Читать книгу: «В муках рождения», страница 5

– Да будет благословенно желание твоего сердца, мой ангел. До конца года ты еще услышишь обо мне, ибо, да хранит нас бог, я очень боюсь, что этой весной Армения будет залита кровью.

– Да поможет бог нашей несчастной родине!

Эхинэ встала, собираясь выйти из комнаты.

– Так значит это наше первое и последнее свидание за восемь лет? – опросил Гурген.

– Да, такова воля божья.

– До свидания, мой ангел, – сказал Гурген и, обняв Эхинэ, прижал ее к груди, покрывая ее прекрасную голову поцелуями.

Эхинэ оставалась стоять неподвижно, как изваяние.

– Бог в помощь тебе, – моя единственная любовь, – сказала она и скрылась за дверью.

На следующее утро жители Кангуара были очень удивлены, узнав, что Сурен из Шахкума исчез, даже не получив вознаграждения за свою великую услугу.

Глава девятая
Гевонд, Гевонд!.. ³⁵

Гурген продолжал свой путь, по-прежнему погруженный в тяжелые думы, хотя после встречи с Эхинэ и ее последних слов с его души словно окатилось тяжелое бремя.

Ехал он не спеша, проезжая мимо княжеских замков и останавливаясь в бедных, разоренных селах, где крестьяне встречали его вначале недоверчиво, но, при глядевшись поближе, охотно рассказывали ему о пережитом, о своих горестях, а Гурген делил с ними их скромную еду, ячменный хлеб и мацун³⁶

Он проехал область Артаз и долину Аварайра³⁷, где память о его великом предке Вардане³⁸ жила в сердцах армян, любовался издали вершиной Арарата, на которой, по народному поверью, все еще стоял Ноев ковчег. Так доехал он до Багреванда, владений своего дяди по матери князя Курдика.

В воздухе уже теплело, снег начинал таять, и мелкие речушки, сливаясь друг с другом, образовали бурные реки.

Мужчина с копьем в руке твердо шагал впереди с опущенной головой. Походка и весь облик его показались князю знакомыми. Он подхлестнул коня и вскоре очутился рядом с ним.

– Это ты, брат Овнан? – спросил князь.

– Да, князь Гурген, я сам, – ответил тот, не поднимая головы.

– Не взглянув, ты узнал меня по голосу?

– Уже час, как я видел тебя с холма, ты был еще в долине.

– Откуда ты?

– Из Тарона.

– Ты так отрывисто отвечаешь, что мне лучше замолчать.

– Почему, князь? Когда я оставлял без ответа твои вопросы?

– Я хотел узнать, куда ты идешь?

– Хорошо, я тебе отвечу. Я иду к армянскому католикосу³⁹.

– У тебя, очевидно, предложение к нему?

– Конечно. Могу и об этом тебе оказать. Я хочу предложить его святейшеству выпустить кондак, послать повсюду проповедников и возвестить народ о том, что настал час священной войны и что он предаст анафеме всех, кто способен носить оружие и не берет его, кто может снабжать воинство наше хлебом и не делает этого, кто имеет коня и оружие и не дает его другому.

Наконец, я хочу уговорить католикоса незамедлительно переехать в монастырь Святого Карапета со всем церковным причтом, а если наши князья и тогда не зашевелятся, самому подать голос и поднять народ на войну.

– Так вот зачем ты так спешишь! Молодец, Овнан, ты истинный армянин! Возможно, что во всей Армении сейчас нет такого человека, который любит свою родину, как ты.

– Так ты, князь, сочувствуешь моим замыслам?

– Всей душой.

– И ты веришь, что католикос примет мое предложение?

– Зная слабоволие и беспечность нашего духовенства, я сомневаюсь в этом, но не думаю, чтобы католикос отказал. Я полагаю, что он одобрит и пообещает помочь…

Гурген спешился и, ведя коня в поводу, беседуя, пошел рядом с Овнаном.

Цолак спокойно шагал за своим господином.

– А ты, князь, куда едешь? – вопреки своему обыкновению, спросил Овнан.

– В Багреванд к своему дяде, князю Курдику.

