Читать книгу: «Однажды в СССР», страница 17

Глава 45

Летний день был до безобразия тягуч.

Солнце уже ушло за рощи на Тополиной улице.. В пойме сгущались сумерки, но еще довольно светло было на вершинах круч.

Слышно было как на улицах поселка ватаги молодежи шумно играли в казаков-разбойников. Аркадию казалось невероятным везением то, что никто из игроков не спрятался здесь, в оврагах. Но Валька знала особенности здешних правил: запрещалось прятаться на кладбище, в оврагах, заходить во дворы, углубляться дальше первой линии деревьев колхозного сада.

– Нужно обойти поселок, – сказал Валентина. – И вам нельзя возвращаться домой. Особенно Пашке. Не сейчас. Там может быть засада. Есть где спрятаться?

– Их надо в милицию… – пробормотала Вика, но срезалась, поймав взгляд подруги.

Аркадий был растерян, но Пашка с кислой миной кивнул:

– Ничего, укроемся на Шанхаях. С такими башлями хоть до зимы в подвале просидим.

– Тебя там и похоронят за такие деньги, – буркнула Валя. – Хлопот меньше.

Наконец, где-то в половине десятого Валька решила, что пора. Уже густо стемнело, в предчувствии нового рабочего дня затихли улицы.

Двинулись вдоль обрыва, по путаным дорожкам вышли к садам. Перейдя дорогу, стали пробираться между садовыми деревьев, с которых уже давно был собран урожай. Поселок рядом только лишь погружался в сон. Порой горели лампы во дворах, освещая собравшихся под аркой домочадцев.

Сад оборвался – начиналось поле. Также закончился поселок, пошли трехэтажки кварталов.

Стоило бы пойти по путаным дорожкам внутри квартала, но к поселку тот выходил глухим углом: стенами домов, меж которыми были натянуты решетчатые сетки, кои оплетала какая-то лоза.

Поэтому стали подниматься по улице Глинки, пустынной в этот час.

Аркадий надеялся, что после отдыха и укола Пашка пойдет быстрей, но потеря крови и рана давали о себе знать. Он шел, почти ложась на велосипед, который ему помогала катить Валентина.

На посёлке лампы горели ярко, но не часто. От одного круга света до следующего было иногда до пятидесяти метров.

Прошли до следующего перекрестка. И, быть может, ускользнули до поры, до времени, минув это место на несколько минут раньше.

Но по улице Гастелло, что несколько изгибаясь, пересекала улицу Глинки, двигался милицейский «бобик». Увидав в конце улицы смутные силуэты, водитель включил мигалку и сигнал, а также дальний свет.

Все определилось в какое-то неуловимое мгновение. Аркадий и девушки прибавили ходу, хотя понятно было – от автомобиля не уйти. Валентина даже не сразу заметила, что велосипед стал легче, Когда заметила – подумала, что Пашка тоже налег на велосипед. И лишь когда повернулась смерить расстояние до угла из-за которого вот-вот должен был выскочить милицейский «бобик», увидала, как Павел, взяв пулеметы и сумку с магазинами, заковылял навстречу патрульным.

– Пашка! – окликнула его Валентина.

Остальные оглянулись, но не остановились и даже не сбавили ход.

Обернулся и Пашка.

– Командир, уходи! – крикнул он. – Я прикрою!

И залег, почти рухнул в траву.

Не было времени для сомнений и прощаний, паче вход во дворы, в спасительную темноту был в каком-то десятке метров…

Меж тем, Пашка залег, как учил когда-то друг Аркаша – оружие, рука, нога на одной линии, приклад плотно прижат к плечу.

Его готовили к бою – за друзей, за родину. И в это обучение страна вложила денег больше, чем в перевоспитание, чем в восемь классов школы, чем в ремеслуху. И вот пришло время бой принять – за друга, но против родины, не в далеких странах, а тут, в неглубокой яме на углу улиц Глинки и Гастелло, между кучей листвы и тротуаром.

