Читать книгу: «Меч и перо», страница 8

– Джапар, смотри, первый пришел в себя, – сказал хирург, прощупывая пульс раненого.

– Да, глаза открыл, – подтвердил Сабырбеков.

– Надо говорить с ним. Ещё чуть-чуть – и мы будем на месте. Надеюсь, там готовы принять раненых, – предположил Тологон, потом спросил Мурата: – Тебя как зовут?

– Мурат, – с трудом ответил тот.

– Девушка есть? – почему-то спросил его Джапар.

– Есть. Она должна была ждать меня у кинотеатра «Октябрь»… Наверное, ждёт… – едва шевелил Мурат губами. – Позвоните ей, пожалуйста. Скажите, что сегодня… Домой не пойдём… Отменяется…

– Что отменяется? – не понял последние слова Джапар.

– Нас сегодня мама должна была ждать, – слабым голосом сказал Мурат.

– Какой у неё телефон? – приготовился Джапар записать номер, чтобы выполнить просьбу раненого. Мурат с трудом назвал цифры. Потом притих и, превозмогая боль, добавил:

– Салтанат, её зовут Салтанат…

Врач больше не стал утомлять расспросами Мурата, внутренне надеясь, что коллеги успеют вовремя оказать ему хирургическую помощь.

– Что, не дотянул? Через минуту будем на месте, – произнёс Тологон, видя, как Мурат снова закрыл глаза.

– Пока держится. О своей девушке заботится, – с грустью сказал подполковник Сабырбеков. Потом набрал номер, продиктованный Муратом. Почти сразу в трубке прозвучал приятный женский голос:

– Слушаю вас.

– Я военный врач, подполковник Сабырбеков Джапар.

– А что случилось? – испугалась девушка, услышав тревожный голос офицера.

– Как вас зовут? – спросил её подполковник, чтобы убедиться, с тем ли человеком он разговаривает.

– Салтатнат, – назвала своё имя незнакомка.

– Послушайте, Салтатнат, вы только не волнуйтесь. Меня попросил позвонить Мурат. Вы его знаете?

– Да, это мой парень, с ним что-то случилась?

– …Он ранен, в него попала пуля. Попрошу вас, сообщите его близким, мы его везём в четвёртую городскую клинику.

– Мы же должны были пойти к нему домой!.. – послышался в трубке растерянный голос Салтанат, видимо, не до конца осознавшей, что произошло с её любимым.

В это время спецавтомашина скорой помощи Службы национальной безопасности, везшая раненых, подъезжала к четвёртой городской больнице. Там творилась что-то невообразимое. Машины скорой помощи одна за другой подъезжали к приёмному отделению, и из них непрерывным потоком выгружали пострадавших. Молодые ребята с огнестрельными ранениями стонали, корчились в муках. А кто-то уже по пути затихал на руках врачей и медсестёр…

– Что это такое? – был ошарашен Толокулов, увидев в приемной хирургии столько раненых сразу. Наверное, простому человеку можно было сойти с ума при виде таких мучений, боли. Но медперсонал был, как никогда, собран. Медики понимали, что вся ответственность по спасению молодых жизней легла на их плечи. За каждым из раненых стояли многие человеческие судьбы…

Толокулов и Сабырбеков, не медля ни секунды, стали выгружать раненых. К ним присоединились ребята-студенты из Медицинской академии. Когда заносили Мурата, молодой врач-хирург, помогавший офицерам, спросил их:

– Вы откуда, байке?

– Клиника Службы национальной безопасности.

– Это ваши ребята? – посмотрел он вопросительно.

– Нет, гражданские, – ответил ему Тологон, когда носилки, на которых лежал Мурат, внесли в приёмник. В помещении пожилой врач сортировал раненых по степени тяжести ранения.

– Что у вас? – спросил он быстро у Толокулова.

– Огнестрельное ранение в грудную клетку.

– Наверное, не выживет, – сказал врач, прощупывая пульс Мурата и осматривая рану.

