Мы слегка опешили. Стоявшая в сторонке "неизвестная" выхватила у Рыжего билеты и ускользнула в зрительный зал. Рыжий, в предвкушении приключений, подхватил оставшихся и направился к выходу. Я поплёлся за ними.
Около магазина разделились: Вовка с Олей зашли внутрь, а я и Света остались ждать в скверике.
– Сигаретой угости, – обернулась ко мне девушка.
– Не курю.
– Спортсмен?
– Мама не велит.
Она прислонилась к берёзке, отломила веточку и обмахивалась, отгоняя комаров. Я невольно залюбовался ладной фигуркой. Короткая шубка только подчеркивала красоту ног, волосы белой пеной осыпали плечи, но в осунувшемся лице и синих глазах чувствовалась лёгкая усталость, будто она провела бессонную ночь. Возможно, так и было.
– Нравлюсь? – спросила девушка без тени кокетства.
Я чуть не сознался, но ответил на вопрос вопросом.
– Не жарко меха в июне носить?
– Ничуть.
Света подошла ко мне вплотную и приоткрыла полы шубки. У меня перехватило дыхание: атласная кожа, высокая грудь, увенчанная розовыми сосками, плоский живот, перехваченный внизу узкой резинкой колготок. С трудом отвёл взгляд и спросил, стараясь скрыть волнение.
– Надеть нечего?
Довольная произведённым эффектом, девушка улыбнулась.
– Муж одежду спрятал. Боится, к любовнику убегу.
В общежитие проникли без труда. Увидев меня в такой компании, тётя Поля обиженно поджала губы и отвернулась. Свалили на койку свёртки, банки, бутылки, и Рыжий с Ольгой занялись столом. Света безучастно смотрела на все приготовления.
Я открыл платяной шкаф и снял с вешалки плечики с чистыми рубашками. Подозвал девушку.
– Выбери любую. Запаришься в шкурах.
Она посмотрела удивлённо, но спорить не стала. Я прикрыл её дверкой и честно отвернулся. Голубая рубашка по длине не уступала шубке. Рукава
Света закатала, но верхние пуговицы не застегнула, и приходилось сдерживаться от соблазна заглянуть в импровизированное декольте.
– Санёк! Хватит по углам щемиться, садитесь за стол.
Света толкнула меня в бок кулачком.
– Попался, Федя. Сдал тебя дружок.
Рыжий разлил по стопкам коньяк и предложил выпить за знакомство. Возражений не последовало. Я взял апельсин, очистил и положил сладко-кислые дольки девчонкам. Разлили по второй. Ольга заметила полную рюмку.
– Почему не пьёшь? Больной что ли?
– Спортом занимаюсь.
– Ему мама не велит, – пояснила Света.
Лицо её порозовело, а глаза повеселели. Рыжий включил магнитофон, но потанцевать не получилось. Света наотрез отказалась, а Оля или не умела или не хотела. Она повисла у меня на шее, и приходилось переносить её с места на место, как куль с картошкой.
В разгар застолья вернулись с работы Колька и Женька.
– Пацаны. Давайте к нам. Гулять будем,– пьяно заорал Вовка.
Колька категорически замахал руками, а Женька присел к столу. Он пожал руку Рыжему, кивнул Оле и заулыбался Свете.
– Василисушка, красавица, каким ветром к нам занесло?
– В гости зашла, а вас дома нет.
– Прости, сестрица. Арбайтен зер гут. Пятилетку в четыре года выполняем.
– А Коля не хочет с нами посидеть?
– Уезжаем к тётке дня на три. Некогда нам. В следующий раз.
Они опять выпили, посмеялись над вовкиным анекдотом. Колька ушёл в душ. Женька тоже поднялся и направился в красный уголок отпаривать брюки. Рыжий порядком опьянел и лез обниматься к девчатам. Те весело отбивались. Я выскользнул из комнаты.
– Женёк. Почему ты Свету зовёшь Василисой, – пристал я к Женьке.
– Макееву? Её все так зовут.
– Почему?
– Премудрая. Школу с золотой медалью окончила, в МГУ поступила.
