Читать книгу: «Дневник Большого Медведя», страница 12
14 сентября 1993 г.
– Ты где его откопал? – шепнул Матрос, пока Владимир плескался в душе. – А главное – зачем?
– Не оставлять же его там наедине с недоеденным трупом.
– Тоже верно. А мне его куда?
– Определи на кухню, пусть Розе помогает, откормится – тогда и решай, что делать.
Матрос подтянулся, почесал кончик носа и прижал меня к себе.
– Ладно, разберёмся. Хорошо – ты жив и здоров. Как товарищи?
Найдя новое приключение, я совсем забыл о последних новостях с базы бандитов. Вернувшись в Казарму, ломанулся к Матросу, занятым весьма интимным делом; мы определили мужику место, отдельное от всех солдатиков, и, так и не вырвав из рук бутылку джина, уложили его. Утром, как ни странно, я не слышал, что вокруг поднимались люди, одевались, строились, спускались на завтрак; поднялся, когда парнишки выполняли нормативы, женщины отправились в соседние дома. Пока Владимир спал, умылся, слопал манную кашу без положенного хрустящего хлебца, выстирал одежду. Теперь же нам предстояло вернуть человека к нормальной жизни.
– Товарищи ничего, – хмыкнул я. – Один умер, второй убил, третьего я не видел.
– Вот так да! Первого что ли? А за что убил?
– Откуда знаешь?
– Что знаю?
– Откуда знаешь, что он Первого убил? – сощурился я.
– Как, «знаю»? Я не знаю, я у тебя спрашиваю, – фыркнул Матрос, зажигая сигарету. – Как звали-то мужика?
– То есть как..? Ты спрашиваешь, как звали Первого?
– Да.
– Витю Первого?
Сигарета, только что осиротевшая на несколько миллиметров, остановилась на полпути ко рту Матроса. Он хлопал глазами и, пребывая в непонимании вместе со мной, слегка шевелил губами.
– Мой товарищ, с которым мы раньше ходили, застрелил Витю Первого, – наконец сказал я.
– Ёбушки-воробушки, – присвистнул Матрос, снова стряхивая пепел с так и не приложенной сигареты. – Что они не поделили?
– Личное…
– Ясно, бабу. И да, в следующий раз, когда тебе приспичит привести ко мне самоеда, ради приличия постучись, – он подмигнул, ненавязчиво намекая, что в следующий раз он так благодушно не спустит мою выходку. – Что ты решил?
Я вздохнул. На самом деле в последние дни мне некогда было и подумать о предстоящей вылазке, о том, что несколько часов придётся провести в тяжёлом обмундировании, неудобных противогазе и костюме. Мысленно я проклинал эту затею и считал её ненужной, несовершенной, но, вспоминая о торчащей радиовышке, понимал, что идти всё же придется. Поэтому, когда Матрос задал вопрос в лоб, я не нашёл ни единой причины, по которой могу бы действительно отказать ему. Поэтому я согласился.
– Спасибо, Медведь, – ответил он, хлопая меня по спине.
И снова Казарма вернулась к боевой готовности: солдатики отжимались, бегали вокруг здания, стреляли по мишеням, на время облачались в костюмы, проверяли их целостность, женщины мыли полы, охаживали цветы, помогали Матросу с оборудованием или Розе на кухне. Я, который всё никак не вливался в жизнь Казармы, хотел было пойти к старикам, последний раз взглянуть на них, но решил, что расстраивать их новостью о смерти Дарьи и болезни Веры не хочу. Может, Олег всё же послушает девушку, и они осядут рядом со стариками. Заявившись в столовую, увидел мелькающую спину Владимира, согнутую в три погибели, с торчащими лопатками и в болтающейся клетчатой матросовской рубашке.
– Ну, как помощник? – весело выпалил я.
Роза, краснощёкая, пышная, дышащая силой и счастьем, выплыла из-за угла и, вытирая руки о полотенце, сказала:
– Да ничего, жив-здоров, трудится. Только вот глаза голодные, – добавила она, шепнув.
