Читать книгу: «Хроники экзорцистов. Книга 1. Поглотитель грехов», страница 7

Корф тяжело вдохнул.

– Мы попали в плен, остальных убили. Пару дней назад уже из книг я узнал конец истории: королева Маргарита спасла своего мужа, а вместе с ним еще двенадцать тысяч военнопленных за огромный выкуп. Но я домой не вернулся. Мне кажется, я умер в плену, не дождавшись помощи…

Наступило долгое молчание. Стефания наконец сделала вдох. Было видно, что на этом откровения Корфа о своей прошлой жизни закончены. Но этого уже было достаточно, чтобы понять, что либо он ее дурит, либо он нетипичный демон. Как профессионалу ей предстояло разложить эту историю на кирпичики и узреть в ней не только истину, но и слабости демона, которыми можно манипулировать. Но почему-то ей казалось, что в том поубавилось желания.

– Я сотворил много зла, но не все из того осознавал. А когда осознал, то было уже поздно. Грех был совершен, душа – проклята, знание о том, что я демон – получено.

– А когда ты это понял? В какой момент?

– Когда умер. Вернее, я думаю, что тот момент осознания, это был момент смерти… момент перехода. Ко мне просто пришло это знание и все. Я понял, что совершил чудовищные ошибки, будто прозрел. А потом стал видеть их, переживать снова, и снова, и снова…

Корф глубоко вдохнул.

– Странным образом я помню только все плохое из прошлой жизни. Помню каждый прокол мечом каждого мужчины, женщины, ребенка, собаки. Помню каждый удар, что наносил жене и детям. Помню, как перерезал глотки коровам, овцам, свиньям. Помню каждый крик, каждую слезу, каждую обиду, что нанес живым. Я могу их сосчитать. Все это. Могу сосчитать и назвать тебе цифру… Хочешь услышать ее?

Стефания перестала слышать задорное пение птиц. Весь мир сжался до размера самых нормальных неящеричных зрачков, сверливших ее насквозь. Зрачков пусть и человеческих, но с нечеловеческим страданием, прячущимся за ними.

А разве такое возможно? Разве демон может страдать?

– Но самое страшное то, что я не помню ничего хорошего. Я знаю, что испытывал радость, счастье, удовольствие, потому что знаю, как оно чувствуется. Но я не помню ничего из этого: ни событий, ни людей, ни сами ощущения – как будто кто-то стер это все специально, оставив мне лишь воспоминания о боли, о зле, о гневе. И всякий раз, когда я об этом думаю, я понимаю, что это неправильно. Ведь так не должно быть?

Стефания замотала головой.

– Нет. Не должно, – тихо произнесла она.

– И в этот момент я думаю о Боге. Мне кажется, это он забрал мои счастливые воспоминания, оставив лишь бесконечное раскаяние. Невыносимое. Терзающее. Такое тяжелое и такое неизбежное. Именно это делает нас демонами. Мы отчаянно стремимся попасть в этот мир, чтобы обрести второй шанс. Чтобы обрести хорошие воспоминания. Добрые. Наполненные любовью и счастьем. Я очень устал от страшных картинок, Стефа. Я хочу побольше хороших.

– Прости, Корф, я бы очень хотела тебе поверить, но это идет вразрез со всем тем, что я вижу на процедурах. Демоны, наполненные яростью настолько огромной, что они не щадят даже маленьких детей и ломают им позвоночники. Нет там раскаяния.

– Я повторю тебе то, что сказал в первую встречу: не все мы одинаковые. Не все готовы использовать честные способы заработать Божью Благодать. Иногда кажется, что нужно рвать и метать, кричать в этой агонии, причинять боль другим, чтобы завладеть этим шансом на еще одну жизнь. Агония заставляет онкобольных людей прыгать из окон, разряжать дробь себе в голову. Никогда не знаешь, как поведешь себя, когда боль – это все, что есть в твоем мире. Мы были людьми. Такими же, как и ты. Просто мы совершили ошибки и получили по заслугам. Не все люди готовы раскаяться, также как и не все они готовы вообще прощения попросить. Демоны такие же. Есть среди них те, кто готов раскаяться и ступить на сложный тернистый путь к всепрощению, но вы же у нас эту возможность отобрали.

