Читать книгу: «Последнее лето», страница 2

Глава 2

В четверг утром, ближе к семи часам, сразу после того как отправили в стадо корову с овцами, Матвей собрался на Звонихинский пруд. Наскоро перекусив, он положил в рюкзак бутылку парного молока и полиэтиленовый мешочек с несколькими кусками хлеба, шматком солёного сала, парой варёных яиц да зелёными стрелками лука-батуна.

– Где там сумка-то моя? – спросил старик Клавдию, присев на табуретку у двери.

– Какая сумка? – не поняла старуха.

– Ну… та…

– Какая? – Клавдия свела брови, но потом, видимо, сообразив, о чём речь, коротко ругнулась: – Подь ты к лешему… Опять домой потащишь заразу всякую?

Дед, ничего не говоря, исподлобья глянул на жену. Та что-то пробормотала одними губами, вышла в сени и вернулась с тряпочной сумкой, сшитой из разномастных лоскутов, сунула её старику:

– На.

Дед молча свернул сумку, положил её в накладной карман рюкзака и поднялся.

– Ладно, пошёл я. К обеду, бог даст, вернусь, – сказал он Клавдии и вышел из избы.

До пруда было чуть более трёх километров. Пройдя до конца улицу, надо было свернуть к согре⁴, там перейти вброд небольшой ручей, потом с километр по наезженной дороге, и дальше через поросший березником бугор, за которым внизу и был пруд.

Матвей обычно проходил это расстояние примерно за час. Можно было, конечно, и быстрее, но по дороге он по нескольку раз останавливался, чтобы отдышаться, перевести дыхание, и на это уходило время.

Вскоре после войны Звони́ху перегородили дамбой, и получился не слишком большой по размерам, но довольно глубокий водоём. Задумывали его как поливочный, поэтому специально зарыблять не стали, но со временем там сам собой расплодился карась. Лет пятнадцать назад совхоз решил было запустить и карпа, попробовать, так сказать, себя в рыбоводческом деле, но местные мужики, несмотря на строгие запреты и угрозы наказания, довольно быстро повытаскивали рыбин сетями, и больше экспериментировать с этим делом не стали. С тех пор водоём жил своей жизнью.

У Матвея на пруду, сразу под косогором, ближе к дамбе, было излюбленное место – удобная полянка с пологим подходом к воде. Тут было не слишком глубоко и не слишком мелко. По правую руку рос большой, раскидистый куст тальника, по левую – рогоз. На машине сюда подъехать было нельзя, поэтому заезжие рыбаки тут не останавливались, а местные мужики на этот пятачок тоже почти не ходили, привыкнув к тому, что здесь чаще всего сидит с удочками Матвей. Некоторые так и называли эту полянку – «Матвеево место».

Когда старик пришёл на берег, солнце поднялось уже довольно высоко. Было тихо, лишь за спиной, в березнике, трещали дрозды да насвистывали пеночки. Свежая поросль рогоза только-только набирала силу, и сухие, островерхие прошлогодние стебли торчали поверх молодых зелёных побегов.

Каждый год, приходя на первую после зимы рыбалку, Матвей чувствовал волнение. С одной стороны, ему хотелось поскорее забросить в воду снасти – как-никак, а всю зиму ждал! – но, с другой, он сдерживал себя, оттягивая этот момент, чтобы посильнее прочувствовать его, запомнить, успокаивал себя, говорил, что рыбалка, дескать, никуда не денется, всё лето ещё впереди, так что…

Сняв со спины рюкзак, Матвей положил на траву удочки и подошёл к тальниковому кусту. В прошлом году осенью он закатил сюда под ветки сосновый чурбак, который уже несколько лет служил ему стулом. Чурбак был на месте, и старик, стряхнув с него налипший мусор, выкатил его обратно на полянку и поставил под солнце – обсыхать.

Не спеша собрав одно удилище, Матвей аккуратно размотал с мотовила собранную снасть – леску с гусиным пером-поплавком, грузилом и крючком – и прикрепил её к кончику удочки. Не одевая на крючок червя, закинул в воду, проверяя глубину, и только тут заметил, что прошлогодних тычек, на которые он клал удочки, на месте нет – наверное, весной их утащил лёд. Матвей достал из рюкзака складной нож, вырезал из тальника рогатинки, вошёл, насколько позволили сапоги, в воду и крепко воткнул новые подставки для удилищ в илистое дно. Вышел, посмотрел – не понравилось. Опять зашёл в воду, выдернул тычки из вязкого ила, воткнул заново. Повертел головой – вроде, нормально.