– И что?
– А ничего. Папаша её, полковник замурзаный, приехал в гости, посмотрел на студенточек московских и забрал домой. Девкам, говорит, грамота не нужна. Им муж нужен солидный.
– Солидный муж у неё одежду прячет.
Женька отставил в сторону утюг.
– Опять голая убежала? То-то я смотрю, она в твоей рубашке щеголяет.
Не замужем она. Насвистела, чтобы не приставали особо. Папа её запирает
и одежду прячет, а она убегает.
В комнату заглянул Сергей, обрадовался, увидев меня.
– Вот ты где. На тренировку придёшь?
– Через часок, Серый, подтянусь. С Абрамычем пока пошурши.
Женёк выключил утюг, свернул аккуратно брюки и повернулся ко мне.
– Если вы думаете Василису в постель уложить – обломаетесь, не тот случай. Вам и Оли хватит, если разведёте пожиже.
– Куда же она теперь?
– Отведи к Лидке Артеевой, пусть переночует. А завтра проводи в Ухту. Там у неё подруга в гостинице работает, спрячет на недельку.
В спортзале Сергей изрядно повозил меня по ковру. Все мои проходы он пресекал, наваливаясь сверху.
– Голову включай, Саня, голову. Не спи на ходу, – волновался Абрамыч.
Но голова не включалась. В конце концов я врезался Сергею в колено и расквасил нос. Тренер обречённо махнул рукой.
– Ступайте с глаз моих, недотёпы.
Вернулись в общежитие. Тётя Поля сделала знак задержаться и зашептала горячо.
– Василису ночевать не оставляй. Не дай Бог, явится отец, он нам такой разгон устроит.
– Вы знаете её отца?
– Кто этого ирода не знает? Столько лет нас в лагерях охранял, а теперь и на воле от него покоя нет. Вертухаем был и помрёт вертухаем.
Вовка спал на моей койке, зарывшись лицом в подушку. В ногах у него, свернувшись калачиком, тихо посапывала Оля. Света сидела у окна и вертела настройку "Океана".
– Вражеские голоса слушаешь?
– Какие голоса. Хрип один.
Она прошлась по комнате, остановилась у стола. Взяла полупустую бутылку, покачала в руке и поставила на место.
– Водку ты не пьёшь, спать не укладываешь, что делать будем?
Она старалась говорить равнодушно, но в голосе чувствовалось напряжение. Вдруг захотелось обнять её, погладить по волосам, успокоить. Я слегка разозлился и спросил грубо.
– С Лидкой Артеевой не подруги случайно?
– Здесь половина населения Артеевы, а вторая – Пастуховы.
– Ладно. На месте разберёмся. Бери свою шубейку, и пойдём.
– Рубашку снимать?
Она взялась за пуговки. Я чуть не убил её. Вот зараза, нашла пацана.
– Оставь. Считай, подарок.
На улице "румыны" сосредоточенно лупили мяч. Света остановилась, не зная куда идти. Я взял её под руку и повёл по аллее к реке.
– Тоже мне, кавалер. Даму не хватают в охапку, а предлагают ей руку.
– Поучи меня галантности, леди захолустная,– пробурчал я, но руку отпустил.
Она впервые посмотрела на меня с интересом.
– Не сердись. Я так просто.
Артеевы жили у самого берега. Лидкин отец, Иван Егорович, сидел на крыльце и чинил какие-то рыбацкие снасти.
– Лида дома?
– Дома, телик смотрит. Проходите, – он слегка подвинулся.
Лидка и Света оказались знакомыми. Они о чём-то пошушукались, и хозяйка вышла из избы, наверное, спросить разрешение у отца. Света тронула меня за плечо.
– Спасибо за помощь.
– Женька говорил, подруга у тебя в Ухте. Просил проводить завтра.
– Хорошо. Рано не приходи, дай выспаться. Воркутинский после обеда идёт, на нём и поедем.
Вошла Лидка.
– Свет, я баню протапливала, ещё тёплая. Пойдёшь?
– С удовольствием.
