Читать книгу: «Дети», страница 13

Оказалось, что по моей неосторожности из бидона выпало около трети всех ягод, но это нисколько не расстроило меня: главное, что мы нашли нашу чернику, а значит, выбрались на ту дорогу, по которой шли днём, и как только рассветёт, сможем двинуться назад в Зайцево.

Когда мы с Валерой устроились поудобнее у огня, чтобы немного вздремнуть, где-то в лесу послышался шорох. Я сразу встал и начал всматриваться в темноту: меж деревьев промелькнул робкий свет ручного фонарика.

– Кто там? – попытался я спросить грозным тоном, хотя меня охватил испуг.

– Ефим, это ты? – раздался знакомый голос в ответ.

– Пётр Сергеевич?

Человек из темноты ничего не ответил, а вместо этого во мраке стал вырисовываться чернеющий силуэт. Через мгновение мы с Валерой уже смогли без труда различить в нём Петра Сергеевича. Он подошёл к нам и окинул нас жадным довольным взглядом, словно наткнулся не на двух парней в тёмном лесу, а на оазис в пустыне или на клад в горах.

– Я вас уже два часа ищу, ребята. Заблудились, что ли? – обратился он к нам.

– Видимо, так, – ответил я, не удержав виноватую улыбку, скользнувшую по моим губам.

– Тушите костёр, ребята. Пойдёмте домой! – скомандовал наш спаситель.

Мы мигом забросали пламя землёй и затоптали ногами. Пётр Сергеевич взял два бидона с ягодами, а мы с Валерой прихватили по одному, и все втроём пошли по тихому ночному лесу, полагаясь на тусклый свет маленького фонарика. Пётр Сергеевич хорошо знал лесную дорогу и без труда ориентировался на местности даже ночью, поэтому мы без труда выбрались из чащи.

К началу утренних сумерек мы вернулись домой, а прежде чем деревню озарил первый луч солнца, уснули крепким сладким сном людей, утомлённых долгой ходьбой. Мы проспали до обеда, и следующий день пролетел очень быстро.

Пожалуй, встреча с местными хулиганами и наш затянувшийся поход в лес – это те две истории, которые будут всплывать в моей памяти, как только у меня голове промелькнёт мысль о нашей жизни в Зайцево. Хотя наше пребывание там включало и много других интересных дней, в течение которых мы ходили на рыбалку, жарили шашлыки, ходили купаться и загорать на пруд, а однажды даже поохотились с Петром Сергеевичем на птицу. Вот такими были июльские дни.

Глава семнадцатая

ПОПУТЧИК

Говорят, что существует пять стадий принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия и собственно само принятие. Если считать наступление осени каждый год неизбежным событием, то я, должно быть, ежегодно прохожу через все эти пять этапов. Первый этап – отрицание – начинается, как правило, в конце июля, когда на деревьях уже появляются редкие жёлтые листья, но длинные знойные дни не дают поверить в то, что лето вскоре закончится. В такие дни мне кажется, что всегда будет тепло, ведь солнце встаёт так рано, садится так поздно, а днём поднимается настолько высоко, что приходится задирать голову вверх, чтобы его увидеть.

В течение июля мы с Валерой продолжали работать на участке Петра Сергеевича. Двадцать третьего числа Валера должен был совершить звонок дяде Антону, потому что в этот день у него заканчивался месячный отпуск. Он позвонил с уличного таксофона, но никто не ответил. Мы подумали, что дядя Антон мог просто ещё не вернуться домой, в конце концов, его отпуск мог затянуться на несколько дней, а слово «месяц» мы с Валерой восприняли слишком буквально.

На следующий день нам снова не удалось дозвониться. Затем Валера стал ходить один к таксофону каждый вечер, а когда он возвращался, я слышал от него один и тот же ответ: «Не берут трубку». В конце концов я даже перестал спрашивать его и на какое-то время позабыл об этом.

