Читать книгу: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2», страница 25
Как-то вечером в конце января 1920 года Щукин пригласил к себе Якова Матвеевича якобы для того, чтобы переговорить с ним о переводе его в депо, о чём Алёшкин мечтал давно. Когда тот зашёл к Щукину, то он застал у него сравнительно молодого человека в форме железнодорожного служащего, с которым Щукин попивал чаёк. Он предположил, что этот железнодорожник – кто-нибудь из деповского начальства. Удивила его только молодость начальника.
Познакомив гостей, причём фамилию железнодорожника Щукин почему-то не назвал, отрекомендовав его просто Петром Сергеевичем, хозяин предложил Якову рассказать о себе гостю всё, а сам вышел, как он сказал, погулять, на самом же деле проследить, чтобы никто не помешал беседе его гостей.
Выслушав уже знакомую ему историю о мытарствах Якова Алёшкина, Пётр Сергеевич попросил его рассказать подробнее свою биографию до войны и революции, интересовался он и прошлым его родителей. Удивившись такой любознательности начальства, тот не считал нужным скрывать что-либо из своего прошлого и, насколько было ему известно, рассказал и о прошлом своего отца, не забыв упомянуть о братьях Матвея Карповича Алёшкина, в том числе и о Сергее, уехавшем куда-то в Сибирь или на Дальний Восток.
Велико же было его удивление, когда внимательно слушавший его железнодорожник вдруг вскочил, обнял его и, не скрывая волнения, воскликнул:
– Яша, да ведь мы с тобой братья, понимаешь, братья, хоть и двоюродные! Ведь кроме тебя у меня более близких родственников и на свете нет!
Через несколько минут Яков Матвеевич уже знал, что перед ним сидит не работник депо, а Пётр Сергеевич Алёшкин, его двоюродный брат, сын Сергея Карповича Алёшкина – того самого брата его отца, который лет пятьдесят тому назад с родной Брянщины уехал за счастьем на Дальний Восток.
Когда Щукин вернулся с улицы, он застал обоих братьев за обсуждением проекта Петра Сергеевича. Тот предложил следующее. Яков немедленно собирается и вместе с семьёй выезжает из Харбина во Владивосток, затем на попутном пароходе плывёт до Находки, а оттуда берегом приезжает к нему на заимку, где и будет жить, сколько ему захочется, там он будет в полной безопасности. Деньги на переезд он уже может дать сейчас. Яков согласился и просил только два-три дня на сборы. Но Щукин, узнав о планах Алёшкиных, их забраковал:
– Как это так, грузчик, едва зарабатывающий на пропитание, со всей семьёй покупает себе билеты на поезд и отправляется во Владивосток? – говорил он, – да это кого хочешь заинтересует! Лю Фун Чен об этом немедленно станционным жандармам донесёт, ну а те сообщат контрразведке. У нас в Харбине за каждым человеком следят. Нет-нет, этот способ не годится, нужно придумывать что-нибудь другое. А потом, почему это так загорелось вам, Пётр Сергеевич, перевозить Якова во Владивосток, к себе на заимку? Наверно, было бы лучше, если вы, используя свои знакомства, поможете ему устроиться на какой-нибудь склад.
– Ах, – воскликнул Пётр Сергеевич, – да ты ведь ещё ничего не знаешь, Василий! Яков-то мой брат оказался, двоюродный!
– Что? Брат? Вот так штука. Ну, ребята, да это же чистый роман! Как же это так получается-то: живут люди в разных концах России, ничего друг о друге не знают, судьба их случайно сталкивает лицом к лицу, и они, пожалуйста, братьями оказываются! Нет, что ни говори, а в жизни такие штуки бывают, что их и писатели не придумают. Вы мне всё-таки расскажите, как же это так, что между вами родство определилось?
Выслушав рассказ Якова, коротко повторившего свою родословную, переплетающуюся с родословной Петра Сергеевича, Щукин ещё поохал, поудивлялся, а затем сказал:
– Ну вот что, братцы, всё это хорошо, а теперь нам надо действительно хорошенько обдумать, как вывезти отсюда Якова. И это тем более необходимо сейчас, когда не только родство с тобой, Пётр Сергеевич, но даже и знакомство скоро будет грозить большими неприятностями.
