Читать книгу: «Меч и перо», страница 7

Прервав размышления о времени, Айганыш снова прислушалась к шуму ненастья. Дождь продолжал отбивать по стеклу монотонную дробь. Ей вдруг снова захотелось попасть под тот давний-давний проливной дождь… «Как иногда человеку хочется вернуться в своё детство, к безвозвратно ушедшим годам беззаботности и бесконечной радости!..» – подумала она, когда в прихожей послышался звук открывающейся двери.

– Кто там? – спросила она.

– Кто, кто, я – твоя сестра Гульжамал, – послышался мягкий голос сестренки. – Будто ключи от вашей квартиры есть ещё у кого-то, – она улыбнулась и обняла Айганыш, которая вышла встретить её в прихожей.

– Не ворчи. Ты так быстро приехала. А говорила, через час.

– Прорвалась на такси. Поехала по улице Фрунзе, в объезд. Хорошо, таксист проворный попался! Окольными путями провёз.

– Ну, рассказывай, что в мире творится.

– Что может происходить? В центре – сплошные пробки. Ни проехать, ни пройти.

– Что случилось?

– Что может случиться у нас в стране? Снова митинги. Народ к Белому дому большой колонной идёт – от Алма-Атинской улицы к площади Ала-Тоо.

– И что?

– Сама не слышала, но таксист сказал, что на площади слышны выстрелы. А перед этим, у здания «Форума», что у базара «Мадина», произошла стычка между милицией и сторонниками оппозиции.

– Нехорошо всё это. Мы всё это уже проходили. Но в 2005-ом обошлось без стрельбы.

– А, ну их всех! Ты лучше скажи, кого сегодня будем потчевать?

– Ты только не удивляйся.

– Не удивлюсь, – ехидно улыбнулась Гульжамал.

– Мурат хочет познакомить нас со своей избранницей.

– Да ну! – не скрывая удивления, воскликнула Гульжамал. – Вот так новость! Жениться, собрался, что ли? И что же ты мне вчера не сказала об этом? – Гульжамал наиграно надула губы, сделав вид, что обиделась.

– Вот такой сюрприз я для тебя приготовила, – настала очередь улыбнуться Айганыш.

– Ура!!! – закружилась посреди комнаты Гульжамал, словно маленькая девочка. – И кто его избранница, откуда родом?

– Не спросила сына, то ли из города Ош, то ли из Кара-Суу.

– Это так далеко!..

– Ничего не далеко. Просто, может, тебе не нравится, что она с Юга, – Айганыш укоризненно посмотрела на сестру, заметив, что первая радость у неё куда-то вдруг исчезла.

– Нет-нет, что ты! – оправдывалась Гульжамал и, стараясь сразу же сгладить заминку, поцеловала Айганыш в щёку. – Ну, не обижайся.

– Когда мы прекратим разделяться? Разве важно, откуда человек родом? Если они друг друга любят, какая разница, откуда она? Мало того, что политики наши разделены, так теперь прикажете детей делить на северных и южных?! – в сердцах высказалась Айганыш.

– Ну, ладно, не заводись.

– Как здесь не заведешься! Все у нас одно. Какого ты рода, из какого района? Страшно то, что о народе никто не думает. Куда мы катимся? Все уезжают за границу. Вот и Мурат говорит – в Америку поеду, туда вас всех заберу… Ну, да ладно, что я, на самом деле, завелась… Слушай меня лучше, Гульжамал, – продолжила говорить Айганыш уже ровным голосом. – Сегодня мне приснился Сабыр. Знаешь, такой грустный. Смотрит на сына печальными глазами и уводит куда-то вдаль. Я их зову, зову, а они не откликаются. К чему бы это? – с тревогой в глазах она посмотрела на Гульжамал.

– Да ни к чему. Чего зря беспокоиться. Надо борсооки сделать и молитву за упокой его души почитать. Вспоминает, наверное, вас.

– Я как раз хотела тебя об этом попросить. Будь добра, сделай борсооки. И, впрямь, на душе как-то неспокойно.

– Ну, тогда я пошла месить тесто. Ты заканчивай уборку и потом мне салаты поможешь сделать. Будем торопиться, скоро молодые придут, – и удалилась в кухню.