Я понимающе кивнул и, улыбнувшись, поблагодарил за то, что она не отказалась принять Владимира. Наверное, нужно было ещё и извиниться за негалантное поведение, но я осёкся и решил, что так сделаю только хуже: женщины не любят, когда происходящее в великие минуты любви выходит за дверь комнаты.
За ужином Матрос то вдруг принимался шутить, то затихал и погружался в себя, шаря глазами по тарелке. Я твёрдо кивнул головой, давая понять, что в любую минуту он может положиться на меня. Ненадолго это успокоило его, но перед сном я слышал его шлёпающие шаги, вымеряющие площадь комнаты.
15 сентября 1993 г.
Нас было тридцать. Собравшись у Казармы, выстроившись в ровные ряды по пять человек, мы слушали указания Матроса, но мысленно были где-то совсем не здесь. Казалось, что именно сейчас я попал на фронт, через пару минут нам выходить на поле боя и стрелять по врагу. Но чугунная экипировка напоминала: мы всё ещё в Зоне.
Женщины провожали долгим и напряжённым взглядом. Для пущей скорбности им не хватало белых платков и слезинок, невольно собравшихся в краешках глаз.
Знакомый, уже почти родной, треск счётчиков раздался, как только мы приблизились ко Дворцу. Никто не дрогнул, ничьи ноги не подкосились.
Огромное бело-серое здание встало перед нами, будто великан, сторожащий вход в покои богов. Сотни пустых рам, обращённых вдаль, притихли в ожидании. Даже счётчики, казалось, на минуту замолчали, пока солдатики вскрывали замок на воротах. Матрос топал ногой и буравил неподдающуюся дверь злобным взглядом. Наконец замок, цепи и перекрывающая балка свалились. Растащив створки по разные стороны, парни длинными стройными вереницами вбежали и скрылись в тёмных углах – всё, как методично учил Матрос. Я, как человек невоенный, и он, на правах старшего, вошли в ворота следом, медленно и осторожно.
Бетонный холл, с двух сторон поддерживаемый рядами колонн, тянулся до противоположных ворот. «Уралы», «КамАЗы», «ЗИСы» и «ЗИЛы», оставленные в беспорядке, ржавые и бесколёсные, безоконные и с открытыми дверями, тыкались в стены, в углы, друг в друга. Тишина, раздражаемая предупреждающим треском, давила и внушала мне чувство вины. Будто это я разворотил завод, вывез людей, бросил технику гнить и пригнал сюда других, старых, больных, ненужных.
По приказу Матроса вскрыли вторые ворота. Чёрная, сожжённая, изуродованная земля развернулась перед нами, ступить на неё было страшно и опасно. Слева возвышались остатки здания, взорвавшегося во время аварии, рядом, будто могильные плиты, торчали рассыпанные камни, покорёженные балки и трубы. Думалось, что неведомый исполин отгрыз от него кусок и, почувствовав безвкусность бетона, дабы отомстить за неслыханное оскорбление, наступил на здание, словно на муравейник. Впереди, через опустевшее угольное поле, маячил другой выпачканный корпус завода. Справа, гордая и великая, стремилась к небу радиовышка.
На вышку Матрос послал самых рукастых и мозговитых, солдатиков во главе с белозубым Казбеком отправил в дальнее здание, мы же остались осматривать жертвенное здание. На углу взорванного корпуса значилось, что он по счёту он третий – Матрос хмыкнул, отдавая дань конспирологической логике. Ни балка, ни замок не встретили нас, но войти внутрь с парадного не получилось, сколько бы солдатики ни толкали дверь. Вернувшись к развалинам, мы осмотрели дыру, разделяющую здание почти на две части, и решили попробовать взойти по камням.
– Только осторожнее, – крикнул Матрос первым солдатикам, – кто знает, насколько хорошо они тут всё обустроили, – в сомнении он оглянул главное здание завода.
Щепки, оставшиеся от мебели, сваленные доски, чертежи с аккуратно выведенным корпусом грузовика, одинаковые чёрные телефоны, покрытые пылью куртки, рабочие комбинезоны. Главный вход завалило мебелью и бетоном – разобрать его не представлялось возможным. Осматривая груду трагедии прошлого, на одном из подоконников я заметил фотографию в рамочке. Так непринуждённо и так намеренно она стояла, что я не мог не взять её. Стекло запылилось и местами пошло трещинами; на меня смотрели четыре пары счастливых глаз. Домочадцев какого-то работника нельзя было вынести из разрушенного, фонившего радиацией здания – оставленные испуганной до смерти рукой, они стояли здесь и всё это время беззаботно улыбались, тепло обнимали друг друга.
