Читать книгу: «Сказки старого дома», страница 6

Усомнившийся

Когда мне впервые пришла в голову эта мысль, я еле мог пошевелиться от боли. С утра на работе перекусил куриным роллом из автомата. К вечеру ролл и всё перехваченное за день и уложенное сверху раздули мне кишки, сковали болью поясницу и теперь немилосердно рвались наружу.

Наверное, кто-то думал, что я увижу реальность боли и отступлюсь. Но я не отступил.

– О чём задумался, милый? – спросила Фима.

Ей пока рано знать. Есть ли хоть кто-то, кто не осмеёт, а осознает? А осознав, не устрашится?

Нет. Не вижу таких рядом.

Когда истина явилась мне через ролл, Фима, конечно, помогла мне. Жалела меня, сбегала за таблетками, отговорила идти на работу.

– Может, мы и посиделки отменим? – предложила Фима.

– Не надо, – сморщившись, сказал я. – Только стол накрывать не будем. Если захотят перекусить, поедите на кухне.

Вечером пришли наши друзья. Пришли, скинув ребёнка на бабушку, Гуля с Данилом, пришла Даша. Последним, как всегда, добежал Родион.

– Прошу меня извинить, но я сегодня полулёжа и в роли пассивного наблюдателя, – объяснил я им положение.

– Отравился… – смущённо вставила Фима.

– Не твоей стряпнёй, я надеюсь! – натужно пошутил Данила. Гуля не так часто вытаскивала его к нам, потому что он не особо любил настолки, особенно сложные, не выкупал всех шуток и во многих больших играх оказывался шестым лишним.

Фима вежливо усмехнулась. Гуля закатила глаза.

Они разложили карты на «Манчкин» и стали играть впятером. Я лежал в позе скорбного философа, стараясь не расплескать мысль, которая занимала меня всё больше и больше с каждой секундой. Фима периодически опускала под стол свои карты и тихонько показывала мне, что она припасла на конец игры.

На очередном круге пришла пора действовать. Родион, которому в этой игре очень везло, выложил перед собой слабого монстра, намереваясь добить его и закончить партию. Фима тут же выпустила на стол дракона, и после ожесточённых попыток намахать систему Родиону всё же пришлось бежать.

– Провалил смывку… Это что, получается, я умер? – вздохнул Родион под смех компании, растаскивающей к себе в запасы его богатые шмотки.

«Умер» ударило меня под дых. Мой ослабший желудок выпустил в рот струю горечи, а затем я услышал свой голос:

– А вы вообще замечали, что вокруг нас никто не умирает?

Друзья не сразу поняли вопрос.

– В смысле, не умирает? – переспросила Даша.

– В прямом. Сколько вокруг всего происходит: эпидемия, война, другие беды. А мы не умираем, и никто из наших знакомых не умирает.

– А Жирик? А королева британская? – влез в разговор Данила.

– Ну так они что, твои знакомые? Может, их вообще и не существовало никогда – так, заставки по телевизору крутили.

Ребята стали перекрикивать друг друга, не желая признавать очевидного. Я сморщился от шума.

– Вообще, я не рассказывала, но у меня под Новый год бабушка умерла, – сказала Даша, когда все поутихли.

– Соболезную. Ты с ней была, когда она умирала?

– Нет. Мама позвонила, сказала дату похорон. Я в Нижний в конце недели и уехала.

– Тогда не доказательство. Можно и куклу в гроб положить, а человека спрятать.

Все сошлись на том, что я несу какую-то чепуху. Фима погладила Дашу по плечу.

Не готовы. Знал же, а всё равно ляпнул. Но жгучий зверёк внутри меня всё ещё был сильнее, и я ударил козырем:

– И не рождается никто.

– Ну здравствуйте! – возмутилась Гуля. – А наш сын для тебя что, какая-то шутка? Я, как только отошла после анестезии, его на руки взяла…

– Вот!

– Что «вот»?

– После анестезии.

Гуля сердито осеклась. В спор снова ввязался Данила.

– Илюх, ты фигню городишь. Я же тоже там был. Сразу после родов я его увидел.

– А ты видел, как он, ну… рождается?

– Я тебе что, Джигурда?

– Ну тогда это, может быть, и не твой сын.