Затвор послушно отсчитал первую очередь из пяти патронов. Пули перечеркнули автомобиль: разбили левую фару, прошили радиатор, пробили правое переднее колесо. Не то чтоб удержать машину, не то просто с перепугу, водитель взял руль влево, развернув автомобиль поперек дороги. И вторая очередь прошила правый борт. Завопил напарник – и если бы пистолет-пулемет был заряжен не мелкашными патронами, а макаровскими – был бы он уже мертв.

Вытащив раненого напарника из машины, водитель спрятался за капотом. И стоило бы вызвать подмогу, но рация осталась в кабине. Впрочем, стрельба уже разбудила в округе тех, кто лег спать пораньше. И обыватели неосмотрительно вглядывались через окна в ночную темень, звонили в милицию.

Над Пашкой на столбе ярко горел фонарь. Парень пустил вверх очередь, и в образовавшейся темноте его осыпало горячими осколками.

И если бы не был он ранен, то, верно, смог бы уйти. Милиционер, спрятавшийся за подбитым «бобиком» был перепуган. Он привык к хулиганам, пьяным дебоширам, от силы – к поножовщине. И вдруг оказался словно на войне.

Под покровом ночи ветер натащил тучи из которых заморосил мелкий дождик. Асфальт душно парил.

Где-то через пять-десять минут Пашку окружили: одна машина стала в Детском городке, вторая подъехала со стороны проспекта. Еще будто оставалась дорога вниз – но чтоб воспользоваться ей, следовало пересечь заасфальтированное пространство.

Не было часов, чтоб проверить – достаточно ли Пашка задержал милицию. Кажется, достаточно. Следовало бы подняться в полный рост, пойти на них в атаку, быть изрешеченным пулями. И умереть стоя.

Но сил встать уж не было.

Глава 46

Легушев свой штаб разместил отнюдь не в горкоме партии, где царил Кочура, и даже не в каком-то райкоме, а в Жовтневом исполкоме. Улица, где стояло здание исполкома нынче носила имя Карла Либкнехта, однако, за небольшим исключением выглядела донельзя мещанской со старорежимными домишками. на подоконниках которых стояли герани. К слову сказать, до революции улица именовалась Митрополитской. И митрополит некогда жил по соседству в одноэтажном домике, но умер. И, хотя его шаги иногда будто продолжали слышать, к соседям в исполком он не заходил.

Свет в кабинете был приглушен, а краешек стола заседаний сервирован пусть и не пышно, но изыскано – бутылка коньяка, консервы со шпротами, копченая колбаса, лимон и зелень по сезону.

Легушев-старший был не один. Компанию ему составляла милая комсомолочка с алым знаком ВЛКСМ на объемной груди. Взгляд ее больших глаз уж был затуманен выпитым, а две верхние пуговки на блузке – расстегнуты.

Увидав вошедшего Данилина, развалившийся в кресле Легушев, позвал того рукой.

– А, следователь! Садись с нами!

Кабинет в полумраке казался гигантским.

– Спасибо, я постою, – сдержанно ответил Данилин

– Садись, кому сказано!

Данилин сел.

– Пить будешь? – спросил Легушев, и, не дожидаясь ответа, стал наливать коньяк в имеющуюся третью рюмку. Следователь отметил: из рюмки кто-то пил раньше, поскольку желтоватая влага уже имелась на дне сосуда. Вероятно, это была не женщина, поскольку следы помады на стекле отсутствовали. Алексей предположил председателя исполкома.

– Тебе сам первый секретарь обкома наливает! Цени.

Далее, как бы невзначай Данилин взглядом скользнул по женской ножке, не по погоде, затянутой в нейлон, вверх, туда, где приподнявшаяся юбка открывала край чулка, по упругому бедру. Но после талии он отвел взгляд – требовалось знать свое место. То, что его пригласили за стол – значило не так уж много. И он, и смазливая комсомолочка были тут только обслугой. Легушев являлся номенклатурой.

Разлив коньяк по трем рюмкам, Легушев без тоста тут же выпил из своей. Его спутникам пришлось просто последовать примеру.

