Читать книгу: «HYPERкоролева», страница 4
Летнее кафе
Мы расселись на креслах в беспонтовой шашлычке «Вечный огонь» близ Беговой и укрылись пледами в ожидании кира и грушевого сидра.
– Когда мы летали на Гоа… – начинает Аня, но наше внимание отвлекает жирная чайка, принесшая труп тощего голубя. Чайка кладет дохлого голубя на тротуар и клюет его, ощипывая и быстрыми движениями пытаясь оторвать голову. Мы с интересом следим за этим. От чайки пахнет помойкой.
– Фуу, – говорю я.
– Не знала, что они голубей едят, – говорит Аня.
– Есть видос, где чайка живого голубя целиком жрет! – говорит Нюта, – как думаете, она его убила или нашла мертвым? Глотает просто блин.
Живые голуби спокойно прохаживаются в метре от чайки. Аня кидает им несколько кусочков хлебной палочки из корзины, что поставил перед нами официант – и голуби бросаются к ним. Чайка не обращает внимания на хлебную палочку, продолжая клевать труп.
– Ешьте, – говорит им Аня. – Мне все равно нельзя мучного. И так раскабанела, – говорит она нам с Нютой.
– Ты не раскабанела, – говорит ей Нюта. – Мы тебе уже говорили.
– Раскабанела.
– Что еще за шутки про беременность? – спрашиваю я. – Я офигела.
– А, это. Да просто просили тебя потроллить. Это стеб.
– Погоди, ты беременна? – спрашивает Аня. – Вот блин!
– Да не беременна я! Шутка блять! Видимо тоже для проверки этих наших… эмоциональных… всплесков, – отвечает Нюта.
– Точно?
– Да, блин! Мы как-то знаешь еще не готовы. Мы только пару месяцев вместе. Три. Ну, вы помните.
– Да, вы же зимой в «Крейзи вайне» познакомились, – вспоминаю я.
– Что-то нам все никак сидр не принесут. Чайка уже полголубя сожрала, – говорит Нюта, желая сменить тему.
– Я надеюсь, вы хоть вместе не живете еще? – говорит Аня, не желая менять тему.
– Нет. Леша в центре живет. Я вообще так поняла, что он не прочь ко мне переехать. У него комната только, – смущенно говорит Нюта.
Я многозначительно вздыхаю.
– В коммуналке?! Пиздец.
Аня поплотнее закутывается в плед:
– Вот только не посади себе на шею очередного альфонса блин.
– Да. То есть нет. Ну, это другое. Да и там все было не так однозначно, – говорит Нюта.
– Вот только не надо отрицать. Мы все помним, как он из тебя деньги тянул, – Аня гнет свое.
– Ну, я же всем вам отдала, – жалобно говорит Нюта.
– Нам на тебя не жалко. На нашего птенчика… – на этих словах я вспоминаю про чайку.
К ней подлетают еще несколько чаек. Чайка хватает голубя и, тяжело взмахивая крыльями, летя совсем близко к асфальту, уносит его прочь.
…Правильно, – говорит Аня. Не надо ни с кем делиться. На нашего птенчика ничего не жалко, – продолжает она. – Мы просто хотим, чтобы ты нашла себе нормального мужика.
– Да найду блять!
– Мы просто считаем, что ты достойна большего, – говорю я.
Нам приносят сидр. Я высовываю руку из под пледа и беру стакан. Подношу его к губам.
– Вот-вот, – Аня кивает мне. Она откидывается на спинку своего стула и корона съезжает ей на лоб.
– Конечно, – киваю я.
– У него всегда были проблемы с деньгами. То на телефон, то на зубы, – говорит Аня.
– То на курсы охранников… Люди делятся на две категории.
– Женщины и мужчины?
– Нет. У одних телефон всегда с трещиной. У других всегда целый, – говорю я.
– Ну я тоже из первой, – говорит Нюта. – У людей творческих такое бывает. Хватит меня прессовать блин.
– Ты не хочешь его с нами познакомить? – говорит Аня, – Чтобы мы сразу все поняли? Развеять наши сомнения? Вообще, ну… ну, по-моему, ничего особенного. Опять в карлика влюбилась. Насколько я помню тот вечер в «Крейзи».