Гулино лицо вытянулось. Данила покраснел, а потом засмеялся.

– Ну ты даёшь, мужик! Всех нас запарил. Реально, дипломированный философ.

Остальные присоединились к его спасительному гоготу.

– Чаю? – предложила Фима, и друзья ушли с ней на кухню, передразнивая на все лады мои неумолимые аргументы. А я продолжил лежать, красно-зелёный от гнева и от жгущей нутро тошноты.

Потом они ушли, а Фима долго суетилась на кухне. Наверное, курила в форточку, переписывалась в чатике, готовила что-то нейтрально-диетическое для меня на завтра. Я отрубился на какое-то время, потому что мысль была тяжела, и выносить одновременно бремя отравления и поиска истины организм был не в состоянии.

– Пойдём в постель, – выцепил меня из дрёмы голос Фимы. Она была свежая и чистая после душа. Мне даже стыдно стало, что я лежу тут такой бессильный и измаранный душевно и немного физически.

– Илья, ну вот зачем ты так над ними шутил? Ладно, Даша, но Гуля сейчас после родов, ей и так тяжело.

– Я вовсе не шутил.

Фима размазала остатки крема по мягким белым рукам.

– Ты думаешь, если ты своими глазами смерть не видел, то её и нет? Но она есть.

– А я не отрицаю, что она есть. Но не здесь.

– Дурак ты. Радоваться надо, что все вокруг живы. А с детьми ты, конечно, загнул. Не делай так больше. В тридцать лет женщинам очень больно бывает такое слышать.

– Но я и рождений никогда не видел.

– Увидишь ещё, – нежно шепнула Фима и прижалась ко мне всем телом под одеялом.

Конечно, она ничего не предлагала всерьёз. Здесь никто не мог предложить ничего всерьёз.

Фима уже уснула, а я всё думал-думал – и, кажется, даже начинал что-то вспоминать. Кишки снова скрутило, а я всё пытался утвердить в себе эту мысль.

Мы все уже умерли. И Москва, с её бессмысленными праздниками, скучной работой, дешёвыми драмами – это чистилище. Я ни холоден, ни горяч, поэтому угодил сюда на испытательный срок. И все вокруг такие же: неплохие люди, но ни рая, ни ада не заслужившие. Такие полувторогодники, не закрывшие экзамен ни по греху, ни по праведности. Странно, что Фима в этой же компании. Или… – я с подозрением покосился на спящую Фиму – она сама всё знает. Просто не может влиять на мои выборы. Но сколько длится этот испытательный срок?

Совершая пробежки между туалетом и спальней, я всё доискивался ответа. Наверное, я должен показать, что осознал эту систему. Что готов выйти из неё. Что я правда верю и готов к подвигу.

***

С моего отравления прошёл месяц. Я не стал делать скоропалительных выводов. Снова вышел на работу, ездил в метро, высматривая особенно старых людей. Но, как и ожидалось, ни один из них ни разу не умер у меня на глазах. Дряхлые старушенции бойко сражались за свободные места в вагоне, а порой даже бегали по эскалаторам.

Следил я и за Фимой, которая, как обычно, была сама доброта и заботливость. Изредка звонили то мои, то её родители. Снова приходили и уходили друзья. Чистилище ждало от меня решения загадки.

Сначала я подумал, что нужно выучиться на врача и проверить, точно ли я не ошибся. Да, поздновато, да, долго, зато кому, как не врачам, встречаться со смертью глаза в глаза? Когда я поделился этой затеей с Фимой, та отреагировала с подозрительным энтузиазмом, и задумка перестала казаться мне привлекательной. Потратить ещё много лет ради уже понятного мне ответа? Я решил, что так долго ждать я не могу.

Может, подняться на самое высокое здание и шагнуть вниз? Я был почти на сто процентов уверен, что не умру. Но если я всё же где-то просчитался, то я просто совершу смертный грех и попаду в ад. Лишу родителей сына, Фиму – почти что мужа. И сам не успею понять свою ошибку. Я так легко бы шагнул в пропасть, я не боюсь. Но – не вариант.

А что, если… Сначала я долго отбрасывал эту мысль. Но она возвращалась во всей своей жестокой красоте снова и снова.

