Отзывы на книгу «Бабий Яр», страница 4

Ужасающая правда. Кто хочет знать и помнить – будет знать и помнить! К сожалению десятилетия лжи не прошли бесследно для народа.

Первая часть книги с воспоминаниями автора о пережитых в оккупации годах меня просто поглотила, а вот вторая часть с размышлениями автора о геноциде при ВОВ и режиме СССР немного нудновато и затянуто.

Рекомендую. Открывает сознание на нашу жизнь и жизнь прошлого поколения. Много о чем даёт задуматься и на что стоит в жизни обращать внимание!

сожалею,что не знал об этой книге раньше,в то же время рад,что она оказалась у меня в руках.Несомненно ,что «Бабий Яр»-жемчужина Русской и мировой литературы

В очередную годовщину Великой Победы я начала читать этот роман-документ, как его называл сам автор. Еще на первых страницах автор сделал акцент на том, что он не искажал факты, не преуменьшал ужасающую действительность, не преувеличивал роли исторических личностей.

Роман написан от первого лица, что позволяет читателю прикоснуться к этой истории достаточно близко. Хотя сама история очень тяжёлая и очень трагичная. Роман охватывает период длиной приблизительно в два года с сентября 1941 по ноябрь 1942 годов и описывает оккупацию Киева немецкими захватчиками, как они въезжали победителями в оставленный советской армией город, какие установили порядки в захваченном городе и как планомерно уничтожали отдельные группы населения, как были вынуждены оставить город после ответного наступления советских войск.

Кроме своих воспоминаний Анатолий Казаков приводит в своей книге свидетельства очевидцев тех страшных событий.

Первый день расстрела еврейского населения рассказан Диной Проничевой, которая была по рождению еврейкой, но замужем за русским и внешностью она больше походила на русскую девушку. Это, правда, не помогло ей избежать в тот день побывать в кошмарном овраге. Но ей посчастливилось оттуда выбраться живой и рассказать правду о том дне, когда евреям обещали перевезти их в другое место, а на самом деле раздевали догола и стреляли сразу несколько человек, экономя патроны. Многие падали в яму ещё живыми и их просто сверху накрывали тела таких же обречённых, как и они. Это самое страшное и жуткое место в книге, на мой взгляд, невысказанная обречённость тех несчастных людей только потому, что они родились отличными от расы фашистских арийцев.

Вторым свидетелем страшных событий, которые происходили в Киеве и окрестностях, стал красноармеец Василий. Ему удалось сбежать из лагеря для военнопленных Дарница, его товарищу по побегу так не посчастливилось. Условия содержания в том лагере были просто ужасающие, люди, попавшие туда были обречены на голодную смерть, они вынуждены были есть траву и коренья, особенно жестоко обращались с командирами и офицерами.

Уже позднее рядом с оврагом Бабий Яр немцы создали лагерь с одноимённым названием. Там использовали труд пленных для обслуживания места расстрела жителей Киева, условия содержания в этом лагере были так же устрашающи, как и в любом фашистском концлагере, здесь жизнь каждого заключённого зависела от сиюминутного настроения жестокого и вздорного начальника лагеря и его приспешников – была распространена практика убивать каждого пятого при перекличке каждый день. О зверствах по отношению к узникам автору рассказал пленный партизан Давыдов, арестованный совершенно случайно, оказавшись не в том месте не в то время, к несчастью своему, имея внешность, похожую на еврейскую. В сентябре 1942 года немцы предприняли попытку «замести следы», уничтожив доказательства зверских убийств в Бабьем Яру. Заключённые в последнюю ночь, когда их на утро хотели расстрелять, предприняли попытку бегства. Из 350 человек это удалось лишь 15.