– Может, тогда не надо его на стол? – спросил пожилого врача молодой хирург, помогавший Толокулову. – Там ещё много ребят привезли.

– Надо, несите его быстрей, готовьте к операции, – решил пожилой врач, и носилки с Муратом исчезли в операционном блоке. Через пять минут Мурат лежал на операционном столе. Врачи-офицеры, доставив раненых, в спешке возвращались назад, погрузившись каждый в свои думы о случившемся на площади Ала-Тоо. Думы их были тяжелы, потому что по дороге им сообщили о том, что в клинику привезли и других пострадавших на площади. На этот раз среди раненых были их коллеги.

Почему в нашей стране люди стреляют друг в друга? – думал с горечью подполковник Толокулов. – Неужели смерть ребят, которые исполняли свой служебный долг, с одной стороны, и тех, что боролись за свои гражданские права, с другой, может оправдать существование самой власти и такого бесчеловечного способа её удержать? Этого он не мог понять и принять, да и не хотел. Как офицер и как человек он был уверен в одном: так быть не должно – молодые и цветущие парни в мирное время не должны гибнуть, а матери не должны терять своих сыновей. И ещё он подумал о том, что мы, люди, глупы. Почему человечество неуклонно идёт к тому, чтобы само себя уничтожить? Почему пытливые умы придумывают всё новые и новые орудия убийства вместо того, чтобы направить силы и знания на продление человеческой жизни? Прискорбно осознавать всё это, если учесть, что первое оружие первобытного человека – простая палка – эволюционировала вместе с человеком до оптической винтовки, из которой застрелены эти ребята. Да что говорить, человечеству было мало убивать по одному!.. Создавалось оружие, с помощью которого можно было уничтожать десятки, потом сотни, тысячи людей, и в конце концов «венцом» всех орудий убийств стала атомная бомба, которая за раз может забрать миллионы жизней! Даже страшно подумать, что нас ждет впереди! И надо бояться, наверное, не комет или метеоритов, которые, врезавшись в Землю, вызовут апокалипсис. Надо бояться самих себя, ибо не далёк тот день, когда будут созданы солдаты – биороботы, бездушные машины, свободные от человеческих эмоций, и когда сотрётся грань между добром и злом. Вот чего надо бояться, – размышлял Тологон Толокулов.

***

В какой-то момент Мурат увидел себя со стороны. Он лежал на операционном столе, и врачи, нагнувшись над ним, боролись за его жизнь. Хотя душа его уже отделилась от тела, приборы показывали, что сердце его ещё бьется, но артериальное давление стремительно падает.

– Мы теряем его, – негромко сказала медсестра, контролирующая реанимационные медицинские приборы. Оперирующий врач поднял голову и посмотрел на показания монитора, на котором пики биения сердца становились всё реже и всё слабее.

– Вытрите мне лицо, – попросил он медсестру, которая поспешила убрать пот с его лба. – Ну, держись парень, борись! – приказал он раненому. Прибор, однако, запищал непрерывным сигналом, показывая, что сердце Мурата остановилась.

– Не дотянул, – сказал хирург в сердцах, понимая, что он не волшебник.

Душа Мурата полетела сквозь пространство и время, пока не оказалась на склоне какой-то горы, где цвели красные тюльпаны. Среди цветов шли люди, расстрелянные в далёком тридцать седьмом году. Лица их были скорбными. Душа Мурата узнала это место. Здесь покоились выдающиеся сыны кыргызского народа. То была священная для кыргызов земля – Ата-Беит. Здесь же, рядом со своим отцом, был похоронен и горячо любимый Муратом писатель Чингиз Айтматов. Скоро и убиенные на площади Ала-Тоо обретут тут вечный покой. И рыдающие матери будут проклинать всех тех, кто забыл, что их тоже когда-то рожали в муках. И матерям будет все равно, кто виноват в смерти их детей, – те, кто желал свергнуть власть, или власть, которая приказала стрелять по восставшим. Матерям нужны были живые сыновья.

