановку в одно мгновение. В голове промелькнули воспоминания о днях, когда с задором и энтузиазмом он отстраивал спортзал заново после разрухи девяностых. Вспомнились моменты, когда пришла идея сделать баню и поить в ней учеников отваром из трав, а ещё ошибки при переустройстве газовой печи.
Вбежав в подвал, заполненный едкой гарью, он вспомнил о втором газовом баллоне из подсобки, который мог взорваться в любую минуту. У него осталось всего несколько секунд. Тренер знал, что ближе всего к подсобке находилась раздевалка с тремя молодыми парнями, почти детьми, видел, что выход заблокирован и завален, и потому сами они оттуда уже не выберутся, но ноги мужчины, повинуясь дикому, яростному и неконтролируемому порыву, понесли его к совершенно другой двери – туда, где находился племянник, в котором текла родная кровь. Страшный выбор был принят инстинктивно и в одно мгновение. Могучие руки расчистили подпиравшие дверь завалы; он вынес Влада, не оглядываясь и боясь того, что может произойти за спиной. Выбежав на улицу, дядя Юра положил Влада на землю рядом со мной и кинулся обратно в пекло. Именно там его и застал второй хлопок. Услышав его, тренер все равно ушел в огонь, думая о том, что заслуживает теперь лишь этого – сгореть вместе со своими учениками, погибшими по его вине.
* * *
В тот вечер обошлось без жертв. Ребята, запертые внутри, сумели проломить часть ветхой двери и выползти наружу. Выбравшись из западни, они увидели, как тренер выносит на улицу бессознательного Влада. На середине пути к спасению в спину ударил новый взрыв. Оглушенные, ползя к выходу, они обнаружили тренера: вдохнув слишком много дыма своими могучими легкими, он уже терял сознание, захлёбываясь в слезах и спазмах. Так три юных ученика спасли своего учителя, кинувшегося в огонь, чтобы выручить их самих.
Я помню, как среди дыма появилась голова одного из ребят. Помню, как силился встать и на четвереньках дополз до них, как вместе мы вытянули дядю Юру наверх, к свету и свежему воздуху. Вскоре нас уже везли в больницу; у всех, кроме меня, были ожоги средней тяжести.
Кошмар закончился, но имел тяжелые последствия для многих из нас. Я впервые столкнулся с возможностью смерти. В какой-то момент, когда раздался второй взрыв, я увидел трех птиц, взлетевших с крыши нашего зала. Больше всего на свете тогда я боялся, что это будут, словно на том древнем изображении в пещерах Франции, души погибших товарищей. Я понял, как хрупка жизнь, а еще признался сам себе, что не уверен, что смог бы спуститься в ад огня, если бы тренер не отгородил меня от этого.
У ребят остались шрамы и следы ожогов, а вот дяде Юре досталось больше всех. Он столкнулся с самой настоящей травлей из-за того, что организовал незаконную баню, а главное – потому, что, будучи тренером, наставником и педагогом, кинулся спасать не трех подростков, но своего взрослого племянника.
Против тренера и собственника помещения были заведены уголовные дела. Родители потерпевших изо всех сил способствовали продвижению дел, а отцы даже пытались устроить расправу. Встретив их, поджидавших его на улице в темном переулке, Юрий Михайлович все понял, молча сел на землю и сказал: «Бейте». Говорят, мужчины тогда оробели и ушли, осыпая его проклятиями.
В колледже прошли массовые собрания на тему: «Юрий Бурцев – герой или преступник?» Весь город разделился на два лагеря. Не выдержав давления, твердый как камень тренер запил. Спасли его бывшие ученики и жена.
Много поколений людей прошли через наш зал бокса, и некоторые из них, познав школу жизни у тренера, пробились во власть и не дали делу дойти до суда. А жена и дети обеспечили ему душевный покой; я тоже был среди них. Еще через год, благодаря успешным ученикам, зал открыли снова, допустив в качестве младшего тренера и дядю Юру.