Много они говорили и предлагали разных проектов в этот вечер, но так ничего и не придумали.
На следующий день Пётр разработал-таки план, который на этот раз одобрил и Щукин. Он предложил, чтобы Яков поступил к нему грузчиком, которого он отправит сопровождать приобретённый груз, ну а уж там он может и не вернуться в Харбин. Ехать придётся в одном из товарных вагонов, в котором будет погружена часть груза, в него же можно будет взять и семью, и вещи, места хватит.
Вагоны под погрузку подавались на следующий день. За это время Пётр Сергеевич должен был договориться с Лю Фун Ченом и заплатить ему за переманиваемого грузчика отступные. Он не сомневался, что, получив щедрую подачку, китаец согласится отпустить Алёшкина и будет молчать об этой сделке, так как знает Петра Сергеевича как богатого человека, пользующегося известностью.
В течение этого же дня Яков должен был собраться, чтобы немедленно тронуться в путь. Задержка вагонов на станции Харбин не входила в интересы покупателя и тех, кто продал груз, а в конце концов, и самого сопровождающего. Кстати сказать, сопровождающего не поставили в известность, что за грузы он везёт. В накладной значились рыболовные сети, манильские канаты, тара, хозяйственные товары. Верный конспиративным законам, Пётр Сергеевич даже брату не счёл нужным сказать, что за товар в действительности находится в вагонах.
В тот вечер, когда в квартире Щукиных состоялась вторичная встреча братьев и был окончательно выработан план отправки Якова из Харбина, Щукин вышел из комнаты и, вернувшись через несколько минут с толстым пакетом в руках, вручил его Якову Матвеевичу, при этом он сказал:
– Ты уж извини, Яков Матвеевич, с содержанием этого письма мы ознакомились. Здесь о тебе всё подробно описано. Может быть, когда-нибудь тебе пригодится. Да, вот возьми и это: твои, честно заработанные, – и он протянул на ладони два Георгиевских креста.
В то время царскими наградами не очень-то дорожили, поэтому Яков пренебрежительно сказал:
– А ну их, впрочем, один давайте, когда-нибудь ребятишкам покажу, а второй оставьте обо мне на память. Кто знает, свидимся ли ещё когда-нибудь.
Яков отправился домой. На улице шёл мокрый снег, пробивавшаяся временами сквозь снежную пелену луна бросала тусклый свет и освещала одиноко идущего по широкой грязной улице Харбинского железнодорожного посёлка человека.
На душе у него было и радостно, и тревожно: «Подумать только, как удивительно всё получилось – нежданно-негаданно брата нашёл! Кажется, он человек богатый, ведь для того, чтобы вагонами грузы из Харбина во Владивосток отправлять, немало денег надо! Но если он капиталист, то почему он знаком со Щукиным? Многое непонятно. Куда он меня привезёт? Как на новом месте жить будем? Ну да, наверно, не хуже, чем сейчас, уж хуже-то некуда!.. Жаль, что Ане ничего сказать нельзя. Брат почему-то настаивал, чтобы никому ничего об отъезде не говорил, и чтобы на работу отправлялся, как всегда. А всё-таки как-то предупредить Аню нужно, пусть хоть немного соберётся. Да и как она поедет? Это в её-то положении…».
Вернувшись домой, Яков сказал жене, что он на днях перейдёт работать на новое место, и им придётся переезжать на другую квартиру. Это может произойти очень скоро, надо подсобрать вещи, чтобы их быстро перетащить. Кстати сказать, вещей-то осталось совсем немного, даже из белья и одежды. Всё, что привезли из Верхнеудинска, износили, купить новое было не на что.
На следующий день Алёшкин узнал, что его нанимает богатый коммерсант для сопровождения груза и что он должен не позднее десяти часов вечера явиться в тупик, где уже находятся вагоны с грузами. Сказано это было после окончания работы в 8 часов вечера.