Первый секретарь обкома, закусив лимоном продолжил:

– Быть может, у кого-то возникнет соблазн, представить дело так, будто случившееся дело не рук двух отщепенцев, а…

Легушев сделал какой-то неопределенный жест, пытаясь изобразить нечто всеобщее.

В ответ Данилин кивнул с пониманием.

Комсомолку сюда пригласили не из-за ее ума, а исключительно ради других частей тела. Что, кстати, совсем не опровергало в ней отсутствие разума. А вот его, Данилина, как раз призвали из-за мозга.

Но сказанное он понимал не вполне, но, не спешил признаваться в том. Считал, что будущее что-то ему разъяснит в текущем разговоре.

– Люблю понятливых, – заключил Легушев и разлил по второй.

Изуродованная варикозом рука первого секретаря легла на бедро комсомолки и будто невзначай пожала его, проверяя упругость. Девушка даже не вздрогнула, а Данилин, увидав это, посмотрел в глаза Легушева. Тот взгляд не отвел. И во взоре том была сталь абсолютной власти.

В коридоре послышались шаги – кто-то быстро шел по паркету. Деревянные плашки скрипели и трещали под его ногами. В полумрак кабинета после стука заглянул молодой человек, сообщил:

– Я, конечно, извиняюсь, но в Ильичевском районе перестрелка. Машина готова.

– Ну, раз готова – надо ехать, – кивнул секретарь обкома. – Но сначала – по последней.

–

То был странный бой. Окружавшие, не смотря на численное превосходство, наступали неохотно. Долго прятались, высматривали что-то в темноте, и, уловив движение – стреляли раз или два, тут же меняли позицию.

Пашка огрызался активней, садил очередями, демаскируя себя огнем.

– Парень, сдавайся! – крикнули ему. – Помощи тебе ждать неоткуда.

– Идите в жопу, – ответил Павел, меняя обойму.

Перегретый ствол жалил руку. К тому времени он был ранен дважды. Пулей ему оторвало мочку уха и порвало плечо. Ответно он задел еще трех. Одного ранил так, что сейчас он хрипел, плевался кровью. Он умрет на следующий день, не выдержав третью операцию. Остальным повезет больше.

Милиционеры пытались подойти к Пашке дворами. Но собаки брехали, выдавая намеревавшихся пролезть через заборы, сами милиционеры матерились, продираясь в темноте через кусты, оградки, палисадники, курятники.

Когда бой длился уже с четверть часа, прибыл Карпеко. Он знал эти места хорошо, ходил тут чуть не каждый день, и пейзаж сей ему, пожалуй, приелся. Улочки были известны ему досконально с детства. Но никогда Сергей не видел в них поля боя.

Требовалось решать и решать быстро. Скоро могло подтянуться начальство, мог появиться Данилин.

Карпеко примкнул кобуру к пистолету, вскинул получившееся оружие к плечу, попытался поймать в прицел белый клочок ткани – дал очередь. Ему ответили столь же неприцельно – Пашка предусмотрительно стянул футболку и отбросил ее на ветки.

Сергей сел за руль милицейского «козла», ударил по газам, понесся по пустым улицам не включая сирены.

Въехал в мешанину домов с другой стороны. Этот квартал он знал хуже всего, да и то – только как пешеход. Оттого плутал, но все же добрался до нужного места – во внутренний двор углового дома.

Скрипучие половицы, лестница в два марша, наборная деревянная дверь, звонок.

– Откройте, милиция!

А если не откроют – выбивать.

Но нет – открыли.

– Мы к вашему окну, – сказал Сергей, хотя был один. – Потушите свет.

Окно оказалось узким, туалетным, а противник был едва различим в темноте. Новая обойма стала на место, и на выдохе Карпеко дал очередь в целый магазин. Человек в прицеле вздрогнул и обмяк, стал как-то игрушечным.

После перезарядился и выстрелил еще. Гильзы лязгали о плитку и эмалированную ванну. Противник будто не отвечал.