– Ты там тоже не молчи, я тебя и из кухни хорошо слышу, – вдогонку попросила Айганыш сестру, вытирая влажной тряпкой пыль с серванта. – Ты мне так и не сказала, почему люди шумят на площади, чего на этот раз требуют? Отставку президента, наверное?

– Да, в том числе и этого требуют. Но, в основном, требуют отменить повышение цен на свет и коммунальные услуги, – послышался из кухни голос сестры.

– Довели людей до ручки! Разве так можно?

– Довели.

– А зачем же стрелять тогда?

– А бес их знает! Одни хотят скинуть, другие не хотят уходить, вот и бесятся, – заключила из кухни Гульжамал.

Гульжамал была на два года младше Айганыш. По характеру они были совсем разные. Айганыш – открытая и всегда говорила правду в лицо. В отличие от неё, Гульжамал – более спокойная и тихая. Что не мешало им быть очень близкими. Ещё ближе они стали после тяжелейших родов, которые перенесла Айганыш, когда родился Мурат. Айганыш оставалась в неподвижном состоянии больше двух месяцев. Все заботы о доме и ребёнке тогда взяла на себя Гульжамал, за что Айганыш была ей безгранично благодарна. Без поддержки сестрёнки, кто знает, смогла бы она выдержать все тяготы и лишения, которые выпали на её долю после смерти мужа? Так Гульжамал по воле судьбы стала для Мурата второй мамой. Он и называл её – Гульжамамой и относился к ней с не меньшей любовью, чем к родной матери.

Личная жизнь Гульжамал не удалась. Она была бездетной. Не могла иметь детей. По этой причине и с мужем разошлись. Не простая у неё сложилась судьба. Но, как нередко бывает в жизни, она нашла своё утешение в жизни сестры. Поэтому Гульжамал так же была ей безмерно благодарна, что Айганыш впустила её в свою жизнь, дала надежду. Так, оказывается, в миру случается – две нелёгкие судьбы удерживают друг друга на плаву в океане существования и не дают друг другу утонуть. И теперь, пройдя тяжёлые испытания, они обе были безмерно счастливы. Их Мурат вырос и был готов вступить в самостоятельную жизнь. Впереди обеих женщин ожидали приятные хлопоты, связанные с воспитанием будущих внуков. Только вот постоянные потрясения в государстве вызывали беспокойство относительно будущего молодёжи…

– Слушай, Гульжамал, почему всё так происходит? – спросила Айганыш сестру.

– Что?

– Неужели нельзя жить без этих митингов? Обязательно нужны какие-то революции?

– Не знаю. Просто людям надоело, наверное, что их постоянно грабят. Вот и бунтуют.

– Как же так можно… Глупость какая-то. Ведь уже был один урок. На те же грабли наступают.

– Таков, наверное, мир, он жесток. Богатство и власть затмевает умы власть имущих!

– Ты думаешь, как многие, что мир жесток?

– Да.

– А я вот что думаю, моя дорогая Гульжамал. Зря мы грешим на мир. Жесток не мир, а жестоки мы – люди, – с многозначительным видом кивнула головой Айганыш, появившись на пороге кухни.

– Не знаю… – сказала Гульжамал растерянно, потом поразмыслив, всё же высказалась: – Что я знаю точно, так это что мир, в котором мы рождаемся и растем, определяет, какими нам быть. Богатыми или бедными, злыми или добрыми, умными или глупыми, великодушными или завистливыми, щедрыми или жадными.

– Тогда, получается, мир всегда таков, каков он есть! Мы приходим в него, и он нас просто испытывает. Кого богатством, кого бедностью… Кого властью, кого послушанием… Это мы можем измениться, но не мир. Мы иногда забываем такие простые человеческие истины, как любовь и сострадание к ближнему. Ведь эти две вещи делают человека человеком! И это есть та черта, грань, которая отделяет нас от других живых существ.

– Получается, так, – согласилась с доводами сестры Гульжамал.

– Вот и я так думаю, – обрадовалась Айганыш тому, что их мысли совпадают. – Давай-ка лучше оставим философию и примемся за овощи, – улыбнулась она и начала чистить морковку для плова.