Дано: чистилище с бессмертными душами, застрявшими между раем и адом. Иллюзия рутины жизни, иллюзия смертей и рождений. Будет ли грехом развеять одну из таких иллюзий? Проверить раз и навсегда прочность этой реальности. Я предполагаю, что, даже если я расстрелял бы из пулемёта случайного прохожего, он бы не умер. Не может же умереть уже умерший.

Но если я не прав, то я подарю случайной, невинно убиенной жертве билет в рай. А сам отправлюсь в ад. Не сразу, конечно, – сначала отмотаю срок за убийство в земной юдоли. Неплохой расклад получится для убитого. Готов ли я поставить на кон свою бессмертную душу ради незнакомца?

Было же что-то… Намёк, подсказка. «Нет больше той любви, как если кто душу свою положит за други своя». Друзья. Если я, чисто теоретически, попытался бы убить кого-то из них, то это было бы высшей формой любви. Естественно, никто из них не умрёт, раз мы уже в чистилище. Но даже если я ошибся – моя жертва получит рай в обмен на мою душу. Разве это не праведно? Разве не подвиг то, что я готов рискнуть своей душой?

На очередных посиделках мы играли в «Бэнг» – игру по типу «Мафии», но в антураже Дикого Запада. Мне досталась роль ренегата, который выигрывает, если погибают все остальные. Поэтому я осторожно поддерживал любые подозрения за столом, а сам внимательно изучал лица друзей.

Данила сразу отпадал. Он мне совсем не нравился – так и убийство незнакомца казалось более привлекательной альтернативой.

Гуля, наверное, тоже. Мы давно общались, но она, в первую очередь, была подругой Фимы. И то, как она порой закатывает глаза на мои реплики, меня давно выбешивало.

Даша? Честно говоря, я иногда вообще сомневался, что она считает нас за друзей. Скрытная, молчаливая, своими новостями поделится раз в пятилетку.

За Родиона, конечно, я бы рискнул душой. Мой верный друг с первого курса универа. Увы, сейчас Родион серьёзно занялся спортом, и мой план мог провалиться чисто по физическим причинам. Да и люблю ли я его впрямь так, чтобы решиться перейти черту?

– Бэнг! – улыбнулась Фима. – Илья, ты убит.

И тут я понял, кому достанется рай.

***

Несколько дней я сживался с планом, прикидывая, когда наступит нужный момент.

– Ну что ты так смотришь? – смеялась Фима, пока я ходил за ней хвостиком, представляя в своей голове сцену решения загадки.

Я перечитал ту часть Библии, где Авраам готовится принести в жертву сына. Как тяжело осознавать, что решение божественных загадок требует от нас таких испытаний! Да, я знаю, что Фима не погибнет, но всё равно как страшно! Сразу в голову лезут невыносимые картинки: нож, кровь, ужасные раны на беззащитном теле, преступника выводят в наручниках на суд, криминальная хроника в телевизоре. Я несколько раз плакал в ванной, когда Фима не видела, гладил её тюбики с кремами, полотенце – атрибуты телесности, которыми чистилище пыталось обмануть меня, предотвратить мою попытку разорвать круг.

Настал вечер воскресенья. Фима, как всегда, подробно пересказывала мне свои планы на новую неделю, где в разных комбинациях повторялось одно и то же: работа, необходимые покупки, встреча с друзьями. Я смотрел, как двигаются её губы, как живо меняется лицо, и любил её больше всего на свете. В глазах у меня стояли слёзы.

– Ты какой-то странный. Ты не заболеваешь? – спросила Фима.

– Нет, задумался о грустном. Ты иди в кровать, я скоро приду.

– Ну ла-а-адно, – протянула Фима. – Я пока полежу, почитаю, может.

Я вышел на кухню. Взял с подставки шеф-нож, который я заточил заранее до звенящей остроты. Из спальни послышалась музыка. Фима залипла в телефоне вместо чтения.

Я зашёл в спальню. Фима лежала в ночном платье поверх одеяла. Голые ноги манили бросить затею, остаться в иллюзии – погладить их и ощутить тёплую телесность Фимы. Фима смотрела в экран, пролистывая ролики большим пальцем.

Что должно случиться? Когда это закончится? Может, я должен замахнуться? Я поднял нож. Во дворе заорала сигнализация чьей-то машины, и тут Фима отложила телефон.