Не прощаясь, Сергей вышел из квартиры, из подъезда, вдохнул слегка пьянящего ночного воздуха. «Козел» стоял там же, и его мотор все также тарахтел, глотая горючее. С заднего сидения Карпеко взял и взвесил на руке бронежилет. Тот был тяжелым – как большое ведро с водой.

Сергей прикинул на ходу: возможно, следовало бы оставить пластины только в грудной части, выбросить их из спинки. Но подобная комплектация могла бы тянуть вперед, да и времени не было совершенно.

Обогнув дом, Карпеко вышел на улицу Гастелло. Следователь опасался оказаться около преследованного не первым, но никто не стремился рискнуть жизнью. Милиционеры выглядывали из-за деревьев, машин и столбов.

Когда Сергей подошел к Пашке, тот был еще жив. Перебитой рукой он пытался заменить магазин в пистолете-пулемете.

Драматургия момента предполагала взгляд глаза в глаза, но Карпеко видел лишь затылок, в который и всадил пулю.

–Эй, – крикнул он остальным. – Чисто! Докладывайте наверх!

–

Скоро вокруг убитого толпились милиционеры, рядом стояли патрульные машины. Не выключенные мигалки швыряли по мокрому асфальту красные и синие блики, тем самым создавая у присутствующих ощущение неуместного праздника.

– На сколько он нас задержал? – спросил прибывший Данилин.

– На полчаса – минут сорок, – ответил Карпеко

Павел лежал на земле так, словно хотел обнять весь земной шар. В желтоватом свете фонарей его кровь казалась черной, ее терпкий запах стоял в воздухе. Ветер шевелил волосы убитого. Он все еще сжимал пистолет-пулемет. Нагнувшись, Данилин вынул оружие из еще не окоченевших пальцев мертвеца, осмотрел конструкцию.

– Осторожно. На нем могут быть отпечатки, – напомнил Карпеко.

– К чему они нам? – устало спросил Сергей. Мы и так знаем, кто они.

Пистолет-пулемет выглядел кустарно, но основательно и где-то даже красиво.

Скоро появились и горкомовские «Волги» – столько сразу на поселке их никогда не было.

– Место оцепить, – распоряжался Кочура. – После того, как уберут тело – мусор убрать, яму засыпать, землю перекопать. Если где-то есть кровь на асфальте – смыть.

– С асфальта кровь трудно смывается, – заметил кто-то из его свиты.

– Да мне как-то все равно. Хотите – мойте с порошком, хотите – солью трите. Можете вообще сколоть асфальт – потом залатаем. Надо, чтоб об этом безобразии ничего гражданам не напоминало.

Затем Кочуру тоже заинтересовал пистолет-пулемет:

– Это что получается, значит? У милиции – пистолеты, у грабителей – пулемет? Что дальше будет? Танки?.. Ведь знали же про пулеметы? Почему не вооружили наряды?..

– А чем вооружать? В райотделах только пистолеты. Это в области чего только нет – даже броня.

– Тогда почему не вызвали из области?..

– Боялись создать панику.

Еще заглянули в переплетенье проездов кварталов – туда, куда ушли беглецы. Кварталы были спланированы хоть и с некой системой, но чем-то напоминали лабиринт. Человек, проживавший в этом районе, мог срезать дорогу сотнями тропок, но пришлый с трудом находил нужный дом, а автомобилист умудрялся заблудиться на каком-то гектаре.

Там стояла обычная темень, и никаких следов обнаружить не удалось.

Город погружался в ночную тишь, готовился встречать новый рассвет.

Что он принесет?..

–

Они остановились в недостроенной девятиэтажке на улице Заворуева. Пока ветер доносил шум боя, они молчали и бездействовали, чувствуя каждый свою вину. Наконец точку в тишине поставил выстрел – такой же одинокий, как и Пашка сейчас там.

– Он убит, – сказала Валентина.

Ей никто не смог возразить.

Затем по лестницам без перил Аркадий поднялся почти на самую крышу и оттуда рассмотрел свой дом, свою квартиру. Свет там не горел, но Аркадий подозревал, что засада уже там, паче свет был включен у соседей, которые обычно в это время безнадежно спали.