– Мы?! – удивилась Стефания.

– Вы засекретили знание о кавернах – единственном способе для демонов выйти в этот мир и замолить свои грехи. У них нет выхода оттуда, где они томятся, вы все запечатали.

– Если это знание попадет в зловредные руки…

– Ты говоришь как твои престарелые предшественники. Но ты ведь не такая.

– Ты меня не знаешь!

– Знаю достаточно, чтобы понять, что такие, как ты, Ева и Ибрагим – вы можете стать поворотным моментом в истории экзорцизма. Вы можете открыть нам возможность исправиться.

– Так что, ты хочешь сказать, что ты белый и пушистый и ты просто хочешь искупить вину?

– Искупить вину… Как много смысла прячется в двух словах. Это ведь не так легко, как кажется. Я не могу вернуть к жизни тех существ, у которых эти жизни отнял. Что же можно совершить такого, что засчитается как перекрывающим тот грех? Нет, здесь все сложнее. Это не игра в карты, где старшая бьет младшую. Я физически не смогу умереть столько раз, сколько жизней отнял. Эта игра сложнее, и никто не знает ее правил, потому что измерить боль невозможно, у каждого она своя, как и размер раскаяния.

– Так почему ты здесь? Кто тебя привел?

– Я не знаю.

– С трудом верю столь начитанному демону.

– Я знаю лишь то, что мне открыли. Кто это решает – припиши это еще к одному правилу игры.

– Позволь объясню тебе, как я это вижу. Ты знаешь и помнишь лишь то, что во власти тьмы. Ты – демон. Твоя суть принадлежит миру с полярностью, противоположной свету. То, что ты видишь свои самые злостные воспоминания, говорит лишь о том, что свету до тебя не пробиться. Это не Бог заставил тебя забыть обо всем хорошем. Это твоя суть. Таков закон. Закон не переступить. И пока ты демон, хороших картинок ты не вспомнишь, размер раскаяния достаточного для прощения – не познаешь.

Корф смотрел на Стефанию, не моргая, словно желал поверить в то, что она говорит на полном серьезе, приговаривая его к вечным мукам.

– Тогда что же мне делать, Стефания? Что делать демону, который хочет искупить грехи?

У нее не было ответа. До этого момента она даже и не подозревала, что те чудовища, с которыми она воюет в спальнях, на самом деле могут оказаться белыми и пушистыми котятами, залезшими в грех по своей глупости. Возможно ли это? Или все же Корф ее дурит? Или он сам не до конца осознает, что своей сути ему не изменить по одному лишь хотению?

– А возможно ли это вообще? Я имею в виду, скольких демонов ты знаешь, которым удалось заполучить Божью Благодать?

– Я не знаю ни одного. Но мне кажется, что я прав. Я знаю, что это возможно. В моей голове в какой-то ее части лежит это знание, Бог его вручил каждому демону, каждой грешной душе, вот только спрятал его, чтобы я сам его нашел и вспомнил.

Оба замолчали, наблюдая за растущими тенями в саду. Сумерки медленно усыпляли жизнь: закрывали цветы, успокаивали птиц, зажигали первые уличные фонари. На смену дню приходила ночь, свет уступал место тьме, и в этом тоже был закон мироздания. Стефания никогда не задумывалась над тем, что темная сущность может легко стать светлой, и сейчас задавалась вопросом почему. Почему она не пришла к этому раньше? Ведь если человек может менять свою полярность на минус, то значит и демон может сменить ее на плюс. Вот только так резко все это контрастировало с тем, чему ее обучали, чему она сама была свидетелем. Нередко демоны в момент изгнания творили жуткие вещи, казалось, что каждый из них – заправский палач и мастер пыток. Если верить Корфу, то есть среди массы безжалостных чудовищ те, кто одумался, кто увидел свою ошибку, признал ее и добровольно повернулся к свету. Как их распознать?