В её глазах мелькнуло непонимание, рот распахнулся. Я ударил один раз, вполсилы, в область сердца. Фима вскрикнула. Я запаниковал и опустил нож ещё раз, уже со всей мочи. Остриё пронзило Фиме шею, она захрипела, и на меня брызнула её кровь, слишком настоящая, слишком ощутимая, чтобы можно было отрицать её реальность.

– Фима, Фимочка! – прошептал я, но нож торчал в горле у Фимы. Её глаза блуждали по мне, не узнавая, а кровь лилась на одеяло, мои руки и белую ночнушку.

Фима умирала. Смерть пришла за ней, и я смотрел смерти прямо в глаза. Я ошибся.

Чёрт, чёрт, чёрт! Вся непрочность мира вдруг снова обрела плотность и со всей силы приложила меня лицом о стену. На кровати лежала убитая Фима. Мои руки были в её крови. Я подарил ей рай.

Был ли смысл жить дальше? Можно отправиться за нею следом, но я вряд ли найду её за границей смерти. Меня ждёт только ад. Стоит ли торопиться в пекло? Не думаю.

Я раскаиваюсь! Бывало же так, что преступник раскаивался и был спасён? Но мысль о вознаграждении за раскаяние была слишком навязчива – я понимал, что таким раскаянием царства небесного не купишь.

Остаётся только жить. Жить! В мире, где наши поступки определяют посмертную награду, я ещё могу сделать что-то хорошее. Вот только Фиму уже не вернуть. Дрожа, я поплёлся в ванную и начал отмывать кровь с рук и лица.

Я не думал, что выйдет так. Я думал, что в последний момент я увижу ангела. Или услышу голос, который меня остановит. Или нож пройдёт сквозь Фиму, не оставив ран, и тогда я брошусь перед ней на колени, и мы вместе попадём в рай. Но оказалось, что я просто псих, который ни с того ни с сего убил свою любимую девушку. Меня будут судить и отправят в тюрьму на кучу лет.

А что, если… Дано: убитая девушка, которая нигде не работает и связывается с друзьями и родными раз в неделю, а то и реже. Если я решу уехать за границу, то успею улететь из страны прежде, чем тело обнаружат. А там можно что-то придумать: сменить внешность, раздобыть поддельный паспорт. Языки я знаю, накопления у меня имеются. И тогда я точно ещё успею раскаяться по-настоящему, сделать что-то хорошее, чтобы исправить свою ошибку. Так я и поступлю. От моего прозябания в тюрьме никому в этом мире лучше не станет.

Я умыл лицо и посмотрел на себя в зеркало. Так и не скажешь, что десять минут назад я убил человека. Нужно собрать сумку и купить билет на завтрашнее утро. Грузия? Или выбраться куда-то подальше – в Израиль, например?

И тут на кухне зашумела вода. Застыв в холодном и липком страхе, я попытался убедить себя, что это шумит сток у соседей, но скоро звук утих. Трясясь всем телом, я резко открыл дверь ванной и повернул на кухню.

На кухне сидела и курила в форточку Фима.

Её ночнушка всё ещё была в кровавых пятнах, но ран на шее и на груди не было. Чистый нож валялся в мойке.

– Дурак ты, Илья, – грустно сказала Фима. – Какой же ты дурак…

Стук моих зубов мешал сосредоточиться.

– Я же за тебя поручилась. Все твои качества – упёртость, пытливость, нетерпеливость – расписала в положительном свете. А ты себя так подвёл… – Фима стряхнула пепел и жалостливо посмотрела на меня. Видок у меня был, верно, неважный. Она продолжила: – Поздравляю. Загадку ты решил. Только вряд ли с положительным исходом. Ты мог бы стать врачом и спасти чью-то жизнь. Мог бы написать книгу о том, что ты открыл. Но нет. Тебе хотелось самого быстрого пути.

Стены кухни поплыли у меня перед глазами. Я чувствовал пол под ногами, но всё остальное растворялось в белом. Окно парадоксальным образом продолжало висеть в пустоте, уже ни к чему не крепясь.