Меж тем, деньги и девчата оставались на втором этаже. И, спускаясь, Аркадий предвкушал, что не увидит там ни одного, ни другого, и тогда свобода его действий сожмется до невозможности. Наверное, он бы принял такой итог с облегчением.

Ведь вдуматься: что он натворил, как глуп он был, решившись на это. Ему стоило бы сейчас не разменивать высоту на ступеньки и пролеты, а принять ее разом, выпить за несколько секунд.

Девушки и сумки были на месте.

Аркадий опустился на пол. Валентина сидела молча на подоконнике, напоминая чем-то химеру. Ее лицо искажали усталость и дурное освещение. Вика быстро мерила шагами кухню чьей-то будущей квартиры.

– Это нечестно! – возмущалась она. – Вы не имели права нас в это втягивать.

Парень молчал, понимая, что она, в общем-то, права: он действительно не имел права.

По улице Парижской Коммуны проехала милицейская машина со включенными маячками, но без сигнала.

– Загоняют тебя, – прервав свое персональное молчание, сказала Валентина. – Здорово вы их достали. Сколько же вы уперли?..

– Четверть миллиона, – ответила Вика вместо Аркадия.

– Ого, лихо.

– Да что лихо, что лихо! Одному деньги уже до лампочки, до той, что в морге. Второй и буханки хлеба не посмеет купить. Нам о себе надо подумать. Я не хочу к этому иметь никакого отношения! К тому же мне завтра на работу.

– Ну, так давай, иди, – ответила Валентина. – Никто не держит.

Вика и Аркадий удивленно посмотрели на Валентину. Та совсем не шутила. И, кивнув, Вика заспешила прочь – спустилась по лестнице, пошла по улице, исчезнув скоро меж домов.

Встала и Валентина.

Ну вот сейчас, – подумал Аркадий. – Сейчас она уйдет, и дорога останется одна – неспешно вверх и быстро вниз. Сдаваться милиции не хотелось – после позора суда его, вероятно, ждал расстрел.

Но Валентина остановилась возле Аркаши, запустила пальцы тому в волосы, потрепала их и сказала:

– Пошли, что ли. Мне ведь тоже завтра на работу.

Глава 47

…Около полуночи устроили совет, на котором говорили правильные, но вполне очевидные слова.

– …Его портреты размножьте, отправьте на вокзал, в аэропорт, на морвокзал, – распорядился начальник ждановской милиции. – Линейным отделам милиции обеспечить досмотр всех электричек на всем пути следствия – вдруг на каком-то полустанке сядет. Пусть в каждую щель заглядывают, в каждый туалет. Само собой, проверять каждую машину на выезде из города. Слышали? Каждую! И проселки… Один раз он по ним ушел. Посты, засады, патрулирование с воздуха. Пока не поймаем – выходные отменяются. Объявляйте республиканский розыск. Донецкая, Запорожская, Днепропетровская, Ворошиловградская – в первую очередь. И да! Ростов-на-Дону тоже известить!

Карпеко опасался разноса, но милицейское начальство было сдержанным, вероятно из-за того, что совещание было расширенным: на нем присутствовал и Легушев и Кочура. Причем сидели они рядом, как бы поясняя сведущим: они люди прежде всего одной номенклатурной крови, а уже потом – соперники.

– А если через море? – вращая в пальцах карандаш, предположил Карпеко. – До того берега – пятьдесят километров. Скорость моторной лодки – километров двадцать – тридцать в час. Это два-три часа ходу.

В ответ начальник Ильичевского РОВД, Одиссей Георгиевич Папакица покачал головой:

– На лодке через открытое море – скорей подозрительно, предложи кому-то – не согласится, заподозрит недоброе.

Данилин вообще слабо представлял, как это море можно было переплыть. Ему представился беглец, который плывет на надувном матраце с крохотным веслом или шлепает плицами водного велосипеда.

– Мог угнать лодку? – лениво предположил Данилин. – Или купить?

– Продать лодку им не могли – все они зарегистрированы. А вот мотор мог купить в спорттоварах. Но можно проверить – не пропадали ли лодки за последнюю неделю, – столь же лениво ответил Карпеко.