– Прекрати называть моих парней карликами. Не все, кто меньше 190 – карлики.
– Там вообще меньше 185.
– Насколько я помню, ты сама называла его карликом, когда вы расстались. И его рост после вашего расставания снизился с 184 до 176, – злорадно говорю я.
– Ой, все! Идите в жопу. Нет, ну не настолько. Устроили мне буллинг блин. Допрос какой-то, – говорит Нюта. – Карлики! – восклицает она. – Сама ты карлик. Я и сама не такая уж высокая. Он… действительно не очень большой.
– Не будь он таким нищебродом, – говорю я, присасываясь к бокалу, – так вот, не будь он таким нищебродом, ты могла бы поиметь с бывшего за отказы по эСэС.
– Кстати! – поддерживает Аня. – Точно. Есть же СэСэ!
– По-моему, Нюта так ни разу ни одного не подписала, – говорю я Ане. – Альтруистка.
– Я подписывала. Но не с ним. С другими, – потупившись, говорит Нюта.
– Даже если бы вы подписывали сексуальные согласия, как вообще-то надо по закону, – говорю я, – даже если бы подписывали, ничего с него не поимеешь.
– Могла бы в тюрьму посадить. В качестве мести за измену, – предлагает Аня.
– Я все ж таки не настолько мразь, – говорит Нюта. – Я не обижу. Я добрая.
– Добрая, добрая… Добрая блин. Слишком добрая, – вслух рассуждает Аня.
– Я читала блог одной бабы… она на этих согласиях уже квартиру заработала, – вспоминаю я. – Ловит каких-то лошков и разводит.
– Посмотрела бы мой блог хоть раз. Скачиваешь форму на сайте Госуслуг. Там есть разные формы, смотря что делать будете… Ставите дату и электронные подписи. Если с твоей стороны подписи под согласием нет – значит, тебя изнасиловали, – объясняет Нюта.
– И ты можешь подать в суд, – резюмирую я. – Потребовать компенсации.
– Если докажешь, что бы недееспособна, пьяна, например, то можно посадить, – заключает Нюта.
– Это все хорошо. Ты со своим-то подписываешь? Который щас, – спрашивает Аня Нюту.
– Ну, это другое. Нет. Я даже не спрашивала. Он обидится, – отвечает Нюта.
– Я тоже, – признается Аня.
Чайка давно улетела. Нам становится холоднее. Мы решаем перебраться в зал внутри кафе. Мы проголодались и заказываем одну «Маргариту с шашлыком» на троих. На нас пялятся несколько парней, пьющих пиво в паре столиков от нашего. Я залипла в телефон и не слушаю разговор. Нюта выводит меня из ступора, когда говорит, что ее новый хахаль заедет к нам. Зачем? Чтобы взять ключи от ее квартиры. Аня делает страшные глаза в притворном изумлении.
– Не рано ли? – спрашивает она.
– Ну, мы давно уже собирались. Вроде как за ключами. Чтобы у меня пожить, – нерешительно говорит Нюта. – мы наверное вас сейчас покинем. Вроде как он не заплатил за хату, – добавляет она стыдливо.
– Как он может не заплатить? Есть ведь у него работа. Он что, думает, это честно – брать деньги у тех, кто работает? – возмущается Аня.
– Ну, он же препод. Он не вахтером работает… они мало получают, – оправдывается она.
Аня медленно набирает воздух, надувает щеки и также медленно выпускает его из себя, исторгая продолжительный осуждающий вздох. То есть выдох.
Я тоже хочу сказать что-то язвительное, но смазливый преподаватель охранников, похожий на Александра Петрова, появляется в кафе быстрее, чем мы ожидали. Он бросает на нас взгляд. Мы с Аней оценивающе осматриваем его, односложным «Привет» отвечаем на его приветствие и продолжаем пялиться исподолбья. Он не задерживается около нас и просит Нюту отойти на секунду. Она встает и это движение заставляет ее корону сверкнуть в свете лампы над нашим столом.