– Этот человек из рода Мамиконянов, но не Вардан.

– Ты мне только найди Гевонда, а я тебе найду десять Варданов.

– Это верно, только бы найти Гевонда, за Варданом Великим дело не станет.

Гурген вспомнил суровое отношение Овнана к нахарарам и князьям и промолчал.

Завечерело. Вдали показалось какое-то село. Когда они дошли до проселочной дороги, князь заметил, что его спутник не собирается свернуть к селу, а продолжает идти вперед.

– Брат Овнан, может быть, ты уходишь потому, что не хочешь вместе с человеком княжеского происхождения переночевать в селе?

– Еще одно село впереди, князь, через час я буду там. Хочу как можно скорее вернуться в Сасун. Но чтобы князь Гурген не подумал обо мне неверно, я присоединюсь к нему и переночую тут.

Немного погодя оба друга уже сидели у очага и мирно беседовали. Оба были согласны, что весной Армению ожидают великие бури и что, если Армения теперь единодушно поднимется, то сумеет приостановить нашествие врага. Для этого прежде всего надо расшевелить и поднять духовенство, а не ждать, когда враг дойдет до сердца страны. Надо будет встретить неприятеля на границе, как несколько лет тому назад сделали армяне в Алдзнийских боях. Тогда они наголову разбили арабов. А тех, кто вступает в переговоры с неприятелем, когда он уже на нашей земле, надо считать своими врагами и дать каждому право уничтожать их.

Долго еще беседовали наши друзья и поклялись в случае удачи или поражения прийти друг другу на помощь.

Проведя ночь в этом небольшом селе, наутро они поехали в Блур, где князь должен был найти своего дядю.

Овнан пошел дальше и, перейдя Ерасх⁴⁰, добрался до Двина⁴¹, где узнал, что католикос Иоанн собрал на совет влиятельных нахараров.

Овнан был человеком сильным, закаленным в житейских невзгодах, но когда он подошел к патриаршим покоям и увидел стоящую на площади конницу и княжеских телохранителей, для которых простой сасунец был презренным существом, когда ему пришлось столкнуться с тупоголовым привратником и целый час убеждать и уговаривать его, а дойдя до дверей большого зала, приложить еще больше усилий, чтобы проникнуть туда, – он был совершенно изможден.

В зале патриарших покоев, очевидно, шел очень важный совет, потому что, кроме католикоса, там находились спарапет армянских войск Смбат Багратуни с сыном князем Ашотом и князья Ашот и Давид, сыновья Багарата Багратуни, находящегося в плену в Багдаде.

Из Васпураканских князей Арцруни вместо великого князя Ашота приехал его брат Гурген, из Сюнийского нахарарского дома присутствовал великий нахарар Васак со своими князьями. Здесь был князь Гардманский Ктрич, князь Агванский Есаи, князь Утийский Степанос, владетель Хачена, князь Арцахский Атрнерсех и много других именитых князей, архиепископов и епископов из других областей Армении.

Католикос Иоанн, усадив направо от себя спарапета Смбата, а налево – Васака Сюнийского, начал длинную речь, смысл которой заключался в следующем:

«Господь бог сильно разгневан на Армению за ее преступления и грехи, а посему армянскому народу надлежит каяться и просить прощения у бога и как можно скорей послать представителей к багдадскому эмиру, являющемуся посохом гнева господа бога, и постараться задобрить его дарами, чтобы Армения не пострадала от неразумного поступка сасунцев».

Все присутствующие одобрили речь католикоса и в своих речах поддержали его предложение.

В это время молодой монах, приблизясь к католикосу, доложил, что какой-то сасунский крестьянин имеет важное сообщение и просит разрешения войти. Католикос, как всегда, посоветовался со спарапетом и велел впустить горца.

Когда Овнан вошел в зал, поставил в угол свое копье и остановился посреди комнаты в простой одежде хутских крестьян, присутствующие оглядели его с головы до ног и стали посмеиваться над дикарем, который, как и его земляки, жил в горах, как зверь.