– … рассуждения про «други своя» – та ещё казуистика, но вся эта история с испытанием Авраама смутила немало людей. Как ты мог ударить? Даже сигнализация тебе кричала: брось нож, остановись – тогда бы всё и решилось. – По щекам у Фимы текли слёзы. – И даже когда ты меня убил, я всё надеялась, что ты поймёшь. Илья… Илья, ну ты хоть бы слезинку проронил, поплакал бы надо мной. А ты… Грузия, Израиль…

Я наконец смог выдавить из себя что-то, но меня хватило лишь на два слова:

– Кто ты?

Фима усмехнулась сквозь слёзы:

– Всё понял, а этого додумать не смог? Я твой ангел. Ангел-хранитель.

Мы стояли посреди ничего, где были лишь я, Фима, нелепо висящее в воздухе окно и свет, исходящий из Фимы.

Я услышал шорох за спиной и обернулся. На границе тьмы и света обозначились фигуры двоих красномордых полицейских. Это за мной.

Фима затушила сигарету.

– Да… Но теперь я уже никак не смогу тебе помочь.

Свет потух, и в тот же момент я почувствовал, как две железные лапы упали мне на плечи.

– Фима!

Но Фимы уже не было. Только сигаретный дым вился тонкой струйкой, утекая в приоткрытое окно.

Дичь

Солнце зависло над полуостровом, как глаз пропойцы. От материка его отделял горный хребет, а сам полуостров, поросший редкими перелесками, лениво обступало серое холодное море. Между вершинами виднелись заслоны с колючей проволокой. На западном краю от небольшого строения поднимался чёрный дым и низко стелился над морем.

Море выбрасывало на грязный пляж мусор больших городов. Тут валялись пластиковые бутылки, разноцветные пакеты, похожие на дохлых медуз, джинсовые лохмотья из массмаркета, навсегда умолкшие телефоны с разбегавшимися по стеклу трещинами. Тем страннее было наблюдать спешащий к причалу туристический паром. Его зев был битком набит людьми.

Паром причалил к берегу и кинул свой широкий язык – сходни на берег. Недружной толпой люди начали выбираться наружу, но как-то неуверенно, медленно. Передние ряды притормаживали, шли, еле ковыляя, как больные, но никто не поторапливал их, разве что порой за криками чаек слышались тяжкие вздохи. Паром выгрузил всех пассажиров, сдал задом и поплыл обратно пустой.

Люди бродили по берегу, держась подальше от воды, как бешеные собаки. Сталкиваясь друг с другом, они поворачивали в новом направлении и натыкались на нового соседа. Больше повезло тем, кто пошёл по пляжу дальше. Три-четыре одинокие фигурки откололись от массы и двигались поодиночке вглубь полуострова. Те, кто оказывался с краю толпы, время от времени тоже, будто по наитию, откалывались от толпы и начинали свой путь в сторону перелеска.

Мужчина в грязных оранжевых кроссовках и жёлтой майке, одетый не по погоде, первым добрался до деревьев и хилого кустарника на границе пляжа. Не обращая внимания на ветки, хлещущие по лицу, он сделал ещё пару шагов, и тут из-за дерева показалась женщина в камуфляжной ветровке и с истрёпанной медицинской маской на лице. Мужчина уставился на неё. В его тусклых глазах блеснуло чувство, похожее на радость.

«Зомби!» – вскрикнула женщина, предупреждая кого-то невидимого, и бросилась наутёк. Мужчина дёрнулся, как животное, почуявшее добычу, и с гортанным криком бросился за ней. Другие одиночки должны были услышать его зов. Охота началась.

Мужчину изнутри жёг бег, каждая мышца вдруг ожила, серая кожа налилась кровью, сделав его чуть более похожим на человека, за которым он гнался. Оранжевые кроссовки мягко пружинили от земли – хоть рекламу снимай. Женщина, не тратя силы на крики, вихляла и прыгала через рытвины, но не могла оторваться от преследователя.

Зашумели кусты – в погоню вмешалась ещё одна охотница. Босые ноги натыкались на камни, но она не чувствовала боли. Её лицо – которое вряд ли заденешь взглядом в толпе, лицо кассирши из ночного магазина, лицо сонной смотрительницы элеватора – сияло от радости погони. Сейчас в неё можно было бы влюбиться, не будь она мертва.

С двух сторон они гнались, словно охватывая жертву клещами, как волк и волчица в стае. Ещё один крик – ещё двое, нет, трое охотников взяли след. Женщина в камуфляжной ветровке уже еле выдерживала темп.