Немного подержав ее за талию, он забирает ключи и, видимо, о чем-то просит. Аня, глядя на это вполоборота, поворачивается ко мне и делает знаки глазами, вскидывает брови и надувает губы в капризной улыбке. Так как я повернута к Нюте лицом, в ответ на это я делаю лишь едва заметное движение губами. Нюта смеется. Похоже, она счастлива. Опять. Ей пора уходить. Она наскоро прощается с нами.
Нюта перекидывает мне хреночесы за свой заказ без учета чаевых и уходит со своим охранником охранников. То есть учителем охранников. Аня выносит вердикт через 0,000001 секунды после ухода Нюты:
– Все ясно. Очередной альфонс. Уже пилит суку, на которой сидит. А у тебя-то как? Все одна сидишь?
– Да никак, – говорю я, начисто стирая из памяти неудачное свидание в музее.
Обсуждаем Нюту. Допиваем кофе и сидр, доедаем пиццу и очень долго решаем, как будем расплачиваться, кто, кому и сколько ХЧ переводит. Стоит мне вернуться из летнего кафе и устало снять свою корону, от которой на лбу остаются красные вдавленные следы, как звучит мессенджер. Очень длинный текст, читать который уже нет сил. Оставляю назавтра.
Завтра, до звонка будильника, я получаю еще одно сообщение. Протираю глаза и читаю. Это из корпорации. Опять нужно явиться в «Росинновации» и ехать в какую-то командировку. Я не успеваю дочитать, как звонит телефон. Командный голос не здоровается и не представляется.
– Вы прочитали сообщение?
– Ну да, – сонно говорю я. – Только я никуда не поеду, тем более на этой неделе.
– Надо сегодня.
– Что значит надо, – злюсь я. – У меня работа вообще-то есть. И другие дела.
– С вашей работой мы договоримся. Вы должны исполнять наши при… рекомендации.
– Это вы мне должны. Я от вас так и не получила гонорар за все эти исследования, – я повышаю голос.
– Потом получите. И это не обсуждается, – тоном, не терпящим пререканий. – Читайте контракт. Командировки предусмотрены.
– Чего блин? Сейчас посмотрю договор.
Картаво чертыхаясь, я сползаю с дивана и начинаю рыться в тумбочке, в сумочке, в шкафу, на кухонных полках, холодильнике, ванной, под диваном, снова в тумбочке и, перерыв всю квартиру, в своей косметичке нахожу сложенный в черт знает сколько раз чертов контракт. Подслеповато щурясь, я читаю крохотные буквы. Супермелким шрифтом действительно написано что-то подобное. Я должна беспрекословно повиноваться и, если понадобится, ехать куда мне прикажут. Иначе огромные штрафы и вообще пиздец.
– Блять, – вполголоса чертыхаюсь я.
– Читать надо внимательно. Что подписываете, – назидательно говорит голос из телефона. – Возьмите темные очки от солнца, оденьтесь потеплее. В промзонах еще морозы стоят. Билет на телефон скинем. И не забудьте паспорт! – заключает он.
– Мы полетим на автофабрики?
– Да. Там у нас производство. Одевайтесь потеплее, – повторяет голос. – Там еще зима.
Со стоном вытаскиваю зимний пуховик, недавно убранный вглубь шкафа.
Атака фемок
Я сижу в зале ожидания аэропорта, насупившись и проклиная день, в который согласилась на исследования. Я собиралась в спешке и сложила все самое необходимое в огромный чемодан на колесиках. Моя корона звенела на металлодетекторе, поэтому пришлось убрать ее в чемодан, который я сдала в багаж. Радует, что в эти ебеня – только на два дня. Двое сопровождающих меня ученых и всратенький охранник пытаются заигрывать со мной, но я игнорирую их попытки, надменно уставившись в экран расписания рейсов, на котором быстро сменяются китайские иероглифы. Рекламные поверхности вокруг показывают цветущие бескрайние поля желтых цветов. Видеоряд на стенах сменяется: камера приближается к земле и в маленькой фигурке на поле становится различима девочка в кокошнике, вприпрыжку скачущая среди цветов. Возникает красный логотип и слоган: «Истинные традиции русской деревни. С любовью к вашему авто – 100%-ное рапсовое масло ПАО «Лукойл». Наш охранник делает еще одну попытку:
– Я там раньше работал. Я хорошо знаю территорию гыданского фармазавода «Росиноваций» – подкатывает ко мне лысеющий инцел с носом-картошкой.