В этой книге меня поразила трансформация взглядов деда автора Фёдора Власовича. Он был бедным украинцем, сводившим концы с концами, как при царской власти, так и в период, когда к власти пришли большевики. Он ненавидел советское государство всей душой, особенно после коллективизации, голода и расправ 1937-го года. Поэтому, когда в город пришли немцы, он не скрывал своей радости, вспоминая степенность и рачительность своего хозяина-немца, у которого он служил ещё до революции. Он верил, что на погромы, которые начались после вступления немцев в Киев, захватчики имеют полное право, как победители. Однако уже через неделю, когда стали выпускаться приказы, ограничивающие жителей Киева, а также после начавшегося планомерного уничтожения гражданского населения, дед всё же поменял свою радость на осторожность, а потом и вовсе решил, что Советы с лагерями в Сибири, куда переселяли всех неугодных власти, так не зверствуют, как пришедшие фашисты.

Ещё для себя я отметила, что в оккупированном Киеве голод местного населения был не менее масштабен, чем в блокадном Ленинграде. Если в Ленинграде самая низкая дневная норма хлеба в ноябре 1941 года достигала 125 граммов для тех, кто не имел рабочей карточки, то в Киеве хлебная норма для членов семьи автора, не относящихся к рабочей категории, в самый тяжелый период оккупации составляла лишь 200 грамм хлеба на неделю! При чем состав и ленинградского, и киевского хлеба был далек от совершенства.

Болью отдался тот факт, что советские власти, также как и немецкие, старались замалчивать факт совершённых жестокостей в Бабьем Яру. Памятник жертвам, погибшим в том овраге, был установлен много лет спустя после окончания войны, в основном благодаря некоторым активистам, пережившим те ужасы.

Конечно, без слёз и кома в горле нельзя читать такие романы, как этот. Но читать их нужно, чтобы помнить, чтобы пытаться не допустить повторения подобных зверств. К сожалению, история показывает обратную тенденцию, видимо стремление к уничтожению себе подобных запрограммировано в человеке самой природой.

Это важно. Настолько, что Вы дочитаете это до конца. Это настолько важно, что я нахально попрошу Вас дочитать это до конца.

«Все в этой книге – правда».

Я завладел этой книгой на шестьдесят пятую годовщину расстрелов. Тогда я еще не знал о годовщине, никогда не был в Бабьем Яру, и даже не знал, где он находится. Понятное дело, деталей трагедии я тоже не знал. Я просто купил книгу, как покупал любую другую, всего лишь подсознательно понимая, что ее прочитать важнее, чем, скажем, Джона Гришема.

Но читал я почему-то именно Джона Гришема. За пять лет, которые «Бабий Яр» как бедный родственник простоял у меня на полке, я прочел десятки иногда полезных и важных, иногда – не очень, но всегда других книг: боролся с Маркесом, упивался Достоевским, увлекся ранним и разочаровался в позднем Ремарке. Я даже два месяца терпеливо разбирался в «Майн Кампфе» Гитлера. Может быть, так было нужно, и в обратной последовательности я бы не стал читать вторую книгу («Кампф»). Неизвестно, факты говорят только о том, что я пять лет не подступался к «Бабьему Яру».

А потом я вдруг в него переехал. В самом прямом смысле – я снял квартиру в ста метрах от памятника жертвам куреневской трагедии, прямо через дорогу от него. Каждый день я минимум два раза прохожу через этот парк до и от метро, мимо бестолковых любителей и профессионалов пива на лавочках, сквозь ворохи листьев, живых счастливых детей и детей мертвых, запечатленных в монументе.

По совпадению я как раз читал другую книгу, накопившую в моей библиотеке солидную шестилетнюю выдержку, и захотел, решил даже, продолжить цикл и узнать наконец все, что могу, о месте, о котором слышали все, но мало кто осведомлен, месте, в котором я живу.

По еще одной, даже двум, случайностям я открыл «Бабий Яр» точно в день семидесятой годовщины взятия Киева фашистами, а дочитал спустя десять дней, то есть аккурат через семьдесят лет со дня первого расстрела в Бабьем Яре. Так получилось неумышленно, но такие накладки в купе с прошедшими пятью годами оставляют обычно больше впечатления от прочитанного, услышанного, прочувствованного. А такие книги должны впечатлять каждого, кто способен мыслить и чувствовать.