Я испугался, что она при мне начнёт раздеваться, и выскочил на улицу. Лидкин отец всё ещё сидел на ступеньках и вязал свои узлы.
– Огоньку не найдётся?
Я похлопал себя по карманам.
– Не курю.
– Ну и правильно. От табака только кашель и вонь.
Он достал из штанов спички и прикурил беломорину.
– Поговорить не с кем,– догадался я и присел на ступеньку рядом.
– На рыбалку собираетесь?
– На неё самую. Только где рыбы взять? Всю реку загадили. Три завода на километр течения. В лютый мороз вода не замерзает.
Машинально глянули в сторону сажевого завода. Из четырёх труб клубами валил чёрный дым. Стоящий рядом факел подсвечивал его красным светом. Картинка апокалипсическая.
– Вот такая у нас теперь рыбалка. Старики рассказывали, сёмга на нерест шла – весло не воткнёшь.
На крыльцо вышли Света и Лидка с шайками и полотенцами.
– Ты ещё здесь? Не проспи завтра.
– Вас разбужу, сони.
Девчонки, посмеиваясь, прошли мимо.
– Это чью дивчину ты привёл к нам ночевать?
Я смущённо заёрзал.
– Познакомились случайно. Зовут Света, а фамилия, вроде, Макеева.
Отец присвистнул.
– Вот оно что. А я гадаю: на кого похожая? Вылитая мать.
Он собрал своё рукоделие и поднялся.
– Пойдём к лодкам, там покурим. Не будем девкам мешать.
На берегу он открыл крохотную будочку, сложил в неё снасти, достал
таганок и чайник. Спать он, видимо, не собирался. Мне тоже не улыбалось
маяться в общежитии одному. Развели костерок. Когда чайник закипел, Иван Егорович высыпал в него большую пачку заварки и, дав настояться, разлил чёрный, как нефть, напиток в жестяные кружки. С непривычки я обжёг губы. От горечи язык стал шершавым и в горле запершило. Иван Егорович сокрушённо заметил:
– Не выйдет из тебя путного бродяги. Для бродяги чифирок слаще мёда.
– А я и не собираюсь быть бродягой!
– Не зарекайся. Судьба баба капризная, неизвестно каким боком повернётся.
– Судьбы нет. Человек должен сам строить своё счастье.
– Ну да, ну да. Сам должен. Человек рождается весь в долгах. Должен Богу, должен родителям, должен государству. Бог до смерти о тебе не вспомнит, мать простит, а вот государство долг потребует вернуть. Оно тебя и построит.
Он сделал мелкий глоток и прикурил от уголька очередную папиросину.
Северное небо продолжало свою непонятную игру: то ли поздний вечер, то ли раннее утро. Тишину нарушал треск сосновых веток в костерке.
– Мы прибыли сюда в тридцать втором, летом. Спецпереселенцы с Украины, раскулаченные. Мне ещё и пяти не было. Ехали на подводах, на поезде, плыли на пароходе и баржах. В пути умерла младшая сестрёнка. Её даже похоронить не дали. Забрали на станции и унесли куда-то.
Жили в землянках у Ижмы, где сейчас мастерские. Старших гоняли на лесоповал, а мы сидели в норах и боялись нос высунуть. Зверьё бродило, как вороны по помойкам. В первую зиму умерли от голода оба старших брата. Мама пошла в лес за дровами и замёрзла в сугробе. Может из сил выбилась, а может устала за жизнь цепляться.
Позже стали строить бараки, обтягивать их колючей проволокой. Мужчин и женщин разделили. Нас, горсть уцелевших ребят, оставили с женщинами. Топили печи, таскали воду с реки, ухаживали
за больными. Когда началась война, отцу удалось каким-то образом записаться добровольцем. Брали только уголовников и бытовиков. Завидовали им по-чёрному. Они ушли и как в воду канули. Видно, отдали свой долг сполна.
Вскоре меня перевели к мужчинам и, как положено, впаяли срок. Дальше топтал зону на законных основаниях.
