Читать книгу: «Пока не забыто», страница 6

– Аркаша пел? – удивилась уже разливавшая чай тетя Соня. – Аркадий и частые исключения из школы – это я помню. Я рада, что все, в конце концов, закончилось пением. Так спой. Хотелось бы и мне что-нибудь хорошее услышать.

– Спою, – согласился я, видя и в этом дополнительную зацепку для углубления знакомства с Майей, – Только с условием, что и Маечка прочтет нам что-нибудь из своего репертуара.

Четверть часа тому, я и подумать не мог, что так начнется своеобразный домашний концерт за чашкой чая. Вскоре мне подпевала и сама тетя Соня. Несколько стихотворений прочитала и Майя. А отрывок из поэмы «Сын артиллериста» Симонова заставил хозяйку прослезиться. Ровно без двух минут десять я решительно встал и направился за своей шинелью. Уже выходя, я услышал приглашение тети Сони на завтрашнее чаепитие.

Возвращаясь домой, на этот раз, я уже совсем иначе воспринимал казавшийся мне вымершим городок. В следующий вечер я снова ожидал прихода Майи из техникума за разговорами с тетей Соней. В ходе затянувшейся такой беседы в конце первой недели у меня даже возникла мысль, что Майя могла уйти в кино с Валиком. Могло ведь необыкновенной девушке надоесть однообразие нашего времяпровождения. «Не влюбился ли я?», – спросил я себя не без волнения, потому что такой вариант вовсе не входил в мои планы.

«Нет, нет, – твердил я себе дома и произносил почти вслух: «Ну, что особенного ты в ней увидел? Некая оригинальная симпатяга и не больше того. Но таких сотни и тысячи. А эта хоть бы губы подкрасила или брови подвела». Так я сам себя уговаривал до очередного вечера, а на свидание торопился снова ведомый необъяснимой силой. И это только потому, что она исходила из ее естественности. Горная вода и воздух ведь тоже не нуждаются в каких бы то ни было приправах.

А вот утверждением подобным я даже загонял себя в тупик. На воображаемых весах с такой основой чаша любви вдруг начинала перевешивать неподвижную со времен окончания техникума чашу предпочтения ей обучения в вечернем институте. Но ведь именно такой план я еще до ухода в армию огласил бабушке, Густе Лазаревной и маме с отчимом. Тогда, на 21-м году жизни, я не сомневался в своей способности осуществить буквально все, что задумал.

Так вот сейчас мои ежевечерние отправления к Майе уже насторожили не только меня, а и маму:

– Опять любовь с первого взгляда? – прощупывала она меня, и я уже не очень категорично отрицал такую возможность.

Возникшая неопределенность все дальше отодвигала намеченный срок моего отъезда. Еще бы. Ведь я уже каждый вечер приходил за Майей в техникум ровно к 19–00. Десять минут ожидания на морозе восполняла приятная получасовая прогулка по заснеженным улочкам городка. Их тишина теперь звучала в моих ушах помпезными вальсами Штрауса. Изредка мы удваивали продолжительность прогулок, «крадя» не более получаса у дипломантки, или у ожидавшей нас тети Сони.

И она уже так привыкла к нашему совместному времяпровождению, что наше появление в доме освещало ее лицо радостной улыбкой. Рая убегала в кладовку разогревать чайник на керогазе. После чая – снова песни, стихи и истории, от которых нам было весело на самом деле. Тетя Соня не могла не видеть, что происходило. И вот уже она сама разрешает на походы в кино один раз в неделю. Однажды, когда в кассе оказались раскупленными билеты, я решил пригласить Майю к нам в дом.

К тому времени я уже понимал, что дальше не смогу откладывать свой отъезд на работу. Так пусть же узнают и мама, и отчим, что эта девушка стоила потраченного мной времени. К нашему приходу, по случайному совпадению, мама закончила варить свой знаменитый «борщ на два дня». Его аромат вызывал восхищение в ближних домах соседей.