– Дай-ка угадаю… Работал охранником? – презрительно спрашиваю я.
Плешивый многозначительно кивает. Один из ученых заискивающе смеется над моей фразой, хотя я не сказала ничего смешного. Я резко отворачиваюсь от них к экрану рейсов, облокотившись на ручку неудобного кресла и оттянув щеку кулаком.
В самолете листаю унылый журнал авиакомпании. При неосторожном нажатии на курносое лицо чиновника текст немедленно всплывает комиксовым облачком:
– Как отметила председатель ООН Грета Тунберг, программа по полному уничтожению коров в концентрационных лагерях близится к успешному завершению. С момента старта программы в странах ЕС выбросы метана сократились на 70%. В нашей статье производители рапсового масла и псевдомяса обсудят тенденции на рынке…
Поспешно перелистываю страницу.
Улетевший далеко на север самолет преодолевает облака и вид бескрайней снежной пустыни вызывает у меня восхищение. Как холодно, как пустынно в этих белых, ярко сверкающих просторах! Веселье никогда и не заглядывало сюда! Холодно, пустынно, мертво, свежо. Гало вспыхивает и горит так правильно, что можно с точностью рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую ослабеет. Ослепительное, непобедимое солнце озаряет этот прекрасный край. Я вижу трубы и бесконечные квадратные корпуса автоматических фабрик, бараки охраны. Самолет снижается.
В аэропорту перед зоной выдачи багажа охранник, важный как индюк, говорит тонким пискливым голосом:
– Предъявите ваши документы.
– Мультипаспорт, – говорю я. – Когда я уже встречу своего Корбена…
Ученые шутят про Руби Рода, но я не поддерживаю шутку. Получаю свой багаж. Надеваю солнцезащитные очки и капюшон. Мы садимся в голубой вездеход с большими колесами, петляющий между корпусов автоматических фабрик. Солнце заходит.
Вездеход выезжает на широкую дорогу, едет уже 30 минут и меня клонит ко сну. Я откидываю голову назад и зажмуриваю глаза, когда резкий удар с противоположного борта машины прикладывает меня к окну напротив, я больно бьюсь лбом в стекло и чувствую, как навалилась на окно всем телом, а сидевший рядом ученый – на меня, и вместо огоньков за окном – непроглядная темнота. Шокированная, я понимаю, что машина завалилась набок.
– Слезь с меня! – резко говорю я ученому. Спереди слышна громкая ругань водителя. Я пячусь задом и приподнимаю голову над сиденьем, помятые и испуганные ученые пытаются встать.
– Командир! Нас сдуло или че?
– Какое сдуло, удар был! – орет водитель, пытаясь отстегнуть ремень безопасности.
Еще один удар в днище лежащей на боку машины снова кидает всех вправо – я налетаю на ученого и он врезается головой в потолок, ставший бортом.
– Нас хотят убить! Покушение! Террористы! – вопит водитель. – Звони в Центр блять! Живо звони! – он наконец справляется с защелкой ремня и грузно валится на бок.
Изумленный охранник вытаскивает рацию. Его руки трясутся, дрожащими пальцами, не попадая в единственную кнопку с первого раза, он включает рацию и начинает верещать о том, что на нас напали террористы. Шуршание. Короткий писк.
– Не поняли, а вы кто. Где напали? Кто? На кого? Ничего не поняли, – говорит рация.
– Ты дебил сука! Дай мне, – водитель вырывает у охранника рацию и машину таранят снова. На этот раз я держусь руками за потолок, поэтому меня не бросает вбок. Все, кроме охранника, сообразили сделать также.
– ТРЭКОЛ номер 21к3442, – диктует водитель. – На 48-м километре к фармазаводам, прием!
Пшш. Треск:
– А что у вас случилось? Это служба охраны «Росинноваций». Прием, – пшш.
– Нас таранят! Мы перевернулись! Кто-то врезается в нас!