– Ты всегда правильно мыслила, моя дорогая, – подбодрила её Гульжамал и стала нарезать кубиками свеклу для винегрета. Так они на какое-то время задумались каждая о своем, пока Айганыш не закончила шинковать морковку. Она спросила вслух Гульжамал, а, может быть, и себя:

– Почему под старость люди живут под гнётом бесчисленных мыслей? Мысли… Мысли… Как от них устаешь.

– М-м… Да, мысли человека нескончаемы, как река Нил, – заметила Гульжамал.

– Почему, как Нил? – удивилась Айганыш.

– Просто на ум пришло. Тысячелетиями он течёт нескончаемым потоком. Сколько эпох и людей сменилось в устье этой реки. Это же фантастика! Помню, на уроках географии я всегда мечтала увидеть Нил и египетские пирамиды.

– Да, история человечества нескончаема, как и наши думы.

– А знаешь, Айганыш, раз мы затронули эту тему, я всегда думала: если бы из мыслей можно было бы построить какое-нибудь здание, то мои – в какое архитектурное сооружение превратились бы?

– Ну, и вопросы ты задаешь… А сама – как считаешь?

– Пока я была молодая, мои мысли были бы дворцами и замками. Сейчас не знаю, – с грустью призналась Гульжамал. – А твои, Айганыш, – спросила она сестру, – в какие архитектурные шедевры превратились бы твои мысли?

Та не сразу ответила своей сестре. Поразмыслив, она сказала:

– Знаешь, главное, чтобы в моей жизни дворцы и замки не превратились в храмы.

– Это верно, – удивленно вскинула брови Гульжамал, довольная услышанным ответом.

– Эх… – вздохнула Айганыш, наверное, сожалея о том, что её время дворцов и замков давно миновало, осталось в прошлом. Но, впрочем, на её горизонте всегда был остров, зелёный красивый остров надежды – её сын. Он был для неё всем. И её дворцом, и замком.

А по оконному стеклу по-прежнему барабанил дождь. Гульжамал продолжала что-то говорить, но Айганыш уже не слышала её, погрузившись в своё, сокровенное. С ней такое часто случалась, она могла на некоторое время выключаться и уходить в себя. Глядя в окно, она думала: если собрать все дожди, которые были в её жизни, наверное, они слились бы пусть не в широкое море, но в большую реку. Реку жизни. У каждого человека есть своя река. Что легче – переплыть её или найти брод? Важней, наверное, отыскать переправу и не пойти ко дну. Задумавшись об этом, Айганыш почувствовала какое-то непонятное волнение. Мысли стали путаться. На душе стало тревожно. Тревога исходила оттуда – с улицы… На мгновенье ей показалась, что и дождь потерял свою стройность, он будто путался в порывистом ветре. Вдруг некая невидимая сила ворвалась в её дом, в неё саму и – навалилась всей непомерной тяжестью. Закружилась голова. В глазах потемнело. Бросив ножик, которым резала салаты, на стол, Айганыш присела на край стула.

– Гульжамал, Гульжамал!.. – позвала она дрожащим голосом сестру, словно та находилась где-то за тридевять земель от неё. – Что-то мне нехорошо… – Она, задыхаясь, схватилась за сердце.

– Что с тобой, да на тебе лица нет?! – испугалась не на шутку Гульжамал и сама побледнела.

…Гульжамал не помнила, как подскочила к телефону и стала лихорадочно набирать номер скорой помощи. Но номер постоянно был занят. В какой-то момент ей всё же удалось до них дозвониться.

– Приезжайте скорей, сестре плохо с сердцем! – затараторила она.

– Женщина, у нас все машины на выезде, успокойтесь, – отрезал оператор станции скорой помощи.

– Как на выезде? – удивилась Гульжамал.

– Да, все на выезде. Если сможете, сами попробуйте довезти больную до ближайшей поликлиники.

– Вы что там, все с ума пос-посходили?! – от неожиданного ответа Гульжамал начала заикаться.

– Не кричите, женщина. Все машины и бригады на выезде. Не знаете, что в городе творится? Много раненых на площади. Беспорядки на улицах.

