Читать книгу: «Глагол прошедшего времени», страница 6

Лёгкий труд

– Чума на мою голову. Где я тебе "лёгкий труд" найду?

Механик размахивал моим больничным и пылал негодованием. Слесари Керов и Рыжов пытались за меня заступиться:

– Остынь, Леонтич. Пацан не виноват, что ногу повредил.

– В спортзале повредил. Пусть его там и устраивают. В лёгкий вес переводят.

Я, опираясь на щёгольскую трость, подаренную Толиком Антоновым, стоял в сторонке и не сильно расстраивался. Семён Леонтьевич всегда говорил на повышенных тонах, дикция у него такая. Керов предпринял ещё одну попытку успокоить механика:

– Пусть сидит в сторонке и никуда не суётся. Всё равно ему по тарифу оплатят.

– Это тебя посади в сторонку, ты и будешь сидеть, как пень с глазами. А этот соберёт вокруг весь участок и с утра до вечера анекдоты да байки будет травить, сказочник хренов!

Он глянул на часы, резко повернулся и умчался по пролёту в кабинет начальника. Начиналась "пятиминутка", как минимум час ни одного итээровца в цехе не встретишь. Мужики подтянулись ко мне, завалили "полезными" советами:

– Такой палкой хорошо от собак отбиваться.

– Мне её директор вручил бездельников гонять.

– К трости полагается фрак и цилиндр. И перчатки белые.

Коля Шутилкин попытался отнять трость, чтобы лучше рассмотреть набалдажник, сделанный в форме головы пуделя. Я свободной рукой нахлобучил ему на глаза кепку и толкнул ладонью в лоб. От неожиданности Коля сел на задницу. Все радостно заржали.

– Молодой с утра пьяный. Как его через проходную пропустили?

Я обошёл Колю и направился на токарный участок.

– Понадоблюсь, свистните. Я к "прокурору".

– Ступай. Вы с ним два сапога пара.

Николай Иваныч стоял у чужого станка и объяснял молодому токарю, как заточить резец, чтобы за один проход снимать два слоя металла. Когда он работал сам, я не видел ни разу, но к концу смены рядом с ним высилась гора готовых изделий. Технологи обходили его стороной. Увидев меня, он сунул резец рабочему и пошёл навстречу.

– Привет бойцу невидимого фронта!

Так он называл спортсменов, которые появлялись на рабочем месте только в день выдачи зарплаты. Я ещё к таким не относился, но тенденция прослеживалась. Николай Иванович взял у меня трость, повертел, поцокал языком:

– Толи Антонова работа. Даёт Бог дураку золотые руки. Ему в ювелирке с микроскопом сидеть, а он у нас слесарит.

– А сам-то?

Злые языки утверждали что у "прокурора" голова семьдесят второго размера. Он одновременно обыгрывал меня в шахматы, развешивал "погоны" токарям и подсказывал "козлятникам", когда делать "рыбу". Николай Иванович окончил юрфак, но в храме правосудия не прижился. Характером с Фемидой не сошлись.

Уселись за расточными и "погнали пчёл по трубам". Спорт, кино, литература. За этим милым занятием и застал нас механик:

– Вот ты где, легкотрудник, спрятался. Айда со мной, не мешай людям работать.

Он привёл меня в подсобку, которую отвоевал у инструментальщиков и нарезал задачу:

– Собери петеушников и пусть они со старого склада свезут подшипники. Разложите всё по полочкам, повесите бирочки и всё запиши в журнал. Надеюсь, тебе голову в зале не повредили? Два дня вам срока.

Работа закипела. Подшипников было море: шариковые, роликовые, конические, цилиндрические, двух рядные, закрытые, открытые. Диаметром от шести до шестисот миллиметров. Кадеты возили их на металлической тележке и вываливали прямо на пол. Я писал на картонках номера и показывал место на стеллажах. Через два часа у меня голова опухла от звона и цифр.