– Ну так что? Поверишь в мой рассказ? – спросил Корф.

– Очень похоже на правду, – произнесла она.

Они шли к дверям, когда Стефанию вдруг обуяло настойчивое желание поделиться с ним своим секретом, раз уж был с ней откровенен этим днем.

– У меня есть визитер.

Корф нахмурился, а потом сообразил.

– Тот, что ждет тебя?

– Нет. Он говорит мне о ком-то, кто меня ждет.

– Ты его видела?

– Нет. Он быстро исчезает.

– Как давно?

– Уже полгода.

Корф задумчиво кивнул.

– Полгода и до сих пор не объявился… Это слабая энергия. Кем бы он ни был, душой или демоном, он молод. Но все равно, раз уж я, как ты выразилась, на правах раба у вас, зови, поговорим с этим призраком.

Стефания хмыкнула. Но совесть все-таки кольнула. Тем более после того, как они узнали сегодня, что бедняга вылеплен из яйца. Из снега лепили, из теста, из глины этих демонов²⁸, но из яиц впервые.

А потом Корф ушел.

Мир снова наполнился яркими красками и звуками августовского сада, сумерки вдруг перестали так явно довлеть над миром вокруг. Но отныне в теплых переливах карамели неящеричных глаз Стефания всегда будет видеть толику скорби.

7. Когда слышишь дыхание смерти.

Танатомикробиом («танатос» – с греч. «смерть») – бактерии, живущие в теле человека после смерти.

После смерти бактерии из кишечника добираются до органов за 58 часов, таким образом, изучая танатомикробиом трупа можно определить его время смерти в точности до трех дней в пределах двухмесячного периода.

Августовский дождь избивал палатку криминалистов яростными хлестаниями, пару раз даже, объединившись со шквалистым ветром, угрожал ее снести. Тут на холме старинный форт, которому насчитывалось уже больше пятисот лет, был открыт всем ветрам. Идеальное расположение для видимости, но ужасное для обитания человека. Пятьсот лет назад от такой погоды только огромные каменные блоки форта и могли защитить. Теперь же от него мало, что осталось: восточная стена, обрывки фундамента, одинокая бойница. Подземные помещения сохранились лучше того, что было наверху, беспощадно избиваемое ураганом. Именно благодаря хорошо сохранившимся подземным казематам и удалось обнаружить скелеты.

Археологи работали внутри темниц, пытались раскопать заваленный временем туннель побега и уже грезили про захватывающую историю о том, как свобода заставляла людей идти на выдающиеся ухищрения, вроде размягчения глинистой породы водой и соскребания слоев ложками, как вдруг прямо в этот туннель на беднягу упала рука скелета. Сказать, что он был озадачен, недостаточно. Он потерял сознание от страха прямо там, в узком туннеле. Благо его достали коллеги.

По закону были вызваны криминалисты, которые безжалостно разбили мечты археологов о том, что это древние остатки строителей форта, потому что скелет был свежим. Если так вообще можно говорить про набор костей. По крайней мере, скелет был моложе строителей на полтысячи лет. Он принадлежал нашей эпохе.

Детектив Габдулла Амран заскочил в палатку и тут же был остановлен суровым окриком хозяйки:

– Дождевик прочь! Работаю с порошком! – нагло объявила эксперт.

Ей на вид лет пятнадцать, а гонора больше, чем у начальника отделения полиции. Ростом не больше полтора метра, остриженная почти в ноль, а тот сантиметровый пушок, что торчал из черепа, высвечен перекисью до белизны. Она сверлила Габдуллу пристальным взглядом сквозь толстые линзы очков, пока он не подчинился приказу и не снял дождевик. Убедившись, что образцам не угрожает полоумный полицай, девчонка вернулась к костям. Она нежно обмахивала кость кистью с черным порошком, другие кости – белым, тут же сбоку на розовой бумаге еще одна кость уже подвергалась какому-то химическому расщеплению, одновременно с этим эксперт вносила записи в ноутбук, задавала значения алгоритмам и получала автоматически выстроенные графики.