– Нет, я не знаю, что творится там, у вас, но и вы поймите, человеку плохо, – взволнованно сказала она и хотела ещё что-то добавить, но на том конце повесили трубку. Послышались гудки – ту-ту-ту… В квартире сразу воцарилась гнетущая тишина. Гульжамал стало страшно от этого затишья, и она никак не могла выйти из оцепенения.

– Гульжамал, Гульжамал, мне уже лучше… – вернул её к реальности слабый голос Айганыш. Гульжамал, как во сне, прошла снова на кухню.

– Тебе полегчало, родная? – перевела она дух.

– А что в скорой говорят?..

– Машин нет… – пожала плечами Гульжамал, решив не говорить сестре о том, что причиной всему – стрельба на площади.

– Докатилась страна… Ты уж меня извини. Не знаю, что со мной случилась, – не обратила внимания на заминку сестры Айганыш. – Понимаешь, как водой облили, вдруг на душе тревожно так стало… С чего бы вдруг? Ты лучше присядь-ка рядом, – она протянула руку к Гульжамал. – Мне уже лучше.

– Ну, что ты, дорогая, пугаешь так меня… Это, наверное, всё из-за твоего сна, – предположила Гульжамал. – Ты не принимай его так близко к сердцу. Это ведь всего лишь сон. Гляди-ка – тесто уже поднялось. Напечём борсооков, прочитаем молитву. Всё будет хорошо.

– Нет, нет, это не из-за сна, – Айганыш взяла руку Гульжамал и тихим голосом продолжила: – Знаешь, у тебя руки, как у нашей мамы. Такие же мягкие и тёплые. Я давно тебе хотела сказать… Спасибо тебе за всё, что ты делаешь для нас с Муратом. Иногда я думаю, если бы не ты…

– Ну, полно, что-то ты совсем расклеилась! Не забудь, что скоро наши влюблённые придут, а у нас ещё ничего не готово.

– Послушай, мне всё равно надо тебе это сказать… Когда ещё будет такой случай… Ведь сегодня для нас особенный день. Поэтому и дождь на улице льёт.

– Ну, не хандри.

– Так вот, я давно хотела сказать, что в моей жизни я всё сделала так, как велела моя совесть… Поэтому добавлять что-то к пережитому мне не нужно, да и поздно уже. Главное, у меня есть сын и ты, моя дорогая. Если со мной что-нибудь случится…

– Глупышка. Вы – моя семья. Говоришь, будто готовишься помереть.

– Не знаю, что-то с утра тревожные мысли… А сейчас вдруг страшно стало. Если вот умру, кто позаботится о сыне… Странно, никогда не было такого, чтобы дождь барабанил – а мне становится всё тревожней и тревожней. Сама не своя…

– Ты просто не думай о плохом. Думай о хорошем.

– Не могу, дурацкие мысли сами лезут. Думы человека невозможно остановить, – слабо усмехнулась она.

– К сожалению, ты права… Человек не может не думать.

– Не может не думать. Когда человек перестанет думать, можно считать, что он умер.

– Но ты думаешь – и потому ты живая, и ещё сто лет проживешь!.. – улыбнулась Гульжамал и добавила: – Ты становишься философом, сестричка моя.

– Как здесь не стать философом… Женская наша доля.

– Вот-вот, но зачем нам, бабам, философия?

– Не нужна, конечно. Наша философия – детей рожать да нянчить их, – снова постаралась улыбнуться Айганыш.

Гульжамал помялась на месте, не уверенная ещё в том, что сестре стало лучше, и нежно попросила её:

– Ты приляг.

– Некогда ложится. Скоро уже молодые придут.

– Ничего, успеем. У нас почти все готово. Стол я сама сервирую.

– Ну, хорошо, прилягу, только на минутку, – согласилась Айганыш.

– Вставай потихоньку… – помогла Гульжамал сестре подняться со стула, отвела её под ручку в спальню и уложила на кровать, накрыв сверху тёплым пледом. – Не грусти, – постаралась она приободрить сестру и снова поспешила на кухню.

– Не забудь тесто для борсооков раскатать!.. – негромким голосом напомнила Айганыш сестре и снова осталась наедине с дождем, который обрёл свою стройность и продолжил бесконечную, монотонную дробь по окну. В отличие от людей, дождь всегда соглашался с любыми мыслями и доводами Айганыш.