Едва Яков вошёл в квартиру, как он сказал жене, что они должны немедленно выезжать из Харбина, что вагон уже стоит на станции и что на сборы у них не более часа.
Ещё по вчерашним намёкам мужа Анна Николаевна поняла, что им предстоит непростой переезд с квартиры на квартиру. В течение дня она ликвидировала свои портняжные дела и уже собрала все нехитрые пожитки. Она не представляла только, как все эти вещи и детей они смогут доставить на вокзал. Об этом подумал Щукин.
Почти одновременно с возвращением Якова с работы к дому подъехала телега, и молодой парень, кажется, один из тех, которые приносили вещи с вокзала полтора года тому назад (так показалось Анне Николаевне), погрузил узлы с вещами, посадил её, детей и повёз их куда-то в сторону вокзала. Вскоре телегу догнал и Яков.
Евграфовну не очень удивил такой поспешный отъезд постояльцев. Почему-то большинство жильцов, рекомендованных ей Щукиным, уезжали именно таким скоропалительным способом. После некоторых к ней наведывались полицейские: узнав, что жильцы съехали, злобно хлопали дверями и, ругаясь, уходили. В данном случае огорчало и беспокоило Евграфовну то, что жиличка, к которой она успела привязаться, была на сносях. Тяжело расставалась она и с детьми, за полтора года успела к ним привязаться и полюбить, особенно маленького Борьку, который уже бегал и даже кое-что лепетал. «Куда же они зимой-то? И сама, и детишек потащат… Бедные-бедные люди», – думала она.
Между тем Яков Матвеевич с семейством уже подъехал к двум одиноко стоявшим в тупике товарным вагонам, около которых прохаживался в шубе на лисьем меху и бобровой шапке молодой коммерсант. В стороне, запорошенный снегом, стоял легковой извозчик, который должен был отвезти барина в гостиницу.
«Что это вдруг важному барину понадобилось в такую погоду дожидаться какого-то оборванца, чтобы усадить его с семьёй в товарный вагон?» – удивлялся извозчик. Впрочем, может быть, извозчик думал что-нибудь и другое. Он был китайцем, а о чём думает китаец, никогда не догадаешься.
Пётр Сергеевич рассказал Якову, что ему удалось выхлопотать для сопровождающего железную печку, которую поставили в теплушку, будет тепло. Есть в теплушке нары. Второй вагон запломбировали, и без разрешения хозяина вскрывать пломбу нельзя никому позволять.
Яков удивился такому удачному стечению обстоятельств. Пётр Сергеевич только улыбнулся:
– Деньги всё сделают, – сказал он, вручая Якову несколько запечатанных конвертов. – Эти пакеты будешь отдавать начальникам станции в тех случаях, когда произойдёт какое-либо затруднение. Скажешь, что это от меня. Часа через два вагоны прицепят к поезду. Затапливайте печурку, укладывайтесь спать и поезжайте. Дня через два-три будете в Никольск-Уссурийске, там я вас буду ждать.
После этого Пётр Сергеевич уселся в пролётку и скрылся в темноте за пеленой падающего снега.
Глава четвёртая
Разобрав узлы, разостлав на нарах постели и уложив на них ребятишек, Алёшкины принялись растапливать железную печку дровами, сложенными около неё. Им досталась почти половина товарного вагона, вторая, загруженная какими-то ящиками, была отгорожена досками, прибитыми к стенкам вагона.
Только теперь Яков рассказал жене, что этот важный барин – его двоюродный брат, что они сейчас едут к нему на хутор, который здесь называют заимкой, расположенный где-то около Владивостока.
Анна Николаевна удивилась не менее Щукина, её расспросам не было конца. Но на них её муж и сам ничего определённого ответить не мог. Подложив дров в печку, оба супруга улеглись рядом с детьми и скоро крепко заснули. Они не слышали, как маневровый паровозик стукнул их вагоны, потащил их за собой и прицепил к какому-то длинному составу, который через полчаса помчался на юго-восток от Харбина.