Наконец католикос заговорил:

– Ты просил разрешения присутствовать на этом высоком и благородном собрании и сказал, что у тебя есть предложение. Мы думали, что вы, сасунцы, не осмелитесь показаться на глаза, представителям своего народа, ибо ваши неразумные действия будут иметь тяжелые последствия для армянской земли.

Но вы, я вижу, не только не поняли этого, а даже пришли сюда, чтобы давать нам советы, а посему выскажись, посмотрим, что ты там надумал своими сасунскими мозгами.

Но когда горец, встряхнув длинными волосами, поднял голову и обвел присутствующих сверкающим взглядом, лица всех стали серьезными и в зале наступила глубокая тишина.

Тогда ясным проникновенным голосом заговорил Овнан:

– Духовный отец и могущественные князья земли армянской! Я сознаю великую милость, которую оказываете вы мне, бедному горцу, согласившись выслушать меня. Я спустился с гор не для того, чтобы просить прощения, а чтобы внести предложение о спасении родины. Я вижу, что прежде всего я должен оправдать Сасун и сасунцев. Что сделали сасунцы? То же самое, что шесть лет назад великий князь Багарат и владетель Васпуракана Ашот. Эмир Абусет передал власть востикану Мусе, а Муса, как это обычно делают арабы, неожиданно поднялся из своего логова в Алдзнийской земле и с огромным воинством вступил в Тарон. Князь Багарат обратился за помощью к князьям Арцруни, и Ашот со всеми своими братьями и войсками Васпуракана поспешил ему на помощь. Я участвовал в этой войне. Одним из молодых военачальников тогда был присутствующий здесь князь Гурген. Тогда наши войска разбили неприятеля и преследовали беглецов до самого Шахистана⁴².

Вскоре после этой войны тот же Абусет послал в Васпуракан эмира по имени Али с большим войском для сбора налогов. Али, расположив войска в области Албак, стал рассылать оттуда свои разбойничьи отряды по всему Васпуракану, разрушать, грабить и брать в плен мужчин и женщин и расхищать их имущество. Так, бесчинствуя и разоряя страну, эти нечестивцы до шли до владений князей Андзевских.

Владетель Васпуракана, великий князь Арцруни, отправил к эмиру послов, обещая выплатить подати, чтобы только тот отозвал свои войска, Но когда его послы подверглись насмешкам и издевательствам, князь со своим воинством Васпуракана напал на нечестивцев.

Эмир с несколькими своими приближенными еле-еле спасся, его войско и брат эмира были преданы мечу, земля покрылась вражескими трупами. Полководцем правого крыла наших войск был все тот же брат великого князя, Гурген.

Что же сделали тогда сасунцы, ваше святейшество и могущественные князья, увидев, как князя Багарата и его семью, закованных в цепи, увезли в Багдад? Что они сделали, видя разорение Тарона, расхищение имущества, пленение женщин, стариков и детей, видя, как варвары заняли монастырь Святого Карапета? Надежда была только на самих сасунцев. Они спустились с гор и поступили так же, как князья Багарат, Ашот и Гурген.

Неужели они оказались преступниками, избавив от меча и цепей своих же братьев-христиан? Разве это преступление – освобождение христианских церквей, превращенных в мечети, предание мечу неверных, взявших огнем и мечом монастырь Святого Карапета?

Если деяния сасунцев достойны порицания, значит справедливы все злодеяния нечестивых арабов, направленные против нас. Подумайте, могущественные князья, о последствиях, которые могут уничтожить семена, произросшие кровью Фаддея, Варфоломея и Просветителя на нашей земле⁴³.

– Такая длинная проповедь была излишней, – сказал медленно и сурово спарапет Смбат. – Скажи, что ты предлагаешь, наш духовный отец разрешил тебе это, но говори быстрее и короче.