…7204к…410… 305кн…

На обед я не пошёл. Принёс из раздевалки овсяные хлопья, залил их кипятком, достал из сумки солёное печенье. Завтрак туриста. В подсобку ввалился Зэпа, фрезеровщик с ПРиНа. Со дня на день он ждал повестку в армию и теперь шлялся по цеху без дела.

– Ты что здесь сидишь? Тебя Николай Иваныч с шахматами ждёт.

– Пусть теорией займётся. Миттельшпиль подтянет.

Зэпа перелез через гору подшипников и начал рассматривать стеллажи.

– Удобно. На старом складе пока найдёшь нужный, тонну железа перекидаешь.

Он снял с полки маленький подшипник повертел в руках.

– На самокат братишке не пойдёт?

– Какой номер?

– 103.

Я заглянул в таблицу.

– Внутренний диаметр 17 . А у самоката?

Зэпа пожал плечами. Он уже надел подшипник на мизинец и раскручивал его об стенку. Потом отставил руку и полюбовался.

– Колечко хорошее.

Я протянул ему печенье.

– Тебя в десантуру берут?

– Да, я три прыжка сделал. Валенок потерял, всё поле исходили пока нашли.

– С тобой вечно приключения.

Он направился к выходу.

– Пойду к девчонкам-рентгенологам. Обещал им карандаши очинить.

– Подшипник оставь. Всё равно делать самокат не будешь.

– Забери, жадина.

Он потянул украшение и засмеялся:

– Не хочет. Придётся ещё до армии жениться.

Он сделал ещё несколько попыток снять подшипник.

– Больно. А наделось легко.

Он поплевал на палец. В подсобку заглянул Рыжов. Ему видно не хватало напарника в домино.

– Легкотрудник, пошли забьём, пока обед не кончился.

– Да ну его. Помоги лучше новобранцу от кольца избавиться.

Зэпа уже не смеялся. Палец припух и покраснел. Рыжов усмехнулся.

– Салага. Иди в умывалку, намыль хорошенько руку. Учить вас.

Мы вышли из подсобки. Фрезеровщик убежал мылить руку. Вскоре стали выходить в цех и остальные. На грифельной доске записывали результаты последних баталий. В конце недели подводили итоги, и слабые на неделю покидали "высшую лигу". Получившие "генеральского" отлучались на месяц.

Пришёл Зэпа. Лицо его пылало, а палец стал похож на сосиску. Его обступили и опять посыпались советы:

–… надо нитку намыленную накрутить, и как по резьбе… надо триалоном …надо тавотом…

Всех правее оказался механик:

– Не надо пальцы совать, куда кобель не суёт. Запитецкий, марш в медпункт и попробуй мне только справку на лёгкий труд принести!

Мы, сконфуженные, разошлись. Петеушники припёрли очередную порцию разнокалиберных подшипников. Я едва успевал записывать номера.

Минут через двадцать явилась медичка. За ней понуро плёлся Зэпа.

– Мужики, у вас мозги на голове есть? Мы что, палец ему отрезать должны?

Все опять собрались около пострадавшего.

– Ножовка не возьмёт. Расколоть, вовсе без руки останется. В седьмой цех отвести, у них всякого инструмента до фига.

– В седьмой не пустят. Пока с особым отделом свяжутся, то да сё.

Механик хлопнул себя по лбу:

– Антонов. Где Толя Антонов?

Толю нашли у старшего технолога. Он мастерил ему какие-то супер-вешалки из латунных полос.

– Ну-ка, раздайтесь чуток.

Я как соучастник происшествия остался рядом. Медичка тоже не отступила.

Она прижимала к груди аптечку. Толя подвёл Зэпу к верстаку, положил его руку на тиски так, чтобы можно было зажать нижний край подшипника. Из своего верстака он достал дрель, похожую на детский пистолетик, вставил насадку с диском миллиметров в пятьдесят. На дисковую пилу это не было похоже.