Ладно. Хотя бы потому что девчонка знает свое дело, он не будет гнать на нее.

– Раскопали еще два метра вокруг захоронения, больше скелетов нет. Что скажешь? – спросил детектив.

– Много не скажу. Детально копнуть смогу только в лаборатории. Но уже сейчас понятно, что это женские скелеты, – сказала картавая девчонка.

А еще гнусавая и шепелявая.

Да откуда ж столько гонора?!

– С чего ты взяла?

– Хотите проверить мои знания и опыт, детектив? Я что, подозреваемая в преступлении «хреновый специалист»? Хотите заковать меня в наручники лоха?

– Я просто поинтересовался…

– Не надо интересоваться тем, что вас не интересует. Мне же неинтересно, где вы покупаете этот дурацкий блокнот в дурацкой обложке из кожзама, когда существует айпэд с приложением «notes».

Позади нее за столом сидели два офицера, которые едва заметно хихикнули в ответ на картаво-гнусаво-шепелявую лекцию.

А Габдулла так и застыл с блокнотом в дурацкой обложке из кожзама, очарованный этим существом, всего пару месяцев проработавшим в отделении и уже ставившим заядлых копов на колени перед собой. Потому что те двое хихикающих над ним ничем лучше него не были. По спинам видно, как они напряжены рядом с этой бритоголовой птичкой-невеличкой, издающей причудливые звуки.

– Мне просто хотелось узнать… я просто подумал, что… ну это же…

– Я просто вижу, что это женщины. Ок?

– Ок.

Габдулла даже не заметил, как стоял перед ней ровно по струнке. Девчонка снова повернулась к нему спиной и вернулась к костям.

А потом вдруг заговорила и очаровала детектива пуще прежнего. Она говорила с ним на одном языке, но дефектные звуки придавали некий шарм всей ее внешности, и уже через пять минут ее монолога, она казалась совершенной. Все в ней так, как надо.

Она рассказала о том, что не всегда можно различить между собой мужской и женский скелеты, но наблюдательным и опытным экспертам это дается легче. У женщин шире тазовая часть, что обуславливается функцией деторождения. У мужчин указательные пальцы короче безымянного, а ключицы длиннее и изогнутее женских, как будто весь плечевой пояс размашистее для физической нагрузки. Особенно долго рассказывала про череп: у женщин он легче, ровнее, в то время как у мужчин более квадратная челюсть, отчетливый бугор на затылке, выпирающие надбровные дуги.

Все это Амран уже знал. Девчонка была права: на опыте начинаешь различать пол людей даже по радиальному углу изогнутости бедренных костей. А он в полиции проработал без малого уже тридцать лет.

И да. Он хотел ее проверить. И да. Она проверку прошла.

– Как тебя зовут?

– Шафран, – выплюнула девчонка.

– Иншаллах.

– И не говори. Родители будто приговорили к дефектам этим именем, – смиренно выплюнула птичка, в имени которой встретились абсолютно все согласные, которые она не могла произнести.

– Можно звать тебя Шеф?

– Хм, – девчонка развернулась и бесцеремонно оглядела детектива с ног до головы.

А потом прищурилась, измеряя градус удовольствия, и произнесла:

– Так меня еще никто не называл. Договорились! А ты неплохой чувак.

Габдулла всегда верил в то, что лучше найти к человеку подход, используя уважение, несмотря на изъяны в физиологии, странности во вкусах и в поведении, хотя это нелегко, а в брутальной атмосфере отделения полиции практически невозможно. Что доказывали удивленные взгляды его коллег за спиной полутораметрового Шефа.

Пикнул компьютер.

– Готов ферментный анализ! Конечно, в лабораторию бы поскорее со всем этим богатством, – сказала Шеф, обведя руками скелеты, – но давай-ка глянем.

Она села на пол и стала изучать непонятные графики, согнувшись в три погибели перед ноутбуком. Было видно, что она обожала свою профессию. Энтузиазм из нее так и пер. И этим Амран обожал современную молодежь: такую решительную, амбициозную, нескованную условностями.