Собрав второе удилище, Матвей ещё раз промерил глубину, насадил на крючки червей и, пробормотав себе под нос: «Господи благослови», закинул снасти в воду. Положив удилища на подставки, он достал полиэтиленовый мешочек с пшённой кашей, сваренной им вчера на прикорм, и, ухватив кашу в горсть, бросил комок к одному поплавку, затем к другому и только после этого, вымыв руки, сел на сосновый чурбак – ждать.

Солнце хоть и поднялось высоко, однако воздух как следует прогреться ещё не успел. От воды тянуло холодной сыростью, и Матвей, поёжившись, поднял воротник брезентовой куртки. Почувствовав голод, он расстелил на влажную от росы траву старый номер «Знамёнки», достал из рюкзака мешочек с едой и выложил его содержимое на газету. Отрезал несколько кусочков сала, почистил яйца и стал с аппетитом есть, макая стрелки батуна в соль и одновременно приглядывая за неподвижно стоявшими поплавками.

Утолив голод, старик прибрал остатки еды обратно в рюкзак, вынул поочередно из воды удочки, проверил, на месте ли насадка, и забросил заново.

– Ну давайте… – тихонько сказал Матвей, снова усаживаясь на сосновый чурбан и отряхивая с бороды застрявшие в ней крошки. – Я позавтракал, сейчас вы завтракайте.

На этот раз долго сидеть на месте не пришлось. Поплавок, стоявший ближе к рогозу, дёрнулся раз, другой и как-то несмело пошёл в сторону, медленно погружаясь в воду. Старик, хоть и ждал этого момента, но всё же несколько растерялся. Вскочив на ноги, он быстро схватил удилище и резко подсёк. Леска натянулась, пошла к траве, но сопротивление было недолгим, и Матвей быстро вытащил из воды серебристого карасика размером с ладошку. Пытаясь освободиться от крючка, рыбка била хвостом, прыгала на траве, но старик аккуратно накрыл её ладонью.

– Тихо, тихо, – пробормотал он. Сердце у него радостно колотилось. – Тихо. Ты уж извиняй, но поймал я тебя, так что…

Сняв карася с крючка, старик вынул из рюкзака садок и положил в него рыбку. Опустив ячеистую корзину в воду, он сел на чурку и облегчённо вздохнул:

– Ну, слава тебе господи, хоть обрыбился. Не зря пришёл.

Насадив на крючок свежего червя, Матвей опять забросил удочку. Минут через пять снова клюнуло и он вытащил второго карася, чуть крупнее первого, затем ещё одного, и ещё… Потом подбросил новую порцию прикормки. Настроение у него улучшилось.

Вскоре потеплело и старик даже расстегнул куртку. Через некоторое время с воды подул лёгкий ветерок и по поверхности пруда пошла мелкая морщинистая рябь. Поплавки, доселе ровно стоявшие красными маячками, стали подпрыгивать на волнах. Впрочем, поклёвки, которые стали более-менее регулярными, были хорошо видны и на ряби. Глаза только сильнее уставали следить за поплавками, да ещё стали слепить солнечные блики на воде.

Ещё часа через полтора Матвей достал садок и стал считать пойманных рыбёшек: «Один, два, три, четыре…» Караси прыгали, и старик сбился со счета, но выходило десятка полтора. «Ну и слава богу, – удовлетворённо подумал он. – Тут нам со старухой на две хороших жарёхи хватит».

Положив садок обратно под берег, старик вынул из воды удочки, разобрал их и смотал оснастку на мотовила. Потом достал захваченную из дома тряпочную сумку и, оставив рюкзак с удилищами лежать прямо на полянке, пошёл вдоль берега, вглядываясь в прибрежную траву. Метров через десять Матвей заметил валявшуюся в осоке пустую банку из‑под рыбных консервов. Ополоснув жестянку в воде и стряхнув с неё капли, он сунул находку в сумку и пошёл дальше. Пройдя вдоль берега до дамбы, старик подобрал ещё три таких же банки и две бутылки из-под водки, после чего вернулся к своему месту. В другую сторону он не пошёл. Туго свернув сумку, он сунул её на дно рюкзака и вытащил из воды садок с карасями.