Овнан понял из пренебрежительных слов спарапета, что он попусту теряет время с людьми, не желающими считаться ни с чем, кроме своих целей, но почел своим священным долгом высказать им правду и заговорил во второй раз:

– Мы, горцы, народ простой, господа князья, мы не понимаем ничего в управлении государством, но с сердечной болью мы видим, что те, в руках которых находится власть, очень часто делаются жертвой обмана. Сами они, люди влиятельные, мудрые, имеют право оберегать себя и свои богатства. Допустим, что они нравы, укрываясь в дни опасности в своих замках. Пусть они разрешат народу и духовенству воевать за веру. Вот с этой целью народ Сасуна и просит своих духовных властителей обратиться с кондаком ко всему армянскому народу – взять в руки оружие и пойти на арабов, которые ворвались в нашу страну, дабы уничтожить армян и нашу веру. Народ Сасуна приглашает его святейшество поселиться в монастыре Святого Карапета до окончания войны, послать своих представителей по всем армянским областям для сбора оружия, денег, продовольствия и пересылки их на место боев, туда, где армяне бьются с нечестивцами. Вот о чем они вас покорнейше просят.

– Что это за предложения? Что за вопросы поднимает этот неразумный горец? Как он осмелился на таком высоком совете предлагать нам свои планы?.. Чтобы мы сидели в своих замках, а наши крестьяне брались за оружие и затем в один прекрасный день подняли его на нас? И у вас еще хватает терпения выслушивать его?

Это сказал князь Гардманский Ктрич, который поднялся и уже собирался уходить. Его отговорили и убедили сесть. А спарапет Смбат обратился к Овнану со следующими суровыми словами:

– Ты воспользовался нашей снисходительностью и выступил с дерзкими речами против сидящих здесь великих нахараров. Если, действительно, сасунцы осмелятся самовольно выступить, мы прежде всего покараем их самих. А пока мы выносим такое решение – задержать тебя здесь, ибо, очевидно, это ты мутишь народ. Стражи, возьмите этого человека под охрану!

Воины вывели Овнана и заключили в темницу патриарших покоев.

Нахарары же продолжали наверху обсуждать речи Овнана, видя в каждом его слове измену и угрозу своей власти.

Что же касалось борьбы с врагами, то никто не хотел заключать союза с другим, никто не желал отказываться от своих воинов, не желал покидать своих границ.

Поэтому, бесполезно потратив время, так и не придя ни к какому выводу, князья покинули собрание, сели на коней и в сопровождении телохранителей разъехались по своим областям..

Но в этом зале присутствовали и молодые княжичи, которым не полагалось слова, и они только молча и почтительно выслушивали старших.

Среди них был и юный княжич Ашот Багратуни, внимательно следивший за всем, что происходило в зале. Когда все разошлись, он подошел к спарапету Смоату.

– Отец, не хватит ли держать взаперти сасунца? Прикажи мне отпустить его.

– Да, хватит и даже с излишком. Но и истину не всегда можно провозглашать вслух. Это любимец твоего дяди, князя Багарата, Овнан из Хута.

– Я его знаю, отец, так я пойду к нему.

Ашот поспешно опустился в подземелье и приказал стражам вывести Овнана. Он прохаживался по комнате, когда к нему с таким же безмятежным видом, как раньше, вошел Овнан.

– Брат Овнан, – сказал Ашот. – Зачем тебе понадобилось на совете князей выражать свое мнение? Не лучше ли, не говоря никому, подготовить народ и в час опасности вывести его на бранное поле?

Овнан был человеком простым, но не наивным. Он внимательно посмотрел на юношу, так ласково заговорившего с ним, и холодно, но печально сказал:

– Князь, ты мне кажешься умным юношей, но со мной не следует говорить так многозначительно и хитро. Если бы я мог подготовить народ и вывести его в нужный час в бой с чужеземными насильниками, я бы это сделал сию же минуту.

Но сила и возможности для того, чтобы сдвинуть ту гору, находятся в руках дряхлого к жалкого старца. Он не сознает своей власти и не хочет быть полезным народу. А неразумные князья, которые тут кричали и скрежетали зубами, не пройдет и пяти лет, как попадут в Багдад пленниками. И неизвестно еще, сколько их променяет веру Христову на Магометову. Гевонд, Гевонд!.. Где ты? Увы, Армения сумела родить только одного, как ты, великого человека, великого иерея, слугу великого Христа!