Нет смысла в том, чтобы пересказывать события, стоит только показать вспышки, которые остаются в сознании – о том, что мы видим фашизм глазами ребенка, который только много лет спустя вырастет и напишет эту книгу, с боем пытаясь донести ее до меня. Как ни странно, советская цензура искромсала рукопись о фашистских зверствах не меньше, чем сами фашисты - три с половиной года из жизни Киева.

Зачем скрывать, что киевляне поначалу радовались немцам? Зачем заставлять людей забывать их же ошибки? Зачем нам думать, будто киевляне, зная, что уже никто не заступится за еврейских старух, по дороге на сборы не отбирали ценные вещи у тех, что послабее? Чтобы варварство повторялось? И оно повторяется с ошеломительным успехом: прямо на месте концлагеря возводят улицу Щусева с жилыми кварталами; на месте расстрела роют метро «Дорогожичи»; само место расстрела тщательно засыпается отходами, а в протянутые пальчики девочки-памятника чья-то неблагодарно живая рука вкладывает неостроумный слюнявый окурок.

Мы не чувствуем, какая опасность беззащитности угрожает нам, как только мы забываем, каким был Бабий Яр. Немцы делили киевские трамваи на две половины, и из-за одного арийца все «грязнокровки» послушно пасли задних. Сейчас тоже все делят на две подозрительно неравные половины, и народ снова не против. И мне этого не понять, то есть не смириться.

Я не верю, что можно полагаться на то, что в мире достаточно разумных людей и людей искусства, которые не допустят появления очередной черной дыры, аналогичной Бабьему Яру. Это неправда. На празднике садизма одинаково хорошее применение находили себе как прагматики, которые высчитывали, сколько денег можно заработать на заключенном и на его трупе, так и художники, находящие невообразимо сложные и разнообразные способы того, что и так невероятно сложно сделать нормальному человеку – убить.

Поэтому я призываю не забывать, не засыпать трагедии мусором, не закрывать книгу, хотя закрыть ее невозможно, не отворачиваться, а внимать, поглощать, приезжать в Бабий Яр, съеживаться, но смотреть на скукоженные перчатки, сделанные из кожи наших дедов. И это нам поможет.

Может, совсем не цветы и парады сделают жизнь лучше. Не мудрые книги, не красота, а уродство спасет этот мир. Смерть – не самое ужасное в войне. Выжившие - вот, что самое страшное. Нам жизненно важно видеть исковерканные лица, уродливо расплавленную некогда волосатую грудь симпатичного парня. А еще неприжившихся героев войн, самоубившихся или ставших маньяками. Красивых женщин без ног и даже иногда себя в инвалидном кресле. Чаще видеть, как красота становится чем-то жалким и отвратительным.

И, может, тогда мы запомним, что воевать нельзя. Может, мы не забудем, что мы уже пробовали воевать, и что это не помогло.

...Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно, по-судейски. Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею. И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных. Я — каждый здесь расстрелянный старик. Я — каждый здесь расстрелянный ребенок... (с) Евгений Евтушенко

Сколько их еще, ужасов войны, которые много лет были скрыты, похоронены молчанием? Сколько еще десятков, сотен тысяч людей, покоящихся в безымянных могилах, числятся в списках пропавших без вести? Сколько еще нужно человечеству предупреждений? Сколько напоминаний?

Эта книга о войне не такая, как многие другие. В ней мало красивого художественно вымысла, мало наступлений и контратак, почти нет партизан, героических медсестричек и прочих неотъемлемых атрибутов военного романа. Она написана местами корявым языком мальчишки-подростка, своими глазами видевшего ужасы Бабьего Яра и своими ушами слышавшего рассказы всеми правдами и неправдами вырвавшихся оттуда людей.

Сам автор говорит: "Все в этой книге - правда". Более того, правда неудобная. Недаром советская цензура перед первой публикацией оставила от романа рожки да ножки (автор подробно описывает попытки опубликовать книгу в предисловии). Но тем не менее этот роман-документ заставляет тебя своими глазами увидеть Киев 1941-1943 годов: дымящиеся развалины Хрещатика, здание гестапо на Владимирской, концентрационный лагерь в Дарнице, толпу людей, идущую навстречу своей смерти в Бабий Яр.