В начале августа выдался холодный ненастный день, и мы с Валерой занялись работой по дому: нужно было повесить несколько полок, которые смастерил Пётр Сергеевич для своей жены. За однообразной механической работой у меня было много времени подумать о событиях, произошедших с нами за последнее время. Я стал вспоминать, как мы попали сюда, в Зайцево, как почти две недели до этого мы провели в дороге и как уже больше месяца живём и работаем в этой деревне. Тут же мне вспомнился и армейский приятель Валеркиного отца, которого я никогда не видел, а лишь слышал однажды его голос по телефону.

– Валера, ты сегодня ещё не звонил дяде Антону? – решил поинтересоваться я.

Валера никак не отреагировал, а продолжал упорно вкручивать саморез в дерево, словно и вовсе не слышал меня.

Спустя минуту, когда полка была окончательно закреплена, он многострадально вздохнул и ответил мне глухим голосом:

– Нет, не звонил. И вчера не звонил.

– А когда ты последний раз звонил?

– Четыре дня назад, первого августа. Как и каждый день до этого, никто не подошёл к телефону. Ефим, я больше туда не стану звонить. Я сомневаюсь, что мне когда-нибудь ответят, а если и ответят, то наверняка появятся какие-нибудь новые обстоятельства и меня попросят перезвонить через месяц-другой. Меня там не ждут.

– И что же теперь делать? – новым вопросом озадачил я Валеру, хотя он и сам, наверно, уже давно начал размышлять над этим.

– Сегодня вечером я буду просить Петра Сергеевича забрать меня с собой в Москву и усыновить. Они с Екатериной Ивановной хорошие люди, думаю, согласятся мне помочь.

– Очень хорошие! – моментально подхватил я, чтобы подбодрить Валерку, и этой фразой окончил нашу беседу.

Всю оставшуюся на день работу мы доделывали молча.

Вечером после ужина Валера обратился к Петру Сергеевичу и Екатерине Ивановне и пригласил их на веранду, чтобы поговорить о чём-то важном. Я сразу же догадался, чему будет посвящена беседа, и счёл своё присутствие лишним. Я остался на кухне мыть посуду, когда все трое пошли на свежий воздух.

Разговор продолжался около полутора часов; за это время уже стемнело, и если бы на небе не было чёрных туч, то повсюду зажглись бы бесчисленные звёзды, как это обычно бывает в августе. Я уже хотел выйти на улицу и сообщить, что собираюсь ложиться спать, но вдруг до моего слуха донёсся скрип досок и послышались уверенные шаги: это Валера, Пётр Сергеевич и его жена возвращались в дом. Уже через мгновение дверь в кухню распахнулась; первым зашёл Пётр Сергеевич.

Он ловко окинул взглядом всю кухню, на миг задержал своё внимание на аккуратно сложенной чистой посуде, затем посмотрел на меня и сказал:

– О, Ефим, ты посуду помыл! Какой молодец! Спасибо тебе!

– Ой, да что вы. Не за что! Спасибо Екатерине Ивановне за очередной прекрасный ужин, – ответил я, слегка смутившись.

Улыбка, скользнувшая по губам супруги Петра Сергеевича, также выдала её смущение.

– Ефим, – продолжил школьный учитель, так как явно затеял разговор далеко не ради посуды, – мы посовещались и решили, что до конца лета Валера поживёт у нас, а осенью поедет с нами в Москву и попробует начать новую жизнь там. Когда ты хочешь вернуться к своим родным?

Я ничего не ответил, а только растерянно покачал головой. Лавина противоречивых чувств накрыла меня с головою. С одной стороны, я был рад, что Валера наконец-то встретил тех самых людей, которые были готовы о нём позаботиться. Я искренне поверил в то, что у него начнётся новая нормальная жизнь, которой он заслуживал. Тотчас я вообразил, как скоро увижу своих родных, которых не видел уже почти два месяца, и на душе у меня стало ещё теплее. Но всё это также означало, что наше путешествие подошло к концу и мы с Валерой, быть может, больше никогда не увидимся.