Я сидел на обрубке сосны и прихлёбывал из кружки остывший чай. Он уже не казался таким горьким. Разум отказывался верить услышанному, но это была правда. Мастерские, в которых я работал, обнесены колючей проволокой. Столбы покосились, вышки сломали, но дух зоны сохранился до сих пор. Старые бараки приспособили под многочисленные склады. Однажды мы с Петром Ивановичем, слесарем из бригады,
получали скобы для крепежа, и он указал на надпись, вырезанную на двухдюймовой доске. "Хрущ П. 1949г." Только тогда до меня дошло, что двухэтажные стеллажи – бывшие нары, а Пётр Иванович был обитателем того барака.
– У нас на участке Хрущ Пётр Иванович тоже сидел.
– Петька-хохол? Матёрый уголовник. За горсть сахара семь лет лагерей. Да пять по ногам и пять по рогам.
– По каким рогам?
– По обыкновенным. Пять лет без права голосовать, чтобы не забодал вождя на выборах.
Он разгрёб прутиком потухший костёр и выкатил на песок несколько картофелин. Взял одну, побросал из руки в руку, подул на неё и протянул мне.
– Угощайся. Лучшей еды на свете нет.
Я разломил хрустящую корочку и задохнулся от вкусного горячего пара. Иван Егорович высыпал на газетку крупную соль из спичечного коробка.
– Вкуснотища. Может по одной девчатам отнести?
Он засмеялся.
– Время-то сколько? Они дрыхнут давно.
Я посмотрел на небо. Оно было безжизненно бледным. Стрелки показывали час ночи.
– Засиделся. Вам, наверное, на работу утром?
– Я уже на работе. За лодками приглядываю.
– На пенсии?
– По здоровью. До пенсии мне ещё три года трубить.
Я удивился. Человек столько пережил, а лет ему едва за пятьдесят перевалило.
Помыли руки в речке. Мутная вода пахла бензином. Стало прохладно, но костёр больше не разводили. Иван Егорович надел телогрейку, а мне дал старый бушлат.
– Света в маму такая красивая?
– Как их сравнивать? Светка птичка вольная, следователем не мордованная, конвоем не битая.
Он смял пустую пачку "беломора" и бросил её на кострище. Достал из кармана новую.
– Для красивой женщины лагерь хуже смерти. Всякая сволочь считает её своей добычей, каждый норовит отщипнуть сладенького. Вертухаю не откажешь, от опера не отобьёшься. Алёну, Светкину маму, пригнали с этапом по "ленинградскому делу", в пятидесятом. Хлебнула горячего полной ложкой. Меня уже расконвоировали, и я "вольняшкой" работал в женской зоне, электриком с понтом.
– Как это "с понтом"?
– Делал вид, что соображаю, а сам только лампочки вкручивать умел.
– И сходило?
– В подручные инженера из зэков дали, шпиона английского. Он в войну союзникам помогал разгружаться в Мурманске. Англичане его наградили, а наши за орден десятку дали. Чтобы не зазнался.
Иван Егорович неожиданно улыбнулся и покачал головой, словно заново удивляясь такой метаморфозе. Лицо его, выдубленное морозами, чуть разгладилось. Я ожидал воспоминаний в шутливой форме, но ошибся.
– Алёне повезло поначалу. Приглянулась молодому лейтенанту из охраны, Макееву. Он выхлопотал для неё освобождение от тяжёлых работ, пристроил в больничку полы мыть. Не Бог весть что, но не кайлом на железке махать и не лес валить. И харч приличный и защита от погани разной. Но покровитель оказался сволочью редкой. Мало ему было женского тела, любви добивался. Лютовал страшно. Синяки с её лица не сходили, неделями пластом валялась после таких ласк. Куда женщине деваться? Только в петлю. Но успели верёвку обрезать, откачали. Живая осталась, но глаза потухли. Словно свечку внутри задули. Когда усатый загнулся, политическим дали волю, но Алёна осталась. Может, ехать было некуда, или разуверилась в жизни. Макеев забрал её к себе, то ли прислужницей, то ли наложницей. Когда в конце пятидесятых взялись за моральный облик офицеров, оформили брак. Последний раз я видел её в роддоме. Светка и Лидка родились в одно время. Может и отогрелась бы Алёна рядом с ребёнком, но не дал Бог счастья. Умерла при родах.