–Алмазный круг.

С верхним кольцом Толя справился быстро. Надрезал в двух местах и лёгким ударом молотка разбил гильзу. Сепаратор сорвал двумя пассатижами. Он только хрустнул, и шарики рассыпались во все стороны. Нижнее кольцо в губки зажать не удалось, опухший палец не позволял.

– Положи руку на верстак и не дёргайся. Лишнего не срежу.

Теперь он резал чуть наискосок. Струйка искр летела в сетку заграждения. Вдруг Зэпа заорал, выдернул руку и стал размахивать ей в воздухе.

– Воды, дайте воду!

Но фрезеровщик уже стоял у заточного и полоскал клешню в корытце. Рыжов подал мне маслёнку с эмульсией. Медичка то открывала, то закрывала аптечку. Видно, что у неё наготове бинт и йод. Самой ей нужен был нашатырь. Операция продолжилась. Фрезеровщик приплясывал у верстака, как мальчик перед закрытым туалетом. Мне стало смешно и я отвернулся. Теперь заорал Толя.

– Куда льёшь, чёрт косорукий. На линзу лей, а не мне в рукава.

На этот раз и молотка не понадобилось. Зэпа сжал кулак, и кольцо распалось. Медичка долго рассматривала руку:

Надо же, ни царапины. Лёгкий ожог и всё.

Толик с сожалением рассматривал диск. Не для этого он берёг его.

– Дайте этому дурню ещё подшипник. Пусть он себе наденет…

Куда именно он не сказал.

СТИХОТВОРЕНИЯ

ЗВОНОК

Опять за окнами метель,

Не выйти третий день из дома,

Чудесной женщине знакомой

Звоню за тридевять земель.

– Привет, любимая, привет,

К чему теперь слова? Не верю!

Давно оплаканы потери

И сожжены в закате лет.

В душе остался взмах ресниц

Под сводом вызревшего сада,

Короткой осени прохлада

С отлётом оголтелых птиц.

Последний вздох, последний слог,

Помех колючая пороша.

Издалека: – Прощай, хороший.

Хотел ответить и не смог.

ХОЛСТЫ

Стихи мои неспешны и просты,

И лишены парадного изыска,

Льняные домотканые холсты,

Души больной короткие записки.

Когда нагрянет осень в летний сад,

И станет ночь томительно-несносна,

Забьются дождь и сердце невпопад,

Вдруг оживут спасительные кросны.

Суть полотна – терпение и труд,

Уток скользнёт в желанную основу

И смысла нить, и найденное слово

Рисунок свой и форму обретут.

В РИГЕ ТЕПЛО…

В Риге тепло, но не жарко,

Августа первый привет.

В гости иду без подарка

К даме улыбчивых лет.

Белая роза в петлице,

Алая роза в руке,

Солнце купает ресницы

В неторопливой реке.

Что я скажу ей при встрече?

Что я услышу в ответ?

Не заготовлены речи,

И не спасёт интернет.

Улиц затейливых скерцо,

Саксофониста манок.

Падает камушком сердце,

Я нажимаю звонок.

СВОБОДЕН

Прощайте, милая блондинка,

В душе не пестуйте печаль.

Уходит лето под сурдинку,

Уж осень кутается в шаль.

Романа нашего страницы

Остались девственно чисты,

Сентябрь холодной острой спицей

Пронзает тонкие листы.

Ни сожаления, ни грусти,

И только лужицы хрусталь

Под каблуком тяжёлым хрустнет

И станет, вдруг, чего-то жаль.

В одно короткое мгновенье

Услышу близкий сердца стук.

И, вновь… Свобода и движенье,

И нежеланье Ваших рук.

ПОЭТЕССА

Стих неказист, а поэтесса – чудо!

Держу в руках озябшую ладонь,

В глазах её осенняя простуда,

Но есть вино, заварка и огонь.

К печурке кресло. – Как зовут Вас? – Настя.