Сзади послышались приглушённые травой шаги. Матвей обернулся. По тропинке, идущей вдоль берега, приближался мужчина в спортивном костюме и яркой болоньевой куртке, на вид лет сорок, явно неместный.

– Ух ты! Неплохой улов! – воскликнул мужчина, увидев садок, и улыбнулся. – Здравствуйте!

– Здоро́во живём, – кивнул в ответ Матвей.

– Это вы за утро уже столько наловили? – спросил незнакомец, останавливаясь у тальникового куста.

– За утро, – с неохотой ответил старик.

Он не любил, когда заезжие рыбаки лезли с расспросами, начинали выяснять чего да как: на что ловишь, как тут вообще с клёвом, какая рыба водится… Но незнакомец не стал расспрашивать про рыбалку, он словно бы и не заметил неприветливости Матвея.

– А я ничего толком так и не поймал, хотя и с ночёвкой был. Ни вчера вечером, ни сегодня утром. Двух штук всего вытащил. Никак не хочет у меня клевать. Плещется рыба, а брать не берёт. Хотя, если честно, то я и не рыбак вовсе, – усмехнулся мужчина, – так… В отпуске, вот и захотелось немного на природе отдохнуть, дай, думаю, на рыбалку съезжу, а то сто лет уже удочку в руках не держал. Вчера к вечеру приехал, там вон остановился, – он махнул рукой в сторону. – Сейчас уж обратно скоро ехать, решил по берегу немного прогуляться. Хорошо тут у вас, красиво, тихо…

Матвей искоса глянул на словоохотливого незнакомца. Ему понравилось, что тот не стал строить из себя бывалого рыбака.

– Меня, кстати, Григорием зовут, – представился мужчина.

– Угу, – кивнул Матвей, но сам себя называть не стал: ни к чему это при таком шапочном знакомстве.

– Вы уже, наверное, уходите? – спросил Григорий.

– Да, пора уже, – кивнул старик.

– Ну ладно, я тогда тоже пойду. Приятно было познакомиться. – И мужчина, повернувшись, не спеша пошёл обратно вдоль берега.

Когда он отошёл метров на десять, старик окрикнул его:

– Эй, мил человек!

– Да? – повернулся тот.

– Иди-ка сюда.

Мужчина вернулся.

– Что?

– У тебя семья-то есть? Жена, дети…

– Есть. И жена, и дети. Двое.

Матвей вывалил из садка на берег трепыхающихся карасей, вынул из рюкзака целлофановый мешочек и протянул его Григорию:

– Держи. Бери рыбу, угостишь своих дома.

– Да ну, бросьте… – Мужчина отрицательно замотал головой. – Не надо, зачем… Я там поймал две штуки, мне хватит.

Матвей положил мешочек на траву рядом с карасями, сунул пустой садок в рюкзак, закинул его на спину и поднял с земли удочки. Повторил твёрдо:

– Бери, говорю. Я себе ещё наловлю. – И, не обо-рачиваясь более, пошёл размеренным шагом в гору.

– Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству… Не надо, зря вы это! – крикнул мужчина вслед Матвею, потом пожал плечами и произнёс тише: – Ну ладно… Спасибо большое.

Поднявшись на бугор, старик запыхался и остановился немного передохнуть. Оглянулся назад. Сквозь листву деревьев, за белыми стволами берёз было видно, как внизу, под косогором, играет солнечными зайчиками вода. Поднялся ветерок, и березник шумел над Матвеем. Где-то совсем рядом закуковала кукушка.

– Ну-ка, ну-ка… – Старик поднял голову. – Сколько мне там ещё осталось? – И стал считать про себя: «Один, два, три…». Насчитал шестнадцать. Усмехнувшись, проронил: – Не ври, хлопуша…

Стало совсем жарко, и он, сняв брезентовую куртку и перекинув её через свободную руку, зашагал домой.