Жертва выскочила к строению, из которого валил дым. В бетонной стене не было ни проходов, ни окон, и женщина в отчаянии забарабанила по ней рукой. Стая смыкала кольцо. Без шансов.

Женщина в камуфляжной ветровке повернулась лицом к погоне. От бега маска сбилась под подбородок. На её лице не было страха – только спокойствие и брезгливость.

«Загружай!» – крикнула она куда-то в воздух.

В двух прыжках от жертвы лидер погони, мужчина в оранжевых кроссовках, потерял равновесие. Земля ушла у него из-под ног. Вся стая со стоном провалилась вслед за ним. Женщина в камуфляжной ветровке убедилась, что все зомби попали в подземный коллектор, поправила медицинскую маску, и снова пошла в сторону пляжа.

***

Зомби бессмысленно сгрудились в тёмном помещении. Здесь были не только пятеро провалившихся сейчас – в темноте мелькали ещё туловища, но сосчитать их было невозможно. Пахло застарелой мочой, гниющим мясом, но сильнее всего – гарью. Пол здесь был с наклоном, и он подталкивал толпу в сужающийся коридор под зданием.

Над густой массой тел поднимался разноголосый стон. Так кричат в кошмаре, от которого не могут проснуться. По «крику зомби» врачи быстро научились распознавать инфекцию, требующую немедленной изоляции больного – до наступления фазы амока. Объединив усилия, человечество достаточно быстро справилось с угрозой. Да, первые проявления амока выглядели жутко, будто и впрямь наступил зомби-апокалипсис. Но это была не первая пандемия за XXI век, так что люди быстро усвоили новые правила и получили гигиенические паспорта.

Учитывая огромную общественную опасность, никто особо не церемонился с группами, подверженными риску заражения. Бездомные, бродячие путешественники, жители глухих деревень, антиваксеры с очередными теориями заговора… Конечно, физически их никто не уничтожал – разве что в некоторых недемократических странах и в демократических только по итогам национального референдума. Изучали, пытались помочь, но если вирус попадал в организм, то необратимо менял нервные структуры, и тут уже даже международное гуманитарное право признало, что человек в фазе амока считается мёртвым. Общественно опасным мёртвым. В обыденной речи – зомби.

Но одна деталь всё же ускользнула от внимания учёных. Некому было им подсказать из-за черты, отделявшей зомби от человека. «Стайное мышление» в амоке, видимо, определялось какими-то феромонами. Иначе невозможно объяснить способность к разумному общению без слов между зомби, которое, к сожалению, на самоконтроль, двигательные рефлексы и агрессию никак не влияло.

Мужчина в оранжевых кроссовках глухо и бессмысленно мычал. Но другие зомби слышали: «Что это за фигня? Какого чёрта они нас сюда свозят вместо того, чтобы помочь?»

Сочувствующий тёплый женский голос ответил: «Изолируют от остальных, чтобы мы не навредили им и себе. Потерпим. Наверное, всё образуется». Босоногая зомби-кассирша качнулась к мужчине на неровном полу, будто подбадривая.

«Чёрта с два я теперь поверю, что они нас спасают! Я так боялся, что убью эту девку в камуфляже – а теперь думаю: и поделом бы ей было!»

Зомби-старуха в платье с крупными багровыми цветками и в платке на застёжках зашикала: «Молодой человек, ну не буяньте! Всем сейчас тяжело. Им виднее. Мне в Ватсаппе, до того, как я заболела, подруга писала, что из простой соды на Урале уже сделали вакцину!»

«Ага. Из соды. У меня был гигиенический паспорт. Делал укол зарубежной вакциной».

Зомби неодобрительно загудели. Старуха кинула: «Вот вы и заболели. Потому что зарубежная – шмурдяк. Они ей специально колют, чтобы нас заражать!»

Под страдальческий гул зомби мало-помалу двигались к узкому проходу. В спор вступил высоченный цыган с чёрными усами на бескровном, землистом лице: «А наша будет не шмурдяк? Вы чего такие наивные? Какую вы вакцину ждёте? Нам она уже точняк не пригодится».

«Вас не спрашивали!»

«Вы чего людей пугаете?»