– Что, «порвалась цепь великая» и шандарахнула по всем? – с грустью сказал Матрос, разглядывающий детские сандалии.
Подняться не было возможности: лестница, развалившаяся на куски, лежала в массе блоков. Снаружи верхние этажи выглядели идентично нижнему. Пока я выводил в тетради корявые завитушки, солдатики разбежались в поисках лестницы, веревки или и того, и другого. Матрос с тревогой в глазах смотрел на здания, вышагивал строевым шагом влево, потом вправо. Его руки в чёрной костюмной перчатке поправляли противогаз, опускались к бокам, складывались на груди и снова совершали вечный круговорот.
– Что-то не так, – сказал он, останавливаясь и глядя на меня из-за мутных и запотевающих стёкол.
– Что?
– Ну, посмотри, – он описал рукой полукруг. – Третий корпус не взорвался сам, а был взорван кем-то извне. Посмотри, посмотри, как лежат камни, – Матрос тыкал пальцем в землю, в порушенную стену. – Если б это было внутри, то пострадала бы крыша или обе стены, и всё бы свалилось внутрь. А тут… – он поднял ладонь к небу. – Как будто кто-то пытался бомбардировать здание. И при том неудачно.
– Зачем?
– Если б я знал. Да и потом, чему тут взрываться? Мелу и чертежам?
– А если они из урана?
– Мне не до шуток, Медведь, – бросил Матрос.
Солдатики, вернувшиеся из вышки, с радостью сообщили, что смогут наладить связь, и отдали нам шесть раций, две оставив при себе. Сашко, инженер с многовековым стажем, назначенный Матросом главным в маленькой команде рукастых и мозговитых, хотел было вернуться вслед за солдатиками на вышку, но остановился и шёпотом сказал:
– …Такое ощущение, что они просто бежали от чего-то. Бумаги наверху свалены как попало, вещи разбросаны, а каналы толком не отрубили: просто заморозили.
– Если что найдёшь, сообщи, – Матрос пару раз постучал пальцем по рации. – Вот тебе бабушка и Юрьев день…
Сидя на чёрной земле, я не чувствовал ни холода, ни тепла, словно температура вовсе не опускается ночью до нуля. Кое-где я разглядел крохотные тоненькие жёлто-коричневые травинки, робко пробивающиеся сквозь плотную резину почвы. Ещё несколько сотен лет, и земля придёт в себя, обновится, и, может, здесь вырастут деревья, не хуже, чем там, за воротами. Взяв в ладонь горсть земли, я не рассмотрел ничего, кроме пыли, угля и сухих комков. Неловкое движение превратило её в труху, и лёгкое пыльное облако растворилось, медленно оседая на землю.
С лестницей, верёвкой, свёртками бумаги стройным рядом вернулись солдатики из главного корпуса. Пока они пытались закинуть верёвку на второй этаж, пока Матрос, борясь с запотевающими стёклами, рассматривал принесённые чертежи, над нами собрались посеревшие тучи, тяжёлые и грозные.
– Ты видишь здесь четвёртое здание? – спросил Матрос, переворачивая план.
– Нет, – с сомнением я оглянул территорию завода.
– А он есть, – он вздохнул, будто силы оставили его и больше не для чего было идти вперёд. Усевшись рядом со мной, глядя на старающихся солдатиков, он сказал: – Мне всё кажется, что я бьюсь башкой в глухую стену. И ведь я знаю, чёрт возьми, знаю, что никто мне не ответит, но всё равно стучусь, разбиваю кулаки в мясо, а толку – нет.
– В тот день, когда мой товарищ пристрелил Первого, бандиты шли на завод. У них не было костюмов, не было противогазов, но Первый, видимо, знал, что на заводе они есть, и всё уговаривал своих пойти за ним, – я вздохнул. – Но в Олеге взыграла гордость и справедливость…
– Какая ж ты скотина, Медведь, – прошипел Матрос. – Почему ты всегда так поздно всё рассказываешь?