– Брат Овнан, – сказал юный князь. – Зачем так отчаиваться? Дальновидный и мудрый человек должен быть стойким, уметь ждать и пользоваться благоприятными обстоятельствами. Смотри, как наш нечестивый враг слабеет с каждым днем и, несмотря на то что владычествует над огромными странами, рассеиваясь, хиреет и должен в конце концов погибнуть.

– О юноша, ты видишь только падение врага, но не свое. Ты не видишь, как опускаешься и гибнешь. Если бы я знал, что ты сумеешь уберечь себя, я был бы утешен. А пока оставим этот грустный разговор, иди и выполняй волю своих старших.

– Ты свободен и волен идти, куда желаешь.

– Хорошо. Значит, час мой еще не настал, – сказал спокойно Овнан и огляделся вокруг, словно ища чего-то. Ашот понял его и, отвязав свой меч, протянул Овнану.

– Хоть владетель этого меча не так храбр, чтобы его оружие могло принести тебе честь, но я прошу принять его как дружескую память.

– Меч князя Багратуни всегда приносит честь.

Овнан привязал меч, а когда ему принесли копье, простился, приложив руку к груди, и пошел к выходу.

«Вот еще один многообещающий юноша, – говорил себе Овнан. – Но что пользы? Разве он в силах помочь Армении, сделать так, чтобы она не тонула в крови и не попиралась врагом? Пойдем же, Овнан, в сасунские горы и подождем того, что предрешено, „гнева, который грянет. Будем надеяться на бога, а не на людей…“»

Так рассуждал Овнан, шагая обратно в Сасун, как всегда безмятежный и непоколебимый, но грустный, потому что не смог убедить главу церкви и духовенство, на которых он надеялся.

Глава десятая
Совет князей

Овнан достиг берегов Ерасха, горделиво катящего свои бурные волны. Он сел на берегу реки. О чем думал этот человек, который вот уже целые сутки ничего не ел? Сердце его сжималось от тоски.

На противоположном берегу Ерасха, много ниже Батарана, там, где Ахурян⁴⁴ впадает в Ерасх, виднелся небольшой монастырь, от которого Овнан не в силах был отвести глаз. Этот монастырь долгие годы был местом его заточения. Он смотрел на башню, где проводил долгие бессонные ночи, видел небольшое решетчатое окно, куда и без железной решетки невозможно было проникнуть. Оттуда ему суждено было видеть только клочок неба. С тех самых дней и до этого часа, в течение двадцати лет у него не было радости.

Он вспоминал те страшные дни и мучительные годы, когда душа его изнывала от страданий и не было слов для их выражения, ибо язык людской слишком беден. Он знал только одно, что любил безнадежно, что несчастен, и много раз просил бога избавить его от жизни и от любви, небесную благодать которой сожрало адское пламя разлуки и безнадежности.

Он вспоминал грустные ночи и беспокойные сны, в которых мелькал ангельский, обожаемый образ Васкануш. Бедный заключенный не успевал наглядеться на него и мучился потом, часами ворочаясь на жесткой соломенной постели.

Измученный тяжкими воспоминаниями, Овнан невольно поднес руку ко лбу, чтобы отогнать всякую мысль о прошлом, но, затянувшаяся сердечная рана все еще давала о себе знать, особенно с того дня, когда жрица предсказала ему еще одну встречу с любимой.

Он вздрогнул, встал с места, разделся и, привязав к голове одежду и оружие, не обращая внимания на ревущие грозные волны, вошел в воду и поплыл вниз.

Выйдя на противоположный берег, Овнан оделся и пошел к монастырю, непреодолимой силой притягивавшего его к себе.

Память о тюрьме, в которую он попал из-за любви к Васкануш, была ему дорога, и в эти минуты он не думал ни о чем, кроме нее. Перед прекрасным видением любви померкло все – и любовь к народу, и Сасун, и арабы, и нахарары, и католикос.

Погруженный в мысли, он проходил мимо какого-то села, когда к нему подошли двое юношей и, переглянувшись друг с другом, спросили его:

– Братец, не ты ли Овнан из Хута?

– Да, сынок, это я.

– Просим тебя последовать за нами, у нас дома тебя ждут.