«Зачем нас везли тогда сюда?»

Если бы цыган мог бы хмыкнуть, он бы хмыкнул. Затем сказал:

«Вы дым видели?»

Зомби стонали, но не отвечали на вопрос. Мужик в оранжевых кроссовках откликнулся:

«Я заметил. Думаешь…»

«Ага, именно это и думаю!»

Старуха скрипнула с истерическими нотками:

«Да чего вы тут загадками разговариваете?»

«Убьют нас, бабуль. Трупы сожгут – и дело с концом. Я уже и камеру вижу. Хочешь – не хочешь, ноги меня сейчас туда первым внесут».

«Аааааа!»

Закричали-загомонили все, нельзя было расслышать даже себя. Но со стороны скопление ходячих мертвецов всё так же уныло мычало, двигаясь в сторону душегубки.

«Фашисты! – плакала женщина-кассирша. – Как в концлагерь нас свезли!»

Мужчина в оранжевых кроссовках, наоборот, казалось, успокоился.

«Господи, я думал, что мы просто по острову блуждать будем, пока сами от голода не подохнем. Так даже лучше!»

«Чего лучше? Больно-то как, должно быть!»

Цыган, видимо, почувствовал себя виноватым в том, что посеял панику, и бросился утешать:

«Да я не знаю! Я брякнул, не подумав. Может, там газ усыпляющий пускают. И мы как будто заснём все. Больно нам не будут делать – что они, изверги, что ли?»

Мужчина в оранжевых кроссовках мрачно оппонировал:

«Изверги не изверги, но мы для них давно уже не люди. Одна радость – кончится это всё».

Старуха, голосившая, как и все, суетливо кинулась уточнять:

«Мальчики, вы там поближе стоите, посмотрите! Раздевать-то нас не будут? Или, может, там проходы разные для мужчин, для женщин?»

«Да кому наши тряпки нужны! Нет, комната одна. Вот уже вхожу в неё».

Паника то разгоралась, то утихала. Ловушка сверху падала ещё несколько раз, и в разговор вступали новые голоса.

«Весь путь человечества кричит о том, что это невозможно! Антигуманно!»

«Если бы я мог, я бы передал весточку знакомому журналисту из английской газеты! Они бы точно разоблачили этот ужас!»

«Товарищи, да с чего вы решили, что это правда? Поверили какому-то… проходимцу!»

Те, кто начинал разговор, уже зашли в комнату или были близки к этому.

Мужчина в оранжевых кроссовках обратился к женщине с лицом кассирши:

«Знаете, когда вы бежали, вы были такая красивая!»

Женщина смущённо откликнулась:

«Ой, спасибо! Не часто такие комплименты слышу. Я так боюсь, что будет очень больно!»

«Не переживайте, я думаю, больно не будет!»

Автоматически поднялась невидимая прежде дверь, отсекавшая коллектор от камеры. Пара десятков зомби плотно набилась в комнате. С потолков спустились металлические сопла, изучающе повисели над собравшимися и начали распылять едкий газ.

«Ну вот, газом всё же, не так стра…»

Чиркнул инжектор, как спичкой поджигая аэрозоль, и комната заполыхала.

«Аааааааааа!..»

Он обманул. Было очень больно. Больно, когда вспыхнули, как сухое сено, волосы. Когда все клеточки кожи послали сигналы в мозг. Когда обуглились руки и ноги. Когда подключились ещё не сгоревшие нервы под одеждой. Когда тело надломилось и упало, и мозг наконец тоже вспыхнул, разрушая боль, слух, последние мысли.

Через час заработала подача воды, и пепел был смыт в канавки для отвода отходов по краям комнаты. Потом появился сотрудник в полном защитном костюме и ещё раз прошёлся с воздуходувкой по канавкам, чтобы ничего не мешало течь густой смеси золы и пепла по трубам.

Трубы сбрасывали смесь в большие резервуары с мешалкой, из других каналов туда подавались другие жидкие компоненты. Дальше на конвейере получившуюся смесь розового цвета разливали по изящным стеклянным флакончикам, и машина навинчивала колпачки и клеила этикетки.

На этикетках было написано: «Омолаживающее средство “Нуппеппо”. Японское оборудование. Премиальные, экологически чистые, отечественные компоненты».