– Вот это запах! – Вырвалось и у Майи, когда мы вошли.

– Правда нравится? Тогда тебе прямо сейчас придется съесть тарелочку моего борща, для полноты суждения, – последовала реакция мамы.

На кухне загремела посуда. Мама принесла сначала одну, а потом вторую тарелку. По ее просьбе Фима подал нам тарелку с несколькими ломтями говядины на ребрышках. После этого он с деловым видом уселся в соседней комнате рядом с отцом, чтобы еще лучше рассмотреть новую девушку Аркадия.

– Барышня неплохая. Вот только бы роста ей еще немного добавить – для лучшего сочетания с твоим немаленьким телосложением, – сказал отчим, когда я вернулся.

На снимке моя семья той поры

– А мне она понравилась. И ничего ей не надо ни прибавлять, ни убавлять, – отреагировал готовившийся ко сну Фима.

Я не ответил. Да и что можно было сказать, если до моего отъезда в Уфу оставалось немногим более суток. Тем глупее выглядел устроенный мной разнос Майе за то, что на этот раз мне пришлось ее дожидаться на холоде около получаса.

– Так тебе захотелось проверить мою готовность на восприимчивость девичьих капризов за считанные часы до нашего расставания? – мой голос был холоднее морозного воздуха, так с Майей я еще не разговаривал. – Я это воспринимаю, как полную бестактность. Она-то под занавес и нанесет непоправимый вред нашим сугубо приятельским отношениям! Как мне хотелось, чтобы мы расстались, как хорошие друзья.

В тот вечер нам было не до прогулок. Свое отвратительное настроение нам не удалось не скрыть и перед тетей Соней. Когда мы вошли в дом, Майя не обронила и слова. Было похоже, что она вообще не соображала, что делает. Сняв пальто, она пропала в кладовке, в которую ранее уходила ставить чайник на керогаз. Майя оставалась там и после того, как я, со сбоями в последовательности, рассказал тете Соне две истории из сегодняшнего номера районной газетки.

Я знал, что кладовка не отапливалась. Поэтому я схватил пуховый платок Майи и направился к ней в кладовку. Наша размолвка не должна была причинить ей простуду. В немаленьком помещении я оказался впервые. Прежде всего, мне бросились в глаза двухэтажные стеллажи. Мой взгляд скользил по стеклянным банкам, фанерным ящикам, кастрюлям и тазикам на полках. Прохладный воздух был насыщен запахами мясных копчений и сухофруктов.

Майя стояла спиной ко мне в дальнем углу, у небольшого столика. Под потолком над ней светилась в пол накала вкрученная в патрон электрическая лампочка. Подойдя к Майе, я накрыл платком ее плечики и погасил огонь керогаза под давно кипевшим чайником. Неподалеку от него стояла миска с неотбеленной солью грубого помола. Чтобы как-то разрядить обстановку, я коснулся ладонями худых плечиков и промолвил только:

– Прости.

– Зачем ты уже не первый раз подчеркиваешь приятельский характер наших отношений? Разве я когда-нибудь тебе предлагала другие? Жаль, что сегодня ты не видишь себя моими глазами, – Майя говорила чуть слышно, отрешенно, словно не со мной.

Взъерошенная головка девушки повернулась в мою сторону. Ее широко раскрытые глаза блестели от слез. Я и до этого ненавидел себя за проявленную несдержанность, а сейчас еще и вспомнились предостережения Эстер Яковлевны о ранимости ее особой квартирантки.

– Простить себе не могу одного, – продолжила Майя после короткой паузы, – почему я поверила рассказам Валика о твоей образцовой порядочности.

После этих слов Майя решительно высвободилась из моих рук. Ее колючий, полный страдания взгляд означал, что я причинил ей невероятную боль. Боль девушки ножом резанула и по моему сердцу.

– Маечка! – вырвалось у меня. – Я готов на все, чтобы вернуть тебе веру в искренность всего, что у нас было. А чтобы ты мне поверила, я проглочу пригоршню соли.

Я зачерпнул ее из стоявшей рядом металлической миски и решительно понес к раскрытому рту. Реализовать свое намерение я не успел, потому что запястье моей руки перехватили маленькие, но на удивление сильные руки Майи. В тот же миг я ее крепко обнял и расцеловал.

Радость неожиданной мирной развязки словами не описать. Вместе с нами улыбалась и тетя Соня. В связи с моим завтрашним отъездом она продлила чаепитие на целый час. С одной стороны, меня это обрадовало, а, с другой, разволновало тем, что нездоровой женщине придется сократить время сна на целый час. Как же мы хохотали, спустя 15 минут. Этому предшествовало раскрытие тетей Соней настоящих причин завершения наших ежевечерних посиделок ровно в 22–00, соответственно ее изначальному условию.

Сейчас она сама и «раскрывала карты». Как выяснялось, после моего ухода хозяйка со своей безотказной квартиранткой лишь отправлялась на окраину Немирова, в подпольный цех по переработке мяса. Там они заполняли кольцами колбасы и кусками копченой грудинки немалую заплечную сумку, которую закрепляли на худых плечиках Майи. Совершенно безвозмездно (даже попробовать кусочек мяса ее не приглашали) «замечательная девушка» доставляла деликатесы в кладовку, в которой сегодня меня так удивили ее специфические запахи.

Как выяснялось, сложность главную в непрерывном преступном процессе представлял не перенос тяжелого груза по три раза в неделю на расстояние двух километров и даже не возможность напороться на милиционера. Больше всего соучастницы опасного бизнеса страдали от систематического преследования бездомных собак. Стаей в пять-восемь особей они сбегались к сумке за спиной Майи, которая источала запахи, сводившие их с сума.

Чтобы собаки не набросились на заплечный мешок, в руке тети Сони была увесистая палка. Однажды она замахнулась ею на собаку, которые приблизилась слишком близко и, видимо, задела ее, нехотя. Заскулив от боли, немаленькая собака укусила не обидчицу, а ногу Майи. Откровенным и смешным подробностям того вечера, казалось, не будет конца. В этом месте тетя Соня огласила и следующую подробность.

Последние десять из тридцати уколов от бешенства, которое может последовать от укуса, Майя продолжала принимать в дни наших первых свиданий. Уже позднее до меня стало доходить, что все эти смешные на первый взгляд истории могли бы завершиться не нашим гомерическим смехом за чаем, а разбирательством серьезного криминального дела в суде. Так тогда рисковала не только тетя Соня.

Она, в частности, после похода расфасовывала товар по порциям в той самой кладовой. На следующий день она, тоже не без риска, разносила его по домам своих постоянных покупателей. Миллионов женщина не зарабатывала. Но с этих заработков она сумела дать образование двум сыновьям. На высшее она бы не потянула, но техникумы закончили и младший, и старший. И их отец погиб на фонте, а пенсия за потерю кормильца составляла гроши.

Снова в дальнюю дорогу

Домой я возвращался в лучшем настроении. Все-таки в доме тети Сони мы расстались с Маечкой не как недруги. Как это было для меня важно в тот вечер. Ранним утром, когда я пришел со своим немаленьким чемоданом на автобусную станцию, я не поверил своим глазам. Майя пришла туда раньше меня. Я ее сразу узнал издали по приталенному пальтишку с воротничком из пушистой куницы.

А потом мы еще целый час ехали до Винницы. Мы разговаривали обо всем и ни о чем. Даже затронули тему полоскания горла и борьбы с кашлем при простуде. Майе помогала кипяченая смесь воды и молока с медом с содой на кончике ложечки. Мне она рекомендовала это запомнить на случай простуды в Уфе. Подобного рода разговоры продолжались еще часа два у билетных касс и в зале ожидания железнодорожного вокзала областного центра.

Здесь кое-что она меня даже заставила пометить в записной книжке, включая ее винницкий домашний адрес, куда она собиралась направиться с вокзала. Наконец, я наспех целую подставленную мне щечку и поднимаюсь на ступеньку вагона.

– Спасибо, Майечка. Прощай! – кричу я в сторону одинокой фигурки на припорошенной снегом платформе.

– Учти, Аркаша, мне и в Уфу к тебе несложно приехать! – что я еще сумел четко расслышать.

Все остальное растаяло в нараставшем стуке вагонных колес скорого поезда после двухминутной стоянки.

В Москве мне лишь пришлось настраиваться на встречи со здешними друзьями и родственниками. Это не входило в мои планы, потому что я очень торопился в Уфу. Как назло, и в Москве затягивался мой отъезд. А ведь я еще из Немирова сразу отправил письмо бабушке Сосе и Густе Лазаревне в Кунцево. В нем были перечислены вся одежда и обувь для полного обновления моего гардероба.

Для этого сестры обещали подключить своего старшего брата Иосифа, который занимал одну руководящих должностей в управлении торговли соседних Филей. Так они и поступили, но директор подведомственного универмага не без здравого смысла убедил брата в том, что без примерки это не делается. Поэтому для выполнения моего непростого заказа потребовалось еще не менее месяца. Я нервничал, хотя и в самом деле не мог бы появиться перед башкирскими сотрудниками в солдатской шинели.

В той непростой для меня обстановке бабушка с Густой Лазаревной вдруг стали настаивать, чтобы я вообще отказался от поездки в Уфу. Они не видели смысла в моем проживании «у черта на куличках без родной души вокруг». Поэтому я должен был сделать все возможное, чтобы «зацепиться» в Москве. Это обосновывали и тем, что нигде нет лучших условий для обучения в вечернем институте. В этом меня стали убеждать и другие родственники, которые звонили мне по телефону.

Капали настолько сосредоточенно, что я таки отправился на разведку к своим соученикам по техникуму. В итоге я быстро убедился, что в столице нельзя получить работу без прописки, а прописку без работы. Мой вывод сестер не обескуражил. Они, как фокусницы, достали из рукава «безотказную идею». Она сводилась к тому, что мне надо было всего жениться на москвичке. Ну, конечно, этот вариант был придуман, загодя. Но ведь создание семьи на таком раннем этапе в мои планы не входило.

И все равно Густа Лазаревна приступила к показу уже подобранных ею невест. Прямо в ее кухню тогда пришло с полудюжины девушек всего за три-четыре дня. Одна из них «приносила ей Анну Каренину после прочтения», а другая – «приходила, чтобы взять ее почитать». Стоило бы мне остановить свой выбор на одной из суженных, и тогда отработанный процесс перешел бы в следующую стадию.

Ясно, что смотрины завершились безрезультатно. Слишком свежими были мои воспоминания, связанные с Раечкой и немировскими вечерами. Следующую серию демонстраций невест Подмосковья прервала повзрослевшая Инночка из соседней квартиры Густы Лазаревны. У нее пропадал билет подруги на дневной сеанс в центральный кинотеатр Кунцева. Мог ли я не выручить шуструю студентку предпоследнего курса медицинского техникума.

Вы можете ответить, что мог бы и не выручать, имея в виду все те же немировские события. Но я ведь и Майе ни разу не намекнул на какие-то далеко идущие планы. Основой в моих отношениях с девушками являлась порядочность. Парню в них предстояло оставаться джентльменом в любых условиях, чтобы девушка могла бы ощущать себя богиней. А с Инной мы сходили в кино еще несколько раз и уже в компании с ее подругой. Так мне удавалось забывать о продолжавшемся давлении бабушки и ее сестры. Втайне от них я все еще не терял надежду на возвращение на место моей первой работы, когда дождусь новой одежды.

Подобным мне молодым людям на 21 году жизни, вероятно, свойственно шарахаться в разные стороны. И все же, вспомнив трогательные проводы Майи на винницком вокзале и ее прощальные слова о готовности приехать ко мне в Уфу, я решил поблагодарить ее в коротком письме. Там же я попросил ее передать привет моей маме. «Пусть бы, – подумал я, – она еще раз покормила домашним борщом милую девушку». Я знал, что она нередко недоедала, хотя систематически ее спину отягощал мешок с деликатесами для подработок тети Сони.

А у бабушки Соси и Густы Лазаревной уже вызывали повышенный интерес мои «культпоходы» в кунцевский кинотеатр с соседской девушкой. После третьего похода сестры попросили фотографию Инночки у ее мамы. Они вложили ее в конверт и отправили в Немиров моей маме с запиской «Нравится ли тебе девушка, с которой завязываются многообещающие отношения у Аркаши?».

А в моем письме Майя увидела желание укрепить наши отношения таким образом. С этими мыслями она и пришла в наш дом, чтобы передать маме привет от ее сына. За тем, что происходило внимательно наблюдал юный Фима. Он из всего сделал собственные выводы. Я не знаю какие, но вдруг он исчез в другой комнате. Через минуты две он появился с фотографией Инны в руке и направился к Майе.

– Это новая невеста нашего Аркаши! – выпалил ветрогон, а к тому еще и добавил: – Тоже девочка так себе ничего.

Ответ не последовал. Смысл затянувшейся паузы, видимо, дошел и до Фимки, когда он увидел широко раскрытые от изумления глаза Майи.

Сам Иосиф Лазаревич приехал в универмаг, когда мне вручали уже вторую половину заказанной мной одежды. Примерка состоялась в кабинете директора. Покупку одобрили, и я положил на стол причитавшиеся за нее деньги. «Чтобы новые вещи подольше носились», у директора «нашлась» бутылка шампанского. Ее раскупорили, а мне особенно понравилась закуска – конфеты «Тузик».

Через «черный ход» универмага я не вышел, а вылетел – на крыльях надежды. Был солнечный день. На мне, вместо шинели, отлично сидело темно-синее пальто с воротником из отсвечивавшего серебристой проседью каракуля. Из того же меха была изготовлена шапка-пирожок. Громко скрипели утепленные ботинки на утрамбованном снегу широкого тротуара. Я шел, и мне казалось, что на меня оглядываются все прохожие.

В те минуты я особенно сожалел о так задержавшемся отъезде. А еще я мучительно обдумывал формулировку причины опоздания, которую мне придется изложить директору фабрики. Мог ли я предположить, что всего через полчаса у меня появится намного более серьезная причина для волнения. Оно буквально вспыхнуло пламенем, когда я прочитал письмо Майи. Оно оказалось в почтовом ящике, когда я вернулся. Несколько емких фраз по сути записки содержали все, что Майе пришлось пережить в моем доме из-за фотографии, которую ей показал Фима. Позорный прокол закончился немой сценой, потому что объяснения всему не нашлось ни у кого.

Его не находилось и у меня. Закипавший во мне гнев становился сильнее рассудка. Хорошо, что в тот день сестры куда-то уехали, потому что им под горячую руку пришлось выслушать немало. А я, чтобы этого не случилось, быстро сложил в чемодан вещи и написал им на клочке бумаги: «Не ищите. Обустроюсь, успокоюсь, сообщу».

В послеобеденные часы следующего воскресного дня я вышел из вагона поезда на платформу станции Винница. Вещи я сдал в камеру хранения и оплатил ночлег в комнате для приезжих. На трамвайной остановке привокзальной площади я уточнил, что улица, которую Рая записала в моем блокноте, находится на третьей остановке. Минут через 20 я поднимался на второй этаж. Надежда, что Майя могла снова приехать к родителям за продуктами и деньгами была очень слабой.

И вот я жму на кнопку дверного звонка квартиры №28. Считанные секунды ожидания тогда растянулись в вечность. О, счастье! Оно не отвернулось от меня на этот раз. Дверь приоткрылась. Сквозь узкую щель я увидел знакомые глаза. Они смотрели на меня, как на совершенно чужого человека. И на то была уважительная причина. Вместо солдатской шинели и шапки, на мне неплохо сидело роскошное пальто с воротником и шапкой из серебристого каракуля:

– Кто это? – часто моргая, спросила Майя, уже узнав меня в непривычной одежде. – Не сон ли это?

– Нет, не сон! А чтобы ты поверила окончательно, я опущусь пред тобой на колени за глупое недоразумение с фотографией.

Я продолжал невнятное бормотание. А когда я поднялся, то едва успел поймать Майю. Она запрыгнула мне в руки и так я внес ее в просторную прихожую, словно девочку. До того маленькой и легкой она мне показалась в своем бордовом байковом халатике и комнатных тапочках на босых ногах.

В кухне, за чаем с колбасными бутербродами, Майе еще долго пришлось выслушивать мои сбивчивые рассуждения о благородстве и чувствах долга. Хорошо, что мне этого же не пришлось излагать в присутствии ее родителей. Мне повезло и тем, что они уехали в Казатин проведать семью сына. Зимние дни коротки. За окнами сгустились сумерки. Рая зажгла электрический свет и поинтересовалась, где я ночую. Я соврал, что в гостинице: было стыдно признаться, что остановился в дешевой комнате отдыха вокзала. Денег у меня к тому времени оставалось мало, и я должен был экономить каждый грош.

Утром, выходя с вокзала, я их пересчитал и понял, что, в лучшем случае, мне их хватит на две недели. О поездке в Уфу уже точно не могло быть и речи. Исходя из этого, я был готов на любую работу в Виннице. На ее поиски, на местных заводах и фабриках, я и поехал в своих дорогих одеждах. Скорее всего из-за них, мне не предложили даже места дворника. К концу дня я вернулся к Майе. Она тогда задержалась дома еще на сутки. Мне было трудно скрыть свое отвратительное настроение.

Единственную надежду я еще возлагал на разговор с Бузей и Женей, двоюродными сестрами моего отца. В детстве я несколько раз навещал тетушек с мамой. Запомнилось мне и то, что они с семьями проживали в индивидуальном доме неподалеку от Дома офицеров. Перед тем как распрощаться, Майя мне помогла их разыскать по названным мной приметам уже в сумерках. Бросался в глаза безукоризненный порядок в квартирах сестер. Но и сорить здесь было некому, потому что их дети обучались в вузах других городов.

С судьбой в поддавки не играют

Не зря бабушка Сося придавала большое значение родне. Прежде всего, меня здесь заставили поужинать. Старшая Женя меня внимательно выслушала. Она сказала, что я должен сосредоточиться на поиске работы по специальности. Зря ли меня обучали в Москве целых четыре года. Младшая тетушка Бузя созвонилась утром с подругой. Спустя час меня любезно принял главный механик местной швейной фабрики Ботвиновский.

В его штате свободных рабочих мест не оказалось. Но Ботвиновский предложил мне другой вариант. Он написал записку директору швейной фабрики небольшого поселка Вороновицы, а мне скал, что это «временное обустройство». Из винницкой автобусной станции я доехал до места назначения за 35 минут. Собеседование было коротким. С середины марта 1957 года я уже являлся главным механиком здешней фабрики.

Как я мечтал работать в большом городе, чтобы в нем была возможность учиться в вечернем институте. Но судьба пока распоряжалась по-своему. В Вороновице, в отличие от Уфы, шили не солдатские бушлаты, а детские костюмы. При фабрике была своя дизельная электростанция. Воду качали из собственной скважины. С одной стороны, это были дополнительные хлопоты, но, с другой, в этом я видел неплохие условия для накопления профессионального опыта.

А руководство меня и здесь пристроило на квартире с питанием, рядом с фабрикой, через дорогу. 35-летний Василий мой хозяин работал на фабрике водителем старой полуторки. Неделю он мог пропадать на неблизком текстильном комбинате. Там он загружался «фондовыми тканями». По возвращении Василий двое-трое суток готовил «старый Газ» к следующему выезду. Притом он перебирал все, что можно было, в двигателе. Часами Василий лежал под машиной в любую погоду, чтобы привести в порядок ходовую часть.

Его жена Елена не знала покоя и на фабрике, и дома. Отстояв восемь часов у гладильного пресса, она еще больше времени отдавала корове с теленком, паре свиней, трем десяткам кур и тридцати соткам огорода. С особенной нежностью Василь и Елена растили своего единственного Вовку. Возможно поэтому мальчик приносил из школы одни пятерки. Чтобы дать ребенку достойное образование, его родители были готовы преодолевать еще более сложные пролемы, хотя представить такое мне было трудно.

В отличие от уфимского угла (ниша в тесной, но теплой прихожей), новые хозяева поселили меня в просторную горницу. Здесь я спал на широкой двуспальной кровати с панцирной сеткой. Цену царственным условиям было бы трудно сложить, если бы в горнице было потеплее и менее сыро. Печки в горнице не было, а тепла от хозяйской печки и крошечной масляной лампадки у старой иконы было явно мало. Вода там, тем не менее, не замерзала, а молодой организм быстро прогревал отсыревшую постель. Лишь коснувшись ее, я отключался и засыпал. Правда, сменные мастера могли постучать мне в окошко и в 11-м часу вечера, если у них возникал какой-нибудь сбой в техническом обслуживании.

И на новом месте мне пришлось начинать с усовершенствования организации труда. А директор и здесь не ограничивал свободу моих действий. Важно, что в Вороновице я мог рассчитывать еще и на дополнительную опору – на Ботвиновского. Николай Вячеславович сам предложил обращаться к нему в случае возникновения неразрешимых сбоев в работе. А межу тем я старался постигнуть и структуру социалистического хозяйства.

Хорошо, что меня пригласили на республиканское совещание руководителей фабричных ремонтных служб. Ему благодаря, я быстро разобрался, что потребность предприятий в электроэнергии, топливе, технологическом оборудовании, запасных деталях и ремонтных материалах сначала рассчитывают на местах, соответственно нормативам. Затем расчеты представляют в Главк. Там их корректируют и отправляют в Госплан тоже для «уточнения».

Довольно быстро я убедился, что вся эта красиво выстроенная теория, не что иное, как пшик. Ну, как еще ее можно было назвать, если лимиты на ремонтные нужды, которые наше министерство доводило фабрикам, не соответствовали и половине их потребностей. Не абсурд ли виделся в том, что производственникам не доставались и такие объемы ремонтных материалов, в частности.

Несколько лучше выделялись материалы для основного производства.

За ними грузовик моего хозяина Василя и отправлялся в командировку продолжительностью в неделю. На текстильных комбинатах приходилось вышибать выделенные фабрике материалы верха, подкладку или бортовку. В кабине вместе с Василем находился работник отдела снабжения. В дорогу он отправлялся с коробкой конфет, бутылкой духов, спирта или сала – подарка для работника комбината, который был способен удовлетворить фабричную просьбу. Но и с подарком в очереди у ворот комбината приходилось ночевать в холод и жару.

По похожей схеме толкачи отправлялись на механические заводы. Отсюда поставляли фабрикам технологическое оборудование и запасные детали. За ними тоже приходилось выезжать, как правило, с деньгами. В определенные годы это обрело форму своеобразного базара. В Вороновице это было поручено снабженцу, который в этом неплохо ориентировался. Я таким образом мог заниматься только ремонтным делом. Домой, в свою прохладную комнату, я не торопился. В механической мастерской, часть которой являлась моим рабочим местом, было намного теплее. После рабочего дня я проводил там по два-три часа.