Габдулла же подошел к небольшому раскладному столу, за которым работали остальные два офицера. Он кивнул им, видя, что они уже в перчатках разбирали остатки одежды.

– Документов нет, украшений тоже. Лучше всего сохранились трусы, виден ярлык, и это вся информация, которую отсюда можно выудить.

– Скелеты лежат тут от двух до трех лет, за это время все, что могло навести на след, разложилось. Наша крошка-эксперт сообщила…

– Называй ее Шеф, видишь же, нравится девчонке, – тихо вставил Амран.

Офицеры закатили глаза, но продолжили:

– Шеф не нашла явных признаков увечий на костях. Причина смерти не установлена.

Габдулла устало вздохнул. Еще один мертвяк, но на этот раз большего масштаба. Перед ними лежали три неопознанных скелета. Нечасто приходилось находить массовое захоронение, групповые убийства в статистике занимают одни из последних мест.

Вдруг сзади раздался восторженный возглас:

– Ребята, кажись, испробуем игрушку!

Полицейские обернулись.

А полутораметровый Шеф уже доставала огромный черный чемодан, грубо спихнув с него куртки офицеров.

Ну полная оторва.

Мужчины бросились ей помогать, потому что чемодан был такого размера, что Шефа в него саму засунуть можно. Пока полицейские собирали под ее руководством квадрокоптер, Шеф объясняла:

– Это тема моей диссертации. Работаем над ней с ребятам из политеха.

– Что за тема?

– Для чего нам дрон?

– А для чего тебе мозги?

Офицер закатил глаза и обиженно уставился на Габдуллу, мол, и еще вот этой потакать в ее желаниях? Габдулла лишь сочувственно пожал плечами.

– Подскажу: мозги тебе для того, чтобы думать. А дроны – для того, чтобы летать.

– А это что?

– Насадка с инфракрасной видеокамерой. Осторожно цепляй! Вот так, в гнездо. Прикольно, да?

Полицейским было около сорока, но оба с интересом наблюдали за инженерным чудом, и каждый, разумеется, втайне ото всех мечтал этим чудом поуправлять.

Вдвоем они прикрепили шесть пропеллеров, динамик, прожектор, оптическую и термальную камеру, хором воздыхая по характеристикам, описываемым Шефом:

– 4К сенсор для захвата видимого света, семь интеллектуальных режимов полета, автоматическая корректировка траектории, аккумуляторная батарея на восемь часов интенсивных полетов, прожектор на 2400 люмен – бьет на тридцать метров, бортовая иллюминация, джипиэс. Малыш может летать ночью и даже в туман, сам прилетит на базу для подзарядки. Одного такого малыша инженеры в политехе готовят для саперов – приделали роботизированную руку с сервоприводами. Просто представьте, полностью автоматизированное движение пальцев с шагом в миллиметр. Саперы со своими дряхлыми нервами и в подметки не годятся автомату.

Пока она рассказывала, едва успевала делать вдохи и сглатывать слюни от интенсивного словосложения, а дефекты в речи добавляли какой-то магии, будто она произносила заклинания на языке мертвых. Но мужчины поняли ее от начала и до конца, видимо, сработало интуитивное восприятие всего, что связано с компьютерными девайсами и автоматическими агрегатами, столь характерное для мужской половины человечества.

Шеф включила оба пульта управления, один вручила счастливчику, у которого даже глаза засверкали от радости маленького мальчика, получившего в подарок летающий вертолет.

– Будешь летать, а я буду смотреть, – объяснила девчонка.

Дрон весил почти три килограмма со всеми своими прокачанными прибамбасами. Словно помощь господня, в небе прорисовался безоблачный пятачок.

– Давай скорее, пока снова дождь не залил! – позвала Шеф.

Они поставили дрона на влажную траву и отошли. Уже через две секунды шестипропеллерный робот вознесся в небо под радостные улюлюканья полицейских. Пропеллеры жужжали как рой мух, малыш ровно висел в воздухе, как ему приказано, видеокамеры под корпусом размеренно водили по сторонам, и от всего этого вида дух захватывало. Ведь может человек, когда хочет, не ерундой всякой заниматься, вроде мошенничества и казнокрадства, а вот такие чудеса света создавать, которые просто делают эту жизнь прекраснее.