Можно говорить об этой книге много и долго. О мерзких людишках, которые выдавали немцам еврейских детей и раненых большевиков. О немцах, которые не получали удовольствия от войны. О шевелящейся человеческой массе на дне Яра, стонущей и плачущей. О людях, которые ели каштаны и грызли собственную кожаную обувь. О "Динамо", доблестно сыгравшем "Матч смерти". О простых киевлянах, прошедших, просуществовавших те несколько лет оккупации. И о тех, кто погиб, не дожив до Победы.

Но в голове постоянно пульсирует только одна мысль:

И неужели единственное, что люди в совершенстве освоили за всю историю, – это убивать?

И нестерпимо хочется подходить к людям на улице, встряхивать, смотреть им в глаза и спрашивать: "А ты помнишь? Помнишь? Помнишь?"

И хочется, чтобы никогда больше.

092/300

Я опять вопрошаю, почему я ничего не знаю? У меня были очень хорошие оценки по истории и в школе, и в университете. Но я никогда не слышала, что такое Бабий Яр. Меня ни разу не коснулась эта информация. Я в каком-то стыдном вакууме себя чувствую. Книга поражает. Одно дело рассказать про эти события, совсем другое, рассказать про них так объемно и выпукло. На мой взгляд, книга гораздо лучше написана, чем «Голоса» Алексиевич, которые являются сумбурными историями, выдернутыми откуда получилось. Преимущество (с литературной точки зрения) Кузнецова – он сам все это пережил, и его голос основной, к которому в хронологическом порядке добавляются другие голоса. Восхищает, что автор отбросил стеснения и славянскую закрытость, он честно перечисляет все жестокие, глупые и отвратительные действия, которые сам совершал. Потому что это жизненный опыт, который не делает тебя отвратительным сейчас, который можно было минуть, но не всегда получается, который может сформировать тебя либо в одну, либо в другую сторону. Из данных действий вырос удивительно добрый, чувственный человек, которому чужда вся эта не толерантность, агрессия, вранье, мародёрство. Очень живая книга, очень важная.

Эта книга из тех, которые читать неимоверно тяжело. Мой организм сопротивлялся, приходилось откладывать, прерываться, разбавлять чтение лёгкой литературой. Я понимала, что жить в стране, закрывая глаза на драматические исторические моменты прошлого, тоже нельзя. ЭТО было. Есть те, кто ЭТО пережил, видел. И они свидетельствуют, а значит, имеют право быть услышанными. Анатолий Кузнецов назвал свою книгу роман-документ. Понимая, что некоторые факты настолько чудовищны и читателям будет сложно в них поверить, он не устаёт напоминать: "Но независимо от взглядов, за абсолютную ДОСТОВЕРНОСТЬ всего рассказанного я полностью отвечаю как живой свидетель". Живой свидетель. Чтобы остаться живым в этой чудовищной человеческой мясорубке, нужно быть особым счастливчиком. Анатолий Кузнецов рассказывает, как ему повезло, что он не еврей и не цыган, что был мал для угона в Германию, что удавалось отыскивать работу, раздобывать пропитание во время голода, убегать, выкручиваться, выживать... В книге есть глава под названием "СКОЛЬКО РАЗ МЕНЯ НУЖНО РАССТРЕЛЯТЬ?"

Историю Бабьего Яра Анатолий Кузнецов раскрывает отдельными эпизодами, перемежая повествование рассказами о родственниках, друзьях, честно и подробно рисуя картины жизни в оккупации, раскрывая информацию о взорванном Крещатике, предоставляя добытую документацию и статистику... Это давало возможность отвести глаза от оврага - чудовищной многотысячной могилы безвинных жертв. Даже на фоне кровопролитной войны, оккупации, голода и холода он выделяется особой бесчеловечной жестокостью. О том, что в Бабьем Яре расстреляли всех евреев и цыган, я знала, но их трупы только часть жуткой могилы. В этом месте стреляли "саботажников, украинских националистов, нарушителей светомаскировки, тунеядцев, распространителей слухов, партизан, стреляли, стреляли, стреляли... Пулемет в овраге строчил каждый день". Но этих жертв было мало ненасытному Яру, послевоенная история пополнила могилу новыми трупами.