– Ну, вот и славно, будем воскресать.

Возьмите чай и плед английской масти

Или шотландской, как их различать?

Нахальный кот взобрался на колени,

Она его щекочет за ушком,

В саду сыром ещё гуляют тени,

И день ненастный тянется тишком.

– Я не поэт и не имею права

Судить других, кто с Музою знаком.

– Но Ваша книга?– Мягкая оправа

Мечтаний детских и амбиций ком.

– А слог и рифма?– Настенька, пустое,

Придёт и к Вам умение руки.

Охота ль тратить время золотое

И сохнуть, словно ива у реки?

Она смеётся: Сохнуть нет желанья,

И не писать я тоже не могу.

Слова тревожат, просто наказанье,

Стихи зовут тропинкой на снегу.

Увы, увы… Я болен этим тоже

Неизлечимо, к бабке не ходи,

Стихи скребут крупой февральской рожу

И, не растаяв, копятся в груди.

Увы и ах… А, впрочем, други, бросьте

Моих стихов нечёсаную рать,

Когда ещё придёт такая гостья,

Чтоб ноготки её поцеловать?

МАШЕНЬКА

Утром ангелы пропели

Воскрешение Христа.

Яркий день, конец недели,

Окончание поста.

Наслаждаюсь пенной чашей,

Разодетый как буржуй,

И не грех с соседкой Машей

Троекратный поцелуй.

На груди вздохнёт басами

Обветшавшая гармонь.

Мы когда-то были сами

Вместе ветер и огонь.

Обожглись, да не сгорели,

Только косы расплелись,

Соловьиные метели

Белым цветом улеглись.

Улеглись былые страсти,

Снова речка в берегах,

Лишь при встрече –Здрасти!

–Здрасти…

И улыбка на губах.

Улыбайся, Маша, чаще,

Не ломай печалью бровь.

Не ржавеют чувства наши,

Моя первая любовь.

ПОЗДНЕЕ СВИДАНИЕ

Я Вам не рад. Не стойте у дверей,

У нищего не просят подаянья.

Ах, память, память. Что за наказанье

Травить её и подчиняться ей.

Не лечит время, врут календари

Слепые числа превращая в даты,

Уж сколько лет пусты мои палаты,

Безмолвны тени в отблесках зари.

И сам я тень у Ваших стройных ног,

Я только тень, а Вам хотелось света,

Кружилась опустевшая планета

Без карты, без надежды, без дорог.

Душа давно привыкла к тишине,

Не возродить и не вернуть былого,

Зачем же Вам понадобилось снова

Найти ключи и вспомнить обо мне?

Неспешный март приветствует грачей,

Скворцы спешат примкнуть к весёлой свите.

Я Вас простил, и Вы меня простите,

Но, Боже мой, не стойте у дверей.

ЗНАЕМ, ЗНАЕМ…

Знаем, знаем… Зимовали

Там, где небо кверху дном,

Где заснеженные дали

С волчьим воем за окном.

Выли волки, выли вьюги,

В пояс кланялась тайга,

Синеокие подруги

Слали письма иногда.

Вертолёт садился с креном

На причале без перил,

Вечно пьяный лётчик Хренов

Нас привычно материл.

Насмехался, скалил зубы,

Ус топорщил над губой,

И плясали лесорубы

За конвертик голубой.

Проклинали почтальона,

Мяли старую кирзу,

А на взгорке март влюблённый

Плавил первую слезу..

У ПРУДА

Ивы кланяются лету

За плотиной у пруда.

Брошу с берега монету,

Чтоб остаться навсегда

С этим ласковым закатом,

С деревушкой на юру,

Где родился я когда-то

И когда-нибудь умру.

Пахнет клевером и хлебом,

Поле стелется платком,

А земля целует небо

За берёзовым леском.

ДЕНЬ ПРОШЁЛ

День прошёл, промчалось лето,

Осень выковала медь,

Я присел на парапете

Отдохнуть и поглазеть.