– А если заляжет?.. – вмешался в разговор Кочура.

– Тем проще. На каждый столб прицепим его портрет, перетрусим всех. Найдем. И главное…

За окном загрохотал-завизжал дежурный троллейбус и покатился вниз по улице – к морю и к вокзалу.

– Это только в сказке бывает: пошел, куда глаза глядят, – проговорил начальник милиции, глядя в темень за окном. – А реальный человек, даже если бежит, то что-то его заставляет выбирать дорогу – воспоминания, чьи-то советы, личные комплексы наконец. Узнайте о нем все. У него должны быть родственники – проверьте их до четвертого колена. Выясните, с кем он дружил в армии, в институте, с кем сидел за одной партой – вплоть до детского садика. Армейская дружба уже однажды сработала, как видим. В мозги ему надо залезть, решить, куда бы ты пошел, если бы был им.

Время было поздним, все устали, и совещание закруглили…

–

…Отдохнул Карпеко в своем кабинете, составив четыре стула. Под голову он положил бронежилет, а кобуру со «стечкиным» повесил на спинку одного из стульев. Усталость дала о себе знать – следователь спал крепко, и совесть его после совершенного убийства тоже спала беспробудно. Только после пробуждения на таком ложе жестоко болели ребра.

Сергей взглянул на часы – было около восьми утра. Приложил их к уху – не остановились ли?.. Однако анкер мелко стучал, отмечая секунды.

Очевидно, что ночью ничего не случилось – иначе бы его сон был прерван жестоко и бесцеремонно. И со спокойной совестью Карпеко приготовил свой завтрак – сладкий крепкий чай с кислыми ржаными сухарями.

Сергей совершенно не сожалел о проспанных часах. Что толку, если бы они провели всю ночь в размышлениях, бодря себя сигаретами и кофе? Все равно бы к утру усталость взяла свое. Днем бы все равно плохо соображали, а к ночи свалились бы с ног. Вору ведь тоже надо иногда спать.

Затем Карпеко отправился чистить зубы и безопасной тупой бритвой скреб лицо, напевая легкомысленный мотив из «Утренней почты». Дела шли неплохо. Вчера, в полдень случилась катастрофа, однако же, к ночи положение получилось несколько исправить. Удалось определить не подозреваемых, а даже виновных. Причем один уже находился в морге. Второй был обречен.

Из туалета Карпеко спустился к дежурке. Действительно, за ночь ничего особого не произошло. Район, казалось, притих в испуге после ночных событий. Мужья опасались колотить жен, хулиганы не били стекла, пьяные не бузили.

Вскоре прибыл Данилин – вид он имел мятый. На ночь его определили в гостиницу, что находилась рядом с плавбасейном. Спал он в номере-люкс, забронированном по номенклатурной квоте. Вернее сказать – пытался уснуть. Ему все чудилось, что вдалеке он слышит визгливо-жалобное мычание сирены. Данилин то и дело прикладывал к уху телефонную трубку, проверяя – работает ли аппарат, не повреждена ли линия.

Глядя на своего коллегу, Карпеко в душе немного злорадствовал. А что этот приезжий думал? Что он сюда в отпуск приехал? Дело раскроет на глазах удивленных провинциалов, на солнышке погреется и домой?

Снова был устроен совет, на котором мало говорили и много думали.

– План был построен на человеческой заурядности. Если желаете – скуке, – сказал Данилин. – На том, что определенные входные сигналы всегда преобразуются в одни и те же действия. Если нет воды – в столовой санитарный день. Если кому-то в цехе стало дурно – за полчаса приедет «скорая». И, предположу, следующие шаги тоже должны быть где-то на поверхности.

– И какими же они будут, умник? – спросил его Одиссей Георгиевич.

Данилин посмотрел на смуглое лицо грека, но смолчал и стерпел.