– Хорошо, – подумав, сказал Овнан, не высказав и тени любопытства, и молча последовал за ними.

У одного из домов юноши остановились. Овнан вошел в комнату и с первого же взгляда увидел Гургена, который поднялся ему навстречу.

– Войди, войди, брат, – сказал он. – Едва я узнал о неразумном и грубом приеме, оказанном тебе, как, взволновавшись, что упущу тебя и ты уйдешь в Тарон, поручил крестьянам проследить тебя, чтобы нам повидаться и подумать, можем ли мы что-либо предпринять.

– Ничего не поделаешь, князь, – ответил грустно Овнан. – Я больше не надеюсь ни на католикоса, ни на епископов, ни на князей, ни на нахараров. А народ, как овцы без пастыря, завтра будет предан варварскому мечу и уведен в плен. Если бы католикос захотел последовать моему совету и переехал в монастырь Святого Карапета, поднял бы на ноги духовную армию, – народная армия сотнями тысяч поднялась бы ей на помощь. И тогда мы, армяне, дружно вооружившись одними камнями, могли бы разбить врага, под пятой которого стонут в плену наши дети, наши жены, наши князья, наша церковь, наша вера… Бог не сочтет грехом, князь Гурген, но не впервые в такие горькие минуты я просил его взять мою жизнь, чтобы только не видеть жалкой судьбы своего народа, который с каждым днем терпит все больше от нечестивцев-арабов. Мы могли бы без чужой помощи, своими силами защитить свою землю, освободить ее от чужеземных захватчиков, если бы не глупая форма нашего государства, нахарары и знать, раздробившие страну на сотни частей и предавшие ее чужеземцам. Вот о чем я скорблю.

Окончив свою речь, Овнан в изнеможении опустился на скамью. Гурген, заметив, как побледнел этот железный человек, опросил:

– Овнан, когда ты вышел из Двина?

– Вчера вечером.

– Шел пешкам и без отдыха?

– Да.

– Что ты ел?

– Ничего.

Гурген подумал о том, что Овнан за двадцать четыре часа прошел трехдневный путь и, конечно, голоден.

– Вахрич! – позвал он своего слугу.

– Прикажи, господин мой, – откликнулся из угла наш старый знакомый Вахрич.

– Скажи, чтобы нам принесли ужин.

Вахрич вышел из комнаты. Овнан сидел, опустив глаза, а Гурген ходил взад, и вперед по комнате, задумавшись над создавшимся положением и над словами Овнана, снова, упрекнувшего нахараров. Гурген словно стыдился, что происходит из знатного рода Мамиконянов и Арцруни, забывая о том, что и сам является одной из жертв нахарарской власти.

Они молча поужинали, и Гурген обратился к Овнану.

– Тебе надо немного поспать, Овнан. Нам с тобой предстоит одно дело.

– Если дело серьезно, я могу и не спать.

– Нет, ты отдохнешь, а в полночь мы с тобой уедем отсюда.

– Хорошо, – сказал Овнан.

Немного спустя Гурген увидел, что его собеседник заснул сном праведника.

Еще не было полуночи, когда Овнан проснулся. Его могучий организм не нуждался в долгом отдыхе.

За ним поднялся и Гурген, и вскоре оба друга скакали вдоль берега Ахуряна по Багаранской дороге, а наш старый знакомый Вахрич следовал за ними, стараясь догнать не только для того, чтобы не потерять их из виду, но и из любопытства. Этот почтенный человек, когда-то мечтавший стать воспитателем Гургена, сейчас довольствовался малым и, боясь потерять своего господина, следовал за ним по пятам, расспрашивая о нем в селах и деревнях и, наконец, напал на его след. Вахрич догнал князя только в Багреванде.

Но какая разница произошла в князе за эти несколько недель! Гурген очень изменился, лицо его словно застыло, он говорил односложно, а если улыбался, то редко и только насмешливо. О возвращении в Тортум не было и речи. Вахричу пришлось отдать своего коня Овнану, а самому трястись на жалкой кляче, проклиная Овнана и сасунцев, армянских князей и Гургена, Цолака и всех коней на свете. Проклинал он так тихо, что сам сатана не мог бы его подслушать, потому что Вахрич был очень хитер и ни одно неосторожное слово не слетало с его уст.