– А Вы почему не уехали?
– Куда? Я даже дома своего не помню. Только черешню за окном.
В общежитие вернулся часов в шесть. На крыльце столкнулся с Сергеем.
– Тебе что не спится? На тренировке опять дремать будешь.
– В этом сумасшедшем доме выспишься. Ночью "полкан" отставной приходил, дочь искал.
– Макеев?
– А кто же ещё, Всю общагу обшарил, под каждую койку заглянул. Хорошо, тётя Поля его отправила.
Я испугался. Сергей посмотрел на меня подозрительно, усмехнулся.
– Не боись. Тётя Поля знает, куда недоумков отправлять.
– Рыжий не барагузил?
– А как без него? Рвался морду вояке набить, да я притормозил малость. Была нужда за это дерьмо в тюрьме сидеть. У тебя какие планы на сегодня?
– Вздремну пару часиков, а днём в Ухту поеду.
– К себе не ходи, там Рыжий со своей принцессой отдыхает. Ключи от моей комнаты на вахте. Я по лесу побегаю и часов в одиннадцать тебя разбужу. Годится?
Глаза мои слипались, и я только мотнул головой.
Сергей, как и обещал, разбудил меня ровно в одиннадцать. Он уже принял душ и выглядел посвежевшим.
– Умывайся и садись завтракать. Я яичницу с салом пожарил.
– Ешь её сам, а мне сделай бутерброды с сыром. И чаю.
– А устриц подать не прикажите?
Я побрёл в свою комнату за полотенцем и зубной щёткой. Рыжий и Оля спали, обнявшись, в чём мать родила. Байковое одеяло в казённом пододеяльнике валялось на полу. Хоть бы дверь на шпингалет закрыли, бесстыжие!
В Ухту пробирались по-партизански. Света вырядилась в Лидкины джинсы, надела пёструю кофточку, повязала голову платком, как колхозницы на старых киноафишах.
– У отца знаешь сколько стукачей кругом? Позвонят по телефону, и он нас на вокзале встретит.
– Ехать-то сорок минут.
– Он на своём "козлике" любой поезд обгонит.
Мне стало смешно.
– Усы и бороду приклей, надёжней будет.
– Приклеила бы, да куда это добро девать?
Она похлопала себя по бёдрам и прижала ладони к груди. Совсем меня не стеснялась, словно я братишка младший или чурбан какой. Лидка озорно
подмигнула.
– Не горюй. Нас ещё полюбят.
Билеты брать не стали. Сунули трёшку проводнице и проскользнули в вагон.
– Где твою подругу искать?
– Её искать не надо. Она работает в гостинице "Тиман"
– А папа?
– Он туда не сунется. Там другие полковники командуют.
Я повеселел. С гостиницей "Тиман" меня связывали самые тёплые отношения.
– Что разулыбался? Анекдот вспомнил?
Действительно, анекдот. На Север я приехал, как последний фраер. Захотелось перемены мест, взял билет до Воркуты и сел в поезд. Умные попутчики объяснили, что лучше пилить сосну в тайге, чем рубить уголь в тундре. Так шестого декабря, ночью я оказался на вокзале в Ухте. Темно, холодно, страшно. Добрейшей души таксист всего за десятку отвёз в гостиницу "Тиман".
Миловидная женщина печально спросила, согласен ли я жить в "люксе"? Я согласился, лишь бы не выгнали на мороз. Заплатил за неделю вперёд, а утром узнал, что шестиэтажная гостиница практически пустая. Зато семь дней пожил в комфорте.
Света сочувствия не выразила.
– По-божески обошлись. У них есть номера дороже.
До места добрались без приключений, но там нас ждал сюрприз. Подруга отпросилась и на работу обещала явиться часов в девять вечера. Вариантов убить время всего два – нарезать круги по улицам или сидеть до посинения в кинотеатре.
– Сань. Я есть хочу. Здесь недалеко хорошую столовую знаю. Пойдём?
– Лидка покормить не могла?