Иногда я радуюсь, что остался лежать в тот вечер на земле и мне не пришлось принимать тех страшных решений, которые принял мужчина.
* * *
Окончив колледж, я крепко задумался о своем будущем. Что-то надломилось во мне после ночи огня. Наблюдая, как полгорода хотело казнить дядю Юру, видя ненависть и раздражение, боясь проходить каждый день мимо остатков подвала, – я решил уехать. Возможно, я бежал от проблем, а может, наивно надеялся, что в Москве ждет волшебная палочка, взмах которой преобразит мое серое мышление в нечто совершенно прекрасное. Так или иначе, из самых близких людей здесь оставалась только мама. Твердо решив навещать и звонить ей, я объявил о своем решении. Мама поняла все без всяких объяснений. В её нежных, глубоких и немного грустных глазах я нашел благословение.
На перроне меня провожала горстка близких людей, среди которых был и дядя Юра. Он принёс корзину клубники, наказав мне непременно разыскать Марию и отдать ей. Я обнял его на прощание.
Тренер изменился: постарел с очередным выпуском, а ещё впервые за тридцать лет его настроение больше не отражали усы. Они сгорели в том подвале навсегда.
Интерлюдия 1. Давид
Свой первый мужской поступок я совершил в шесть лет, следующий – в тринадцать, и оба они были связаны с моей Гатой.
Гата, собака породы бигль, которая была рядом с самого моего рождения, к старости заболела и уже не была способна ни на что. Я с горечью кормил ее, вычесывая и помогая добираться из дома до туалета на улице. Смотря в эти печальные, влажные и очень умные глаза, я вспоминал Гату молодой и полной сил.
Когда мне было шесть лет, отец вывез всю семью на озеро Севан. Ереван мы покинули рано утром, чтобы успеть насладиться вечным покоем озера. Противоположный берег напомнил мне, ребенку, гребенчатый хвост огромного змея, что возлег на отдых после битвы с кем-то не менее большим и легендарным. Хвост был зеленый, весь в поперечных складках, объем которых усиливался за счет игры солнца и тени. Готов был поклясться, как сквозь дымку воздуха я видел, что хвост слегка дрожал и шевелился, никак не находя удобную позу.
– Папа, на том берегу змей! Смотри: вот торчат зубцы, как у динозавра, а вон там лапа опущена в воду для прохлады, – кричал я, указывая пальцем на дальнюю скалу.
– Конечно, Давид, я вижу. Я тебе более скажу, сын: в озере водятся опасные хищные ящеры, и только настоящий мужчина способен простоять в воде всю ночь. Если струсишь – позор!
– Папа, а можно я попробую?
– Левон, ты что творишь? Сын простудится, ты его убить хочешь? – кричала мать, замахиваясь платком.
Отец довольно ухмылялся, подмигивая мне. Глаза его при этом, скрытые за длинными мощными бровями, как всегда, горели жизненной силой и уверенностью.
* * *
Тот причал на озере Севан, на котором мы отдыхали, запомнился мне на всю жизнь. Мы с матерью сидели на берегу, наслаждаясь сочной бараниной. Отец и Гата стояли на самом краю причала: он смотрел вдаль, собака же лаяла на пролетавших мимо стрекоз, пытаясь поймать их пастью. От обеда меня оторвал визг Гаты: подняв голову, я увидел, как та барахтается в воде, видимо заигравшись и упав с высокого причала вниз.
Я заплакал. К тому моменту я не умел плавать и очень сильно испугался. Вдали над гребнями волн качалась голова Гаты с огромными, полными ужаса глазами. Я запомнил этот взгляд и навсегда принял правило: если погибать, то вместе. Спешно скинув обувь, уворачиваясь от матери, я кинулся в воду, захлебываясь от воды и слез, пытаясь то ли бежать по дну, то ли грести руками. Мы встретились на середине пути: испуганная собака и обессиленный ребенок. И если первая бы наверняка добралась обратно, то второй слишком сильно нахлебался воды, чтобы цепляться за жизнь. Мгновение спустя мощные руки отца вытянули меня из озерной глади и вынесли на берег.