Утром первым проснулся Борька, за ним поднялись и остальные члены семьи. Вагон трясло и подбрасывало на каждом стыке рельс, печурка остыла, стало холодно. Растопив её и согрев воду в большом чайнике, который они по настоянию Евграфовны взяли с собой, достав хлеб, варёную картошку и кусок солёной рыбы, Алёшкины позавтракали.
Вскоре поезд остановился, Яков приоткрыл дверь вагона и выглянул на улицу. Было тепло и сухо. Соскочив на землю, он увидел, что поезд стоит на большой станции, где все пути забиты составами товарных и пассажирских вагонов. Их состав стоял на самом крайнем пути, паровоза у него не было.
Вдоль вагонов шёл осмотрщик вагонов, который, постукивая по колёсам и заглядывая в буксы, быстро приближался к Алёшкину. Поравнявшись, он поздоровался и спросил, что он тут делает. Яков сказал, что он сопровождает груз, находящийся в двух вагонах, и поинтересовался, скоро ли отправят их состав.
Железнодорожник ответил, что это произойдёт нескоро, им придётся «позагорать» не менее двух суток. Расспросив о местонахождении станции, Алёшкин направился к ней, пробираясь под вагонами и через них. Зашёл в служебное помещение и спросил, где можно увидеть начальника станции. Один из стоявших в комнате показал рукой на высокого полного человека, о чём-то сердито говорившего телеграфисту. Поздоровавшись, Яков сказал:
– Я следую с грузом рыбопромышленника Алёшкина, груз скоропортящийся, поэтому прошу отправить сопровождаемые мною вагоны побыстрее. А вот это господин Алёшкин просил передать вам.
С этими словами он достал из внутреннего кармана пиджака один из конвертов, которые ему дал брат при расставании, и протянул его начальнику станции. Тот недовольно оглянулся по сторонам. Затем произнёс:
– Вот как? Господин Алёшкин теперь со своими грузами сопровождающих командирует, не доверяет нам? Ну что ж, пойдёмте ко мне, поговорим.
Войдя вслед за начальником станции в небольшую комнатку, служившую кабинетом, Яков, всё ещё державший вынутый им конверт, присел на указанный стул.
Тем временем начальник станции сел на другой, достал из стола коробку с папиросами, не торопясь вынул одну из них и, закуривая, заметил:
– Что же господин Алёшкин такого неловкого помощника себе выбрал? Разве эти дела так делаются? Хорошо ещё, что в комнате никого постороннего не было, а то мало ли что могли подумать: может, вы мне взятку предлагаете. У нас ведь за такие дела, знаете, как строго! Ну, давайте, что там господин Алёшкин пишет.
Взяв, наконец, из рук Якова конверт, он осторожно вскрыл его и заглянул внутрь. Видимо, содержимое его удовлетворило, он стал гораздо приветливее:
– Ну да ладно… Для такого обходительного господина, как Пётр Сергеевич, чего не сделаешь! Сейчас распоряжусь, чтобы ваши вагоны прицепили к первому же пассажирскому поезду. Идите к себе, ни о чём не беспокойтесь.
Забежав на маленький базарчик, находившийся сразу же за станционным зданием, Яков купил кое-какие продукты и направился к вагонам. По дороге, ругая себя за неловкость, он вспоминал наставления, полученные им вместе с этими злосчастными конвертами, от брата. Никогда до сих пор ему не приходилось давать никому взяток, и теперь, поняв, что в этих конвертах находятся деньги, и, судя по довольному лицу начальника и его быстрой реакции, немаленькие, чувствовал себя неловко.
Конверт сделал своё дело. Через час вагоны прицепили к другому составу, правда, товарному, и они снова затряслись на стыках и стрелках.
Постоянная тряска, пережитые волнения подействовали на Анну Николаевну, она стала чувствовать себя всё хуже и хуже. Когда до станции Гродеково оставалось несколько десятков вёрст, она сказала мужу:
– Ты знаешь, Яша, я скоро рожу.