– Она звала завтракать, да я постеснялась.
Удивительный народ женщины. Мне голую грудь демонстрировать не стеснялась, а за стол сесть стесняется.
– В левом крыле ресторан. Можно пообедать не спеша.
– Дорого.
– Не дороже денег.
– Я одета, как уборщица. Тебе стыдно будет со мной за одним столиком сидеть.
– О, господи. Зачем шубу у Лидки оставила? Вошла бы королевой.
Неизвестно сколько бы мы препирались, но меня окликнули.
– Александр, какими судьбами? Звонил в вашу контору, сказали, что ты в командировке.
Вот так встреча! Владимир Германович, летучий голландец – появляется неизвестно откуда, и исчезает неизвестно куда. Всё железнодорожное начальство тянулось перед ним в струнку. Мне он говорил, что служит у министра на побегушках, Игорь-кадровик
закатывал глаза и поднимал указательный палец вверх.
– Здравствуйте, Владимир Германович. Нас в Печору на десять дней отправили, но "деды" за пять с болотником управились. Решили отдохнуть немного.
–"Деды" ваши лучшие на всей дороге!
Привыкший на ходу решать производственные вопросы, он и нашу проблему разрулил легко и просто.
– У меня на пятом двухкомнатный номер. Диван, цветной телевизор и холодильник, забитый едой. Заодно и должок тебе верну.
Была у "Летучего голландца" маленькая слабость, страсть, позволяющая переносить беспросветную скуку вечных командировок. Владимир Германович оказался заядлым шахматистом. Мы и познакомились в этой гостинице, когда он, отчаявшись найти партнёра, решал конкурсные задачки из альманаха "64".
Узнав, что я устроился в местный ПМС, он предположил, что наши встречи могут стать регулярными. И точно: раз в два-три месяца, он, пользуясь служебным положением, отыскивал меня, и мы продолжали однажды начатый "матч века". В апрельском туре высокий гость безнадёжно продул три партии и теперь горел желанием отыграться.
В холодильнике Владимира Германовича нашлось всё, чтобы утолить голод неприкаянных путешественников. Хлебосольный хозяин разогрел на пиратской плитке суп в маленькой кастрюльке, перелил его в единственную глубокую тарелку и предложил Свете. Она не стала капризничать и с удовольствием принялась за еду. Мы отдали должное многочисленным сортам колбасы и сыра и прочим вкусностям. Особенно порадовала копчёная сёмга с капельками прозрачного жира.
– А говорят, на севере не стало хорошей рыбы.
– Неиссякаемы недра спецраспределителей, – успокоил меня старший товарищ.
После импровизированного обеда Света пощёлкала кнопками телика, забралась с ногами на диванчик и задремала под сладкий голос Карела Гота. Мы, прихватив шахматы, выскользнули из номера.
– Красивая у тебя невеста, – одобрительно заметил Владимир Германович, расставляя фигуры и закуривая тонкую сигарету с золотым ободком.
– Увы, – вздохнул я. – Только знакомая.
– Не теряй надежды, – посоветовал он и двинул королевскую пешку.
Как я не старался, но сосредоточиться на игре не мог. Уже из дебюта вышел с большим отставанием в развитии, а ещё через несколько ходов позиция чёрных повалилась карточным домиком. Владимир Германович хоть и называл себя пижоном, но победа над слабым не приносила ему радости.
Он убрал доску на подоконник, а на её место поставил тяжёлую хрустальную пепельницу.
– Давай просто поболтаем.
Такие моменты тоже были важной частью наших встреч. Мой визави, обладая чудесным даром рассказчика, умел слушать, как никто другой. И не давил меня богатым жизненным опытом.
– Девушка из головы не идёт? – спросил он почти утвердительно.
– Не идёт.
Когда я задумываюсь, мне надо чем-то занять руки. Потянулся к столу.
Владимир Германович предусмотрительно убрал сигареты и подсунул зажигалку. Повертев её у носа и вдоволь наигравшись, я вернул зажигалку хозяину.