– Чорт бы побрал этого Овнана!.. Хотел бы я знать, видел ли когда-нибудь он в своих горах таких лошадей!.. Дорвался до моего коня и мчится на нем вперед, а я вынужден трястись на этой проклятой кляче. И откуда появился он на нашем пути?.. Как его встретим – так у нас неудача. Что за человек, который никогда не улыбнется? То, смотришь, рта не хочет раскрыть, а то раскроет и уж молчать не заставишь. Этот человек – колдун, сатане служит. Вот, к примеру, наш князь как увидит его, сразу загрустит. Вчера тихо, мирно сидели в Блуре, нет, в голову ему взбрело: «Беги на берег Ерасха, предупреди крестьян… О ком? О чем? Брата Овнана из Хута попросите почтить нас посещением…» И сам князь Гурген встает ему навстречу, с простым горцем здоровается за руку… Овнан и Гурген! Старые друзья!.. Двоюродные братья!.. Проклятая скотина! Все кишки мне перевернула!.. А мой конь скачет впереди рядом с Цолаком… Но о чем они беседуют? Куда мы едем, и долго ли будет длиться наш путь? Вот о чем бы надо спросить. Но кого?.. Нет, Вахрич, ты сделал большую глупость, что оставил семью и последовал за князем… Где мне было знать, что он меня так встретит, не спросит, как я, что я делал, как моя семья… Ни о чем не спросил, только поздоровался и тут же послал искать этого колдуна. А теперь отдай своего доброго коня ему, а сам садись на эту клячу, чтобы переворачивала тебе все кишки…

Но тут рассуждения Вахрича прервались. В темноте показались очертания Багарана и его собора, оба всадника спешились. Вахрич последовал их примеру и, прихрамывая, подошел к ним, чтобы принять коней.

– Подождешь нас у этого родника, – сказал Гурген, даже не посмотрев на унылое лицо Вахрича, которое, впрочем, трудно было уже разглядеть в наступившей темноте, и пошел с Овнаном к городу. Недовольный тем, что он ничего не понял из этой поездки, обиженный, что князь счел его недостойным вступить в Багаран, Вахрич утешился тем, что настал конец его мучениям. Привязав коней к дереву и завернувшись в бурку, он лег и погрузился в сон.

Не успел бедный слуга поспать и четверти часа, как почувствовал чье-то горячее дыхание, и теплая морда ткнулась ему в лицо. Это Цолак давал знать о себе. Вахрич вскочил с места и, услыхав издали лошадиный топот, прошел вперед. Он успел разглядеть небольшой отряд князей, следовавший в Багаран.

Не успел он вздремнуть, устроившись на своей каменной подушке, как верный страж Цолак снова разбудил его. Так повторилось несколько раз. Небольшие отряды все продолжали продвигаться к городу.

Оставим Вахрича здесь спать и последуем за нашими двумя друзьями, шагавшими в город.

– Ты прав, – говорил Овнан. – Тебе хочется верить, в этого юношу. Наш несчастный народ в таком отчаянном положении, что готов протянуть кому угодно руку за помощью. Но лишь время решит, оправдает он себя или нет.

– Посмотрим, каково его предложение. Он сам пригласил нас, дал знать, чтобы я взял тебя и приехал в Багаран на очень важное совещание. Я же, питая отвращение к этой жизни, надумал уже уехать в Грецию, но когда получил приглашение, то решил познакомиться с этим юношей, о котором все отзываются с похвалой.

– Все – это означает никто! Если бы и я, как все, хвалил тех, кто мне улыбался, если бы я каждый раз кричал о том, что взошло солнце справедливости, видя проблеск света в море людских злодеяний, я, разумеется, должен бы хвалить этого юношу, ибо он меня освободил из темницы. Но разве случая со мной и тысячи таких случаев с другими достаточно для того, чтобы видеть спасение армянского народа в одном князе Ашоте, сыне спарапета Смбата Багратуни? Посмотрим, кто он на деле и что может сделать для народа.