Рядом с Муратом появился отец. Он взял сына за руку, и они пошли к большой горе, покрытой густым туманом.

– Отец, куда мы идём? – спросил он родителя. Сабыр молчал, глаза его были грустными. Потом он услышал голос матери. Слова, словно эхо, доносились до него откуда-то издалека…

«Сынок, постой, не уходи, вернись… Вернись…»

***

За окном всё барабанил дождь. До слуха Айганыш донесся звонок в дверь.

– Это, наверное, Мурат со своей девушкой пришел, – поспешила она встать с постели. В волнении мать подошла к входной двери.

– Подожди, пока не открывай, – остановила её Гульжамал и, быстро осмотрев, поправила ей волосы.

– Ну, всё, открываю, – распахнула Айганыш дверь.

На пороге стояла промокшая до нитки незнакомая девушка.

– Вам кого, девушка? – опешила Айганыш, которая ожидала увидеть за дверью Мурата.

– …Мне, мне… – Голос незнакомки задрожал, и видно было, что она больше не в силах вымолвить ни одного слова. Так они простояли друг перед другом целую вечность.

– Ты случайно не Салтанат? – вдруг догадалась Айганыш.

– Да, да…

– А где Мурат? – почувствовала Айганыш нехорошее, и в глазах её потемнело.

– В него попала пуля, – услышала она, как сквозь сон, слова незнакомой девушки. У Айганыш закружилась голова, она зашаталась, ноги налились свинцом.

– А-а… – вскрикнула она, как безумная, будто пуля попала не в сына, а в неё саму. – Проклятье, за что мне такое наказание?! – И упала на пороге…

Гульжамал, стоявшая в глубине прихожей, не сразу сообразила, что случилось. Её сердце замерло в тревоге, и она, опустившись перед Айганыш на колени и заглянув в её обезумевшие от горя глаза, вдруг сразу всё поняла.

– Что с моим верблюжонком случилась, за что меня так наказываешь, Всевышний?! – застонала Айганыш, и в её словах было столько боли и страдания, что сердце Гульжамал готово было разорваться, лишь бы не видеть муки сестры. Она крепко обняла Айганыш и горько заплакала. Заплакала и Салтанат, спиной прислонившись к стене.

Вместе с ними плакало небо, плакали горы, плакал весь народ. Страну охватила глубокая скорбь. Сердце же Айганыш сильно сжалось, ей перестало хватать воздуха. Теперь ничто не держало её на этой земле.

– А ты красивая…– глядя на Салтанат, прошептала Айганыш и притихла.

– Его повезли в больницу. Его спасут. Он не умрет! – сказала в отчаянии Салтанат. Но в глазах Айганыш уже появилась пустота. Её мир разрушался, как карточный домик.

– Он живой? – спросила девушку с надеждой Гульжамал.

– Не знаю, нам надо ехать в больницу, – ответила девушка, потом что-то вспомнила и тихо, в отчаянии промолвила: – Что мне делать, если он умрёт, я ведь беременна?

– Девочка моя!!! – вскричала слабым голосом Айганыш. – Что ты сказала?.. – И её сознание провалилось в пустоту.

– Айганыш, приди в себя, ты слышала эту девушку, нам надо ехать срочно в больницу.

Но сестра не слышала сестру. Впав в беспамятство, мать неустанно твердила только одно: «Сынок, постой не уходи, вернись… Вернись! Страшный сон сбылся!..»

В тот день люди, стоявшие в очередях на сдачу крови, молились за спасение раненых, которых ещё можно было спасти. Каждый задавал себе вопрос: «Когда мы научимся не повторять ошибки прошлого? Неужели история не учит нас ничему? Почему мы допускаем, что в мирное время умирают наши сыновья?..»

А дождь всё лил, не переставая, монотонно отбивая свою дробь по крышам домов, по карнизам, по стеклам окон. За каждым окном скрывались разные людские судьбы. И, глядя в окно на улицу, где гулял холодный ветер, кто-то, наверное, думал: «Дождь – это к обновлению».