– Тут такое дело…
Владимир Германович слушал, не перебивая и не переспрашивая. Изредка поднимал бровь, и я давал дополнительные разъяснения. Рассказал всё, о чём узнал за прошедшие сутки: о Свете, о её маме, а особенно – о её папе, отставном полковнике.
– Что собираешься предпринять? – спросил он после долгой паузы.
Я только плечами пожал.
– Не знаю. Может, возьму пару ребят покрепче да встречу вояку в тихом месте. Проведу разъяснительную беседу.
– Стыдись, Александр. Что за уголовщина? И, наверняка, его встречали мужчины серьёзнее вас, малолетних мстителей.
Встречали и не раз. Иван Егорович рассказывал ночью.
– Старого служаку угрозами и уговорами не прошибёшь. А вот приказ он исполнит не раздумывая.
– Кто ему прикажет? Он в отставке.
– Члены партии до смерти в строю.
Я с недоверием посмотрел на Владимира Германовича.
– Вы советуете жаловаться в райком?
– Прямолинейно мыслишь, Александр. Надо чтобы райком сам заинтересовался Светой. Золотые медалисты на дороге не валяются.
Света появилась, словно её позвали. Свежая, румяная. Успела, видно, умыться и даже подкраситься.
– Бросили меня одну, беззащитную, а сами у окошка покуривают.
Я стал оправдываться.
– Охраняем покой спящей красавицы. Все подходы просматриваются…
– А подъезды простреливаются, – прервала меня Света, но видно было – она не сердится.
Девушка глянула на часы, висящие над столом дежурной по этажу.
– Нам пора. Наташка нас уже, наверное, ищет.
Она повернулась к Владимиру Германовичу.
– Спасибо Вам большое за обед, за приют, за участие. Очень рада была с Вами познакомиться.
Владимир Германович взял руку девушки в свои ладони.
– И я очень рад, распрекрасная Светлана?..
– Михайловна, – подсказала Света.
– Светлана Михайловна, – повторил он. – Уверен, всё у вас будет хорошо.
В понедельник утром меня спровадили в командировку в Харцызск. Рассчитывал за неделю управиться, а получилось все три. Один экскаватор, отправленный в ремонт, затерялся на просторах необъятной Родины и пришлось ждать, пока его найдут. В Сосногорск вернулся в начале июля. В общежитии меня встретила несменяемая тётя Поля.
– Где, Саня, пропадал так долго?
– На Украине гостил. Вареники с вишней, сало, горилка. Еле вырвался.
– Болтай, балабол. А тебя тут ждали.
– Кто ждал?
– Василиса приходила. Очень жалела, что не дождётся тебя.
– Почему не дождётся?
– В Москву уехала, на учёбу. Она тебе тут гостинец оставила и письмишко.
Тётя Поля протянула мне красивый полиэтиленовый пакет и запечатанный конверт.
Я подхватил свой "дежурный" чемодан и пошёл в комнату.
"Здравствуй Саня!
У меня большая радость – еду в Москву учиться. Я уже и мечтать бросила. Когда позвонили из райкома комсомола, испугалась. Думала, гнобить будут за мои похождения, а мне направление на учёбу вручили. Отец когда узнал, чуть головой потолок не проломил – во фрунт встал. Ходит теперь перед соседями хвалится. Дочь не просто едет, а по заданию комсомола. Райком ей доверяет.
Рубашку твою с собой забираю, как талисман. Мне почему-то кажется, что она удачу приносит. Я в ней была, когда из райкома позвонили. Тебе взамен дарю новую. На память. Вспоминай иногда непутёвую Василису."
Я достал из пакета рубашку. Мягкая, нарядная. Может и мне это изделие из хлопка принесёт удачу? Конечно, если Владимир Германович поколдует.
РАССКАЗЫ
ВНЕКЛАССНОЕ ЧТЕНИЕ
"И вот как-то в ночь, роковую для добродетели нашего монаха, дьявол тихохонько шепнул ему на ухо, чтобы он от благ земных не отвращался, ибо каждый да черпает в неоскудеваемом лоне святой нашей матери церкви, и таковое неоскудение есть чудо, доказывающее наивернейшим образом бытие божие."