– Ты и не спрашивал.
– Иди в пердолину, – если б лица не стягивал противогаз, он бы обязательно сплюнул на землю. – Но спасибо, что хоть вообще рассказал.
– Сам иди туда.
Он развернул чертёж. Правда, помеченные на нём корпуса, радиовышка, два дальних склада, прилегающих к третьему корпусу, больше напоминали план местности, чем карту. Здания обозначены номерами, рядом с каждым значится его характеристика: «1 – главное здание, реестр, бухгалтерия, директория», «2 – полигонная зона», «3 – инженерно-статистический корпус», «4 – механический корпус, токарная, конвейер». Матрос приглушённо свистнул. Судя по плану, второй и пока ещё неизвестный нам корпус располагался в самом центре, сразу после ворот главного здания – но ничего этого не было: ни камешка, ни таблички, ни дорожки – только голая выжженная земля.
– Товарищ Матрос, – солдатик вытянулся в струнку, обращаясь к старшему. Для полной военной гармонии не хватало приложенной к виску руки, но Матрос почему-то никогда не просил ребят отдавать ему честь. – Подъёмная лестница готова к использованию.
– Молодцы, орлы! Вперёд, что смотришь на меня? – шикнул он солдатику, поднимаясь.
Кряхтя и поскрипывая, я встал вслед за ним. Всё-таки годы дают о себе знать. По одному солдатики забирались наверх, помогали товарищам не сорваться, поддерживали за руки, за ноги. Кто-то крикнул, чтобы больше не поднимались: пол треснутый, того и гляди обвалится. Парни шастали от стенки к стенке, показывали какие-то вещи, самые обыкновенные: шапки, сапоги, пустые папки, поблёклые плакаты с головой бородатого, но лысого мужчины, цветочные горшки и линейки. Матрос отозвал их и, помогая солдатикам спускаться, хлопал каждого по плечу.
Поглядев на вышку, он скомандовал отправляться к дальнему зданию. Стройной вереницей парни двинулись к указанной цели.
Четвёртый корпус, отмеченный как собственно завод, где штампуются детали и собираются грузовики, встретил нас огромным полупустым помещением. Конвейерные линии, безмолвные, опустевшие, стояли в несколько рядов, между которыми могли поместиться не только два человека, но и груженные запчастями тележки. Казбек с солдатиками, обшарив главный зал, давно бродил по кабинетам, рассматривал бумаги, переворачивал книги. Заметив Матроса, он, блестя на этот раз только глазами, подскочил к нему и выпалил:
– Товарищ Матрос, что-то здэсь нэчисто, что-то здэсь нэчисто.
– Знаю. Что нашёл?
Он протянул желтоватую бумагу, обугленный край которой осыпался на пол.
«Товарищ!
В который раз прошу Вас, не забывайте выключать свет и кислород. Им неважно чем дышать, а нам проблемы не нужны.
Будьте сосредоточены, здесь Вам не курорт. Подобная выходка – и предложение о Вашем увольнении у главначзавода!»
Матрос посмотрел на Казбека, в растерянности пожавшего плечами, и, поворачиваясь ко мне, сказал:
– Кому «им»?
Он ещё раз перечитал записку, сложил её в рюкзак и вышел из кабинета. Деревянные столы, шкафы, тумбочки, полочки, кожаные и металлические кресла, горшки с превратившимися в труху растениями, портреты со статными усатыми и броватыми мужчинами, оставленные куртки, пальто, покрывшиеся пылью туфли с острыми носками и недлинными каблуками, брошенные в спешке сумки и портфели, откуда торчали зонты, расчески, записки со списком покупок. Попадались пустые папки, иногда в тетрадях, исписанных датами и выпущенными моделями грузовиков, попадался пепел, вываливающийся на нас, – мы не успевали ни о чём подумать.
25 сентября 1993 г.