Он растерялся: как быть, кто может помочь здесь, в вагоне? Сам он не справится, да и ребятишки здесь, от них даже отгородиться нечем. Он вспомнил, что Щукин при прощании посоветовал ему при любом затруднении в Гродеково обратиться к багажному кассиру и попросить его помочь. Конечно, Щукин имел в виду другие затруднения, но Яков всё-таки решил воспользоваться помощью этого человека.
Лишь только поезд подошёл к станции Гродеково, Яков выскочил на перрон и помчался искать этого не известного ему человека. На объяснение о происходящем ему потребовалось не более пяти минут. Старик, а кассир был стариком, оказался очень понятливым. Немного подумав, он сказал:
– Вот что, молодой человек, забирайте своих детей и идите погуляйте на станции, да похлопочите у начальника, чтобы ваши вагоны хотя бы на сутки задержали здесь, поставив куда-нибудь в тупик. Всё остальное я сделаю без вас.
Узнав от Якова номера вагонов, он запер свою кладовую и быстро ушёл в направлении посёлка.
Зайдя к начальнику станции Гродеково, Яков на этот раз был уже осмотрительнее, он отозвал его в сторонку и, вручая ему конверт, попросил задержать сопровождаемые им вагоны на сутки. Тот удивился такой просьбе, но и здесь конверт сделал своё дело.
Уладив дело с начальником станции, Яков вернулся в свои вагоны. Состав, к которому они были прицеплены, стоял ещё на том же пути. Успокоив жену, он взял на руки Борю, позвал Люсю и, заявив, что им надо погулять, отправился в посёлок.
Перед этим он сказал, что вагоны переведут в тупик и что к Анне Николаевне придёт акушерка. Она чувствовала себя уже настолько плохо, что лежа на нарах, даже не обратила внимания на слова мужа.
К вечеру Яков с детьми после прогулки по посёлку, хорошего обеда в китайской харчевне и приобретения белья для маленького возвращался на станцию. С трудом разыскал он свои вагоны, стоявшие на одном из самых отдалённых тупиков. Там уже всё кончилось: спокойная, уставшая жена дремала на чистом белье, заботливо принесённом пришедшей к ней женщиной, а рядом с ней, завёрнутый в пелёнки и одеяльце, лежал новорождённый. Топилась печка, на ней грелся чайник, а на скамеечке сидела пожилая женщина, встретившая Якова поздравлением:
– Ну, поздравляю, папаша, Бог дал сына! Роды прошли благополучно, волноваться нечего. Следовало бы ей полежать где-нибудь в покое, ну да время такое, что не всем это удаётся. Денька два не давайте ей вставать, я думаю, все обойдётся.
Засунув руку в карман, Яков вытащил конверт и протянул его женщине, но та замахала руками и заявила, что никаких денег не возьмёт.
– Вам деньги теперь нужнее, а я это не из-за денег делала, а по своей обязанности…
На следующий день Алёшкины снова тронулись в путь и к вечеру уже находились в Никольск-Уссурийске, где их ждал Пётр Сергеевич, обеспокоенный задержкой.
Дальнейший путь на лодках и китайской шаланде произошёл без каких-либо приключений, и через шесть дней с начала своего путешествия семья Алёшкиных, успев увеличиться ещё на одного человека, благополучно перенеся речное и морское путешествие, прибыла на заимку брата.
Сам хозяин груза, руководивший его выгрузкой из вагонов и перегрузкой на шаланду, ехал на заимку сухопутным путём: поездом до Угольной и Шкотово, а далее на лошадях через Петровку, Речицу (их население составляли выходцы из Украины, Лифляндии и Эстляндии), затем через заимку, принадлежавшую Румянцевым, и, преодолев небольшой перевал, заросший мелким дубняком и орешником, спустившись в распадок, в котором росли огромные кедры, он наконец подъехал к своему дому.
По прямой заимка находилась от Владивостока не более чем в ста верстах, а по существующим дорогам расстояние увеличивалось вдвое. Морской транспорт, на котором плыла семья Алёшкина, был настолько несовершенен, что хозяин успел прибыть на заимку раньше их.