Не знала тогда Гульжамал, раскатывая тесто для борсооков, что среди митингующих на площади со своими друзьями затесался и их Мурат. Но это почувствовала Айганыш. Только сердце матери может уловить приближающуюся к её дитю беду. В тот момент, когда Айганыш сжала боль в груди, снайпер направил оружие на Мурата. Бедное материнское сердце! Ему хотелось выскочить из материнской груди, чтобы мать ощутила надвигающуюся опасность. Смогла прикрыть сына своим крылом. Но Айганыш не суждено было этого сделать, потому что она была так далека от него! Злой рок уже предопределил судьбу мальчика. И ничего не могли изменить две хрупкие женщины в этом неумолимом ходе событий. История уже отвела каждому своё место в драме жизни.

***

С одной стороны, молодым людям было любопытно участвовать в акциях протеста. С другой, они, как и все, были возмущены повышением цен и тарифов на электричество, коммунальные услуги. В конце концов, это сказывалось и на их жизни.

Колонна демонстрантов уже вступила на центральную площадь Ала-Тоо, когда милиция стала выставлять кордоны. Но митингующих это не испугало. Они, взявшись за руки, шли прямо на вооруженных блюстителей порядка. Мурату чувство локтя ближнего придало уверенность. Вместе с другими он выкрикивал разные лозунги, и это его заводило. Всё напоминало игру. Но когда впереди показались сплочённые ряды милиции и спецназа, ему стало не по себе. Милиционеры были экипированы специально для разгона демонстрантов. Расстояние между митингующими и спецназом стремительно сокращалось. Мурат уже видел глаза одного из бойцов – холодный взгляд сквозь защитное стекло шлема, казалось, был обращён прямо на него. Мурату стало жутковато.

В первом столкновении досталось и ему. На секунду потеряв равновесие от натиска и удара резиновой дубины, он чуть было не упал. Но чьи-то руки вовремя подхватили его. Это спасло юношу, не то он попал бы под пресс толпы, после чего вряд ли бы уцелел. Рядом взрывались газовые гранаты. Глаза болели, он на время ослеп. Спецназ разорвал нестройные ряды атакующих, удары сыпались со всех сторон. Основную группу демонстрантов им удалось оттеснить на улицу Киевскую. Казалось, исход противостояния был предрешен. Спецназ сбил боевой пыл демонстрантов, митингующие не должны были вновь пытаться идти на прорыв к Белому дому. Но дух людей оказался не сломлен.

Демонстранты вновь пошли на спецназ. И на сей раз спецназ дрогнул. Мурат в этот момент оказался в первом ряду митингующих. «Черепаха», которую выстроили спецназовцы, под натиском толпы медленно пятилась к дому правительства. Это придало митингующим уверенность и сплотило их. Где-то рядом раздалась автоматная очередь. «Стреляют холостыми. Они не посмеют стрелять в безоружных», – уверенно сказал кто-то из идущих впереди.

Вдруг парень, который шел справа от Мурата, как-то неестественно обмяк и повис у него на руке. В первую секунду никто не сообразил, что произошло. Все увидели поникшую, окровавленную голову демонстранта. Кто-то из шедших сзади крикнул «Стреляют… Суки!» Среди демонстрантов появилась первая жертва… Люди были в шоке. В бой вступили снайперы – хладнокровные наемные убийцы. Несколько человек, подхватив раненого, побежали с ним назад. Мурат также побежал вместе с ними в обратную сторону. Ему стало очень страшно. Такой страх он не испытывал никогда. Животный, жуткий… Хотелась умчаться отсюда прочь, без оглядки. Пока они убегали, снайперы подстрелили ещё двоих. Их подхватили бежавшие следом. Мурат услышал чей-то крик: «Ребята, не отступайте, не бойтесь!» Но призыв не принёс ожидаемого эффекта. В душах митингующих поселился страх. Казалось, ничто не могло остановить людей. Все разом поняли, что теперь это уже не игра, и рядом с каждым гуляет смерть… Вдруг убегавшие замерли, как по команде. Их остановил призыв, прозвучавший как боевой клич: «Кыргыздар качпагыла!!!» Эти магические слова прокричал тот, кого подстрелили первым. Каким образом он после тяжелого ранения в голову был ещё жив – непонятно. Само провидение отклонило снайперскую пулю от той траектории, которая должна была оборвать его жизнь. Окровавленный, на руках товарищей, он снова крикнул в отчаянии: «Кыргыздар качпагыла!» Эти два слова сотворили невозможное. У каждого, кто сейчас находился на площади, грудь начала наполняться неведомой силой. Это было именно то, что кыргызы называют «намыс». И новая, могучая сила заставила всех повернуться лицом к Белому дому, откуда продолжалась прицельная стрельба наёмников. Мурат тоже остановился и повернулся к снайперам. Как и все, он отчётливо увидел на крыше голову одного из них. В камуфляжной форме, тот спокойно маячил наверху, выбирая очередную жертву… Возможно, и Мурат находился в данный момент на прицеле, а убийца готовился спустить курок.