Откашлявшись, я отогревался у костра. Родители так орали друг на друга, что, казалось, даже исполинский змей на том берегу испуганно поджал каменный хвост.
– Ты чуть не убил его! – кричала мать – Подонок!
– Он должен вырасти мужчиной! И должен уметь нести ответственность!
– Ему всего шесть лет, Левон!
– Дорогая, я знаю этот причал. Мне там по грудь! Я был рядом и все контролировал!
– Ты маньяк! Ты ставишь эксперимент над собственным ребенком!
Я слушал их и недоумевал, как они не понимают: в озере водятся хищные ящеры, которые наверняка бы сожрали мою Гату, если бы я, а затем и отец не отогнали их. Ох уж эти взрослые…
Засыпая, я обнимал Гату и по секрету рассказывал ей, что сегодня я был настоящим мужчиной. Собака нежно лизала детское лицо.
* * *
Прошли годы. Мне тринадцать лет. Я окреп благодаря занятиям вольной борьбой и постепенно приобретал взрослую силу. Начал понемногу вникать в дела отца; меня интересовало все: и строительный бизнес, и виноградники. Гата же старела. Седой врач, от которого вечно несло перегаром, сказал, что собака мучается, и нам следовало бы ее усыпить.
– Ты хозяин, – говорил отец, – тебе и решать.
– Я решаю, что ей надо жить. А от этого врача вечно воняет!
Так продолжалось еще полгода. Гате становилось все хуже. Она перестала контролировать кишечник, плохо ела и почти не спала. Однажды отец позвал меня к себе в кабинет:
– Давид, ты помнишь, что сам принял решение о собаке?
– Да папа, я каждый день ухаживаю за ней, чешу ее…
– Ты глуп! – он резко прервал меня. – Ты решил за собаку, что ей надо жить, но муку оставил лично ей! Ты ходишь, бегаешь, вкусно ешь, тренируешься – и не чувствуешь ее боли. Все, что ты делаешь, – это прибираешь за ней говно, не замечая чужих страданий. Так друзья не поступают. Принимай решение. Пора.
Я не плакал с шести лет и впервые за многие годы разрыдался. Два дня я провел с Гатой, не расставаясь ни на час, а затем объявил: друга надо усыпить.
Отец выслушал меня и положил руку на плечо:
– Ты уже придумал, как это пройдет?
– Да, мы пойдем к твоему вечно пьяному врачу и… – договорить сил не хватило.
– Тебе не стыдно, сын? Ты провел тринадцать лет с этой собакой, вместе вы погибали в водах Севана, и ты позволишь какому-то человеку убить ее? Ты должен сделать это сам. Раз вместе, то до конца. Ты мужчина. Она должна видеть тебя в момент последнего вздоха.
Моему ужасу не было предела. Я орал, психовал, разбивал кулаки в кровь, но все же принял мнение отца.
В тот темный день я не выпускал Гату из рук. Мы молча приехали в клинику, где ветеринар, уже предупрежденный отцом, подготовил все, что требовалась.
В больнице был выходной. Никаких свидетелей: только я, папа и моя собака. Ветеринар объяснил, что сначала надо ввести глубокий наркоз для предотвращения боли, в затем – вещество, останавливающее сердце.
В вену, пока Гата была в сознании, я вставить ничего бы не смог: не хватило навыков.
А вот финальный, убивающий, укол уснувшей собаке – был мой. Мысли парализовало; похожий на живой труп, я молча и хирургически точно выполнил все указания ветеринара. Раствор с жидкой смертью был введен до конца.