Выгрузку товара производили какие-то бородатые люди в ватниках и шапках, с нашитыми красными полосами. Лица их огрубели и обветрились. У многих из них на поясах находились подсумки и патронташи. Прислонённые к вековым кедрам, росшим почти на самом берегу бухты, винтовки, очевидно, тоже принадлежали им. Как успел заметить Яков, это были самые разнообразные винтовки: от американских маузеров и японских карабинов до старых русских берданок.
Впрочем, разглядывать всё это ему было некогда, нужно было спешить с разгрузкой своих вещей, детей и больной жены. Заметив затруднения прибывшего, к нему подошли два работника, которые помогли перенести Анну Николаевну на берег. Она присела около своих узлов, держа на руках младенца. Испуганные ребятишки прижались к ней.
Признаться, и сам Алёшкин немного удивился и испугался такой быстрой и торопливой выгрузке. Все были заняты только одним: как можно скорее спровадить шаланду от берега. Не прошло и получаса, как на берегу не осталось и следов выгрузки, а шаланда ещё чуть виднелась на горизонте, и только Яков Матвеевич с семьёй всё ещё сидел около своих пожиток, не зная, что делать дальше.
Такое одиночество длилось недолго. Отправив груз, Пётр Сергеевич рассказал матери и жене о найденных родственниках, те выбежали из дома и в сопровождении двух ребятишек возраста Люси и Бори подбежали к новоприбывшим. Одна из встречавших, уже совсем старуха, двигалась ещё быстро и энергично, другая – молодая, смуглянка, с очевидной примесью восточной крови, такого же возраста, как и Анна Николаевна, взяла у неё ребёнка и направилась к дому. Старшая обняла Анну Николаевну и осторожно повела её туда же. Ребятишки последовали за ними. У вещей остался Яков, ожидавший, пока ему скажут, куда он их должен будет перенести.
Ещё в дороге, при перегрузке товара из вагона в лодки и шаланду, он понял, что сопровождает не только и даже не столько рыболовные снасти, сколько оружие, боеприпасы и снаряжение, необходимое не рыбакам, а солдатам. Вид грузчиков на заимке подтвердил его догадки о том, что грузы предназначались какому-то войску, очевидно, тем самым красным партизанам, о «зверствах» которых в Харбине ходили самые несуразные слухи, распространяемые при участии колчаковской контрразведки. Партизаны, будем теперь называть их так, вначале занятые своим делом, торопливо унося выгружаемые ящики, коробки и бочки куда-то в глубину бухты, теперь обратили внимание на одиноко стоявшего человека и стали поглядывать на него подозрительно. Между тем Пётр Сергеевич не появлялся.
Дело в том, что, хотя заимка Алёшкина и не была настоящей партизанской базой, она являлась важным перевалочным пунктом, связывающим отряды морским путём.
Заимка была расположена в таком месте, что отряд из нескольких человек мог надолго задержать на единственной проезжей дороге, пролегавшей между двумя отвесными скалами, большое войсковое подразделение.
Другие пути, связывавшие заимку с внешним миром, представляли собой труднопроходимые тропы, известные только местным жителям. Бухта была мелководная, и потому оказывалась недоступной даже для небольших военных судов. Она надёжно укрывалась от ветра и посторонних глаз выступающими из воды скалами, о которые разбивались волны Тихого океана. Со стороны моря даже было трудно и предположить, что за грудой этих скал, постоянно покрытых пеной и брызгами, находится маленькая, но спокойная и тихая бухточка. Может быть, именно поэтому на заимку Алёшкиных ни военные суда царского флота, ни белогвардейцы, ни, в последствии, японцы не наведывались.
Основным занятием первого хозяина заимки являлась контрабанда, она-то и помогла ему быстро разбогатеть. Алёшкины занимались только рыболовством. Впрочем, чем, кроме того, занимался Пётр Сергеевич, мы уже знаем.