Мурат в одно мгновение осознал, что нет ничего страшней ожидания смерти. Под оптическими прицелами винтовок палачей каждый, наверное, успел подумать о том, что больше никогда не увидит своих близких. Больше никогда не обнимет свою мать, девушку, жену, детей…

Миг между смертью и жизнью. «Никто не убегает», – успел подумать Мурат, и снова кто-то из сверстников упал рядом, скошенный пулей. И вдруг – он отчетливо это осознал – он перестал бояться. Страх отступил и пропал.

«Какое право они имеют отнимать наши жизни, стрелять в наши сердца?» – с неудержимой яростью и нарастающим внутренним протестом думал он. С каждой секундой его негодование росло как снежный ком. Он чувствовал, что площадь Ала-Тоо, сердце его Родины, пропиталась запахом смерти. И угроза исходила с крыши Белого дома, откуда их расстреливали, как мишени в тире. Руки невольно сжались в кулаки.

А в это время наёмник поменял обойму и передёрнул затвор, натренированным до автоматизма движением вскинул снайперскую винтовку, и сразу же в прицел его оптики попал Мурат, который в этот миг почувствовал, что именно он находится под прицелом снайпера. У Мурата ещё оставалась доля секунды, чтобы уйти, сдаться, уклониться от выстрела. Но по неизвестной ему причине он и не думал поворачиваться к снайперу спиной. Мурат не понимал, почему с ним происходит такая метаморфоза, ведь любой бы на его месте побежал без оглядки с этой площади, зная, что если продолжить нападение, маленький кусочек свинца тут же оборвёт его жизнь.

Не ведала его душа в тот момент, что память поколений сыграет с ним злую шутку. Ведь никто из его предков никогда не поворачивался к смерти спиной. Бесстрашие, отвага – вот что было заложено предками в его гены.

Но пуле, затаившейся в патроннике винтовки, это было невдомёк. Она была холодна, бесчувственна, и готова была в любую секунду вылететь по команде своего хозяина, чтобы разорвать молодое сердце на множество горячих, трепещущих частей. Ей было так же всё равно, что цель – единственный ребёнок в семье, и мать растила его в одиночку. Тем более, пуле было безразлично, что глаза матери этого юноши никогда не высохнут от слез, если сейчас забрать жизнь её чада.

Миг между жизнью и смертью. Глаза наёмника были холодны, пусты. Ещё одно мгновение, ещё один вздох. Убийца по найму без раздумья спустил курок, и пуля, дождавшись своего момента, совершив слева направо четыре оборота по каналам нареза ствола, обрела устойчивое вращение и вылетала со скоростью восемьсот метров в секунду. В мгновенье ока, как жуткое сверло, она разорвала плоть молодого человека. И пока пуля вонзалась в Мурата, он успел осознать, что та боль, которую он испытал в этот миг – ничто, по сравнению с болью, которую испытает его мать в момент, когда узнает, что её сын, сраженный пулей, безжизненно упал на площади Ала-Тоо.

Доля секунды – и он упал, жизнь стала покидать его… Перед тем, как свет померк в его глазах, он успел прошептать: «Мама, простите меня, я не хотел причинить вам боль…»

Никто с площади не убегал…

Застреливший юношу наемник был сильно удивлён такому повороту событий. Отложив в сторону винтовку, он спросил «коллегу», который, не спеша, продолжал методично стрелять по людям на площади.