Справа Волга, слева Город,

Жизнь – отрава и елей.

Солнце катится за ворот

Беспризорных Жигулей.

Время бриза, время блюза,

Поздних птиц усталый лёт.

В тихом сквере бродит Муза

И не ищет, и не ждёт.

СЛАВКА

– Садись.– Своё я отсидел.

– Оставь дурацкие приколы.

Но, знать, урок колымской школы

Не отряхнуть как школьный мел.

Судьба. Война и Колыма.

Ушёл юнцом, вернулся мужем,

Остался жив в огне и в стуже

И сам история сама.

Играем в шахматы. Навис,

Как старый гриф, над полем боя,

Морозом скрюченной рукою

Мои снимает пешки: – Плиз.

Что взять с заморского шпиона?

В Берлине с янки виски пил,

И особист опохмелил

Статьёй военного закона.

– Отложим. Партия г**но.

Молчу, хотя в душе согласен,

– Генсек наш гнил и не опасен,

Но псы свирепы всё равно.

Пьём чай, и старый "Новый мир"

Лежит меж нами, как граница.

– Скажи, а прав ли Солженицын,

И на костях победный пир?

– Нет для меня в том новостей.

Вождей всех логика простая:

Мы не опора им, мы сваи,

В болоте сумрачных идей.

Хоть не люблю я слово "мы",

(мычанье в нём агиток б***ских),

Но "мы" лежим в могилах братских,

"Мы" дышим воздухом тюрьмы.

– А где же выход?

– Выход здесь.

Взъерошил выцветшие патлы.

– Они не вечные же, падлы,

И шанс сразиться с ними есть.

– Сразиться? Я захохотал.

Он не обиделся – мальчишка.

Одёрнул ветхое пальтишко,

А ровно через год – "не стал".

Теперь я знаю – тот этюд

Проигран мною был позорно.

Был даден шанс, пусть иллюзорный,

Но обалдел от счастья люд,

Слил все надежды в унитаз,

Впал в мракобесье, в блуд и в пьянство,

Погряз во лжи лжехристианства.

Прости за это, Славка, нас!

ЕГО УБИЛИ В ВОСКРЕСЕНЬЕ

Его убили в воскресенье

На необъявленной войне,

Хватило снайперу мгновенья,

И хлопнул выстрел в тишине.

Кевлара тонкую скорлупку

Пробил свинца тяжелый град,

Он лёг ещё одной зарубкой

На чей-то вытертый приклад.

Безвольно кружит лист осенний,

Льдом покрывается вода.

Его убили в воскресенье,

Он не воскреснет никогда.

Я осень эту пережил…

Я осень эту пережил,

Даст бог, переживу и зиму.

Шальные кони мчатся мимо,

Теряя пену дней с удил.

За ними вовсе не успеть,

И успевать уж нет желанья,

Летит в ладонь, как подаяние,

Луны расплюснутая медь.

Пол года всё идёт не так,

Меня корёжит и сутулит,

Судьба закатывает пули,

И усмехается в кулак.

ПОХВАЛИТЕ…

Похвалите меня, хоть мои иллюзорны заслуги,

Я воспряну душой и все беды рукой отведу.

Будут петь соловьи, и смеяться девчонки в округе,

И влюблённые встретятся вечером в тихом саду.

Грянет весело гром, и очнётся застывшее время

И слезинкой сползёт по щеке голубого стекла.

И на круги своя я вернусь. Я вернусь вместе с теми,

Кто со мной поделился частицей живого тепла.

ГРАФОМАН

Вышел месяц из тумана,

Бросил в озеро пятак…

Я родился графоманом,

Не хотел, случилось так.

Не сдвигайте брови строго,

Придержите реплик вал:

Лиру вашу я не трогал,

Ваших строк не воровал.

Ночь пропахла скорым летом,

Куст сирени тешит грусть.

Не родился я поэтом…

Ну и ладно, ну и пусть