В это время послышался конский топот, и несколько всадников, обогнав их, проехало к цитадели, находящейся на высоком холме над Ахуряном. Когда наши друзья дошли до крепостных ворот, прискакал еще один небольшой отряд. Судя по тишине, все было овеяно здесь таинственностью. Конюхи, стоявшие тут же, уводили лошадей, а слуги препровождали гостей в зал, где, разбившись на группы, тихо беседовали ранее прибывшие приглашенные. Несколько светильников тусклым светом озаряло лица собравшихся.

Овнан заметил, что все это были молодые князья, из сверстников – ни кого. Он стал искать Ашота и, не найдя его, сказал про себя: «Не беда, пусть будет властолюбцем, лишь бы умел править». Он молча отошел в угол.

А Гурген, которого все знали не только по имени, но и по его исполинскому росту, в это время непринужденно здоровался с князьями и, оглядываясь вокруг, искал Овнана. Тут двери в зал распахнулись, и показался Ашот Багратуни со своим братом Шапухом и другими князьями Багратуни. Все поднялись с мест, а он, приложив руку к груди, приветливо и степенно поздоровался, прошел к своему месту, сел и пригласил сесть всех присутствующих.

Когда все уселись, он посмотрел на Гургена, которого до того не видел, но догадался, что это он, и воскликнул ясным голосом:

– Князь Гурген!

– Это я, храбрый князь! Ищу своего товарища, – ответил Гурген и, найдя Овнана, взял за руку, привел и посадил между собой и Ашотом.

Этот поступок Гургена удивил всех и даже князя Ашота. Один Гурген безмятежно обводил взглядом вокруг, словно говоря, что этот простой горец, селянин, был достоин такой чести.

И в наступившей глубокой тишине Ашот Багратуни заговорил:

– О благородные и почтенные друзья мои и князья! Наша родина и наша вера никогда еще не находились в столь тяжелом и опасном положении, как сейчас. По сравнению с нынешней опасностью опасность в дни Вардана была ничтожной, ибо хоть тогда врагом и являлся всесильный царь царей Персии, но Армения, кроме собственных предателей, не имела других врагов на своей земле. А ныне багдадский эмир распространил свою власть не только на Азию, но и на всю Африку, вплоть до самой Европы. Враг строит свои логова и в Армении, Двин, Нахичеван, Багеш, Гандзак стали арабскими городами. Ни покорность, ни верность, ни тяжелые подати не являются залогом безопасности нашей религии, нашей жизни, нашего имущества, нашей нации для чужеземных властителей, которые обещают, чтобы обмануть, клянутся, чтобы лгать, дают грамоту безопасности, чтобы грабить, брать в плен, жечь и разрушать все до основания. Разрушены города, безлюдны села, выжжены поля. Народ осужден на скитание по горам и ущельям – вот судьба Армении в наши дни. Когда старейшины, отцы и князья наши думают об этом состоянии и не видят выхода, естественно, что и мы можем прийти в отчаяние. Но отчаяние и уныние не подобают ни человеку, ни христианину. Если мы будем действовать разумно, осмотрительно и смело, я верю, что бог поможет нам и мы сможем избавиться от нашей горькой доли. Библия, история древней Армении и история наших дней говорят о том, что наши предки храбро воевали с этими врагами. Князь Давид Сааруни, мой дед Ашот Мясоед и другие наносили в свое время арабам сильные удары, И даже совсем недавно наши храбрые сасунцы истребили огромные арабские полчища во главе с востиканом. Подумаем же о том, что надо сделать, что можно сделать и, если можно помочь чем-нибудь, попытаемся действовать.

Прошу говорить здесь смело, я всех вас знаю и доверяю вам. Я уверен, что тайна будет сохранена и станет явной, только когда мы начнем действовать.

Когда он кончил свою речь, в зале поднялся громкий шопот, все вполголоса говорили друг с другом, но никто не решался вслух высказать свое мнение.

Гурген и Овнан молчали. Ашот, взвесив положение, неожиданно обратился к ним: