Читать книгу: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2», страница 20

Глава шестая

Вернёмся к учёбе Алёшкина, ведь более 90 % времени его пребывания в Москве уходило именно на это.

Как мы помним, у своего дяди Борис был в воскресенье, а на следующий день, т. е. в понедельник, весь цикл хирургов собрался в главной аудитории ЦИУ, находившейся в только что построенном семиэтажном доме напротив Зоологического сада. Это была очень красивая и, по тому времени, самая совершенная аудитория. Сидения для студентов полукруглыми рядами обнимали площадку, на которой помещалась кафедра лектора. Ряды эти, отделённые друг от друга узенькими пюпитрами, поднимались чуть ли не к самому потолку помещения. Борис и Грегор постарались сесть как можно ниже – поближе к кафедре, и, хотя Соколовский упирался, они усадили и его на один из первых рядов. Вскоре вся аудитория была заполнена до отказа. Когда Алёшкин оглядывался по сторонам, то видел, что почти все слушатели цикла были достаточно взрослые и даже пожилые люди. Молодых, окончивших институты два-три года тому назад, он заметил всего несколько человек. Конечно, и сам Борис никак не выглядел только что сошедшим со студенческой скамьи, ведь ему уже было 33, а институт обычно заканчивали в 23-24 года. Как потом выяснилось, почти все его товарищи по учёбе считали Алёшкина солидным хирургом со стажем около 10 лет. Если бы они знали истину! Ну, а сам Борис о своём стаже особенно не распространялся.

Когда все собрались, к кафедре подошёл невысокий человек с седой бородкой, постриженной аккуратным клинышком. Он тихонько звякнул колокольчиком и объявил, что руководить циклом назначили его. Цикл этот, по его словам, был не совсем обычным и во многом отличался от тех, которые в ЦИУ проводились до сих пор. Главная его особенность заключалась в том, что слушатели прикреплялись к определённым клиникам, в которых проводились занятия по специальности. Поэтому в формировании хирургов будут отражаться принятые там тенденции и взгляды на лечебный процесс и хирургические мероприятия, и лишь в конце цикла каждая группа в течение нескольких дней сможет ознакомиться с методами лечения в других клиниках.

Это заявление начальника цикла, как он сам себя назвал, вызвало некоторое недоумение у тех врачей, которые проходили усовершенствование раньше (а таких оказалось немало), и было встречено сдержанным гулом. Услышав этот шум, тот улыбнулся, снова звякнул колокольчиком и сказал:

– Знаю, знаю, что всё это для вас непонятно и непривычно. Мне тоже называть себя начальником непривычно. Но вы ведь все направлены сюда по путёвкам военкоматов, значит, должны были знать, что вас ждёт не совсем обычное положение, поэтому не волнуйтесь и не возмущайтесь.

Затем профессор Петров (так звали начальника цикла) объяснил порядок занятий, начиная со следующего дня. Из него следовало, что в течение двух недель весь цикл в две смены будет ежедневно проходить занятия по топографической анатомии и оперативной хирургии. Занятия будут начинаться с 9:00 и продолжаться до 16:00 ежедневно с обеденным перерывом на один час. Половина цикла пойдёт на лекцию профессора Огнева Б. П., а другая в это время будет на практических занятиях с ассистентами. Списки разбивки по группам вывесят в вестибюле ЦИУ вечером. Кроме этих занятий, каждый четверг с 17:00 до 19:00 будет проходить лекция по истории партии и международному положению профессора Николая Михайловича Свердлова, брата Я. М. Свердлова, в этой же аудитории. Все слушатели по окончании занятий по топографической анатомии и оперативной хирургии должны сдавать экзамены, несдавшие будут отчислены. О дальнейшем ходе занятий профессор Петров обещал рассказать на собрании цикла, которое состоится после экзаменов. Затем он предложил на следующий день всем группам собраться в вестибюле и холлах общежития и избрать старост групп, посоветовал всем записаться в библиотеку, получить необходимые учебные пособия, а в киоске приобрести кое-какие новейшие учебники, там же запастись и письменными принадлежностями.

– Я знаю, – сказал профессор, – что большинство из вас не очень-то располагают материальными ресурсами, знает об этом и нарком здравоохранения товарищ Смирнов, по инициативе которого проводятся эти курсы. Поэтому стипендию, полагающуюся каждому из вас, решено выплатить вперёд. Сегодня вечером вы сможете её получить в канцелярии общежития. Объявление о времени выдачи будет вывешено.

Напоследок профессор пожелал всем слушателям успехов в учёбе и попросил, чтобы все дела, связанные с подготовкой к занятиям, были закончены сегодня же:

– Каждый день и час пропущенных вами занятий будет рассматриваться как прогул на работе, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Считайте, что вы находитесь на военной службе.

Как раз в этом году правительство СССР приняло весьма строгий закон о прогульщиках, и потому слова начальника цикла вызвали у некоторых слушателей ропот недовольства. Позже Алёшкин узнал от более пожилых врачей, проходивших усовершенствование не один раз, чем было вызвано это недовольство. Они говорили, что занятия в ЦИУ обычно рассматривались как дополнительный отпуск. Большинство слушателей охотно посещали различные клиники, присутствовали на операциях, слушали лекции о новейших достижениях медицины, а кто этого не хотел, гуляли себе по Москве, являясь на так называемые практические занятия от случая к случаю. Никто раньше за дисциплиной особенно не следил, а здесь что-то новенькое! Судя по разговорам, многие из приехавших уже сожалели, что каким-нибудь образом не отвертелись от этих путёвок.

Надо сказать, что ни Алёшкин, ни его друзья по комнате таких мыслей не держали. Единственное, что беспокоило Соколовского и Грегора, это экзамены по топографической анатомии и оперативной хирургии. Они изучали эти дисциплины давно, несколько лет тому назад. В своей практической деятельности как-то не очень ими пользовались, хотя оба и оперировали довольно много. Теперь предстояли экзамены, а срок для повторения этих знаний отводился очень короткий. Борис чувствовал себя более уверенно и только жалел, что не захватил с собой студенческих конспектов, которые он бережно хранил.

Возвращаясь после собрания в общежитие, они зашли в главное здание ЦИУ и в коридоре его увидели вывешенные списки групп и расписание занятий. Оказалось, что цикл разбили на 25 групп по 16 человек. Алёшкин и Соколовский попали в группу № 12, а Грегор в № 10. Таким образом, они оказались во второй половине цикла, и, следовательно, все лекции по топографической анатомии и хирургии должны были слушать вместе. Первая лекция была назначена на завтра с 13 до 16 часов, а с 9 часов утра – практические занятия. Весь учебный день проводился на кафедре ЦИУ, находящейся на Беговой улице.

Ознакомившись с расписанием и списком групп, они обнаружили там же объявление, в котором указывалось, где какая группа должна была собраться этим вечером, чтобы избрать старосту. На собрании 12 группы, по предложению Соколовского, Борис Алёшкин единогласно был избран старостой. Через час- полтора после собрания, в канцелярии общежития всем курсантам выдали стипендию в размере ста рублей. Для Бориса это было большое подспорье.

Со вторника потянулась однообразная и очень напряжённая учебная жизнь. «Старики» возмущались: обстановка на этих курсах совсем не походила на ту, которую они ожидали увидеть, её никак нельзя было назвать «дополнительным отпуском». Та половина слушателей цикла, в которой занимался Борис, работала так: каждый день с 9 и до 14 часов курсанты были на практических занятиях, изучая на трупах участки тела и органы, с 14 до 15 часов – перерыв на обед, с 15 до 16 часов повторяли практический материал с ассистентами, а с 16 до 19 часов слушали лекции профессора Огнева. Через неделю обе половины цикла менялись временем. На многих практических занятиях, кроме ассистентов, присутствовал и сам профессор. Уже на третий день вместо трупов курсантам были выделены собачки. Обычно на одну собаку приходилось 4-6 слушателей, и ей одновременно делалось несколько операций.

Профессор Огнев, как-то подойдя к группе, в которой работали Алёшкин и Соколовский, посмотрел на объект их работы, на их действия и, оставшись удовлетворённым тем, что увидел, всё-таки спросил:

– Та-ак-с, значит, у собачки открытый перелом левого бедра, рваная рана правой скулы и прободная рана желудка. Что же вы решили, коллеги?

Ответил ему Борис, который каким-то образом стал как бы руководителем этой маленькой группы. Ответил довольно толково, обстоятельно и хорошо обосновал начатые ими действия. Видимо, профессору ответ понравился, потому что он усмехнулся и заметил:

– Ну, что же, хорошо, продолжайте работу, но помните, что после ваших манипуляций собачка должна прожить не менее недели. Умрёт раньше, получите «неуд». Да, не забудьте также и про то, что собачки очень чувствительны к эфирному наркозу.

Профессор отошёл, а Борис и Николай убедились, что пёс уже спит, благодаря стараниям женщины-врача. Впоследствии они узнали, что эта врач приехала из Якутии и никогда в жизни до этого не была в Москве. Она потом не раз пользовалась услугами их как проводников, чтобы посмотреть те или иные достопримечательности столицы. В деньгах она не стеснялась, и оба приятеля сопровождали её довольно охотно, хотя из-за чрезвычайной перегрузки занятиями это происходило редко.

В данный момент она выполняла довольно старательно и умело роль наркотизатора. Наркоз, как тогда было принято почти повсеместно и по отношению к людям, был эфирный, маска для собак отличалась только формой. Пока ещё одна женщина-врач (молодая, симпатичная, черноглазая, похожая на грузинку) внимательно следила за пульсом животного, двое пожилых мужчин занялись сломанным бедром, а Борису и Соколовскому достался желудок. Рану на скуле оставили на потом, временно закрыв её повязкой. После бритья шерсти и вскрытия брюшной полости они хотели ушить рану желудка, нанесённую каким-то режуще-колющим инструментом, но, осмотрев её как следует, пришли к выводу, что необходима резекция части желудка. Это же посоветовал им сделать и находившийся поблизости один из ассистентов профессора.

На трупах Борис и Николай эту операцию проводили, и поэтому технику её представляли, но на живом существе делали её впервые. Им пришлось трудно. Тем более что те, кто оперировал на бедре, управились относительно быстро: перевязали повреждённые сосуды, очистили рану от грязи, шерсти, кусочков раздробленной кости, более или менее правильно сложили обломки и наложили гипсовую повязку с окном против раны. Всё это заняло около получаса. Затем они, усмехнувшись, пожелали успеха оставшимся и отправились курить.

Около собаки остались потеть и пыхтеть Борис и Николай. Помимо того, что сама операция представляла большую сложность, собака, видимо, потеряла много крови. Вредный эфирный наркоз сильнее влиял на сердечную деятельность, и женщина-врач, следившая за пульсом на сонной артерии, всё чаще посматривала на работавших Алёшкина и Соколовского и шептала:

– Пульс падает…

Услышав этот шёпот, наркотизаторша снимала на несколько секунд маску с морды собаки.

Наконец, главное было сделано, стали зашивать брюшную полость, и тут женщина воскликнула:

– Пульса нет!

Борис крикнул ей:

– Камфару!

Та сейчас же схватила заранее приготовленный шприц и ввела собаке под кожу два кубика раствора камфары. Соколовский начал делать собаке непрямой массаж сердца, а Борис торопливо заканчивал зашивание операционной раны. Потом он сам проверил пульс и, убедившись, что под его пальцами, хотя и слабо, но всё же ощущаются толчки – быстрые, но довольно равномерные, решил заканчивать обработку животного и зашить последнюю рану на скуле. На это потребовалось несколько минут.

Всё было закончено. Собака ещё спала, когда за ней пришли два санитара, осторожно положили её на носилки и понесли в питомник. Старика, хозяина этого питомника, все звали дядя Вася. И теперь от этого дяди Васи зависело многое. Он должен был так обеспечить уход за истерзанным животным, чтобы оно оставалось живым как можно дольше, а, может быть, и поправилось совсем.

Все, кому приходилось оперировать этих несчастных собак, искренне их жалели, помимо того, что от длительности их жизни зависела оценка их деятельности, как врачей-хирургов. Поэтому все обращались к дяде Васе с просьбами об обеспечении наилучшего ухода именно за их пациентом. Конечно, эти просьбы сопровождались табачными, винными и даже денежными подношениями. Дядя Вася от них не отказывался, но он и без того старался ухаживать за всеми пострадавшими животными так, как будто это были его самые близкие и родные люди. Он и от санитаров, бывших в его подчинении, требовал такого же отношения к этим собакам и настаивал на немедленном увольнении того из них, кто отнёсся к доверенным пациентам грубо или небрежно. Дядя Вася гордо называл свой питомник «Клиника профессора Огнева», и от всех своих подчинённых, а также и врачей, приходивших делать перевязки оперированным «больным», требовал самого серьёзного отношения к делу.

«Клинику» довольно часто навещал и профессор Огнев. Дядя Вася обстоятельно докладывал ему о поведении и положении своих пациентов. Все они были под соответствующими номерами, а некоторые, уже старые, имели и клички. По номеру всегда можно было узнать, кто оперировал ту или иную собачку.

Многим из курсантов пришлось основательно краснеть, когда профессор Огнев перед очередной лекцией просил таких-то и таких-то встать и суровым голосом произносил:

– Так вот, малоуважаемые, ваш пациент-то сдох. Да-да, сдох-с! А патологоанатом нашёл, что в операции были допущены такие ошибочки! Вот проштудируйте-ка эту главу! Павел Семёнович, – обращался он к ассистенту, – подзаймитесь-ка с этими «хирургами» дополнительно. А вообще, по практике всё равно пока получите «нeyд». Да-с.

Со страхом и нетерпением Борис Алёшкин и вся его группа каждый день старались поймать дядю Васю, чтобы узнать о состоянии здоровья своего пациента. Конечно, эти посещения были для дяди Васи достаточно выгодны. Особенно расщедривалась «якутская помещица», как прозвали врача из Якутии Алёшкин и Соколовский. Она проработала более 15 лет, была одинока, и, как сама говорила, не знала, куда девать деньги. То ли заботливый уход дяди Васи, то ли то, что все в группе Алёшкина к своей работе отнеслись достаточно ответственно, то ли просто повезло, но их собачка, одна из немногих, оставалась живой не только через семь дней после операции, но и до конца курса на этой кафедре. Поэтому на экзамене профессор Огнев поставил всем членам группы за практическую операцию на животном «отлично». Также «отлично» получили они за операцию на трупе. Тут и Алёшкину, и другим оказала большую помощь якутский врач, которая, будучи чуть ли не единственным хирургом в одной из больниц Якутии, самостоятельно делала почти все операции, доступные хирургам того времени, по некоторым даже имела свою методику. Она щедро делилась опытом с более молодыми коллегами, её советы очень помогли Борису. Кроме того, он усердно наблюдал, а при возможности и ассистировал, всем остальным из своей группы при проведении операций. Операции на трупе делались каждым курсантом по указанию ассистента и под его наблюдением. Борису досталась ампутация в средней трети голени. С ней он справился удачно, заслужил похвалу ассистента и оценку «отлично».

Конечно, никто из его группы, а также из преподавателей, даже и не догадывался, что Алёшкин только в этом году окончил институт. Все считали, что он уже, по крайней мере, имеет 7-8 лет врачебного стажа, ну а сам Борис никого в этом не разуверял. Очевидно, анкеты, которые они заполняли при зачислении на курсы, были чистой формальностью, и руководители их содержанием не интересовались. А Борис, между прочим, всё время тревожился: «Вдруг, в конце концов, разберутся? Увидят, что я ещё врач почти никакой и отчислят с курсов – мол, сперва поработайте, а потом и усовершенствоваться будете». Но так, до конца, стажем Алёшкина никто и не заинтересовался.

А вот его недавние госэкзамены и старательная подготовка к ним сослужили свою службу. Через две недели курс топографической анатомии и оперативной хирургии закончился, начались экзамены, их проводил сам профессор Огнев. Все говорили, что он очень строг и самое главное – спрашивает не по привычным вопросам, которые существуют в учебниках, а по какой-то своей методике, например: вам нужно ампутировать нижнюю конечность на уровне средней трети бедра, расскажите по порядку, с какими сосудами, нервами, мышцами вы встретитесь, начиная с наружной стороны от кожи; или – пуля пробила грудь на уровне пятого межреберья, слева, по сосковой линии, что она повредила, ваши действия; или – ножевое ранение в живот, в правом подреберье, глубина 10 сантиметров, что повреждено? Ну и всё в подобном роде. Алёшкину даже понравилась такая методика, только немного удивляло, почему почти все вопросы касались ранений, ожогов, ушибов и не было ни одного, относящегося к заболеваниям.

Группа № 12, в которой старостой был Алёшкин, сдавала экзамены на третий день, да и то уже поздно вечером (более трёх групп в день профессор принять не мог). Правда, на экзамене присутствовали и ассистенты, но они вопросов не задавали, а только старались как-нибудь помочь тем из курсантов, с которыми проводили практические занятия. Борис Петрович Огнев на них сердился, кричал:

– И что вы лезете со своей помощью? Там, где он (или она) работать будет, вас ведь рядом не окажется! Пусть сами думают!

И, к не малому огорчению некоторых уже довольно опытных врачей-хирургов, им приходилось уходить с очень скромными оценками знаний, а то и вовсе сдавать повторно.

Как-то так случилось, что в дни подготовки к экзаменам, в комнате, где жили Алёшкин и Соколовский, собиралась почти всегда вся их группа. Они усиленно повторяли пройденный материал, во-первых, по конспектам лекций профессора Огнева, которые очень хорошо вели Алёшкин и молодая врач-украинка Черненко, и, во-вторых, по тем ответам на вопросы, которые использовал Борис при подготовке к госэкзаменам. Благодаря такой совместной работе, а также тому, что, наслушавшись жалоб от курсантов, сдававших экзамены до них, вся группа готовилась очень тщательно, они сумели получить оценки «хорошо» и «отлично».

На экзамене с Алёшкиным произошёл очередной казус. Во время лекций профессор очень часто задавал аудитории вопросы, относившиеся к предыдущему материалу. Одним из первых вызывался отвечать Борис. Профессор Огнев обладал даром искусного оратора, читал лекции в своеобразной, но очень живой манере, а курсант Алёшкин старательно конспектировал сказанное, да ещё потом работал с конспектом, поэтому его ответы всегда оказывались достаточно исчерпывающими и правильными, что вызывало громкое одобрение Огнева. Наверно, поэтому, когда группа явилась на экзамен, профессор начал опрашивать слушателей не по порядку алфавитного списка, а по какой-то ему одному известной схеме. В результате Борис отвечал последним. Для сдачи экзаменов в аудиторию заходила вся группа, рассаживалась на передних рядах и, поглядывая на стены с рисунками и муляжами различных частей человеческого тела, напряжённо замирала в ожидании каверзных вопросов профессора. Алёшкин привык отвечать первым, но на этот раз ему пришлось выслушать ответы всех, пережить ошибки тех, кто отвечал не особенно уверенно, и основательно поволноваться. Но вот уже все ответили, он остался один с профессором и тремя ассистентами, и тогда Борис Петрович Огнев сказал:

– Ну что же, товарищ староста (в списках указывалась фамилия старосты), пока ваша группа единственная, из которой я не отправил для повторной подготовки ни одного человека. Думаю, что в этом не только наша заслуга, а немного и ваша. Я вам благодарен, давайте вашу зачётную книжку.

Борис смущённо протянул свою зачётку (такую же, как у студентов), профессор взял её, поставил против своих дисциплин «отлично» и расписался.

– Ну, а спрашивать я вас не буду. Вы достаточно много и часто отвечали и на лекциях, и на практических занятиях. Да и собачка-то ваша всё ещё жива и, пожалуй, поправится, – и он вернул зачётку Алёшкину.

Борис растерянно пробормотал слова благодарности, и сам не помнил, как выскочил из аудитории. Большая часть его группы толпилась в коридоре. Увидев его смущённое лицо, многие подумали, что у него не всё в порядке, но тут Соколовский не выдержал, выхватил из рук Бориса книжку и воскликнул:

– Тут «отлично» стоит! Чего ж ты такой потерянный?

Борис неуверенно выдавил из себя:

– Да ведь он меня совсем не спрашивал…

– Как это не спрашивал? А за что «отлично»?

– Да я и сам не знаю…

Лишь через несколько дней почти все курсанты цикла от ассистентов узнали, что это был первый и, пожалуй, единственный случай в работе кафедры, чтобы строгий профессор Огнев вот так, не задав ни одного вопроса на экзамене, поставил слушателю «отлично», согласившись с ассистентами по практике.

После сдачи экзаменов у всех групп, в том числе и у двенадцатой, целых два дня были свободны. Решили, что в один из этих дней все торжественно пообедают в каком-нибудь ресторане Москвы, а затем сходят в театр. Алёшкин хотел было отказаться, как и некоторые другие, жившие недалеко от Москвы и предпочитавшие съездить на эти дни домой, но ни Соколовский, ни другие курсанты ничего и слушать не хотели. Якутянка быстро поняла, почему Борис отказывается от ресторана и театра (на это хорошо указывал внешний вид Алёшкина) и заявила:

– Товарищи, поскольку мысль о ресторане подала я, то, естественно, что основные расходы я беру на себя. Ваше дело организовать это торжественно и в хорошем месте, я ведь Москвы-то совсем не знаю. А о расходах не думайте, вносите товарищу Соколовскому, кто сколько может, я предлагаю его избрать организатором. И вот вам на предварительные расходы, – она добыла из своей объёмистой сумки две купюры по 30 рублей и протянула их Николаю.

Тот, не мешкая, забрал деньги и громко заявил:

– Пожертвования на обед и театр принимаются сегодня и завтра до двух часов дня в комнате номер 346 (номер комнаты, где жили Алёшкин и Соколовский). А вас, любезная барышня, в 14:00 завтра жду у себя. Я полагаю, что обед мы начнём в пять в «Арагви», а в восемь часов перейдём в Театр кукол, это рядом. Надеюсь достать билеты.

После этого все со смехом и разговорами отправились ужинать в ближайшую столовую (фабрику-кухню), а затем поехали в общежитие.

Вечером в комнате Борис смущённо достал кошелёк и хотел, вынув из него деньги, дать хотя бы пять рублей Соколовскому. Тот возмутился:

– Да ты с ума сошёл! У тебя и так ветер по карманам свищет, а ты такие деньги хочешь транжирить, и не выдумывай! То, что нам «якутская помещица» выделила, на всех хватит, а если и ещё кое-кто из «заможных» пожертвует, то мы и вообще в барыше будем. Убери, убери свою пятёрку, лучше потом что-нибудь на неё ребятам купишь, – и он решительно оттолкнул протянутые Борисом деньги.

Узнав о готовящемся торжестве, очень захотел принять в нём участие и их товарищ по комнате грек Грегор. Соколовский сказал:

– Вообще-то, этот праздник устраивается нашей группой, но поскольку ты наш сосед, я думаю, что мы тебя примем в компанию. Только это ведь денег стоит.

– Что деньги! – воскликнул Грегор. – У меня денег во, – и он показал туго набитый бумажник. – Сколько надо?

– Ну, давай десять рублей, если не жалко.

– Возьми двадцать и не говори, что я жадный!

Соколовский взял протянутые ему Грегором деньги и, подмигнув Борису, сказал:

– Ну вот, а ты, милая моя, боялась!

На следующее утро Борис решил поехать к дяде Мите. Более двух недель он не был у Пигуты, не получалось. Учёба отнимала столько времени, что ложились спать в двенадцать, а в семь уже поднимались, чтобы мчаться на кафедру Огнева. В оправдание Борис захватил свою зачётку. Впрочем, её он взял не только для оправдания, но и чтобы похвастаться своими первыми московскими успехами.

Как всегда, он получил разрешение надеть пиджак Николая, который предложил также воспользоваться его сорочкой и брюками, а Грегор выдал один из своих галстуков (их у него было штук 15). Таким образом, из всего костюма Бориса только его собственные ботинки выглядели плачевно, всё остальное было хоть куда.

Условились, что к пяти часам вечера Борис придёт на площадь Маяковского к ресторану «Арагви». К этому времени туда же подойдут и остальные участники «культпохода», как его окрестил Соколовский. Забегая вперёд скажем, что описываемый «культпоход» прошёл замечательно, в «Арагви» все наелись вкусных блюд до отвала, а кукольное представление «Необыкновенный концерт» Образцова покорило всех.

Но вернёмся к Алёшкину. Приехав к дяде Мите, Борис застал его и Анну Николаевну в огороде за сбором урожая, который, на зависть всем соседям, оказался действительно богатым. Капуста и даже помидоры были необыкновенной для Москвы величины и спелости. Отличными выросли и морковь, и свёкла, и брюква, хороша была и картошка. В этом деле, безусловно, сыграло огромную роль изобретение Дмитрия Болеслаовича Пигуты – компост. Теперь многие из соседей, ранее относившихся с некоторой иронией и насмешками к чудаку-доктору, занимавшемуся сортировкой и аккуратным сбором мусора, ранее выбрасываемого в помойную яму, стали приходить к нему за советами о том, как делать гумус.

Дело в том, что большая часть района Москвы, где жил тогда Дмитрий Пигута, т. е. все Песчаные улицы и переулки и соседние с ними ещё не успели утратить своего дачного пригородного облика: почти у каждого дома был свой огород, а у некоторых и сад. Именно на этой улице, почти рядом с домом дяди Мити, находился знаменитый сад Колесникова, который вывел столько замечательных сортов сирени. В то же время здесь ещё не имелось общей канализации, мусор и всякие отбросы вываливались в простейшие выгребные помойные ямы, надворные туалеты были тоже самого простейшего типа.

Алёшкин хотел было присоединиться к дяде Мите и Анне Николаевне и помочь им в уборке овощей, но последние, увидев его шикарный костюм, категорически запротестовали. Они велели ему идти в дом, будить молодых.

– Я тоже сейчас приду собирать завтрак, – добавила Анна Николаевна.

Ещё около метро «Сокол» в огромном гастрономе Борис купил колбасы, сыра и торт. Завтрак прошёл весело. Конечно, не обошлось без того, чтобы дядя Митя и Анна Николаевна, посмотрев в зачётку Бориса, не подкусили своих:

– Вот как учиться надо! А у вас у обоих одни тройки, – сказала Анна Николаевна.

Костя, как всегда, лишь отмахнулся от маминых слов, а Катю они, очевидно, задели, и она возразила:

– Ну, у меня, положим, тоже отличные отметки есть. А то, что пара троек промелькнула, так это потому, что уж очень нелюбимая у меня дисциплина.

Борис, конечно, поинтересовался, что же это за предмет. Катя, немного смущённо взглянув на дядю Митю, тихо сказала:

– А, да эта противная гигиена, ненавижу её!

В свою очередь Борис с некоторым испугом взглянул на дядю, но тот довольно спокойно воспринял это заявление невестки и, оторвавшись от газеты, которую он имел обыкновение читать за едой, буркнул:

– Гигиену вы не любите только потому, что учебник написал для вас такой бездарный человек, как Кравков. Он способен самую интересную вещь изложить так, что любому от неё тошно станет.

Из разговоров с дядей Борис уже знал, что профессор Кравков, в то время являвшийся одним из видных гигиенистов Союза, в своё время учился вместе с дядей Митей в ВМА, они даже дружили. Потом их взгляды на некоторые вопросы гигиены, в частности, на тему санитарной очистки населённых пунктов, разошлись, и в последние годы они стали чуть ли не врагами. Во всяком случае, любая статья по этому вопросу, написанная Дмитрием Болеславовичем Пигутой, встречалась Кравковым в штыки, в свою очередь все предложения по очистке городов, выдвигаемые школой Кравкова, вызывали ожесточённую критику со стороны Пигуты. Правда, последнему приходилось труднее. Кравков был уже известной, можно даже сказать, знаменитой личностью, а Пигута – обыкновенный рядовой санитарный врач, да ещё с неуживчивым, принципиальным и поэтому трудным характером.

Так вот, как впоследствии Борису пришлось не раз убеждаться, и происходит «война» между учёными, расходящимися во мнениях иногда по пустяковым поводам, но часто из-за этого мешающим друг другу и задерживающим развитие науки. Говорят, что в спорах рождается истина, и это, пожалуй, верно, но следовало бы оговориться, что в спорах чисто полемических, когда они не переходят в «войну Алой и Белой розы», если спорящие ограничиваются словесными или письменными диспутами, а не стараются для доказательства своей правоты вставлять противнику палки в колёса при практическом проведении той или иной работы. Но, впрочем, это уже философия, хотя и не лишённая определённого смысла.

После завтрака молодёжь решила отправиться в кино. А дядя Митя и его жена опять взялись за огород. Оба они уговаривали Бориса после кино вернуться обедать, но он сослался на занятость и отказался.

В кино шла новая комедия «Светлый путь». Как всегда, в главной роли была обаятельная Любовь Орлова, да и вообще картина всем понравилась. После кино Костя и Катя провожали Бориса до ближайшей остановки трамвая, и, обсуждая достоинства картины, Катя между прочим сказала:

– Вот ведь, всё хорошо так у неё получилось, потому что она избрала для себя тот путь, который её захватил, который ей нравился… Ну, а вот я? Учусь на этом самом гигиенфакультете, хотя к санитарному делу не только никакого пристрастия не имею, а даже, наоборот, отвращение какое-то!

– Так зачем же ты пошла на этот факультет? – изумился Борис.

Костя заметил:

– Видишь ли, родители Кати очень хотели, чтобы она стала врачом, а сейчас девушке попасть в мединститут очень трудно. Она сдавала, по конкурсу не прошла, ну, а на сангигиенический недобор был. Ей предложили, она согласилась, так и учится сейчас на санитарного врача.

– А почему же ты, Катя, через год не перешла на лечебный? – спросил Борис.

– Пришлось бы целый год терять, переводили только на курс ниже, ну, а у нас в семье очень тяжело: работает один папа, старшая сестра Саша всё время болеет, с сердцем у неё неладно. А тут ещё и с мужем у них ссоры пошли. Вот мне и хочется поскорее на ноги встать.

– Ну а теперь? Теперь же ты с Костей, для семьи обузы не представляешь, надо теперь переходить!

Костя рассмеялся:

– Ты что, папу не знаешь? Да об этом и заикнуться нельзя! Он так рад, что в его семье будет санитарный врач, который, может быть, продолжит его борьбу по тем вопросам, по которым он ещё пока победить не может! Нет, сейчас об этом мы и мечтать не можем. Вот закончим институт, тогда что-нибудь и придумаем. А может быть, и Катя в конце концов смирится со своей специальностью.