На глазах моих проступили слёзы. Я не мог понять, были это слёзы радости или верх надо мной взяла тоска от грядущего прощания с другом, но слёз своих сдержать я не смог – капли беззвучно побежали по моим щекам. Валера увидел это и ответил мне ласковой улыбкой. Казалось, он прочитал все мои мысли до единой.

– Останешься со мной ещё на пару дней? – спросил он меня, не исказив своей наивной добродушной улыбки.

Я едва слышно прошептал то короткое утвердительное слово, которое любой бы прошептал на моём месте, и тотчас бросился обнять своего дорогого сердцу друга.

– Валера, как же я за тебя рад! – воскликнул я.

Затем я бросился обнять сначала хозяина дома, а потом и его супругу.

– Пётр Сергеевич! Екатерина Ивановна! Спасибо вам огромное! Как же сильно вы помогли моему другу! Какие же вы замечательные, добрые и отзывчивые люди! – посыпались из моих уст слова благодарности.

– Решено! Ефим остаётся у нас ещё на два дня! А восьмого утром я отвезу его в Сосновку, – заключил Пётр Сергеевич.

– Давайте пить чай! – предложила Екатерина Ивановна.

Мы все дружно поддержали её и, прежде чем лечь спать, ещё около двух часов провели на кухне за занимательной беседой, рассказывая друг другу самые интересные случаи из своей жизни. Когда мы с Валерой уже лежали в своих кроватях, я не удержался и полюбопытствовал у него, о чём они так долго беседовали на веранде. В ту ночь Валера рассказал мне об Арсеньевых (именно эту фамилию вместе с обручальным кольцом от Петра Сергеевича приняла Екатерина Ивановна) такие вещи, о которых я и не догадывался.

Замечу, что с самого первого дня нашего знакомства с семьёй Арсеньевых они показались мне на редкость добродушными людьми. Пётр Сергеевич часто шутил, иногда даже подкалывал меня или Валерку, что делало общение с ним настолько лёгким и непринуждённым, будто мы имели дело со своим старым приятелем. Жена его, Екатерина Ивановна, приняла нас так радушно и тепло, как не встречали нас ни одни родители наших друзей, к которым мы заходили в гости. Она очень вкусно готовила, всегда с охотой бралась показать нам, что и где лежит в доме, если мы что-то искали, за столом часто общалась с нами и с участием слушала разговоры о наших детских забавах. Перед любыми работами она проверяла, надели ли мы перчатки и плотную одежду, чтобы защититься от пыли и стружки. Когда однажды я поранился пилой, Екатерина Ивановна так бережно обработала мою рану йодом, что я едва ли почувствовал жжение, после чего она приласкала и поцеловала меня в лоб. Словом, она была с нами такой ласковой и обходительной, какой не бывают матери со своими детьми в некоторых семьях.

Валера поведал мне, что участок в Смоленской области был построен ещё прадедом Петра Сергеевича в период времени где-то между Русско-японской войной и Февральской революцией. Сам Пётр Сергеевич родился в Смоленске, а в шестьдесят первом году поступил в Московский государственный университет, где и познакомился с Екатериной Ивановной, тогда ещё студенткой Катькой Ерёминой, которая жила в Москве. Они полюбили друг друга и поженились в шестьдесят седьмом году, а после свадьбы остались жить в столице. Пётр Сергеевич любил деревню, в которой провёл не одно лето во время своего детства, поэтому покупать участок поближе к Москве они не стали, а ездили и продолжают каждый год ездить сюда, в Зайцево, за три сотни вёрст от Москвы.

Судьба распорядилась так, что из всех родственников у Екатерины Ивановны осталась мама, которая жила в Москве, а у Петра Сергеевича был брат, который занимался сельским хозяйством в Приморском крае. Но настоящее горе постигло молодых Арсеньевых в начале семидесятых, когда врачи сообщили, что ввиду врождённой патологии Екатерина Ивановна никогда не сможет иметь детей. У молодой пары ушёл не один год, прежде чем они смогли смириться с этой мыслью. Несколько раз их отношения заходили в тупик, и дело едва не заканчивалось разводом. В семьдесят четвёртом они усыновили мальчика из приюта, но он оказался таким проблемным, что через полгода ушёл от них и снова оказался в детском доме.

С тех пор угасающая материнская любовь копилась в измученном сердце Екатерины Ивановны точно таким же образом, как и глухие отцовские чувства, которым нельзя было дать волю, переполняли сердце Петра Сергеевича. И вот сейчас, летом девяносто восьмого года, когда обоим супругам уже давно перевалило за пятьдесят лет, им встретился Валерка, который, кажется, полюбился им ещё в первый день нашего пребывания в Зайцево.

Валера почти всегда выражал куда большее трудолюбие, чем я. Он был более учтивым, часто вызывался помочь не только Петру Сергеевичу, но и Екатерине Ивановне. Он быстро завоевал их симпатию, которая зародилась ещё на простом человеческом сострадании к тяжёлой участи подростка, потерявшего последнего близкого человека. Таким образом, Валерка нуждался в доброте и заботе Петра Сергеевича и Екатерины Ивановны точно так же, как они нуждались в таком хорошем любящем сыне, которого у них никогда не было, но которого Валера сумел им заменить.

Я поражался тому, как горе разных людей, живущих друг от друга за несколько сотен километров, на моих глазах становилось фундаментом их общего счастья. В ту ночь я ещё долго не мог уснуть, а когда усталость всё же взяла верх над желанием размышлять, я заснул сном человека довольного и благодарного Богу за то, что этот мир не лишён торжества справедливости.

Следующие два дня мы провели с Валерой вдвоём и за это время общались так много, как ещё не приходилось нам с момента отъезда из Сосновки. Мы часто вспоминали уходящее лето и предыдущие года нашего детства. Валера рассказывал истории из его жизни, которые мне ещё не доводилось слышать. Я также был с ним откровенен и делился теми переживаниями, о которых едва ли стал бы говорить с кем-нибудь другим. Словом, мы с Валерой выливали наружу всё то, что впитала в себя за долгие годы наша молчаливая дружба, так сильно окрепшая за последние два месяца.

За катанием на велосипеде, купанием в пруду и прогулками по окрестностям деревни время пролетело незаметно, и настал вечер седьмого августа. Этим вечером мы все вместе с Петром Сергеевичем и Екатериной Ивановной устроили нечто вроде прощального ужина, для которого нам удалось приготовить невероятно вкусный шашлык. В этот вечер Пётр Сергеевич позволил нам с Валерой выпить по кружке холодного пива.

– Ефим, ты уже позвонил родителям и обрадовал их тем, что завтра приедешь? – обратился ко мне школьный учитель.

– Позвонил, но сказал им, чтобы они ждали меня пятнадцатого числа.

Валера поперхнулся, Пётр Сергеевич и Екатерина Ивановна выражением своих лиц явили недоумение.

Я тут же разъяснил свои слова:

– Пётр Сергеевич, не нужно меня завтра отвозить на машине. Я, конечно же, очень соскучился по маме и папе, но мне всё-таки необязательно спешить и я могу доехать на велосипеде.

– Ефим, если ты стесняешься, то ты это брось! Мне совсем нетрудно тебя подвезти, – постарался уверить меня Пётр Сергеевич.

– Я не стесняюсь, нет, – поспешил оправдаться я. – Спасибо вам, что готовы помочь, но я хотел бы проехаться на велосипеде и поразмыслить в дороге. Мне будет это полезно. В крайнем случае, я смогу добраться на электричке с одной пересадкой, а может, и вовсе без них.

Мои слова убедили Петра Сергеевича, и он не стал спорить с моим решением, но всё же спросил, разрешили ли мои родители преодолеть обратный путь на велосипеде. Я же признался, что просто не стал об этом упоминать, а сказал, что пробуду в Зайцево до пятнадцатого и вернусь домой по железной дороге.

Следующим утром настал неизбежный момент прощания. Я выразил искренние слова благодарности Петру Сергеевичу и Екатерине Ивановне, после чего пришло время проститься с моим другом. Взрослые оставили нас одних.

– Ну что, Валера? Теперь уж точно с тобой расстаёмся. А помнишь, как тогда в июне в Вязьме расставались? Я тогда ещё электричку отпустил и назад прибежал, – сказал я и горько улыбнулся.

Мне хотелось поведать Валере совершенно другие слова. Я хотел признаться, что он стал для меня лучшим другом, что мне будет его не хватать и что я был искренне рад провести с ним это лето. Ещё утром я помнил ту трогательную речь, которую задумал произнести в момент нашего расставания, но едва мы с Валерой остались вдвоём, как все слова куда-то растерялись.

– Ефим, ты самый настоящий и самый преданный друг. Спасибо тебе за то, что был рядом в такое непростое для меня время, – ответил мне Валера с прижившейся на его лице улыбкой закалённого горем человека, под которую он научился прятать любые эмоции.

– Значит, прощаемся? – робко спросил я и протянул ему свою руку.

– Прощаемся! – твёрдо ответил Валера и одарил меня крепким рукопожатием.

Мы обнялись, и я хотел ещё что-то сказать ему, но в глотке намертво засел ком переполнявшей меня в тот момент тоски.

– Да брось, Ефим! – сказал Валера и хлопнул меня по плечу. – Можно подумать, последний раз видимся! Мы заедем в Сосновку в конце августа забрать кое-какие документы для усыновления. Да и если я в Москве буду жить, то смогу приезжать к тебе в гости на выходных на электричке. Так что это далеко не последняя наша встреча!

Слова Валеры здорово подбодрили меня. Я понял, что наше прощание действительно не такое горькое и окончательное, как мне казалось, и что мы ещё не раз увидимся и сохраним нашу дружбу.

Я вскочил на своего гнедого коня и помчал прочь, гружённый питьевой водой, запасами еды, приготовленной Екатериной Ивановной, и всё повидавшей на своём веку школьной туристической палаткой.

Странное дело, чем дальше я уезжал от Зайцево, тем легче становилось у меня на душе. Я уже предвкушал, как скоро приеду в Сосновку и увижусь с моими родителями, с Настей, с Ванькой, который, наверно, даже не представляет, что нам с Валерой довелось пережить за последние два месяца. Я представил, как соберу родных и друзей и буду во всех красках описывать наши приключения. Затем я вообразил, как последние две недели лета мы проведём с Настей, а прежде чем я пойду в восьмой класс, мы снова увидимся с Валерой.

За каждую неделю работы Пётр Сергеевич платил нам по сто пятьдесят рублей, как он сам выражался, на карманные расходы. Итого за шесть недель работы у меня скопилось девятьсот рублей, которые я так и не успел потратить. Именно эти деньги я взял с собой в дорогу. По моим расчётам, их как раз должно было хватить на неделю.

Весь первый день я ехал быстро, будучи полным свежих сил и желания вновь мчать по огромному длинному шоссе. Но августовские ночи наступают раньше, и мне пришлось устроиться на ночлег заранее. Я не доехал около трёх километров до Ярцево.

Следующие два дня моего путешествия проходили довольно скучно, без каких-либо происшествий. За время нашей двенадцатидневной поездки с Валерой я накопил достаточно опыта, чтобы уметь грамотно рассчитывать свои силы, деньги, еду и воду. По солнцу я без труда определял время с точностью до сорока минут. Кроме того, я двигался по уже знакомой мне дороге и безошибочно предполагал, какое расстояние смогу проехать за час, за два или за день. К концу третьего дня моего одиночного путешествия я миновал Вязьму и заночевал в пяти километрах восточнее неё.

На четвёртый день я всё же решил добраться до ближайшей железнодорожной станции и сесть на электричку, чтобы поскорее одолеть остаток пути – езда на велосипеде по однообразному серому шоссе мне наскучила, помимо этого мне не терпелось увидеть отца и мать.

Я выехал на дорогу с места моего ночлега и успел продвинуться не более чем на один километр, когда меня нагнал другой велосипедист – подтянутый парень лет двадцати на современном шоссейном велосипеде. Он поравнялся со мной и бегло окинул меня взглядом, позволив себе отвлечься от дороги на несколько секунд.

– Привет! Куда путь держишь? – обратился ко мне незнакомец.

– В Сосновку! Домой вот еду, – охотно ответил я, так как в дни моей поездки мне сильно недоставало общения с живыми людьми.

– А где это?

– Да близ Можайска. Сто километров от Москвы.

– Ого! А долго едешь уже? Я смотрю, ты с палаткой.

– От Зайцево. Это где-то тридцать километров, не доезжая Смоленска. Четвёртый день уже еду. А ты откуда?

– А я из Бреста. Вот в Казань еду. Путешествую я так.

– Ого! – воскликнул я от удивления. – Это немалое расстояние!

– Да, конь у меня ретивый, – ответил незнакомец и игриво хлопнул по своему велосипеду. – Я на нём по сто километров каждый день проезжаю.

Сто километров… Для меня такое расстояние было немыслимым. Если бы моя подготовка и велосипед позволяли мне одолевать такую дистанцию ежедневно, то не позднее, чем вчера, я был бы уже дома.

– Как тебя зовут? – оторвал меня от завистливого восхищения мой временный собеседник.

– Ефим!

– А меня – Никитой!

Опытному велосипедисту, который был старше меня и ехал на большом современном велосипеде, было куда проще крутить педали. Я едва мог за ним поспевать. Никита это заметил и постарался сбавить ход, насколько это было возможно. Кажется, он тоже был рад случайной встрече, поэтому не спешил меня обогнать, а старался ехать наравне со мной, чтобы мы могли пообщаться.

Мы приближались к крутому спуску, который во время нашей поездки с Валерой оказался одним из самых сложных подъёмов. В этом месте обочина сужалась, а местами становилась и вовсе непригодной для езды, и приходилось выезжать на край проезжей части, которую было совсем нелегко поделить с многотонными грузовиками.

Никита поехал вперёд, а я ехал замыкающим – двигаться в один ряд было невозможно. Велосипед Никиты развил страшную скорость и умчал далеко вперёд, а я начал потихоньку отставать, хотя из-за нечеловеческой тряски почувствовал, как и сам всё сильнее разгонялся.

Мой велосипед нёсся с неведомой силой, и скорость продолжала расти, а обочина становилась всё хуже и хуже. Я попытался притормозить, но заднее колесо тотчас повело в сторону и меня едва не вынесло на середину проезжей части. Останавливаться было опасно, и мне пришлось удерживать велосипед на огромной скорости. Из-за неровностей на обочине я рисковал погнуть колёса и взял левее на край проезжей части, но вдруг позади раздался пронзительный гудок и я рефлексивно сдал вправо. В нескольких сантиметрах от меня промчался огромный трейлер, и потоком воздуха меня снесло ещё правее. На огромной скорости я налетел одним колесом на яму в самом конце спуска, а через сто метров мне удалось остановиться. Никита уехал уже далеко вперёд и почти скрылся из виду. Я слез с велосипеда, чтобы успокоиться, так как испытывал сильный шок от такого опасного спуска. Я стал осматривать велосипед – переднее колесо сдулось. Очевидно, от удара о землю лопнула камера. Не одно матерное слово сорвалось с моих губ, прежде чем я сел на землю и принялся рассуждать, что делать дальше. Ехать с такой поломкой было невозможно, а запасной камеры у меня не было. Оставалось одно: пойти пешком до ближайшей железнодорожной станции, а там сесть на электричку до дома. Я перекусил и отправился в путь.

Когда закончился спуск, начался подъём, и я с усилием делал шаги, волоча за собой своего раненого коня. Солнце было уже высоко, близился знойный августовский полдень. За жаркое лето воздух сделался очень сухим. Грузовики поднимали колючую пыль, обжигавшую ноги. В глотке у меня пересохло, я часто потел и много пил. Идти пешком по раскалённой дороге оказалось куда сложнее, чем ехать верхом.

Вдруг впереди я заметил что-то ярко-красного цвета. Через мгновение я распознал велосипед, и не чей-нибудь, а моего нового знакомого – Никиты. Вскоре он настиг меня.

– Что такое, Ефим? Колесо пробил? – обратился он ко мне, как только остановился и слез с велосипеда.

– Да на яму налетел. А ты чего в обратную сторону едешь?

– Как чего? Тебя вот хватился. На подъём забрался, оглянулся – а тебя и след простыл. Я подождал немного и решил назад повернуть, проверить, не случилось ли чего. Как видишь, не подвело меня моё чутьё.

– Надо бы камеру осмотреть, – перешёл я к сути проблемы. – Да только инструментов у меня нет, чтобы дырку заклеить. У тебя есть?

– Найдём! – ответил Никита. – Давай только свернём с дороги на лужайку. Там впереди есть одно удобное место для ремонта.

Мы прошли пешком минут пять и свернули на какой-то заброшенный просёлок, возле которого и расположились. Когда мы извлекли камеру, то довольно быстро нашли узкую продолговатую пробоину – то самое место, где лопнула резина. К счастью, у Никиты оказалась заплатка нужного размера, специальный клей и небольшой ручной насос. Уже через час мой велосипед был отремонтирован. Зной усилился; мы решили пообедать и отдохнуть перед тем, как поехать дальше. Никита возил с собой примус – на нём мы подогрели тушёнку, которая вместе со свежими огурцами составила наш обед. Покушав, мы уютно расположились в тени одинокого ясеня и скрасили наш послеобеденный отдых беседой о дорогах и велосипедах.

Оказалось, что Никита уже несколько лет подряд каждое лето путешествует по Европе и, поднабравшись опыта, решил проехаться по России. К утру он должен был достигнуть границы с Московской областью, где планировал соединиться с какой-то группой.

Мы переждали часы самого сильного зноя и стали собираться в путь. Я сердечно поблагодарил случайного попутчика за оказанную мне помощь, и он помчал вперёд. Я поехал вслед за ним, но расстояние между нами становилось всё больше и больше; через пару дорожных знаков велосипедист уже скрылся из виду.

Случайная встреча с путешественником придала мне новых сил и даже некого азарта. Я решил не садиться на электричку, а одолеть весь путь своим ходом.

Глава восемнадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ В СОСНОВКУ

Вторая стадия принятия неизбежного – гнев – дала о себе знать к середине августа. Днём нещадное солнце жгло утомлённую землю, и от него нельзя было спрятаться. Я ехал по раскалённой пыльной дороге, проклиная жару, и ждал, когда наконец наступит спасительный вечер. Когда же светило соприкасалось с землёй и воздух становился прозрачнее, горячая дорога мгновенно остывала, и на большой скорости начинали мёрзнуть руки, а с окончательным приходом сумерек в короткой одежде ехать было совсем невозможно.

Ночи стали заметно длиннее и холоднее. В одну из них я так сильно замёрз в палатке, что пришлось разводить костёр, и до рассвета я грелся у огня, а положенные часы доспал только днём, когда из-за жары совсем не хотелось никуда ехать. Вечером я развёл костёр побольше и, когда он догорел, раскидал по земле угли, постелил на них еловые ветки и на всём этом установил палатку. Так спать было гораздо теплее. Именно в такие холодные ночи меня и одолевали раздражение и гнев: мне казалось, что раз на дворе ещё лето, то не должно быть так холодно. И именно в те же знойные дни я злился на жару, которая, как мне казалось, уже должна была начать отступать, ведь до осени оставалось немногим более двух недель.

К вечеру тринадцатого августа я практически достиг Можайска. До дома мне оставалось около двадцати километров, но стало стремительно темнеть, и я решил остаться на ночлег – спешить я не хотел, да и порядком устал за день. Ночевать я остановился в том самом месте, где почти четыре месяца назад в той же самой палатке свой первый дорожный лагерь разбили три прогулявших уроки школьника – я, Ваня и Валера. Я задремал лишь к рассвету, а до этого сидел у костра, тепло которого согревало меня не меньше тепла воспоминаний, нахлынувших на меня в эту последнюю ночь моего путешествия.