Кто-то из солдатиков позвал нас. Подвал, неподсвеченный, глухой, узкий, заканчивался запертой дверью, не обозначенной ни на одном плане эвакуации. Спустя несколько тщетных попыток выломать дверь всё же удалось. За ней продолжался коридор, но бетонные стены сменились металлическими пластинами, покрытыми памятками, правилами поведения в аварийных ситуациях, предупреждениями. Туннель, тёмный, сырой, вывел к тяжёлой бункерной двери, открывали которую в несколько заходов, по очереди, постоянно отдыхая.
Настойчивый хор счётчиков повысил тональность, как только отошла дверь. В комнатку, длинную, полную шкафчиков с халатами, защитными костюмами, ботинками и сапогами, противогазами, вместились все. Матрос с беспокойством осматривал содержимое и постоянно цокал то ли от сожаления, что не сможет забрать с собой костюмы, то ли от нехорошего предчувствия, постепенно вкрадывающегося и в нас. Комнатка соединялась с маленьким предбанником, по бокам которого располагались железные двери, а впереди – ещё одна бункерная, с рычагом.
– Знаешь что? Я уже жалею, что взял с собой бойцов, – шепнул Матрос, отводя меня в сторону.
– Ты не можешь отправить их сейчас назад. Давай хотя бы осмотрим всё, – его глаза смотрели на солдатиков, проходящих в боковые комнаты. – Знаю: ты всё проклинаешь, но вернуться было бы глупо.
– К чёрту все эти тайны, к чёрту то, что происходило здесь!
На секунду подумалось, что он скомандует ребятам строиться и возвращаться в Казарму, но Матрос вошёл в левую комнату, на двери которой значилось: «Входя, не забудь постучаться». Огромные пульты, испещрённые пыльными кнопками, смотрели матовыми экранами, пустыми и чёрными. Кто-то щёлкнул переключателем, неожиданно громко и неестественно среди глубоко дышащей толпы, но ничего не произошло. Хотя мы ждали.
Из соседней комнаты раздался крик, лампы в комнате и предбаннике замерцали; метнувшиеся на подмогу остановились, закрывая глаза.
– Ну, за что ты мэня не послушал? – ругнулся Казбек, выходя из комнаты.
– Что произошло? – взревел Матрос, пробираясь между солдатиками. – Ну?
– Я включил трансформатор, хотя товарищ Казбек не давал команды, – тихо, но твёрдо проговорил солдатик, не глядя на старшего.
– Самовольничаешь, значит? Вернёмся, будешь бегать вокруг Казармы пятьдесят кругов.
– Есть, товарищ Матрос, – парнишка вытянулся и тут же исчез с глаз.
Матрос вошёл в соседнюю комнату, посмотрел на рычаги, кнопки, тянущиеся куда-то провода, цокнул. Рычаг, включающий свет, уже был поднят спешащей рукой солдатика. Рядом с ним в полуподнятом состоянии чернел рычаг подачи кислорода, крепление которого поплавилось и растеклось по панели.
– Вот что значит – беречь кислород.
В комнате, где просили стучаться, тускло горели кнопки, мерцал экран, шипели оторванные провода. Хмуро глядя на панели, Матрос приказал ничего не трогать и, достав рации, определил за каждой группу солдатиков, чтобы в случае чего можно было связаться. Он зажал боковую красную кнопку, послышался треск, сменившийся шорохом, но, видимо, инженеры на радиовышке ещё не добились результатов.
– Никто понятия не имеет, что находится за этой дверью, поэтому прошу всех не как старший, а как… брат – будьте осторожны, – проговорил Матрос, распорядившись, кто останется в предбаннике, а кто двинется вместе с нами, и потянул рычаг на себя.
Скрипя и жалуясь на прерванный сон, дверь открыла очередной проход. Наклонный коридор спускался, поворачивался и уходил ещё глубже. Окружающие нас стены невинно чисты и пусты, будто никто ничего не клеил на них, никто не тёрся об них плечами, бёдрами. Точно как и бункер, коридор был для чего-то создан, но так и не использован по назначению.
С необъяснимой лёгкостью вставшая на нашем пути дверь поддалась, и громадное, размера футбольного поля, но без ворот и разметки, пространство встретило нас. Темнота расступилась под вспышками прямоугольных ламп, закреплённых так высоко, словно там висело солнце. Некоторые, забыв, что давным-давно они предназначались для освещения, лопнули, другие тихо погасли, оставив зал в таинственной и неуютной полутьме. Круглые и овальные фонарные зайчики забегали по стенам. Высокие, проржавленные, из огромных металлических пластин, они молчаливо окружали нас, маленьких, удивлённых, напуганных.