Долгое время я стоял и пытался застать момент, когда душа Гаты уходит в небеса. Я ничего не увидел и так и вышел, с ненавистью глядя на врача и отца. То был последний случай, когда я плакал навзрыд.
Глава 3
Москва. Город-легенда, город-бессонница. Это место оказывает гипнотическое влияние на любого жителя России: его можно обожать, можно ненавидеть, но нельзя быть равнодушным к нему; кто-то стремится всеми силами попасть сюда, а иные задыхаются от ритма и суеты, которые навязывает город. Большинство же жителей страны просто раздражает богатство и роскошь столицы, вопиющее изобилие на фоне скудных доходов регионов. Истина же, как всегда, таится где-то посередине. Официально этот муравейник вмещает более 12 миллионов человек, хотя каждый москвич знает, что здесь живет гораздо больше людей.
Позвольте сообщить немного дурно пахнувших фактов. Власти утверждают, что население Москвы насчитывает 13 миллионов человек. По данным сотовых операторов, ежесуточно их услугами пользуется 25 миллионов. А вот по словам коммунальщиков, в Москве проживает уже 30 миллионов! Как это посчитано? Крайне просто – по фекалиям. Да-да, я предупреждал. Даже в центре столицы реальность не всегда пахнет розами. А московская реальность такова, что ежедневно в городскую канализацию сливается столько воды и прочих весьма любопытных стоков, что с учетом среднего расхода на одну душу можно вычислить цифру в 30 миллионов человек. А это, между прочим, уже каждый пятый житель России!
Возможно, это просто байки. Так или иначе, в один тёплый сентябрьский денёк к миллионам москвичей прибавился ещё один провинциальный парень – событие, незаметное для столицы, но решающее для конкретного человека. В Москву я прибыл третьего сентября. Кое-как отбившись от назойливых зазывал, я спустился под землю.
Первую ночь в столице предстояло провести на съемных апартаментах, которые я нашел где-то в интернет-объявлениях. Уже через день меня ждала квартира, которую подыскала Мария, но пока хозяйка отсутствовала, доступа туда не было. Недолго думая, я оплатил более-менее приличные апартаменты на самом юге Москвы. Собственник, малоразговорчивый тихий мужчина, сообщил, что не желает присутствовать при моем заезде и сообщит код от двери в квартиру по телефону.
Кое-как разобравшись в местной топографии, я добрался до места назначения. Вычищенный подъезд встречал стеклянной прозрачной дверью, идеально натёртой, без единого развода, несмотря на промозглую погоду. Я ввёл комбинацию цифр, заранее присланную на телефон, и вошел внутрь, втянув чемоданы следом. В конце коридора обнаружилась дверь, за которой скрывалась заветная комната. Я достал телефон, чтобы найти код от двери, и, нашептывая цифры, стал искать кодовый замок. Замка, однако, я решительно не обнаружил. Уставившись на ручку, я ещё раз прочитал сообщение от мужчины: да, всё верно, дверь открывается кодом.
– А куда вводить-то? – спросил я у пустоты.
Самая обычная дверь. На ней – длинная чёрная ручка с замочной скважиной чуть ниже. Исследовав каждую щелку двери и её окрестностей, я не нашел ничего, кроме засохшего клопа, валявшегося неподалеку.
– Ты тоже не смог попасть в квартиру? – сам не зная зачем, обреченно спросил я у товарища по несчастью.
Клоп ничего не ответил. Не желая повторить его судьбу, я позвонил хозяину квартиры. Как и следовало ожидать, тот не взял трубку. Ни с первого раза, ни с десятого. Уставший и раздраженный, я обложился чемоданами и поплёлся к выходу.
У самого выхода обнаружилась будка охранника. Озлобленный, с силой разъяренного носорога я стал стучать в закрытую дверь. Нет результата. Я прислушался: внутри едва слышно говорил телевизор. Обнадеженный, я удвоил силу ударов.