Треск чуть дольше обычного:
– Повторите номер транспорта.
– ТРЭКОЛ номер два-один-ка-три-тыщи-четыреста-сорок-два, спасайте нас блять, – ревет водитель.
Нас пока не таранят. Испуганная и притихшая, я нахожу свой чемодан. Снова писк и треск. К рации присоединяется другой голос:
– Сука, не спи! Эта машина проекта! Она с объектом! В трэколе, слышите меня? Мы направили охрану! Не выходите из транспорта. Что? Что? – голос спорит с кем-то. – Нет! Нет! Не выходите из машины! Уезжайте оттуда! Сейчас! Прием!
– Как мы уедем!? Мы перевернуты!
Пшш:
– Повторяю, не выходите из транспорта, – чуть более спокойным голосом. Пшшш. – Ждите помощи. Прием.
Замок на задней двери взрывается. Порыв ледяного ветра врывается в вездеход. Тотчас же новый удар – сильнее предыдущего, машину сбрасывают с накатанной дороги. Чувствую отвратительный биологический запах.
– Метан прет! Бак пробило! Щас рванет! Вон из машины! – водитель опять соображает быстрее остальных моих спутников.
Я успеваю схватить свой чемодан и первой выпрыгиваю из машины – очень кстати, потому что следующий удар грузовика, который все это время нас таранил, превращает ТРЭКОЛ в пылающий факел. Прямо как в кино, да? Машина обязательно должна взорваться.
Запнувшись, я падаю в снег. Огромный КАМАЗ с ревом буксует, пытаясь развернуться и раздавить меня. Сжимая ручку чемодана, я смотрю на отблески пламени, пляшущие на снегу. Я настолько ошарашена, что не вижу и не слышу снегоход, подъехавший ко мне со спины.
– Жить хочешь, – голос человека на снегоходе едва слышен за ревом мотора и шумом ветра. – Жить хочешь?! Идем со мной, если хочешь жить! – мне слышится как «шить». Водитель снегохода тянет ко мне руку, я не могу дотянуться.
Времени думать у меня нет. Я выползаю из сугроба, с трудом переставляя ноги в глубоком снегу, делаю несколько шагов и сажусь на снегоход. Водитель сует мне в руки шлем и я с трудом надеваю его, жалею что волосы слипнутся и наэлектризуются. Цепляюсь за ручки сзади. Снегоход с ревом несется, я пытаюсь разглядеть что-то впереди, но вижу только пургу. Я вспоминаю про свой чемодан, что остался в снегу и ору пилоту вернуться за ним, но он не слышит.
Невыносимо холодно – зуб на зуб не попадает. Холод тут же проникает под пуховик. Малейшая щель в одежде – точка, в которой холод режет как скальпелем, вонзается острейшей иглой, волны онемения от которой распространяются по всему телу. Оглядываясь, я вижу, как за нами мелькают огоньки, которые то скрываются за пеленой метели, то снова появляются – и они все ближе. Мимо меня пролетает что-то серое, еще одно – с другой стороны. Пилот делает резкий вираж и я едва не падаю со снегохода. Еще и еще. Мы взлетаем на холм, с которого я успеваю оглядеться по сторонам. За нами несутся три снегохода. Люди на них целятся в нас из каких-то пушек с широкими дулами. Из них вылетает что-то серое, на лету распускаясь как цветок – я понимаю, что это сеть. Мимо.
– Нас окружают, – пытаюсь проорать я, но он все равно ничего не слышит.
Мы все дальше отдаляемся от оранжевого зарева заводских цехов, и впереди, за спиной своего гонщика, я вижу приближающиеся огни.
– Не ссы! У них заканчиваются се… – орет водитель и сеть рывком сдергивает нас со снегохода.
Мы катимся в одну сторону, наш ревущий снегоход улетает в другую.
– Стой за мной! – кричит мой спаситель.
Я легко выпутываюсь из сетки. Он тоже.
– Стоять блять! – хотя я и так стою на месте. Это было грубовато. Три снегохода резко останавливаются. Шестеро преследователей против одного. Двое наводят на нас сеткопушки, еще четверо с посверкивающими электричеством дубинками.