***

Не знали в том далёком 1991-м люди о том, что им придется ещё раз скорбеть в Ата-Беите по безвинно убиенным. Не предполагали, что спустя два года после похорон горячо любимого всеми Чингиза Айтматова, здесь, на священном для кыргызов месте, рядом со своими прадедами, будут похоронены совсем молодые люди, которые погибнут за справедливость седьмого апреля 2010 года на площади Ала-Тоо. И снова, как тогда, склонив голову теперь уже перед могилами ребят, каждый из нас постигнет простую человеческую истину – нельзя забывать прошлое. В истории не должны оставаться белые страницы. Память – это, наверное, одно из составляющих богатства человека. Отнять у человека память – всё равно, что отнять у него жизнь. Каждый из нас, стоя у погоста молодых ребят, будет думать о превратностях судьбы, с которыми неизбежно сталкиваются люди. «История, наверное, и существует для того, чтобы потомки не совершали ошибок прошлого», – каждому захочется сказать это своим современникам, видя, как горюют матери ребят, расстрелянных хладнокровными снайперами. Хочется во весь голос всех спросить: «Почему всё, по какому-то злому року, возвращается на круги своя, и кто разорвет этот замкнутый круг?»

И думая о превратностях истории, мы, наверное, решим, что в далёком сорок шестом году один нацистках боссов на Нюренбергском процессе был прав, когда сказал в свою защиту: «Кого вы судите, господа присяжные? Вы судите не меня, а саму историю. Потому что пройдет каких-то сорок или пятьдесят лет, и новое поколение даже не вспомнит те ужасы репрессий и войны, которые пережили их отцы и деды. Такова человеческая натура. История будет всегда повторяться, а люди – погибать».

Вот так, снова и снова мы будем спрашивать себя: «Кто разорвет этот замкнутый круг?» Но кто может ответить нам на этот вопрос? Может быть, если был бы жив наш современник писатель Чингиз Айтматов, он сумел бы найти объяснение повторившейся кровавой драме. Рассказать всем, что история имеет обыкновение повторяться. Сказать о том, что никогда нельзя забывать жестокий тридцать седьмой год и седьмое апреля 2010 года. Напомнил бы нам, что в мире есть незыблемая истина: правду нельзя стереть ложью. И ещё. Он, наверное, сказал бы нам всем, что пока существует человечество, история не будет иметь ни начала, ни конца. Прошлое по своему обыкновению будет храниться в памяти людской, будущее же – ожидать своего часа, чтобы через некоторое время стать памятью народной, как наш великий эпос «Манас». Сказал бы, что, вопреки всем бедам и напастям, это народное творение было и будет оставаться кладезью внутреннего мира нашего народа, и именно оно способно разорвать порочный круг. И все, наверное, согласились бы с его доводами о том, что, как океан, эпос «Манас» нескончаем, и из него нужно черпать силы, всё время, находить новые грани, пласты народной мудрости, которые требуют от нас нового осмысления. Наверное, он бы сказал нам и о том, что в этой бесконечной круговерти жизни надо знать ещё одну истину: сила народа в уважении к своей истории. Забвения своего прошлого – вот чего надо бояться. История также имеет свою обратную, невидимую сторону, как и луна. Стоит заглянуть туда, и мы поймём, что нам нужно лишь одно – бережно относиться друг к другу, любить и созидать…

И все, наверное, согласятся с тем, что писатель тысячу раз прав, сказавши: «В этой жизни самое трудное – каждый день оставаться человеком»

Прошли безвозвратно наши годы, похожие на

строптивые волны моря в ветреный день, яростно

набегающие и бьющиеся о прибрежные скалы.

Теперь наши годы больше напоминают спокойные воды,

тихо плещущиеся у того же каменистого берега.