– Ты охренел совсем? – из маленького окошка сбоку от двери высунулось заспанное небритое лицо.
– Простите, я приехал заселяться, но не знаю, как попасть в свою квартиру. Вы не могли бы мне помочь?
Мужчина еще сильнее высунул заросшую голову из окна, продемонстрировав длинную и худую, словно у инопланетянина, шею. Голова молча посмотрела на меня, сделала какие-то лишь ей очевидные выводы и скрылась внутри.
Пару мгновений спустя странный охранник просунул через окно не менее выдающуюся по длине руку. Рука, словно живая, изогнулась под неестественным углом и указала на объявление, приклеенное к двери с моей стороны: " С 22 до 8 часов охранник спит", а затем скрылась в темноте каморки.
– Бред какой-то, – я начал выходить из себя и вновь заколотил в дверь.
– Парень, ты читать умеешь? Что там написано? – казалось, что именно рука, вновь высунувшаяся из темного окна, вела со мной диалог.
– Тут написано, что после 22 часов охранник спит.
– Ну вот, – ответил довольный охранник и вновь замолчал.
– Так вы же не спите.
– С чего ты взял? – усомнился голос по ту сторону каморки.
– Действительно, с чего это… – осознавая абсурдность ситуации, я прислонился к стене спиной и сел на пол.
Из окошка вновь высунулась мохнатая голова с вытянутым лицом.
– И что делать собираешься?
– Не знаю… – устало ответил я и, сам не понимая зачем, добавил, указав в конец коридора: – У вас там клоп сдох…
Охранник посмотрел на меня, явно сомневаясь в моих умственных способностях, но промолчал.
– Послушайте… Если уж после 22 часов охранник спит, может, мы можем поспать вместе? – на всякий случай поинтересовался я.
– А ты видел на табличке что-либо про посетителей?
– Нет.
– Ну вот, – вновь довольно ответил мужчина и скрылся внутри.
Я достал из сумки ручку и дописал к объявлению несколько слов: "С 22 до 8 часов охранник спит. И принимает на ночлег всех нуждающихся", после чего опять забил в будку.
– Ты охренел совсем?
– Извините, но тут написано, что вы приходите нуждающимся на помощь. А я как раз из таких.
Мужчина выглянул и изучил надпись.
– Ты ведь понимаешь, парень, что сейчас я либо пущу тебя внутрь, либо выгоню пинком из подъезда?
– Понимаю. Но если вы спросите моё мнение, лично я за первый вариант.
С минуту мужчина молчал, после чего медленно и с недоверием открыл дверь.
– Ладно, заходи. Понаехали тут…
Счастливый, я принял приглашение.
* * *
Внутри стоял полумрак. Вдоль стены расположилась старая кровать с промятым посередине матрасом (я ненавидел такие ещё со времён летних лагерей), прикрытая покрывалом с вышитым на ней медвежатами. По углам друг напротив друга стояли кресло и телевизор, настолько точно ориентированные друг на друга, что создавалось впечатление, что, если исчезнет один предмет из этой пары, то второй сразу потеряет смысл существования.
– Ты садись, вот же кресло, – порекомендовал охранник. – Ну, рассказывай, чего хотел.
– Да я бы поспать хотел. Вон и квартира моя, а ключ хозяин не дал, только код прислал.
– Пойдём посмотрим, – мужчины надел кеды и вышел в коридор.
– Хм, – отозвался он, подойдя к двери, – а ведь и правда ничего нет…
– Так и я о том же…
– Слушай, может, стукнем по ней?
– По кому? – не понял я.
– Так стукнем по двери – она и откроется.
– Нет, давайте не будем… Можно я просто подремлю вместе с вами?
– Ох не знаю, не заведено так, конечно, ну да ладно. Ты парень, я вижу, хороший.
– Это вы как поняли? – улыбнулся я.