– Поднимись на десять метров. Нужно облететь место захоронения, – сказала Шеф.

Вдвоем они умело управляли сложным устройством: офицер аккуратно работал тумблерами, ведя дрон точно к месту раскопок, а Шеф медленно проворачивала видеокамеры.

– А что мы ищем?

– А что может искать эксперт-криминалист? – нервно бросила Шеф.

Габдулла уже начал привыкать к ее манере общения под названием «сколько же тупых людей вокруг».

– Трупы, товарищ, мы ищем трупы.

Наконец радости в глазах полицейских поубавилось, они озадаченно взглянули на Шефа, но та продолжала сосредоточенно выискивать что-то на экране планшета.

– А что, есть еще? – тревожно спросил Габдулла.

– Должен быть.

– Как ты это поняла?

– Снова хочешь меня испытать?

– Скорее… снова очароваться твоим гением.

– Хм… а ты умеешь нравиться девушкам, – прошипела Шеф.

Детективы закатили глаза. Габдулла снова пожал печами.

– В теле человека обитает порядка сотни триллионов бактериальных клеток, живущих колониями. После гибели иммунной системы они начинают поглощать тело. Оно распадается, превращаясь в газы, жидкости, соли. Все это сопровождается сложным коктейлем летучих соединений, аромат которых чуют падальные мухи, черви, жуки, клещи, муравьи, пауки и прочее, что обитает в земле. Вся эта пирушка нагревает землю почти на десять градусов, и таким образом, мы можем обнаружить неглубоко закопанный труп через оранжево-коричневые пятна в инфракрасном свете. Примерно вот такие.

С этими словами Шеф показала полицейским планшет. На экране четко вырисовывался один небольшой пятачок земли три на три метра, который светился теплом.

– Не слишком ли большой участок для человеческого тела?

– Из тела продолжают вытекать соки и проникать все дальше в почву. Выливание разжиженных тканей из трупа обогащает почву питательными веществами на десяток метров вокруг, еще несколько лет эта почва будет удобрена человеческой органикой. Тут будет расти добротная картошка.

Габдулла сконфуженно взглянул на Шефа, но она даже усом не повела. Криминалисты вообще странные люди. Ну какой нормальный человек сделает своей профессией изучение трупов? Примерно такой же, который с удовольствием будет есть салат из овощей, взращенных на трупе.

– Видите вот этот след?

Тонюсенький палец провел по экрану планшета, на котором было видно, как несколько борозд от эпицентра коричневого пятна впадали в границу раскопок.

– Трупные соки разнеслись так, что некоторую их часть я обнаружила на одном из тех трех скелетов. Микробиом трупов разный, он зависит от огромного количества факторов, начиная с географического, и заканчивая тем, что человек ел при жизни. Микробиом вокруг скелетов уже устоялся, его зона концентрации органических веществ резко контрастирует с остатками мягких тканей, которые я обнаружила – в них слишком много азота и фосфора, что характерно для трупа на ранней стадии разложения. А это значит, что здесь есть еще один труп. И он свежий.

Полицейские насупились.

– Пусть копают здесь. Найдут ее, – уже тише произнесла Шеф.

Как будто вспомнила наконец, что они тут не про захватывающие полеты дронов и не про прорывные диссертации говорят, а про убитых людей.

– Почему думаешь, что это она? – спросил Габдулла.

Шеф как-то странно нахмурилась и ответила, смело взглянув ему в глаза:

– Не знаю. Просто чувствую.

А потом уставилась на клочок земли в десяти метрах от них, где миллионы бактерий строили свою жизнь на чужих костях, и добавила:

– Чувствую, что с этим делом какая-то жопа.

И была права, как никогда.

«Пока существуют бойни, будут и войны»

Лев Толстой

«Если бы у скотобоен были стеклянные стены, все люди были бы вегетарианцами»

Пол Маккартни

Детектив прятался под дождем на широком крыльце особняка Бертранов.