Утро выдалось холодным и ветреным. За пару часов ясное небо затянулось серыми облаками, и, когда я миновал Можайск, начался дождь. В моей жизни ещё не было такого дня, когда дождь был не в силах испортить моего настроения. А теперь этот день настал – до того я был рад, что вот-вот увижу своих родных и сделаю им приятный сюрприз, вернувшись на день раньше, чем обещал.

Прежде чем повернуть с шоссе на Сосновку, я остановился и почти целый час любовался дорогой, невзирая на сильный дождь. Я понимал, что это было совсем необычное путешествие и совсем необычное лето. Как только я окажусь в Сосновке, вся эта история, уходящая корнями ещё в далёкие апрельские дни, закончится, и я вновь вернусь к обычному укладу жизни, которой жил тринадцать лет. Со светлой грустью я вспомнил и о том, как первый раз поехал по шоссе и попал под град, и о том, как мы украли палатку, и как солнечным апрельским утром отправились в путешествие, в котором я познакомился с моей прекрасной Анастасией. Я мысленно вернулся в то время, когда ждал новой встречи с ней в городском сквере дни напролёт, вспомнил, как мы пролазили через окно в её квартиру, как однажды попали под град и едва не поссорились и как на следующий день я знакомился с её родителями. Я представил, как в День России мы сидели у пруда и к нам подбежал Валерка, сообщил о смерти отца, и в тот же день мы с ним сбежали, чтобы он не попал в детский дом. Я вспомнил, как мы несколько раз звонили дяде Антону, полагая, что этот звонок положит конец страданиям Валеры, и как каждый раз наши надежды разбивались о пустые обещания. Я вновь поразился тому, что мы едва не доехали до Смоленска, когда у нас оставалась горсть мелочи в кармане на пропитание, и как нам необычайно повезло встретить на дороге Петра Сергеевича, который нас приютил, и вместе со своей женой они стали такими же незаменимыми для Валеры, как и он для них.

– Настя! – воскликнул я, словно не удержав свои мысли.

Тут же я от ностальгических воспоминаний вернулся к реальности, которая сулила мне только хорошее: скорую встречу с родными, друзьями и любимой девочкой. Ловким движением я запрыгнул на велосипед и свернул с шоссе на просёлочную дорогу, ту самую, по которой два месяца назад покидал свой дом.

Когда я приехал домой и поднялся на крыльцо, то обнаружил, что входная дверь была заперта. Я постучался.

– Кто там? – послышался голос моей мамы, и тут же последовали мягкие шаги.

Я решил не отвечать ей, чтобы сохранить интригу, и оно того стоило: как только она открыла дверь и увидела меня, лицо её изобразило такую радость, какой я ещё никогда не наделял самого дорогого для меня человека.

Мама на миг замерла, словно лишилась сознания, но едва её мозг снова заработал, как она воскликнула:

– Ефим! Сынок!

Тут же мать бросилась обнять своего сына, а на крик прибежал и отец, в глазах которого сверкнула не меньшая радость, чем та, что отразилась на лице истосковавшейся по сыну женщины.

В тот вечер мама показалась мне особенно красивой, отец – необычайно любящим, дом – невероятно уютным, а ужин – несказанно вкусным. Я уснул самым счастливым ребёнком на свете.

Через день, в воскресенье, я устроил праздник по случаю своего возвращения в родные края и собрал у себя дома всех друзей, не забыв позвать и Настю. Я очень сильно по ней соскучился и, как только увидел её, крепко обнял и прижал к себе.

– Настя! Родная! Как же я скучал! Как же долго мы с тобой не виделись! Я так рад нашей встрече! – воскликнул я, не выпуская милую сердцу девочку из своих рук.

– Я тоже очень рада тебя видеть! – ответила Настя.

На миг мне показалось, что её слова отдавали каким-то холодом, но я не придал этому значения, а поцеловал мою возлюбленную в щёку.