– А взгляд у тебя такой… Добрый. И походка. Иные, знаешь ли, идут настолько расслабленно, что аж руки как сосиски болтаются. Идут как короли жизни! Вот таких я не люблю. А ты хороший, сразу видно. Меня Олег зовут.
– Спасибо вам, Олег, а меня – Дима.
– Ну что, Дима, пойдём-ка чайку выпьем на ночь, а то зябко тут.
Зайдя в каморку, мужчина насыпал мне в кружку какой-то сорной травы из трёх разных полудырявых целлофановых пакетов.
– Вот знаешь, парень, самый вкусный фарш всегда получается из трёх видов мяса. А у меня самый вкусный чай – из трёх видов трав! Сам собирал!
Я отхлебнул напиток, с нежным удовольствием узнавая запах чабреца. Тепло растеклось по телу, делая этот день чуточку лучше.
– Ну что, согрелся? Раз уж ты разбудил меня, пойдём-ка сходим на улицу и проведаем мою кормушку.
– Какую кормушку?
– Сейчас увидишь, – Олег схватил очередной дырявый пакет, рассыпая половину содержимого по дороге, и вышел из подъезда.
Справа от двери, на высокой раскидистой липе, мы обнаружили кормушку для птиц в виде небольшого теремка.
– Своими руками сколотил, – гордо прокомментировал мужчина, после чего поднял ярко разукрашенную крышу и высыпал туда содержимое пакета. – Смотри, как я все продумал: в домике два круглых окна, чтобы синицы могли свободно просовывать голову, причём окна вырезаны такого размера, чтобы голуби и вороны уже не смогли попасть внутрь.
– А почему голубям нельзя?
– Да так… Долгая история. Не люблю этих шельм.
Почему он так ненавидел голубей, было решительно непонятно, но звучало очень смешно. Я изучил конструкцию кормушки: в каждое окошко было заботливо вставлено резиновое кольцо – видимо, чтобы птицы не поранились об острые и шершавые грани, когда проникали внутрь.
– У меня все сделано с умом! – он заметил мой заинтересованный взгляд. – Вон, смотри!
К кормушке начали подлетать синицы и воробьи. Устраивая потасовки и звонкие перебранки, они заглядывали внутрь домика, хватали зерна и улетали обратно, сытые и довольные.
– А сейчас ты увидишь, как работает защита от крупных птиц, – шепотом сообщил Олег, указывая на подлетевшего голубя.
Голубь сел на искусно вырезанную площадку перед домиком и, воркуя, с важным видом прошелся по ней, поглядывая на нас то одним, то другим глазом. Чувствуя лёгкую наживу, он попытался просунуть голову внутрь, где лежали зерна, но не смог пролезть. Недовольная птица вновь посмотрела на нас, поворчала и засунула голову в соседнее окно. Опять безуспешно. Видимо, нам попался на удивление настойчивый и волевой голубь, потому как он не собирался сдаваться и, уперевшись когтями в площадку, пытался втянуться внутрь вновь и вновь, размахивая крыльями и распугивая местных синиц.
– Антивандальная защита! – деловито пояснил Олег.
Тем временем голубь демонстрировал бойцовские качества и старательно проникал внутрь. Подойдя ближе, я ахнул:
– Так он застрял!
Голова птицы полностью скрылась в темноте кормушки, напоминая какой-то цирковой фокус, где тело отделяют от головы под вопли толпы, а затем вновь соединяют воедино.
– И с какого бубна я вообще проснулся этой ночью? – словно обвиняя меня, заворчал охранник. – Придётся идти за ножовкой…
Словно услышав о ножовке, голубь уперся лапами и потянулся наружу изо всех птичьих сил – так, что из теремка вылетела не только его голова, но и резиновое кольцо, надетое на шею. Ошарашенный голубь озирался по сторонам, не понимая, что только что произошло, а затем взмахнул крыльями и улетел в тёмное небо, унося с собой антивандальную защиту навсегда.