Но улик от преступлений не осталось. Пепел, как вы помните, был частью развеян, зола и кости теперь лежат глубоко-глубоко, так что от погибших не осталось ничего. Сколько их было – тоже никогда не узнать. Все официальные цифры – условны, их меняют в зависимости от ситуации.

Кроме истории Бабьего Яра и истории Киева оккупационного периода, есть в книге немного иная эпопея - история написания и издания этой книги. Она заслуживает особого внимания, так как далась автору немалой кровью.

Книгу слушала в исполнении Юрия Рудника. Остановила свой выбор именно на нём (были аудиокниги и с другими исполнителями) по нескольким причинам. Мне нравится интонации и манера исполнения этого актёра, но важнее было то, что его голос ассоциировался с голосом писателя. Меня не оставляло ощущение, что сам Анатолий Кузнецов рассказывает эту страшную историю.

Долго остывала после прочтения, эмоции улеглись и ощущения остались весьма сумбурные. Анатолий Кузнецов — интересный писатель. Мне абсолютно не нравится, как он пишет. Повествование то бежит стремительно, то провисает, то недосказанность, то растекание мыслью по древу, то подвисает сюжет, то какой-то кусок вырван... Язык немного неуклюжий, манера иногда не по-хорошему дневниковая лытдыбровская, когда не понимаешь, зачем в хорошем тексте вдруг возникает отрывок ни о чём. Иной раз кажется, что он и вовсе не умеет строить повествование и получается "пишу, как пишется".

Но зато о чём он пишет! Это бомба. Даже через немного неуклюжие конструкции ощутимо тянет холодком от словно проклятого Бабьего Яра. Особенно ужасно было даже не описание зверств, не расстрелы, голод или мародёрство (даже не катание на заледенелых трупах с горки, как на санках) — а история о том, как Бабий Яр с прилежащим куском города смыло и... Смыло информацию об этой трагедии. Реальность творят победители информационной войны, где с одной стороны окопов — простые граждане, с другой — государство и историки на его службе. Весь роман, весь "Бабий Яр" вовсе не про ужасы войны фактической, а про ужасы войны фактологической. Анатолий был там, видел всё, и это всё оказалось совсем не тем, что до сих пор учат на уроках истории, не говоря уже про времена СССР. Из романа мы узнаём, как же много лжи и недомолвок сконцентрировалась вокруг одного крошечного пятачка земли в Киеве. Не о дезинформации общей, не о цензуре советской, как таковой — нет, с нами говорит один-единственный человек только о том, что он видел сам. И это оказываются две абсолютно разных вселенные.

Узнать сейчас правду, пусть и правду глазами одного человека, можно только через скудные воспоминания очевидцев. Что интересно, мне совсем не показалось, что в книге были антисоветские мотивы. Они были антисоветскими ровно настолько, насколько вообще были направлены против жестокости и несправедливости, как таковой, неважно происходила ли она от немцев, советских служб или собственных собратьев-украинцев, продававших соседей на убой за подачки. Злоба по отношению к СССР появилась уже позднее, когда цензурный режим нехило потрепал рукопись романа.

Зато пресловутая "потрепанность" рукописи создала удивительный эффект. Текст мы читаем сразу на трёх слоях. Первый слой — обычный шрифт, то, что было напечатано после цензуры. Курсив — то, что цензурой было вычеркнуто. А в квадратных скобках добавлены поздние мысли автора. Получается едва ли не самый настоящий метатекст, части которого скрепляются через года. Пожалуй, именно это (плюс красочность эпизодов) и позволяет сказать, что, несмотря на свои недостатки, книга блестящая. Может она и должна быть такой, немножко корявой, с сучками и задоринками. Потому что жизнь наша тоже отнюдь не гладкое литературное произведение.

Почитать книгу, мне кажется, стоит всем. Только особенно впечатлительным личностям — с запасом корвалола и валерьянки.