– Слушай, а что это они не бегут? Нам же сказали, что пара правильных выстрелов – и вся толпа разбежится, как тараканы по щелям. Что-то я не вижу, чтобы они собирались рассасываться. Тут, наоборот, получается, чем больше стреляешь, тем больше они прут. Даже не прячутся от выстрелов.

– Они же – потомки Манаса.

– Кто такой Манас?

– Тебе это надо знать?

– Нет, мне как-то всё равно.

– А чего спрашиваешь? Давай работай, философ.

– Я просто спросил. Мне их Манас «по барабану». Воин, наверное, какой-нибудь.

– Это точно. К тому же хороший воин.

– Надо уходить отсюда, пока целы. Смотри, они уже захватили БТР.

– Откуда они его взяли?

– Не могу знать. Одно знаю наверняка: глупцы те, кто решил поставить на колени этот народ…

***

С того момента, как Мурат, простреленный пулей наёмника, упал, время для него остановилось. Его сознание переместилось в другое измерение, он перестал ощущать течение минут и часов. Он не ощутил и того, что чьи-то сильные руки с четырёх сторон подняли его с земли, на которой осталась его алая, разлитая кровь. Кровавое пятно под дождём сразу же стало размываться, оставляя на асфальте красноватые лужицы. Неизвестные ребята вынесли Мурата из зоны огня снайперов. Оказавшись на улице Киевской, напротив фабрики «Илбирс», они остановились.

– Что будем делать? Парню нужна скорая помощь, – отдышавшись, сказал один из них.

– Ребята, давайте его отнесём в спецполиклинику, – предложил тот, который выглядел здоровее всех.

– Куда надо бежать? – спросил его третий.

– Через дорогу, – указал головой здоровяк. Недолго думая, они с Муратом на руках перебежали через Киевскую. Пробежав вверх по улице Панфилова, ребята очутились перед зданием поликлиники Службы национальной безопасности.

– Смотрите, это тоже больничка, – сориентировался первый.

– Давайте его сюда! – скомандовал здоровяк.

– Ты что, это же больница СНБ-шников!.. – заговорил молчавший до того четвертый.

– Ну и что, давайте, заносим его сюда. Что они, не люди, что ли… – настоял на своём здоровяк.

Когда раненого внесли в фойе, их встретили растерянные врачи и медсёстры.

– Хирурга Тологона зовите сюда! – крикнул один из медиков, сообразив, что без специалиста здесь не обойтись.

С верхнего этажа прибежал подполковник медицинской службы Тологон Толокулов. Быстро осмотрев рану Мурата, он распорядился:

– Пуля прошла навылет, необходимо остановить кровотечение; несите его в мой кабинет!

И на ходу крикнул растерянным медсёстрам:

– Позовите Джапара!

Но это было лишним. Подполковник Джапар Сабырбеков уже помогал внести раненого в перевязочную хирургического кабинета. Кровь хлестала из раны, и с каждой секундой Мурат слабел.

– Байке, мне больно… – стонал он, придя в себя. Время снова обрело для него ужасающую реальность.

– Терпи, – успокаивали врачи, перевязывая Мурату рану. Потом ему сделали обезболивающие уколы.

– Надо в «мамакеевку»¹ его везти, – сказал, заканчивая оказывать первую помощь раненому, подполковник Сабырбеков. Толокулов по мобильному телефону связался с начальником военно-медицинской службы полковником Ниязбеком Абдулхаевым.

– Товарищ полковник, здесь у нас огнестрел, – доложил он. – Пуля попала в грудь, но жизненно важные органы, по всей видимости, не задеты….

– Есть возможность спасти парня? – спросил его Абдулхаев.

– Нужно срочно вести в «мамакеевку» или в четвёртую городскую.

– Даю команду: везите на нашей скорой помощи в Национальный хирургический центр, – отдал приказание полковник, и врачи стали готовить Мурата к транспортировке.

Пока хирург и медсестра подготавливали раненого к перевозке, снизу пришла ошеломленная дежурная и сказала потерянным голосом: «Тологон-байке, там ещё троих принесли… У всех огнестрельные ранения».