Площадь заимки вмещала только небольшой дом, хозяйственные постройки, крошечный сад (яблони и сливы завезли от эстонцев) и огород, занимавший самый конец распадка и соприкасавшийся с тайгой. На его границе находилось небольшое зимовье.
Немудрено, что командир партизанского отряда, занимавшийся сложным делом сухопутной доставки привозимых Алёшкиным грузов из бухты на базы отрядов, обеспокоился появлением на ней нового человека. В это время он строго расспрашивал Петра Сергеевича о его новом родственнике, но тот и сам о нём знал не очень много. Он смог рассказать только то, что ему в своё время рассказал сам Яков и Щукин.
– Не мог же я бросить в безвыходном положении своего самого ближайшего родственника, тем более что его хорошо знает Щукин, – говорил Пётр Сергеевич, – а перевозить его куда-либо в другое место мне казалось рискованным, и не только для него, но и для всех нас. Здесь же он будет и в безопасности, и под надёжным контролем.
– Ну, хорошо – согласился командир, – я доложу о нём в штабе, как решат, так и поступим, а пока вы своего братца во все наши дела не посвящайте…
Только после этого разговора Пётр Сергеевич смог выйти к Якову, который уже начал терять терпение. Брат извинился за то, что заставил себя ждать, сослался на необходимость отдачи срочных распоряжений о привезённом грузе и о делах заимки, пригласил родственника в дом и провёл его в ту комнату, в которой уже находились его жена и дети. Это была небольшая комнатка, имевшая, помимо сообщения с домом, отдельный выход на улицу.
Вскоре новые Алёшкины, как стали их называть работники и женская прислуга дома, поселившись в отведённой им комнате, зажили на заимке так, как будто никогда ничего иного и не делали.
Яков, не умевший и не любивший сидеть без дела, немедленно занялся приведением в порядок имевшегося сельхозинвентаря и рыболовных снастей. Начался февраль, менее чем через месяц можно было начинать работать на огороде, да и весенняя путина на носу. Уже подходила мартовская сельдь, следовало подготовиться к её лову.
До этого Якову Матвеевичу никогда не приходилось заниматься рыболовством, и он, как человек, любивший всякое новое дело, с увлечением принялся за изучение этого ремесла. Вскоре он чинил сети не хуже заправских рыбаков. Особенно пригодились его знания по бондарному делу, полученные им в ранней юности, когда он работал вместе с отцом на тарном заводе в Брянске. Бочки в хозяйстве имелись, но большинство из них требовало ремонта, этим он и занялся.
Пётр отдавал много времени частым и длительным разъездам: в Шкотово, во Владивосток и другие города Дальнего Востока, как по своим делам, ведь он всё-таки, как торговец-рыбопромышленник, должен был совершать сделки и доставлять закупленный у него товар, так и по делам, связанным с коммерцией для партизан. Вероятно, добыча необходимого партизанам оружия и снаряжения производилась им не только в Харбине.
Очень скоро ведение всего хозяйства заимки легло на плечи Якова Матвеевича, как-никак он был ближайшим родственником хозяина. Радуясь тому, что находится вместе с семьёй, что наконец-то избавился от постоянной угрозы обнаружения, как дезертира, что он и его семья вполне сыты и при помощи хозяев сумели приобрести кое-какую одежду, Яков старался работать так, чтобы родственник не мог упрекнуть его в неблагодарности.
Обладая порядочными организаторскими способностями и умением хорошо приспосабливаться к любой обстановке, Алёшкин быстро разобрался в несложном хозяйстве заимки и умело руководил деятельностью своих, а также присылаемых партизанами на лов морской рыбы, людей. А в то время у берегов Приморья имелось её огромное количество. Начавшись с лова сельди, которую ловили у берега ставными неводами, путина продолжалась всё лето: ловили крабов, креветок, а затем лосося, горбушу, cёмгу и кету. Лососевые породы с конца июля месяца устремлялись на нерест в маленькую горную речушку, впадавшую в море в самом углу бухты, тут их и ловили.