– Нам пиздец, – успеваю сказать я.
Розовый вездеход на огромных колесах проносится мимо нас и круто дрифтует, выбрасывая фонтан снега. Рампа открывается. Из вездехода вырываются несколько приземистых солдат в розовых термокостюмах, их лица закрыты масками и горнолыжными очками.
Они наставляют автоматы на преследователей. Я замечаю, что у тех, кто гнался за нами, на голубых куртках фирменные знаки госкорпорации «Росинновации» – двуглавый орел, держащий в лапах инновации. Преследователи мгновенно сдаются и беспомощно поднимают руки.
– Живо назад!! – орет искаженный динамиками голос. – Назад от снегоходов!
Солдаты из розового вездехода расстреливают приборные панели снегоходов. Я вздрагиваю от приглушенных метелью звуков выстрелов
– Они же замерзнут, – говорю я. Не хватало еще, чтобы меня сделали соучастницей. Не понимаю, где кончается самооборона. Что-то тут не так.
– Пешком дойдут. До завода недалеко. Вон светится. Садись в ТРЭКОЛ, – говорит мой водитель.
Мы забираемся в вездеход. Кто-то из розовых солдат бежит к нашему недалеко уехавшему снегоходу, заводит и собирается уезжать. Рампа поднимается, скрывая его из виду. Я стаскиваю с себя липнущий к лицу шлем. Солдаты стягивают маски и горнолыжные очки. Их безбородые лица пухлы, красны и возбуждены, перекошены от притока адреналина и тестостерона, волосы коротки, густы и всклокочены. Это все женщины. Как и моя водительница. Ее короткие волосы обесцвечены до полной прозрачности. Я поправляю волосы и рефлекторно опускаю руку туда, где у меня обычно сумочка, за резинкой для волос, но там ничего нет, я со стоном закидываю их руками назад, а они наэлектризовались и выглядят отвратительно.
– Ну а вы еще кто такие блин? – мне не до любезностей.
– А ты еще не поняла? – спрашивает та, с бесцветными волосами.
– Нет! Достаточно на сегодня загадок! – злобно говорю я.
Ультрамегасуперсекретная база феминисток
Розовый вездеход уносит меня куда-то с моими не то спасителями, не то похитителями. Машина сворачивает с освещенной дороги и я с тревогой вижу как все дальше от нас оранжевые отсветы на небе от заводов промышленной зоны. Все сняли маски. Здесь нет ни одного мужика и я начинаю что-то подозревать.
– Мы же «Женское государство», – басит одна из толстух. – Российский филиал Women State.
– А Women State это не то же самое, что Women horde of revolution? – спрашиваю я, думая о том, что мне делать.
Мне объясняют, что W.H.O.R. – это не то же самое. Это совсем другое.
– Мы отмежевались от W.H.O.R. Как большевики от меньшевиков.
– Вот как… – не поняв суть сравнения, говорю я. – А кто на нас напал?
Вездеход подпрыгивает на кочках. Треск и шипение. Рация передает, что за нами отправлен вертолет. Главная торопит шоферку. Та надевает прибор ночного видения и выключает фары. Свет в салоне гаснет. Мерцают только экраны телефонов. Я достаю свой. Он разрядился.
– Спасибо, что спасли, – говорю я и повторяю: – А ты не знаешь, кто на нас напал? И куда мы едем?
– Вумен стейт, – не слышит меня толстуха. – Короче говоря.
– Чаще мы предпочитаем называться просто «Женское государство», – поправляет другая. – Чтобы было страшнее, – добавляет она.
– Кому страшнее? – не понимаю я.
– Неважно как мы называемся, – говорит главная. – Мы еде…
– Как это неважно? Ты мне за каждый пресс-релиз мозги ебешь, – шипит в темноте первая толстуха.
– Она у нас пресс-секретарь, – поясняет третья.
– ПРЕСС-СЕКРЕТАРКА.
– Пресссекретутка ты. Заткнись.
– Девочки, не ссорьтесь.
– Из-за этой тупицы мы чуть операцию не провалили!