– Делаем так, – отдавал приказания на ходу Толокулов, – внизу организовать перевязку! Останавливаем кровотечение, грузим всех в скорую и летим в «мамакеевку».

Через восемь минут машина скорой медицинской помощи, преодолевая гигантские пробки на проспекте Манаса, пробивалась в хирургический центр. Центр города и прилегающие к площади Ала-Тоо улицы были перекрыты – где митингующими, где сотрудниками милиции. В машине, кроме врачей, находились четверо раненых с огнестрельными ранениями различной степени тяжести. Однако проехать по проспекту вверх скорой помощи так и не удалось… В такой ситуации была дорога каждая минута, и это, как никогда, понимали врачи-офицеры.

– Нужно ехать в четвёртую больницу. Иса, разворачивайся и гони на Молодую гвардию! – скомандовал Толокулов водителю. Иса был опытным водителем. Он также понимал, что цена промедления – это жизни молодых ребят. Поэтому делал всё, чтобы сохранить драгоценные секунды. Врачи ни на мгновение не забывали про раненых. Кому могли, оказывали медицинскую помощь на ходу, и всячески поддерживали разговорами тех, кто нуждался в психологической поддержке.

Двое из четверых были в сознании. Парнишку, который лежал на носилках, поближе к подполковнику Сабырбекову, ранили в живот.

– Байке, у меня в животе горит, – не переставал он стонать, жалуясь офицеру.

– Потерпи, сынок, мы скоро доедем до больницы, – старался успокоить его подполковник.

– Мне очень горячо. Все внутренности горят… Я не умру, байке? Скажите, не умру? – умоляющими глазами он смотрел на врачей, веря в то, что те всесильны и дадут ему шанс на жизнь.

– Не умрешь, терпи, – успокаивал теперь и Толокулов. Как врачу ему было больно осознавать, что парня навряд ли они уже смогут спасти. Его внутренности были разворочены пулей, возможно, со смещённым центром тяжести. После таких ранений практически не оставалось шансов выжить… Но как человек подполковник надеялся, что провидение позволит сохранить жизнь мальчику, который еще ничего не успел увидеть и испытать, кроме, разве что этой адской боли в животе.

Другой, раненый в бедро, тихо стонал и звал мать.

– Мама, мама, мама… Вы не говорите маме, что я был на площади, не говорите… – просил он врачей и снова звал свою маму.

«Бедная мать, – думал Толокулов, представив, какой удар хватит её, когда она узнает, что в сына стреляли на площади Ала-Тоо. – Какое испытание для неё – страдание своего ребенка…»

– Тологон-байке, бульвар Молодой гвардии тоже забит, смотрите, какая пробка! – стал нервничать до этого спокойный водитель «Газели». – Наверное, и в «четвёртую» не пробьемся. Даже спецсигнал нам не поможет.

«Скорая», надрываясь от сирены, медленно двигалась вдоль бульвара. Водители, понимая, кого везут медики, были бы рады пропустить карету скорой помощи, но все оказались в ловушке. Чтобы разрулить ситуацию на дороге, требовалось время, которого у врачей не было.

– Дуй через тротуар, – скомандовал Тологон, оценив ситуацию. Водитель Иса, моментально сообразив, что от него требуется, выехал на пешеходную дорогу посредине бульвара и, пугая прохожих, которые рассыпались, кто куда, при виде воющей скорой помощи, помчался к улице Льва Толстого. С горем пополам «Газель» добралась до железнодорожного моста. Юркнув под него, им всё-таки удалось добраться до улицы Чапаева. Когда уже путь был практически чист, и машина мчалась на всех парах к больнице, вдруг притих раненый в живот.

– Парень, – окликнул его Джапар, – держись, скоро уже будем в больнице! – Но молодой человек уже не подавал признаков жизни. – Не дотянул, – с горечью в голосе и болью в душе произнёс он в сердцах, глубоко сожалея о случившемся, будто во всём была и его вина. До больницы оставалась не более пяти минут езды. Ещё оставался шанс спасти других ребят.

Мурат, находившийся до этого без сознания, пришел в себя и открыл глаза. Всё ему казалось, как в тумане. Над Муратом склонился расплывчатый силуэт врача.