За ночь выяснили: родительница Лефтерова была местной и живой родни не имела – отец погиб на войне, бабка Аркадия после так и не вышла замуж, а потом в свой срок умерла. А вот отец грабителя имел обширную родню. Он происходил из поселка, находящимся где-то посередине между Донецком и Ждановом. Закончив после войны сельскую школу, он отправился в приморский город, где и осел. Дабы проверить версию с родственниками постановили: к Волновахе отправится Карпеко. Тот ничуть не возражал: эта гипотеза ему казалась столь же бесперспективной как и все иные. Но, с иной стороны, быть может, получилось бы узнать об Аркадии что-то еще.

Кочура предлагал «Волгу» из гаража горкома, однако Карпеко попросил машину поскромней. Ему выделили «Жигули», на которой и отправились в путь. Около выезда из города стоял пост со шлагбаумом, где их машину задержали и бегло осмотрели.

Затем машина пошла по пустой трассе. Карпеко размышлял.

Судя по словесным характеристикам соседей и сослуживцев, Аркадий не выглядел человеком решительным, бунтарем. Он раньше жил с мамой, после, как видно, попал под влияние армейского приятеля. И если Карпеко не ошибался в своих предположениях психологии Лефтерова, тот сейчас забился в какую-то дыру, где сидит в страхе и растерянности.

Впрочем, в изобретательности ему отказать было нельзя, и, обуздав страх, он мог выкинуть нечто этакое. Но пока это не произошло, его можно было брать тепленьким. Только вот где?.. Кто-то же ему этот приют предоставил? И не был ли этот кто-то неведомым третьим в свершившемся ограблении? Экипаж патрульной машины, завязавшей бой с Павлом, путался в объяснениях, не мог сказать, сколько было фигур в свете фар. Логично было бы предположить, что у воров было два велосипеда. Однако же один был ранен, и велосипед могли сбросить, а потом его кто-то украл, подобрал… А, быть может, велосипед забрал третий.

Этот предполагаемый третий более всего страшил Сергея своей неизвестной величиной, кою не получалось даже приблизительно подсчитать. Карпеко порой доставал фотографию с Аркадием и Викой, пытался себя убедить, что именно эта девушка – тот самый третий. Но ничего не получалось, не помещалась она в это уравнение. И еще: Сергей любовался этой девушкой. Его несколько колола ревность, но ревновал он эту девушку только к Лефтерову, но никогда – к Данилину.

А если третьего все же не было? Тогда убежище надо было подготовить загодя. И где в городе можно укрыться? Участковые и наряды уже проверяют чердаки, подвалы.

И еще, если бы в их планах было покинуть город, они бы не стали в него возвращаться.

–

Пока машина с Карпеко неслась по трассе, обгоняя грузовики с горячим и душистым зерном, Данилин, отец и сын Легушевы отбыли на завод, где в ленинской комнате собрали трудовой коллектив. С трибуны, обтянутой красной парчой первый секретарь обкома вещал с профессиональным задором, пытаясь расшевелить и вывести на прямой диалог коллектив. Но труженики сидели смутные и зажатые, будто нынче происходит суд и они – обвиняемые.

– А вот как так получилось, что из молодого и перспективного специалиста Лефтеров превратился в последовательного врага советской власти? Чем же он был обозлен? Не смог его коллектив поддержать в чем-то? – вопрошал Легушев-старший.

– Ну, мы гроб для его матери сколотили, – ответил кто-то неуверенным голосом с дальних рядов.

Оставив коллектив в зале, Данилин принялся по одному и почти наугад выдергивать на беседу работников.

От Аркадия тут же все задним числом отказались. Получалось, что пропавший был нелюдим, и все с ним общались лишь по работе. Ханина не вызывали, а он сам не стал набиваться на встречу – не записали бы в пособники. И следователи не узнали, как бывший заместитель начальника цеха брал у Ханина планы здания, прилегающих территорий. Впрочем, то следствию было без надобности. Данилин вполне справедливо полагал, что чертежи и планы положены были Лефтерову по работе.