В детстве мальчишками они боялись даже проходить мимо этого старинного дома, веря, что в нем обитают призраки. Но судьба мальчишки по имени Габдулла Амран сложилась наипричудливейшим образом, и теперь он был частым и желанным гостем в мрачном особняке, который на самом деле светился самым настоящим божьим светом.

Роза открыла дверь и тут же бросилась на плечи мужчины, целуя его и обнимая, как родного сына.

– Габи! – радостно крикнула Ева.

А потом на оживленные крики вышли и остальные обитатели дома.

– Что ты здесь делаешь? Есть задание, да? Скажи, что да, а то я умираю со скуки! – прыгала Ева вокруг Габдуллы.

– Если ты сделаешь паузу и позволишь ему говорить, то может он и ответит, – строго заметил отец.

– Виктор, благодарю, что уделил мне время в срочном порядке.

– Ну что ты! Это наша работа – оберегать людей от зла.

Они обменялись крепким рукопожатием.

Габдулла был стройным невысокого роста мужчиной с пушистыми усами и бородой, от черных жестких кудрей на голове веяло жаром южного солнца, а легкий арабский акцент сразу уносил к верблюдам и марокканской мозаике.

Виктор традиционно пригласил визитера в гостиную. Семейство расселось возле камина. Стефания, как всегда, разливала чай, смачно посасывая имбирного человечка под осуждающий взгляд дяди, а остальные изучали фотографии с места преступления.

– Я помню это дело, оно до сих пор открыто? – спросил Виктор, разглядывая пол подвала, на котором кровью была нарисована пентаграмма и на иврите написаны заклинания призыва дьявола.

По крайней мере, тот, кто это сделал, думал, что вызывал дьявола. На деле же истончал границу между мирами и открывал портал для темной энергии, которую, скорее всего, в себе же и унес.

В мире есть поклонники нечисти, и зачастую эти поклонники даже не осознают всю опасность игр с энергией противоположной полярности. Профессионалов в этом деле немало, но любителей в разы больше. Последние были способны лишь на то, чтобы прикоснуться к малой толике тьмы, заразиться ею ненадолго, как болезнью, которая побуждала их творить злые дела: агрессировать, красть, сексуально извращаться. Очень быстро этот заряд истощался, приходило осознание содеянного, а вместе с ним часто приходили и угрызения совести.

Но были и те, кто, как экзорцисты, посвящали свою жизнь служению тьме. Они заключали нерушимые договоры с тьмой, обменивали энергию душ на что-то, кажущееся им значимым. Обладающие могущественной поддержкой демонов, не скрывались и даже состояли в контактах с представителями света. Такое вот противоречивое сожительство, демонстрирующее еще одну сторону равновесия в мире.

– Дело закрыли за давностью три года назад, – объяснял Габдулла. – А сейчас оно снова всплыло.

– Почему?

– Мы обнаружили жертву.

В библиотеке тут же стихло. Бертраны переглядывались друг с другом. Приношение человеческой жертвы во время подобного ритуала означало взывание к наиболее старым и архаичным демонам – они, как акулы, реагировали на пролитую насилием кровь и бежали к ней. Тот, кто окажется сильнее и быстрее, прорвется в мир бренной плоти. Своеобразная гонка на выживание.

– На месте преступления три года назад мы нашли следы ДНК и занесли их в базу: волосы, кожа, влагалищная смазка, кровь. А неделю назад студенты-археологи, проводящие раскопки древнего форта «Штайн», обнаружили кости.

Все то время, что Ева рассматривала фотографии трех скелетов, выложенных на полиэтилене, она теребила образ Святой Игумении Евы, висящей рядом с крестиком на шее. Ева острее остальных принимала к сердцу тяжелые судьбы женщин, она восполнялась обидой за них, скорбела, как если бы они были ее матерями или дочерями, а потом заставляла себя обрести силы, чтобы продолжать бороться за их права и достойную жизнь. Девяносто процентов от ежемесячного пожертвования спасенного миллиардера она направляла в фонды борьбы с женским обрезанием и бесплатного образования для женщин в странах Африки.