Чингиз Айтматов

ЭПИЛОГ

Там, высоко в горах, по горной тропе, где проходил путь караванов, набитых шелком, неспешной и размеренной походкой в длинном плаще дервиша шел старик. Плащ его был сильно потерт временем, и был настолько стар, что, казалось, сделан из одних заплаток. Сколько этот плащ повидал дождей и дорог, знал, наверное, только посох, который старец держал в руках, да его верный большой чёрный пёс – вечный провожатый мудреца в этом мире бесконечных скитаний.

Собака, прислушиваясь к голосу хозяина, понуро опустив голову, ковыляла вслед за ним. Владелец посоха изредка останавливался и смотрел вверх – туда, где виднелись во всём своём великолепии белоснежные пики. Покрытые белыми шапками вершины гор наводили старца на размышления о вечном. И ничего странного в этих двух существах не было бы, если бы не одно обстоятельство – они не оставляли на земле своих следов, и не было у них тени от дневного светила.

Они шли, не обращая никакого внимания на трудности, с которыми каждый миг сталкивались другие путники на горных тропах – обвалы ли, камнепады ли, – пока старик не остановился и не обратил свой взор на одинокий цветок, на котором сидела красивая бабочка. Может быть, мудрецу было странно увидеть эдельвейс, выросший в расщелине большого камня? Нет, оказалось, что его внимание привлекла бабочка, а не цветок. Расправив крылья навстречу лучам предзакатного солнца, она волшебно переливалась всеми цветами радуги и очаровала странника красотой.

– Смотри, Кумайык, – обратился старец к своему спутнику-животному, – какое чудное создание природы!

Пёс – безмолвный собеседник старика – посмотрел внимательно на бабочку, но через секунду перестал ей интересоваться. Подойдя к застывшему в восхищении хозяину, он улёгся у его ног, положив морду на лапы и полагая, что не скоро они продолжат путь.

– Эта бабочка-однодневка, – продолжил свою речь старик. – Её жизнь так коротка – всего лишь от рассвета до заката. Ей осталось немного времени наслаждаться жизнью. Как ты думаешь, мой верный Кумайык, что успевает пережить за свой краткий век это божье создание?

Пёс, услышав своё имя, поднял голову, посмотрел на старика, потом решил почему-то обследовать цветок, думая, что разговор идёт о нём. Когда пёс потянулся мордой, чтобы обнюхать растение, бабочка легко вспорхнула с цветка и улетела прочь, оставив животное со своими мыслями, о которых никому и никогда не суждено будет узнать. Пёс деловито обнюхал эдельвейс, запах которого напомнил ему что-то из прошлой жизни. Потом в последний раз глянул вслед улетающей бабочке и окончательно потерял к ней интерес. А старик всё пытался проникнуть в мысли собаки:

– Вижу, что ты думаешь, как и я. Время по-разному протекает для каждого создания. Всё, что человек проживает за всю свою жизнь, бабочка проживает за свой короткий век, длиною всего лишь в день. Многие вещи в нашей жизни относительны к чему-либо и могут существовать вне обычного времени, которое мы привыкли ощущать. Следовательно, чтобы понять сущность времени, нам надо осознать, в каких жизненных пространствах и измерениях возникают и живут наши мысли. Закон мироустройства один. У каждого своя вселенная.

Высказав свои размышления безмолвному собеседнику, мудрец немного помолчал и, посмотрев снова на вершины гор, изрёк: «Для кого-то миг – это целая жизнь, а для кого-то вся жизнь – один миг». Отдохнув, странник и его собака продолжили свой путь. Вдруг внимание старика привлекло ещё кое-что. Там, на высокой гряде, у самого подножья ледника, он заметил пару волков. С горного пантеона они смотрели на закат солнца, и было в этом что-то мистическое.