Присутствие Якова принесло большую пользу заимке не только тем, что он участвовал, а иногда и организовывал лов, но ещё и тем, что он сумел наладить более совершенную обработку рыбы. Среди людей, находившихся на заимке и прибывавших на помощь, не было никого, кто бы хорошо знал бондарное дело. Красную рыбу солили таким способом, как это делали прежние аборигены этих мест: выкапывали на берегу яму и укладывали туда, пересыпая солью, распластанную и выпотрошенную рыбу. Бочек, привозимых Петром, хватало только для засолки сельди и икры.
Яков, изготовив себе в маленькой кузнице несложные инструменты, вместе с рабочими напилил кедровых чурок, переколол их на клёпки и после просушки смастерил, кроме бочек, два засольных чана, чем помог увеличить количество засоленной рыбы и значительно улучшить её качество.
Конечно, всё это было сделано не сразу, и прошло не менее года, прежде чем эти новшества появились на заимке.
Кроме рыбы, расходуемой на питание семьи и продажу, Петру приходилось большую часть её передавать партизанам. Положение последних к этому времени значительно усложнилось. В апреле 1921 года японцы выступили открыто, как оккупанты Дальнего Востока. Они вероломно напали на партизанские отряды, до сих пор стоявшие с ними рядом в одних селениях, расстреляли попавших в их руки партизан, арестовали многих большевиков Приморья, в том числе и Сергея Лазо, а вскоре и зверски расправились с арестованными.
Всё это заставило уцелевшие отряды партизан уйти глубже в тайгу, потерять ряд своих продовольственных баз, и продуктовая помощь, поступавшая с заимки Алёшкина, была очень кстати. Впрочем, повторяем, всё это произошло гораздо позже.
Вернёмся немного назад. Через два или три месяца после приезда Якова Алёшкина на заимку, партизаны стали относиться к нему с полным доверием. Произошло это после того, как на заимке побывал один из партизанских командиров. Кто именно это был, Яков Матвеевич так никогда и не узнал: расспрашивать было неудобно, а фамилию и имя этого человека никто не называл. Все обращались к нему «товарищ командир».
Яков помнил, что это был смуглый человек с курчавыми чёрными волосами, большим горбатым носом, на котором каким-то чудом, постоянно покачиваясь, держалось пенсне. Его чёрные усы слега опускались книзу. На нём была одета кожаная тужурка и такая же фуражка. Его правая рука находилась на перевязи. Один из прибывших с ним партизан, очевидно, фельдшер, ежедневно делал ему перевязки. Прибывшие с командиром партизаны разместились в зимовье. Сам командир жил в кабинете Петра Сергеевича, так громко называлась одна из комнат дома. Он пробыл около двух недель, уехав так же внезапно, как и приехал.
В первый же вечер по прибытии на заимку он вызвал Якова и заставил его снова рассказать свою историю. Кроме того, он ознакомился с содержимым того конверта, который Щукин вернул Алёшкину при расставании. В пакете находился послужной список Алёшкина. Кроме перечисления мест его службы до и в период войны, записей о его подвигах и наградах, в конце были и такие:
«5/VI –1918 г. Зачислен командиром полуроты запасного полка Верхнеудинского гарнизона с предоставлением двухмесячного отпуска по ранению. Распоряжение воинского начальника г. Верхнеудинска.
3/VШ–1918 г. Произведён в подпоручики, со старшинством с I/VП–1918г. Приказ нач. гарн. г. В/Удинска №0018.
5/VШ–1918 г. Откомандирован для прохождения дальнейшей службы при штабе адмирала Колчака в г. Харбин. Распор. н-ка Упр. кадров п-ка Васильева».
Дальнейшие страницы послужного списка были чистыми, впрочем, нет: на одном из них через всю страницу корявым щукинским почерком была сделана карандашная надпись: «Вместо штаба Колчака явился к нам. Щукин».
Внимательно выслушав рассказ Алёшкина и прочитав его послужной список, командир, по возрасту бывший примерно одних лет с Яковом, сказал:
