Читать книгу: «Пока не забыто», страница 7

В новом трудовом коллективе мне тоже было неплохо. Как и мои хозяева, большинство сотрудников здесь были тесно связаны со своим подсобным хозяйством. Без него они бы не прокормили свои семьи продуктами из дорогой коммерческой лавки. Слишком маленькими были зарплаты. Летом механики брали короткие отпуска. Надо было вскопать огород, заготовить дрова и корм для скота. Некоторых отпускников мне приходилось подменить самому. И тогда я ближе знакомился с работницами поточных линий.

Это началось с весны. В апреле солнце стало сильней отогревать землю. На полях зазеленели озимые. Заодно с природой оттаивало мое сердце. Я понимал – что-то подобное уже происходило в сердцах мамы, отчима, бабушки Соси и Густы Лазаревны. Лишь теперь я сообщил им, что сутью моего решения являлось «желание учиться, а не жениться». Из их коротких ответов я понял, что родня меня не разыскивала потому, что получила письмо от моих винницких тетушек.

Моя самостоятельная жизнь продолжалась. И в тот вечер, я приехал от Ботвиновского позднее обычного. Горячую пшенную кашу с молоком и стакан чая мне подала подруга хозяйки. Завтра предстоял ранний подъем. Чтобы не проспать, я сразу улегся в постель. Газету «Правда» долго читать не пришлось. Глаза закрывались. Я выключил абажур. Негромкий скрип двери горницы раздался, спустя две-три минуты. В тусклом, проникавшим из кухни свете показался силуэт подруги хозяйки.

– Меня вызывают на работу? – Спросил я, будучи уверенным, что кто-то из мастеров хочет видеть меня на фабрике.

– Нет, нет. На этот раз я потревожила, – прозвучало на украинском языке.

– Слушаю, – сказал я, жмурясь от света.

– Надей меня зовут, – представилась гостья и прикрыла дверь. – Знаю, что тебя – Аркадий. Имя закорючистое, но мне нравится, как и ты сам. Вот так и познакомимся. Я с первого раза увидела в тебе мужчину. Не девушка и я. А зашла сказать, что жаль впустую терять время. Решайся. Ведь я не замуж зову.

Произнося эти слова, Надя присела на табуретку, рядом с кроватью. Я растерялся. Возможно, я и производил впечатление бравого парня в цехах. Но там на виду у всех я свободно парировал шуткой на шутку, а здесь я был один на один с подругой уважаемой хозяйки. Мой язык одеревенел от неожиданности. Повисшая в воздухе пауза, возможно, вызвала у нее Нади опасение, что она переборщила.

– Только, ради Бога, не подумай, что я какая-нибудь гулящая, – произнесла Надя и перешла на более мягкую манеру убеждения. – Парней хороших я научилась отличать от плохих после неудачного замужества. Мой спивавшийся моряк дальнего плавания избивал меня. Двух лет с ним прожить не смогла. А встретить путного мужчину так и не пришлось. Все они женаты. Для меня же разбить чужую семью – это грех. А вот матерью хорошего ребеночка стать охота. Ты, Аркадий, выдержанный холостяк, не пьешь. От таких парней детки нормальные рождаться должны.

К этому времени я частично пришел в себя, молчал и раздумывал, как культурно ответить. Спустя пару минут я предложил Наде перенести разговор на следующий вечер. Я не сомневался, что к тому времени у Нади изменится настроение и она просто забудет о том, что было в горнице. На деле меня ожидала другая неожиданность.

Аркадий! – негромко окликнула меня Надя.

А тогда я выходил с фабричной проходной, спустя часа два после окончания рабочего дня. Я еще не понял, с какой стороны раздался знакомый голос, но в ту же минуту я ощутил ладонь Нади на своем локте. Во избежание выяснения отношений в людном месте я безоговорочно последовал за Надей. Как швейник, я не мог не обратить внимание, как неуклюже сидели на молодой женщине советские одеяния из местной лавки.

Что делать дальше я не знал, не знал и того, с чего продолжить прерванный вчера разговор. Ох, уж эта привычка – с юных лет оценивать свое слово на вес золота. Повернув направо, мы оказались на безлюдной улочке. Надя что-то продолжала рассказывать. Я почему-то задумался о ловушке, в которую сам себя загнал. Кто я на самом деле, если женитьба вовсе не входит в мои планы? Почему-то вспомнилось нелегкое душевное состояние после ночного побоища в Немирове. Тогда судьба мне прислала в котельную целительницу в образе Аллы №2. Чтобы облегчить мое нынешнее состояние, в моей судьбе появилась не Алла ли №3 в лице Нади.

Сейчас она продолжала вести меня по безлюдным задворкам. Их тишину нарушал лишь лай кем-то потревоженной собаки. Минут через двадцать освещаемая лунным светом тропа вывела нас к большому колхозному саду. Буйным цветением яблонь он напоминал огромное белоснежное облако. От источаемого им запаха кружилась голова, как от шампанского в филевском универмаге. Из рассказов Нади я уже знал, что она работала в колхозе учетчицей. Вчера она подарила садовому сторожу бутылку самогона. Поэтому «мы могли себя чувствовать здесь надежней, чем дома».

– Я сама выбрала это место у самой пышной яблони, – сказала Надя, когда мы остановились.

Здесь она извлекла из своей холщовой сумки большую, тщательно выутюженную простыню и расстелила ее на шелковистой траве, под самой кроной. На ней мы и присели. Из той же сумки Надя достала стеклянную банку. Когда она ее открыла, запахло чем-то удивительно вкусным. Я проглотил голодную слюну.

– Там еще теплые вареники с творогом и сметаной, – сказала Надя и подала мне банку с алюминиевой ложкой. – Ешь, я наелась дома.

Завершенный напряженный рабочий день, прекрасный вечер, вкусная еда и ничему не обязывавшие размышления Нади расслабили. Я так и не придумал, что мне ей сказать, да и менять то, что я видел, почему-то не хотелось. Такое состояние даже клонило ко сну. Но на смену теплому весеннему дню приходят еще прохладные ночи. Так что долго на земле не отсидишься. Хорошо, что обладавшая некоторым жизненным опытом Надя понимала, что близкие отношения между нормальными людьми выстраиваются постепенно.

А в отцветавшем саду мы побывали еще несколько раз. И кто знает, чем могли бы закончиться те встречи с действительно порядочной Надей. Но, вовсе не окончание сезона цветения яблонь явилось причиной завершения наших свиданий. Телефонный звонок Ботвиновского открыл новую главу моей истории, веру в которую я уже потерял.

– Срочно приезжай! – громче обычного сказал мой попечитель на этот раз. – Могу я тебя увидеть на фабрике завтра?

– Николай Вячеславович, если вы обнаружили новую неувязку в моих эскизах, то подправьте все сами; потому что мне было бы удобней приехать через два-три дня, – ответил я по понятной причине.

– Да нет, дело эскизов посерьезней, – продолжал интриговать меня Ботвиновский, – На этот раз вези паспорт и диплом. Они могут понадобиться милиции.

– И все-таки, точнее можно? – Теперь уже я находился во власти жгучего любопытства.

– Хорошо. Тогда серьезно. Я выбил для тебя должность инженера-конструктора при моей службе. Зарплата пока та же, что ты получаешь. Но здесь ты будешь заниматься только разработкой новых приспособлений. Ничего другого. Лучшие условия для совмещения с вечерним или заочным обучением в институте трудно придумать.

Из моих рассказов Ботвиновский знал о моих планах. Мне же надо было действительно поторопиться. Я не должен был упускать случай в условиях, в которых на солидных предприятиях областного центра трудно было устроиться на работу даже простым рабочим. Были и такие времена к лету 1957 года. Заводов в городе было мало, а желающих трудоустроиться много.

Начнем сначала

В Винницу я приехал в утренние часы. Моя вера в обещания Ботвиновского заколебалась, когда вместе с ним я предстал перед начальником отдела кадров фабрики. Так на меня подействовало поведение бесцеремонного кадровика, который, возвращал мне паспорт с заявлением о приеме на работу. А ведь на нем уже была виза директора фабрики «зачислить». Хорошо, что вслед за этим последовало разъяснение. Дескать разговор будет продолжен после того, как я пропишусь в Виннице.

Ботвиновский отреагировал на это намного спокойней. Он усадил меня на свой мотоцикл. На этот раз мы приехали к его пожилой одинокой соседке. На следующий день мы отправлялись от нее в паспортный стол горотдела милиции. У нас на руках были подписанные ею бланки и домовая книга для оформления прописки меня в качестве квартиранта. Отстояв немаленькую очередь, вдруг мы и здесь столкнулись с отказом. Площадь квартиры, на которую меня соглашались прописать, не соответствовала союзному нормативу – 13,5 квадратных метров «на душу».

А, кроме того, в это учреждение я должен был представить справку с места работы! Словом, я сталкивался с московским вариантом не пробивного бетона. Не знаю, чем бы все это закончилось на этот раз, если бы я снова не вспомнил о своих прекрасных тетушках. Предложение приемлемого решения в этой обстановке последовало от старшей из сестер Жени. По ее рекомендации я созвонился с одним мужчиной.

– Завтра в полдесятого буду тебя ждать у входа в паспортный стол, – сказал он мне.

Широкоплечему хозяину квартиры, на которую предстояло прописаться в этот раз, было лет шестьдесят. Я его встретил в назначенном месте. Богатырь, с ярко выраженным еврейским акцентом, попросил мой паспорт и 20 рублей, что тогда соответствовало четверти моей зарплаты. То и другое он положил в свою домовую книгу, заодно с заполненными бланками. Очередь, которая начиналась у окошка паспортистки, заканчивалась на улице, на тротуаре. Человек 40 в ней громко переговаривались между собой. Те из них, что стояли в хвосте, волновались, чтобы окошко не закрыли перед их носом в связи с окончанием времени приема посетителей. В отличие от меня, мой будущий хозяин не прислушивался к шуму очереди. Он растолкал локтями толпу у окошка, словно атомный ледокол:

– Марусенька! – Крикнул он прямо в окошко и подал туда домовую книгу с бланками, паспортом и двадцаткой.

Наши документы Марусенька вернула минут через десять. Хозяин там же вынул паспорт из домовой книги и торжественно вручил его мне на виду у оторопевшей от неожиданности очереди. Я и тогда не поверил в успех, пока не увидел своими глазами печать с еще не высохшей штемпельной краской уже на тротуаре. В пути на Володарку я открывал паспорт еще несколько раз для убедительности.

Отныне я и проживал во дворе «богатыря», в его однокомнатной времянке – предмете дополнительного заработка. Вся обстановка здесь состояла из железной кровати с ватным стеганым матрацем и рассохшегося столика с допотопной табуреткой. Небольшое окошко комнатки прикрывала пожелтевшая от времени газета. Она была прикреплена кнопками прямо к раме. С потолка свисал черный патрон с электрической лампочкой. В стене, неподалеку от постели, торчало несколько больших гвоздей. Им предстояло заменить мне шкаф для одежды.

О стирке и приготовлении хозяевами завтраков и ужинов здесь не могло быть и речи. В отличие от Уфы и Вороновицы, в мою ответственность вменялась и уборка помещения. Все это было связано с болезненным состоянием немолодой хозяйки. Из-за невероятной скуки в своей очередной опочивальне я проводил на работе по 14 часов в сутки. В связи с этим задания Ботвиновского я выполнял так быстро, что он даже порекомендовал мне немного угомониться.

Летом главному механику было вообще не до моего творчества. Руководимая им служба еле справлялась с ремонтными работами, которые, как правило, проводили в такое время. Не потому ли, вопреки обещанию, Ботвиновский стал подключать меня к поиску ремонтных материалов. У меня и получалось, хотя всякий раз приходилось сталкиваться с итогами смехотворных лимитов и фондов. Их величины являлись главным козырем фабричных снабженцев для оправдания пустых складских полок.

С их слов, оборудования и ремонтных материалов в стране не хватало со дня ее провозглашения. Это не могли не понимать и ответственные чиновники в верхах. Но они знали и о том, что обувщики, пищевики и швейники «выкрутятся» посредством незаконного обмена обуви, одежды и колбасы на кровлю, лес и кирпич. Так нам, работникам отраслей, которые действительно наполняли государственный бюджет прибылями, приходилось выживать фактически на уголовной тропе.

Начинал с этого и я, когда отправлялся за куском швеллера на городской склад металлолома. Здесь я совершал сразу два уголовно наказуемых преступления. Во-первых, я воровал со склада уже принадлежавшее государству имущество. Во-вторых, я давал сторожу взятку деньгами или бутылкой водки. Иначе, кто бы мне разрешал ковыряться в горах металлического лома, который сюда свозили со всех заводов и фабрик. В других условиях работали предприятия оборонного комплекса, на содержание которых уходила львиная доля и наших прибылей.

Среди инженеров и служащих в моем новом винницком коллективе оказалось немало евреев. Это объяснялось и ограничением их свободного допуска в более престижные отрасли. В отличие от моих сотрудников из Вороновицы, мои новые коллеги далеко не все торопились на домашние подсобные хозяйства по окончании рабочего дня. Они просто отсутствовали у большинства из них. Этим город отличался от периферии. В нем и свободное время люди проводили иначе.

Так Ботвиновский задерживался за шахматной доской или у бильярдного стола. Красный уголок фабрики вообще напоминал шахматную секцию. Любители этой игры часами засиживались здесь за 5–6 досками. Все мы играли «на вылет», за исключением директора и главного инженера. Они и клуб покидали раньше других. А мы, дожидаясь очереди, обменивались местными и зарубежными новостями, рассказывали об увиденном в кино, театре и о прочитанных книгах.

Особым красноречием среди нас выделялся главный инженер Гендельман. Тогда он всего-то разменял 4-й десяток. Гендельман и в шахматы играл хорошо. Его предложение «сыграем партию?» было для меня неожиданным сюрпризом. Я знал, что Гендельдман окончил киевский институт легкой промышленности. Это еще выше поднимало в моих глазах его авторитет. А сколько он повидал самых известных фабрик страны. Разговоры с таким специалистом вызывали особый интерес.

Перед собой главный инженер поставил не решаемую, на первый взгляд, задачу. Он решил, что качество одежды винницких швейников должно быть не хуже той, которую производят на более крупных столичных предприятиях. Гендельман понимал, что ему трудно рассчитывать на такой результат без соответствующего технического оснащения. Тонкости его замысла мне предстояло познать со временем.

Именно ради этого он сразу поддержал предложение Ботвиновского о вводе в штатное расписание ОГМ моей должности инженера конструктора. Не потому ли в дальнейшем указания «обратить особое внимание на определенный узкий участок производства» я получал от Гендельмана лично. Он же велел Ботвиновскому принять на работу еще двух слесарей и загружать их только моими поделками. Так главный инженер отреагировал на мою жалобу на нехватку рабочих рук в сезон летних ремонтов.

– Технологию и моделирование я беру на себя, – сказал тогда Гендельман, – но мне нужен человек, который поднимет на новый уровень техническое оснащение наших поточных линий, главным образом, за счет приспособлений малой механизации. Так ведь и им принадлежит важная роль в массовом производстве.

Такое доверие вдохновляло и настораживало. Его укреплению мне помог транспортер для доставки кроя с этажа на этаж. На нем же пошивочные цеха опускали готовые изделия на склад, который находился в подвале. Больше половины занятых ранее в этой работе грузчиков тогда перевели на другие работы. По моим эскизам новшество было смонтировано в неиспользуемой малогабаритной шахте для лифта. Вот уж где была уместна поговорка «голь на выдумку хитра».

А чем занималась Майя?

В то самое время молодой специалист Майя делала свои первые шаги в производственном отделе винницкого строительного управления. Там же работал начальником отдела снабжения ее отец. Процесс освоения новой профессии сложен вдвойне, особенно если ты поставил задачу, добиться уважения коллег за знание дела. Для этого и Майе надо было освоить немало нового для нее производственного опыта.

Наша первая встреча с Майей в Виннице состоялась случайно. Как выяснилось, здания, в которых мы работали, отделяло расстояние в 5–7 минут ходьбы. Та встреча не вызвала взрыва эмоций. Этому предшествовало немало моих размышлений в Вороновице. Все они сводились к первоочередному поступлению в институт. Почему-то я в себе видел полноправного главу семьи только с высшим образованием. Прежде всего, по этой причине, я в основном глядел на носки своей обуви и лепетал что-то непонятное.

Я был уверен, что приблизительно так рассуждали о будущем муже Майи ее мама и папа. Конечно, им не хотелось, чтобы их дочь «засиделась в девушках» в ожидании моего окончания института. Так что оптимальный вариант в глазах родителей Майи виделся в ставке на соответствующего ей жениха. Время бежало. Мама Майи даже обратилась за помощью к знакомой свахе. Ничего подходящего, к сожалению, в ее колоде не оказалось. Мама Майи это объясняла тем, что лучшие парни уже достались ровесницам ее дочери.

Это Майя тех лет

Так как в выстроенной версии присутствовала моя вина, я решил хотя бы пригласить Майю в кино на. Таким способом мне захотелось скрасить Майе время, которое ей придется потратить на поиск. Майя не отвергла мое приглашение. Наши еженедельные походы в кино затягивались. Заодно с прогулками они снова вернули нам атмосферу приятного времяпровождения. Этих тонкостей не знали уже замужние одноклассницы Майи. Когда мы приходили к ним в гости, звучало: «Так на свою свадьбу, когда пригласите?».

А молодожены приглашали нас на чашку чая нередко. Тогда все они проживали в тесноте совместно с родителями. Гостеприимная Сара Белогловская, в девичестве Гершберг, работала медсестрой в роддоме. Ей нравилась ее профессия медика. С гордостью она рассказывала и о ее применении дома. Ее муж способный инженер. Он часто простуживался. Саре стоило немалых трудов его лечение. Среди ночи она бережно отпаивала его молоком с медом.

Прагматичная Валя Чучмарева отличлась от Сары. Она проявляла явную сдержанность в похвалах в адрес своего, тоже не лыком шитого мужа Юры. Прежде всего, в лучшем свете она представляла себя самую. В результате, люди со стороны видели отличника физико-математического факультета в ней, а не в ее немногословном тогда Юре. Иначе смотрели на все и родители Вали. Поэтому они отдали молодоженам лучшую комнату. В этом доме и раньше бывало немало гостей. Сейчас к ним прибавились еще и товарищи Юры. Всех вместе взятых здесь было принято потчевать чаем и блинами. Мастерски их готовил всегда приятно улыбавшийся Борис Андреевич, отец Вали.

Щупленький и невысокий ростом Юрка выглядел на его фоне мальчиком. Несмотря на габарит, он не оставлял и следа от блинов даже в те вечера, когда гости на чаепитие не являлись. Посмеиваясь над невероятным аппетитом мужа, Валя, рассказала, что как-то поставила перед ним десяток его любимых горячих котлет в качестве опыта.

– И что? – Последовал вопрос наивной Майи.

– Съел все десять, и глазом не моргнул, – ответила Валя,– Вот и выходит, что нашего совместного учительского заработка едва хватит лишь на прокорм Юрки и его ненасытного солитера.

Рассказ Вали вызвал дружный смех. От ее острого, как бритва языка досталось и мне:

– А ты чего солитером присосался к Майе? Ты не понимаешь, что так отпугиваешь от нее женихов? Или ты надеешься, что она и вправду будет ждать, пока ты выучишься в институте? А ты должен знать еще и то, что туда поступить непросто.

Возможно, бесцеремонный напор Вали был связан с ее тесным общением с мамой Майи. Мне же с ее родителями довелось случайно познакомиться на их вечерней прогулке, когда мы возвращались с чаепития у Вали.

– Вот это и есть Аркадий из Немирова, – представила меня Майя.

Жаркими рукопожатиями мы тогда не обменялись. Наоборот, под пронзительным взглядом седовласой Ривы Исааковной я стал заикаться и покашливать из-за растерянности.

– Долго не задерживайся: утром на работу, – так разрядил обстановку Давид Петрович.

Жиденькие волосы на его голове были тоже седыми.

А Майя, когда мы остались вдвоем, долго смягчала «напускную суровость ее преданной еврейской мамы». Несладким было ее детство в бедной многодетной семье. Проблемы обступали Риву со всех сторон и тогда, когда она вышла замуж за укладчика железнодорожных шпал Давида Косаковского из Жмеринки. Он ведь не сразу стал «третьим лицом в управлении железной дороги». И тогда с какой завистью на нее смотрели соседи, когда по утрам к их подъезду подъезжал служебный автомобиль. Удача сопутствовала Давиду скорее всего потому, что он являлся сыном кузнеца, а кроме того, не отказывался от самой тяжелой работы. По крайней мере, его пронесло в тревожные времена довоенных сталинских репрессий. Даже царапины ему не причинила война. Тогда он обеспечивал бесперебойное движение железнодорожного транспорта на одном из важных направлений Зауралья.

Риву с дочерью-дошкольницей и сыном-подростком Давид эвакуировал в поселок, который находился в нескольких сотнях километров от него. Там его жена, как львица, сражалась за выживание своих детей. Вот почему ее чада не познали всей тяжести времен карточной системы. Какой еще тяжести – с двумя стаканами целебного козьего молока в день? А ведь зарплата Ривы составляла гроши, когда она ремонтировала прибывавшую с фронта одежду воинов в маленькой мастерской. Чтобы выкупить у местных жителей козу, и Риве приходилось приторговывать солью, мылом и другими стратегическими товарами в свободное от работы время.

Разрулило ли все проблемы появление козы? Большинство да, но кое-что и прибавилось. Ну, до шика ли было в морозные зимы в одной комнатке вместе с козой? Запомнилось и ЧП, связанное с той обстановкой. А вот с ним оказалось явно не до смеха. В полном смысле ревели втроем, когда коза Катя сжевала хлебные карточки на последнюю десятидневку месяца. Брат положил их на стол, когда одевался, чтобы пойти в магазин за хлебным пайком.

По окончании войны Косаковские вернулась в Винницу. Давида Петровича теперь снова отвозили на работу в автомобиле. Только именно в новых условиях его жившим впроголодь детям очень недоставало молока козы Кати и приработков их мамы Ривы. Больше того, немалая часть ее внимания переключилась на оберегание покоя важного «третьего лица» управления железной дороги. Не смешно ли, что его зарплаты не хватало на еду для семьи в четыре души.

Что же касалось одежды, то хуже были одеты только нищие. Поверит ли кто-нибудь, что у Майи не было своего одеяла. Она укрывалась отцовской шинелью уже второй год подряд. Больше других страдала Рива. У нее появились серьезные проблемы с желудком. На дом все чаще и чащ вызывали врача. В такие дни Рива посылала Майю к соседке с третьего этаж «занять» нательную рубаху, потому что ее рубаха была изношена до дыр.

Полунищенский образ жизни заставил Риву Исааковну снова взять инициативу в свои руки. Для осуществления задуманного плана она подключила несколько жен командного состава управления дороги. Они, в свою очередь, испытывали немало трудностей. По ходатайству женщин один из чиновников выделил в их распоряжение товарный вагон. Они его заполнили закупленными на базаре яблоками и доставили их в Москву. Там они пошли с молотка на одном из столичных рынков. Операцию повторили несколько раз. Но уже после первой ходки в доме Ривы Исааковны появилось вдоволь молока и хлеба. Вскоре она купила себе новое нательное белье, а дочери – теплое ватное одеяло.

Майя не попала бы на работу в известное в городе стройуправление, если бы ее мама не насела на увлеченного только служебными делами отца. Дорожное управление расформировали в начале 50-х годов. Давиду Петровичу дали возможность оставаться образцом служения партии и государству в более скромной должности начальника отдела снабжения того самого строительного управления. Старые связи ослабели не сразу. Благодаря им, его сын оказался в недалеком райцентре, после окончания мединститута.

Подробности волнующего рассказа я вспоминал в своей, звеневшей пустотой съемной времянке. Теперь упорные поиски Ривой Исааковной жениха для дочери, со способностями Давида Петровича, казались мне еще более естественными. На фоне такой колоритной фигуры я, конечно, представлял собой ноль. Эти мысли, с учетом увлечений в Вороновице, вызывали еще большую неприязнь к самому себе, да еще и без диплома инженера.

Хорошо, что в период разгара самобичевания у меня выстроились неплохие отношения с наладчиком швейных машин Сашей Гендельманом. Всего с семилетним стажем работы на фабрике, в моих глазах он выглядел почтенным ветераном. Так, кроме того, он еще и учился на третьем курсе киевского института легкой промышленности заочно. Долгие разговоры с Сашей о возможностях совмещения работы с обучением нашли свое продолжение в его маленьком кирпичном домике под шиферной крышей.

В нем, заодно со своей обожаемой Леной, Саша растил трехлетнюю дочь Таллочку. Их все устраивало, даже то, что Лене, учительнице украинского языка и литературы, досталась всего лишь должность школьного библиотекаря. Зато после окончания института ей не пришлось отрабатывать два года в селе. Об энергичности немногословной женщины можно было судить даже по тому, что ей хватало 20–30 минут на приготовление какого-нибудь простого, но вкусного ужина, включая сервировку стола.

Я и сегодня глотаю слюну, когда вспоминаю божественное картофельное пюре и вымоченную в молоке селедку. К ней Лена нарезала колечками лук, который она поливала уксусом и подсолнечным маслом. В этом доме часто принимали гостей. Вскоре среди них засиживался до поздних часов и я с Майей. Особым украшением тех вечеров были рассказы Шолом-Алейхема на идиш. Они и смешили, и вызывали желание разрыдаться над горечью еврейских судеб. Саша закончил семь классов еврейской школы. Сразу после войны на этом же языке он учился в техникуме, до введения запрета преподавания на этом языке, на рубеже 40-х и 50-х годов. Однажды и в доме Саши меня прижали к стенке, как говорится.

– Не понимаю, почему бы вам не расписаться и не пригласить друзей на свадьбу? – спросила меня Лена.

Хорошо, что этот разговор происходил в отсутствии Майи. Вместо прямого ответа, я и Лене запустил долгоиграющую пластинку со своими дежурными отговорками. Их основой являлась моя финансовая несостоятельность и отсутствие диплома инженера. С Леной я мог говорить и об этом, не вдаваясь в детали. Вкратце ее точка зрения сводилась к следующей мысли. На осуществление выстроенных мной планов женитьбы после обучения в заочном институте мне потребуются все мои самые продуктивные молодые годы. У девушек они на особом счету. Ясно, что для Майи такой вариант неприемлем. Но учитываю ли я сам, что второй такой счастливый случай может не повториться.

Лена убедила меня и в том, что семейный человек намного ответственней подходит ко всему, в том числе, и к заочному обучению. С хваткой учителя она решительно опровергла и предполагаемые мной сверх требования Ривы Исааковны к будущему зятю. Ведь и ее муж начинал с укладчика шпал на железной дороге. Сильнее других подействовало предупреждение Лены о счастливом случае, который может не повториться. После этого разговора я все чаще обдумывал, как объявлю всем о своей готовности изменить холостяцкий статус. Безоговорочно покончить с колебаниями побудило иное стечение обстоятельств.

– С завтрашнего дня я еду в Киев на десятидневный семинар молодых специалистов, – объявила Майя в дни продолжавшегося созревания жениха.

– Когда отходит поезд? – я уточнил время, чтобы повторить сюрприз Майи, который она преподнесла мне в утро отъезда из Немирова в Москву.

С половины шестого я уже дожидался ее появления на трамвайной остановке у вокзала. День только начинался. Вскоре Майя действительно показалась в проеме открывшейся двери вагона. А перед ней из него вышел красивый плечистый парень с двумя чемоданами в руках. Поставив их на асфальт, он протянул руки и подхватил Майю за талию, словно балерину. С той же легкостью он бережно опустил ее на свободном участке тротуара. В своем легком ситцевом платьице она и вправду напоминала принцессу из балета «Щелкунчик». А «принц» снова взял в руки чемодана свой и Майи, и они вдвоем направились в сторону вокзала.

Я растерялся и не знал, что мне делать – уйти, или потребовать у «принца» чемодан Майи и увести ее от него за руку.

– Григорий – это Аркадий, – лучезарная улыбка Майи смягчила мою агрессию.

Мы обменялись рукопожатиями. А еще меня удивила уверенность Майи, что я буду ожидать ее на остановке.

– Григорий командирован на тот же семинар, – продолжала она без малейшего признака смущения.

Я поплелся вслед за ними, не без ощущения себя в роли «третьего лишнего». Это чувство осталось со мной на перроне после отхода поезда. Оно не покидало меня на протяжении показавшихся вечностью десяти дней. А как только Майя вернулась, я прибежал к ней на работу, чтобы объявить, что прошу ее руки. Вопреки нагнетаемым мной опасениям, доброжелательно восприняли мое заявление Давид Петрович и Рива Исааковна. В оповещении мамы и отчима меня тоже ожидал приятный сюрприз. Именно тогда они позвонили мне на работу и сообщили о приезде из Кунцева бабушки Соси. Так ведь, прежде всего, перед ней мне хотелось предстать со своей избранницей.

Справа налево: бабушка Сося рядом с Майей. Между ею и мной моя мама Соня. Левее отчим Давид, Фаня и Семен, брат Майи. Еще на фото семья Эпштейн, близкие друзья нашего дома.

– Хорошая девушка, хорошая пара, – заключила бабушка при встрече и прослезилась от радости.

– Жаль, – добавила она, – что отцу твоему, Арале, было не суждено дожить до этой счастливой минуты.

Статус главы семьи дело непростое

Наша свадьба состоялась в первых числах по-летнему теплого октября 1957 года. Перед этим я с Давидом Петровичем вынес на лестничную площадку всю мебель. Вдвоем мы сколотили из досок столы и скамейки в одной и другой комнате. Доски были стругаными, но мы еще и обернули их бумагой. Тогда же нам объявили, что мы будем проживать в меньшей комнате. К вечеру в квартиру съехалось около четырех десятков гостей. Их развлекала музыка, которая раздавалась из новой радиолы. Нам подарили ее винницкие тетушки и дедушка Берко.

На столах не было недостатка в выпивке и еде. Ее неотъемлемой частью были традиционная фаршированная рыба и национальная выпечка «флудн на вынос». Как и положено, для приема относительно большого количества гостей Рива Исааковна пригласила платную повариху. Гости, конечно, и подумать не могли, что почти все расходы, связанные со свадьбой, оплатила старенькая мама Давида Петровича. Иначе начальнику отдела снабжения солидного строительного управления, а в недавнем прошлом «третьему лицу в управлении дороги» пришлось бы занимать деньги у друзей и в кассе взаимопомощи.