– Форт уже много лет заброшен, денег на содержание у города не было. Муниципалитет планировал его снос и уже внес в дорожную карту. Но в прошлом году объявился один филантроп, чьи предки возможно владели фортом триста лет назад, и проспонсировал археологические раскопки.

– То есть тот, кто выбросил кости, надеялся, что бульдозеры навеки закопают его работу, – сказала Ева.

– Но пути Господни неисповедимы, – вставил Виктор.

– Иншааллах, – поддержал Габдулла. – Образцы ДНК из того подвала совпали вот с этим.

Он протянул отдельный конверт, очень дорогой для него, потому что именно свежий труп был дорожкой к убийце, потому что скелеты уже оставили на себе мало информации.

Бертраны смотрели на жуткие снимки жертвы сатанинского подвала. Плоть уже частично разложилась, видны проеденные насекомыми части органов, лицо отсутствовало – вместо него скальп и выеденные глаза.

– Криминалисты определили ее возраст, расу, даже некоторые привычки при жизни. Эксперты восстановили ее лицо на фотороботе.

Ева читала отчет криминалистов и разглядывала каждую деталь нарисованного лица, все больше представляя эту красивую женщину в жизни. Ох, а она совершенно точно была красивой! Черные волосы, бледная кожа, ростом, примерно как Стефания, возраст 25-30 лет. Ева представляла, как элегантно эта женщина курит, сидя в плетеном кресле уличного кафе на набережной, смотрит на горизонт, строит планы, рисует в мыслях собственное счастливое будущее. Но Господь уготовил ей другое предназначение, и Ева до сих пор не постигла мудрость Его подобных решений. Религия учит предопределенности, мол, все в этой жизни для тебя уже расписано в блокноте Бога, а значит где-то посреди того списка есть и несчастья. Зачем же Богу причинять тебе зло? Клирики вышли из щекотливой ситуации присущей им особенностью наставлять: через зло Бог учит людей морали. Боль и страдания – двигатель нравственной эволюции человечества. И это было самым жестоким уроком, который Ева все никак не могла выучить. Просто не укладывалось в голове, почему мы учимся лучше через боль и ошибки, почему нельзя сразу стать прилежным студентом.

– Она так похожа на тебя… – прошептала Ева.

Стефания озабоченно взглянула на сестру.

– Они всегда похожи на меня, – ответила она.

Каждый раз, когда Габдулла приносил фотографий убитых женщин, Ева видела в них свою родную кровинушку. Ведь, как уже было сказано выше, Ева всегда видела в них своих родных. Настолько больно ей становилось за их отнятые жизни, что она проецировала на них родственные связи, хотя зачастую ничего схожего у Стефании с жертвами не было. Но Ева не могла изгнать из мыслей картину того, как сестра становится жертвой сатанистов, которые привязывают ее к кольям на полу над пентаграммой и совершают жуткие вещи. У Евы падало сердце вниз, и она не могла дышать.

Стефания мягко приобняла сестру за плечи и похлопала по спине.

– Господи. Не дай Бог такое, – тяжело выдохнула Ева и отстранилась от всех этих страшных фотографий с разлагающимся женским трупом, выложенными костями, сатанинскими метками.

От самой идеи, что в мире есть чудовища, способные творить все, что им вздумается, со слабыми беззащитными женщинами, становилось гадко на душе. Легко, конечно, когда природа наделила тебя преимуществом в физической силе, использовать слабых, надругаться над ними, сделать им больно. Зачастую подобные аморальные личности сами те еще трусы.

Стефания с тревогой смотрела на сестру, вставшую рядом с камином и уставившуюся на горящие полена. А потом переглянулась с дядей. Они тоже чувствовали переживания Евы, ведь у каждого из них была слабость. У Евы – к женщинам, у Стефании – к животным, у дяди – к детям. Это не означает, что проблемы других их волновали меньше или не волновали вовсе. Просто души их изливались состраданием к тем, кого они считали наиболее слабыми в этом мире.