– Это дух таких же, как мы, вечных скитальцев – Ташчайнара и Акбары, – загадочно улыбнулся старик, будто знал тайну этой пары. – Кумайык, открою тебе ещё один секрет, – вновь обратился он к собаке. – В этом мире все имеет одно начало, всё связано друг с другом невидимыми тонкими нитями. Просто так в нем ничего не происходит. Ведь даже легкое дуновение крылышек бабочки может вызвать бурю и изменить этот бренный мир, а может вернуть всё на круги своя. И не стоит удивляться тому, что когда-нибудь цветок станет бабочкой, а бабочка – прекрасным лепестком.

Мудрец с почтением посмотрел на волков, которые застыли в ожидании ночи, затем, глядя на уходящее за горы солнце, произнес:

– Какой красивый закат! Вот и закончился ещё один день на этой земле. На смену солнцу уже идёт луна. Потом луна уйдет, наступит новый день, и всё начнётся сначала.

Погладив свою белую бороду, он, глядя вслед уходящему солнцу, промолвил:

– Я чувствую, что на этом свете появилась ещё одна жизнь…

***

– Гульжамал, открывай свой зонтик, дождь начинается, – заволновалась Айганыш, когда они с сестрой остановились перед зданием родильного дома.

– Ты только не ругайся, я его забыла, – покачала головой Гульжамал и почему-то улыбнулась.

– Ты чего улыбаешься?

– Да, просто так. Дождя ещё нет.

– Ты же знаешь, я в последнее время стала панически бояться дождя.

– Не бойся, моя дорогая. Всё будет хорошо.

– Дай-то Бог.

– Ну, всё, возьми себя в руки. Неудобно перед невесткой появиться с такими лицами.

Две состарившиеся не по годам женщины, поддерживая друг друга, вошли в приёмную для посетителей роддома.

– Слушай, а мы ничего не забыли? Булочки к чаю, по-моему, ты оставила на столе, – напомнила в очередной раз Айганыш сестре.

– Да нет, ты уже третий раз об этом меня спрашиваешь.

– Как не спрашивать, когда ты всё забываешь. Вот и зонтик забыла… Как мы назад пойдём?

– Ну, ладно, не ворчи, не промокнем, – сказала Гульжамал сестре, когда в окошке появилась акушерка.

– Эже², вам кого? – спросила она их.

– Девушка, мы к Кадыркуловой.

– В какой она палате?

– По-моему, в третьей. Гульжамал, ты не помнишь? – спросила она сестру.

– Так, так, – посмотрела в свой журнал акушерка. – Вот она, Кадыркулова Салтанат, третья палата, – нашла она нужную фамилию.

– Да, да, – обрадовалась Айганыш, услышав имя невестки.

– Хочу вас обрадовать, готовьте суйунчу.

– Будет, будет, дочка, суйунчу тебе. Не томи, говори, – обрадовалась Айганыш.

– Родила ваша Салтанат.

– Как родила? – опешила она, как будто ожидала услышать другую новость в этом благородном учреждении.

– Родила, потому что родила, – засмеялась акушерка, заметив замешательство сестёр.

– А почему никто нам не позвонил?

– Так она только полчаса назад разродилась. Мальчика – внучка вам родила. Я вас поздравляю!

Поседевшая, словно белый одуванчик, Айганыш внезапно расплакалась от этой радостной вести.

– Ты слышала, мальчик, мальчик… – обрадовалась Гульжамал, у которой тоже навернулись слёзы на глаза.

– Чего вы плачете, апашки, радоваться надо, – снова улыбнулась акушерка.

Айганыш, задыхаясь от волнения, поспешила на улицу. Ей нужен был глоток свежего воздуха. Выйдя на крыльцо, она подставила лицо первым каплям дождя.

– Спасибо тебе, Всевышний, – прошептала она, наслаждаясь приливом новой жизненной энергии. Вслед за ней вышла и Гульжамал. Она подошла к Айганыш и, обняв её, сказала:

– Теперь он здесь с нами, он никуда не ушел.

– Да, Мурат здесь, я чувствую его, – прошептала Айганыш на ухо сестре и добавила: – Ты не поверишь, но у меня такое чувство, будто жизнь только начинается.