Это время я отводил обдумыванию просьб и жалоб рабочих, с которыми они обращались ко мне во время обхода цехов. Все это я записывал в блокнот. Из него после работы я выбирал то немногое, чему находил хотя бы частичные решения. Это были небольшие приспособления, которые облегчали труд рабочих. Не все из них я мог изготовить в своих примитивных мастерских.

У Ботвиновского в Виннице они были получше. Более квалифицированными были, и слесаря, которые там работали. К их услугам мне и приходилось прибегать в таких случаях. Определенные поделки Николай Вячеславович не только одобрял. Такие же он делал для своих пошивочных потоков. Сотрудничество на этой основе вызывало у Ботвиновского все больший интерес. Так я еще и отвлекался от грустных размышлений. Они были связаны с последствиями моего не до конца обдуманного рывка из Москвы в Житомир.

Я, конечно, не предполагал, что в итоге, окажусь в глухом поселке Вороновица с несвойственным мне сельскохозяйственным уклоном. Так на меня в Кунцево подействовал гнев, проявившийся после прочтения письма Майи. Выбора Вороновица мне давала. Главными местами занятости населения здесь являлись колхоз, сахарный завод и швейная фабрика. Было особенно тяжело осознавать, что и Майю не могло устраивать это место ни в ближнем, ни в отдаленном будущем.

«Ну, хорошо, а что же дальше?» – размышлял я, когда пытался поставить себя на ее место. И ответ снова был отрицательным. Ведь и она заканчивала техникум не для того, чтобы занять место швеи в фабричном конвейере. Проблема жилья здесь тоже не имела решения. Если все это четко просматривал я, то, как иначе это могли представлять родители Майи. Полагаю, что и их слово было не последним в выстраивании будущего дочери.

Такие мысли не радовали. Чтобы хоть немного оградить себя от них, я торопился на работу и не спешил возвращаться. Но, кроме того, я все чаще отправлялся в Винницу к Ботвиновскому. Кстати, наше сотрудничество уже переросло в дружбу, несмотря на большую разницу в возрасте. Это я объясняю не только в многочасовой совместной «доводкой до ума» моих новинок, а и тем, что мы задерживались до поздних часов в кабинете Николая Вячеславовича за партией шахмат.

Однажды мы настолько увлеклись игрой, что забыли о времени отхода в Вороновицу моего последнего автобуса. И тогда Ботвиновский посадил меня в коляску своего мотоцикла и привез к самому дому Василя и Елены. В те вечера, что я так задерживался, моей хозяйке приходилось подниматься с постели, чтобы подать мне еще не остывший в печи ужин. Меня это смущало. Я был готов съесть и остывшую еду.

Но других вариантов не признавала Елена. К этому были приучены ее муж и сын. Чтобы подать им на стол горячий ужин, она бежала к ним с работы в недели, когда была занята в вечерней смене, а заодно и ко мне. Так что более преданную хозяйку трудно было представить. В редких случаях, когда на работе Елену было некому подменить, вместо нее прибегала ее моложавая подруга. Она тоже проживала в нескольких шагах от фабрики, и как-то они договаривались.

Почти как дома

Так я все больше привязывался уже к хорошей украинской семье. Что значит привязывался? Почему? А потому, что в тот период у меня не было никого ближе. Я по-прежнему не общался с родителями, бабушкой и ее сестрой. Я все еще не мог им простить глупость, связанную с портретом. Думаю, что и они обижались, потому что связывали свои действия с благими намерениями. В итоге, и выходные дни я проводил, главным образом, в горнице.

Я занимал себя и тем, что гладил угольным утюгом стиранную одежду на предстоящую неделю, читал газеты и книги из фабричной библиотеки. В часы приема пищи мы собирались вместе за общим столом. Еда редко бывала мясной, да в ней и не было большой потребности. Лена находила ей простую, но вкусную замену. Мне и сегодня приятно вспомнить завтрак выходного дня, основой которого являлся отваренный в печи крупными кусками картофель. К нему подавали прохладную простоквашу из погреба. И это было действительно вкусно..