– Но ведь не провалили же, – главная пытается примирить спорщиц. – Все хорошо. Объект у нас. Девочки, выдохните.
– Ппц. Я готовила операцию несколько месяцев и вот вы в душу говном плюете, – не унимается пресс… прессесса… прессица? – Ну это просто пиздец. Ну реально. Нет слов, – она продолжает заводиться.
– Молодцы. Аню до слез довели, – тихо говорит еще одна из боевичек.
– Да пошли они нахуй, – лицо обиженной толстухи краснеет, на глаза наворачиваются слезы. Она закусывает губу. – Пошли нахуй, – тихо и призывно шепчет она.
– Нахуй, холера. Раки эти, что за них нам будет? Походы, памперсы, клопы… Ничего нового. Ты не хочешь еще? Помнишь, как мы лазим по трубам и смотрим телевизор? Разве плохо было? Помнишь, как я тебя прямо здесь увидела, в лифте? Помнишь, как твоя голова торчала у меня из лотка? Прожектора ослепили нас, и мы начали гоняться друг за другом по всему проходу… И потом, наверху, когда началась пальба… Тоже было славно? Хочешь еще? А? Перепугало твое начальство? Перепугало, наверное? Понравилось, а? Но ведь сейчас все по-другому… Ну что, не нравится? А ну-ка, давай еще раз. Ну? – Услышав «нет», толстуха с силой трет ладони о юбку.
Я смотрю на нее в полном ахуе. Остальные тоже.
– Ты чего несешь?!
– Это не я. Моими словами кто-то другой говорил.
Я смотрю прямо на тебя:
– По-моему, в XXI веке все должен делать ИИ. Особенно контент. Пусть все придумает за нас.
– Ломать четвертую стену, очень свежий прием, – иронично говорит командирка, поправляя черную повязку на лбу. Она прикладывается к рации. Звук рации. Пшшш: – «Снейк», как слышите нас. Это «Солид». Готовьтесь к приему объекта, будем через 20 минут. Принято, – пшшш.
– А что, тут много ИИ сделал? – спрашивает пресс… короче, первая толстуха.
– Порядочно, – многозначительно киваю я. – А зачем мне вообще что-то придумывать? Мы не в каменном веке.
– Ну и…
– Мой чемодан блин! – я меняю тему, возвращаясь в свою реальность, – Там же осталась моя корона, – восклицаю я.
– Что осталось?
– Ты хоть понимаешь, что они тебя использовать хотят? – говорит главная.
– Чего? А кто тогда хочет меня убить? Какой-то псих таранил нас на шоссе, – возмущаюсь я. – Я еще раз повторяю: что все это значит? Вы меня спасители? Или похитили? – от волнения я начинаю путать слова. Моя хваленая малоэмоциональность начинает давать сбои и я думаю, что похоже, это начинается тот самый месяц. Он у меня плавающий.
Длинная пауза, во время которой слышно только рев мотора.
– Это мы таранили. Мы… – главная медлит. – Тебя освободили, – признается она.
– Что? Вы блять меня чуть не убили! Плюс в вездеходе я была не одна, – я повышаю голос. – Так это наша охрана была? С сетками?! – я чувствую, что близка к слезам.
– Другого выхода не было. Тебя надо было спасать.
– Мы все объясним.
– От кого спасать блять? Мне… кто… вам там ничего не сделал!
– Командир, – бросает водитель вполоборота. – Почти на месте, – она приподнимает один из окуляров прибора ночного видения. Чувствуется, что машина куда-то спускается. Шум метели стихает. В салоне включается свет.
– Везите меня обратно. Я не собираюсь из-за вас сесть. Меня запишут в соучастницы, – говорю я, всхлипывая. От ужаса мое лицо перекашивается в гримасе и я плачу, закрываясь руками. Мое лицо краснеет и становится некрасивым – никого не красит нытье. Моя корона осталась где-то в бескрайних снегах и от этого я расстраиваюсь еще больше и долго не могу остановить плач. Меня никак не могут успокоить. Наконец, втягивая носом и утираясь бумажным платочком, я беру себя в руки. Щурясь, я выхожу из машины в ярко освещенный и холодный ангар.