Меж тем, за глаза начальства и парторга в трудовом коллективе о Лефтерове говорили со смесью ужаса и зависти. Конечно, его поймают – ведь в «Следствие ведут ЗнаТоКи» не показывали случая, чтоб преступник уходил от наказания. Но прежде Аркадий поживет широко. Он, наверное, нынче где-то в Пицунде или в Крыму…

–

От Волновахи на Камыш-Зарю шла одноколейка в ленивом окружении полей и посадок. Верно, чтоб машинисты тепловозов не сходили с ума от жары и однообразия, на железнодорожную нить были нанизаны станции с вокзалами типовой архитектуры. При них – багажные отделения и туалеты, которые всегда можно найти по запаху, хотя обычно на станции было безлюдно. От шпал, разогретых на солнце, пахло креозотом и дальней дорогой.

При станциях всегда имелся небольшой поселок, в котором из достопримечательностей был только клуб и магазин. В небольшом зале магазина половину площади занимал сельский ширпотреб вроде резиновых сапог, оцинкованных ведер и лопат. В продуктовом части торговали хлебом-кирпичиком – его было проще транспортировать, а также консервами и гадкими «чернилами». После обеда магазин обычно закрывали, но это никого не тревожило, поскольку в поселке у людей все было своим – от хлеба до самогонки.

Клуб, наоборот, открывался в сумерках. Там крутили кино, устраивали танцульки. Если кино было скучным, а танцы срывались из-за отсутствия барышень, то поселковые кавалеры веселили себя сами – преимущественно поименованной самогонкой и мордобоем.

В этом поселке Карпеко не бывал ранее, но ничего нового для себя не увидал. Они в первый раз остановились у магазина – хотелось минеральной воды или хотя бы какой-то шипучки типа «Буратино».

И выйдя из машины, Карпеко не поверил своим глазам – навстречу ему чрез полуденное марево шагал сам Лефтеров. Следователь вздрогнул, и встречный ответно зашатался на нетвердых ногах, продолжил свой путь. И, хотя, Сергей никогда не видел Аркадия, понял, что это другой человек. Медицинскую карточку на Аркадия из поликлиники привезли почти сразу после перестрелки. И Карпеко уже знал: зубы тому еще не рвали, хотя три пломбы имелось. У встречного же были дурные вставные зубы желтого металла, пивной живот и шрамы на нем – видимо, следы какой-то пьяной поножовщины.

В деревнях обычно было, что в результате многолетнего скрещивание всякий походил на всякого. Пришлый ген размывался. Но выбывший из деревенской среды, нес в город черты своего клана, кои несколько поколений еще были уловимы.

Вслед за аборигеном Сергей вошел в магазин. Местный купил на засаленные рубли дрянного вина, а Карпеко за мелочь взял две бутылки ситро. Выйдя на улицу, одну бутылку отдал водителю, вторую, открыв, начал пить.

В единственном скверике около вокзала их ждал также отдаленно похожий на Аркадия участковый. Вид он имел помятый и похмельный. Невидящим взглядом он смотрел на пыльный обелиск с именами тех, кто погиб освобождая эту деревушку.

– Приехали? – вместо приветствия спросил участковый, хотя это было ясно и без вопросов. – Ну, что ли, пойдем…

Расспросы, конечно же, ничего не дали. Аркадия в поселке помнили смутно. Являлся он сюда последний раз еще до армии – когда была жива бабка. Его двоюродный брат видел Лефтерова в прошлом году, когда всей семьей ездили купаться на море в Жданов. Но общались они практически вскользь – встретились после приезда в город. Затем гости тут же отправились на пляж и снова заглянули к родственникам ближе к вечеру, дабы кратенько отметить встречу.

Карпеко попросил показать дом бабушки – тот стоял на окраине поселка в полузаброшенном саду. Хата была покосившейся, от пыли окна стали едва прозрачными. Вместо шифера или черепицы на крыше был раскатан рубероид, который, чтоб не сдуло ветром, придавили камнями. То был крайняя степень нищеты даже в небогатом поселке.

Дом брата и старушки, конечно, осмотрели. Результат был ничтожен.

Следовало возвращаться в Жданов, где оставшиеся тоже не достигли сколь-либо заметных усилий.

Следствие, похоже, зашло в тупик.