Вдоль стояли пульты, нашпигованные кнопками, тумблерами, экранами, от них тянулись толстые, путаные-перепутаные кабели. Редкие стулья стояли рядом с ними в ложной надежде, что когда-нибудь они будут полезны. Солдатики по одному спустились по лестнице, их большие глаза блестели и с испугом обращались к Матросу.
– Что за херня? – шепнул он.
В центре зала сотни, если не тысячи, металлических колб разного размера выстроены в ряды, собравшиеся будто на парад. Ни звука не исходило от них. В глубокой тишине зала было слышно, как солдатики сглатывают и почти незаметно пятятся. Матрос, придя в себя, спустившись к толпе, ровным голосом произнёс:
– Ничего не трогаем. Если возникают вопросы, зовём меня.
Нехотя солдатики разошлись по углам зала. Большие, мощные колбы с неизвестным содержимым внутри не обращали на нас никакого внимания. Видимо, они, ещё когда здесь кипела работа, сновали туда-сюда люди, так же безразлично стояли на постаментах и не выказывали неудовольствие или радость. С виду казалось, что их склепали из остатков корпусов тех самых грузовиков, что выпускались во время войны. Ни щёлочек, ни ручек, ни окошечек – ничего. Стоят они, высокие и узкие, маленькие и широкие; и их безразличное стояние радует и настораживает.
Матрос приблизился к одному из них, не очень высокому, почти с человеческий рост, осмотрел со всех сторон, но, не найдя никакой таблички или хотя бы записки, сообщающей о чём-нибудь, вздохнул:
– Мать его конспирология. Ну, и скажи теперь, зачем мы пёрлись сюда? Чтобы поглазеть на эти коконы? – он понизил голос, чтобы эхо не разнесло негодование.
– Зато ты знаешь, что здесь никакого ядерного оружия или биологической бомбы.
– А это что? – он вскинул руку на колбу и, боясь задеть её, быстро опустил. – Откуда нам знать, что там внутри не боеголовки, не ракеты?
– Ниоткуда, но пока не тронешь, оно само не заговорит.
Матрос не ответил и ретировался к одной из групп солдатиков. Побродив между рядов металлических колб, трижды сбившись со счёта, я зарисовал их в надежде, что когда-нибудь решу эту непростую загадку. Ребятки тихо-тихо переходили с одного места на другое, рассматривали пульты управления, будто в них содержится какое-нибудь объяснение, карточки, торчащие в архивных шкафчиках; наталкиваясь глазами на колбы, они тут же опускали головы или смотрели на напарников. В карточках ничего особо полезного не было: на краешках значились лишь буквы и номера, видимо, помечающие каждую из колб. Сами бумажки были словно пропитаны средством, скрывающим чернила. Вспомнив увлекательные книги о следователях, где преступник обязательно отправлял письмо, написанное такими чернилами, растворяющимися в воздухе сразу после прочтения, я хмыкнул.
Из зала вели несколько дверей, растолканных симметрично. На двух значилось: «Лаборатория», и внутри пылились склянки с выпарившимися реактивами, клетки со сломанными, разорванными изнутри прутьями, загрязнившиеся раковины, брошенные нашивки. На них, выполненных в форме щита, желтели круги с чёрными лопастями, как у вертолёта. Две другие двери, помеченные как «Питомник», открывали большие склады с клетками разного размера, коробками и железными ящиками с вмятинами, царапинами, следами зубов. Они пустовали, и даже эта пустота не вселяла в нас успокоение.
Одна дверь, толстая, металлическая, неприступная, не желала открываться, и панель рядом с ней мигала, предлагая вставить карту. Выбить, заглянуть и узнать, что там, не удалось.
Чтобы обойти весь зал, нам потребовалось больше двух часов. Колбы, молчаливые, таинственные, возвышались над нами и, словно терракотовая армия, стояли ровно друг за другом в ожидании своей минуты.