Это был подарок свыше, и они стояли, прижавшись друг другу, до конца не веря свершившемуся чуду. А капли дождя, стекали ручейками по их лицам. И от этого у них было светло на душе.

Мимо проходил старик с большой чёрной собакой. Прохожий остановился возле женщин и в почтении снял шляпу.

– Почему вы плачете, красавицы? – спросил он их добродушно.

– Аксакал, у нас родился внук, – поделилась со стариком своей радостью Гульжамал.

– Поздравляю! Это же счастье. Как хотите назвать внука?

– Пока не думали об этом.

– Имя – путеводная звезда человека. Как назовете его, такая будет у него и судьба, – произнес старик, потом задумчиво посмотрел на счастливых женщин и продекламировал:

А дождь идёт и, кажется, что небо слезы льет,

И плачут небеса о том,

Что жизнь тоже вдруг когда-нибудь пройдёт.

Ведь жизнь, как цветок,

Весной однажды зацветет она на древе жизни,

Благоухает и превращается в созревший плод.

Осенний ветер же,

Как пожелтевшую листву, нас всех сорвет,

И в степи прочь все семена от плода унесет.

За днем приходит ночь, за тенью – свет.

А семена, однажды унесенные ветрами,

Новой жизни нам дадут восход.

И так во все века,

Пока жива душа,

Блуждать мы будем в бесконечности всегда.

– Вот так, мои дорогие. Берегите внука и себя, – сказал старик, взглянув ещё раз на них бесконечно добрыми и глубокими глазами.

– Спасибо, аксакал, за красивые стихи. Долгих лет вам жизни! – с признательностью пожелала ему Айганыш.

– Не надо благодарности. А знаете, я вот всё думаю над ответом на вопрос – что острей, меч завоевателя или перо поэта? – Старик, казалось, обращался к самому себе. Чело его прояснилось. – Всего вам хорошего! – тепло попрощался он с женщинами и собрался было уходить, когда к нему снова решилась обратиться Айганыш.

– Аксакал, можно вас попросить дать нашему внуку своё благословение? Ведь благословение, полученное от старика, много значит для младенца.

– Конечно, конечно, – остановился старец, воздел руки к небу, откуда продолжал идти дождь, и произнёс:

– О, Всевышний, благодарим тебя за дарованную новую жизнь. Просим тебя дать этому юному созданию здравия и благополучия. Чтобы мир, в который он пришел, был благосклонен к нему! Дай ему любовь к своей земле и матери родной! Пусть близкие его будут счастливы вместе с ним! Мы молим тебя, Создатель, чтобы этот младенец прожил долгую и счастливую жизнь, и его народ был благословенным! Да будет так! Оминь! – провёл он ладонями по лицу и пошел дальше своей дорогой. За ним покорно поковылял его черный пёс.

– Слушай, Гульжамал, давай назовем его Чингизом, – обратилась Айганыш к сестре и обернулась, чтобы сказать об этом старику. Но аксакал со своей собакой куда-то исчез.

– Куда же он пропал? – застыла в недоумении Айганыш и в тот же момент почувствовала запах горных цветов. Так пахнут эдельвейсы, приносящие удачу. – Это добрый вестник, мы повстречали доброго вестника! – в волнении сказала она Гульжамал, потом посмотрела на окно палаты родильного дома, за которым в блаженстве сосал материнскую грудь её внук. Айганыш первый раз за все эти восемь месяцев улыбнулась.

А дождь продолжал всё стучать по окну палаты, где, прижав своё дитя к груди, лежала Салтанат. И ничего лучше не было на свете для неё, чем чувствовать дыхание малыша и биение его маленького сердечка. Глядя умиленно на сына, она ощутила, что её наполняет сладкое неизведанное чувство. Впервые испытав это сакраментальное, она поняла, что оно и есть начал всех начал, и имя ему – материнство. Глядя на окно, за которым продолжал лить дождь, она тихо произнесла:

– Дождь – это хорошо, он к обновлению.

07.12.2010 г.

г. Бишкек