– Ну как, отвёл душу? – встретила мужа Клавдия. Она сидела на крыльце и зашивала дырку в прохудившихся чулках. – Наловил чего? Где рыба-то?

– Плавает рыба, – ответил Матвей, прислонив удочки к забору и садясь рядом с женой на крыльцо.

– Где плавает? – не поняла старуха.

– Где-где… В пруду, где ещё…

– Вообще, что ли, ничего не поймал?

– Не клевало. – Старик снял резиновые сапоги с упревших ног, стянул носки и с удовольствием пошевелил белыми босыми ступнями, подставляя их солнцу.

– Вот делать-то тебе нечего. Болтаешься на рыбалку свою, как мальчонка малый. И охота ведь в такую даль пёхом топать!

– У воды побыл и ладно.

Посидели какое-то время молча.

– Андрей заезжал сегодня. С час назад, – сказала Клавдия, перекусывая зубами нитку.

– На чём?

– На мотоцикле.

– Трезвый?

– Вроде трезвый.

– Так просто или чего надо было? – Матвей снова надел носки и встал.

– Так просто. Чаю попил и всё. Сказала ему, что Наталья сулились на выходных все приехать.

– Понятно…

– Иди в избу, сейчас приду, обедать будем.

– Да рано, поди, ещё… Сколько там?

– Так два уж доходит, ничего не рано. Пока разогрею, вот оно и будет…

После обеда Матвей, взяв сумку с консервными банками и бутылками, принесенными с пруда, пошёл в огород. Вывалив возле столярки содержимое на землю, он встал на колени и начал молотком на берёзовой чурке плющить банки в жестяные блины.

– Здоро́во, Иваныч! – послышался вдруг голос.

Матвей вздрогнул и обернулся. Из-за забора, вдоль которого густо росла малина, выглядывала голова Фёдора Гуменникова.

– Тьфу ты… Испугал. Здорово, Лукич. Ты, как партизан, вечно подкрадываешься.

– А я думаю, чего колотишься? На рыбалке был?

– Был.

– Ну и как?

Матвей, расплющив в лепёшку последнюю банку, поднялся с колен.

– Нормально.

– Клюёт, хоть? Много наловил?

– Десятка полтора выудил. – Собрав жестяные лепёшки, Матвей сложил их в большой полиэтиленовый мешок, стоявший между забором и столяркой. – Ты-то уголь заказал?

– Заказал… Больше часа в очереди просидел! Курвы, понимаешь… Сидят две клуши, в час по чайной ложке шевелятся. Приехал, пять человек всего передо мной было, думал, по‑быстрому сейчас… Ага, куда там… У них по‑быстрому не бывает.

– Понятно… – протянул Матвей, ставя ровнее мешок, норовивший всё время завалиться набок.

– Ты всё банки эти таскаешь? Не надоело тебе?

– Тебе-то чего? – Старик наконец подсунул под непослушный мешок небольшую деревянную чурочку, и тот обрёл равновесие, потом сложил бутылки в деревянный ящик, стоявший тут же.

– Делать тебе нечего, – усмехнулся сосед. – Сколько уж лет таскаешь их, а толку? Бутылки-то хоть сдать можно, всё копейка, а банки чего?

– Ты чего хотел-то? – глянул на Фёдора Матвей. – Про банки у меня узнать?

– Да таскай на здоровье, не жалко, только толку-то нету от этого.

– А какой тебе толк нужен? – Матвей сел на берёзовый чурбак, на котором только что колотил молотком по банкам, снял шляпу и вытер рукавом вспотевший лоб.

– Мне-то? А надо по-другому всё это решать.

– И как, по-твоему?

– А вот расстрелять парочку-другую, кто так пакостит, и тогда порядок будет.

– Ну ты даёшь, Лукич! За банки, что ли, расстрелять?

Сосед энергично мотнул головой.

– Да не в банках же дело, Иваныч! Банка что? Ерунда! – загорячился Фёдор. – Надо же в суть глядеть, в корень! По‑твоему, он просто банку бросил и всё? Нет, Иваныч, он этим самым наплевал на тех, кто тут после него сидеть будет! Вот так вот!

– Да брось… Никто так и не думает.

– А вот пусть думают! Не один на земле живёшь! И вот тех курв, которые в очереди людей часами маринуют, туда же. Вот тогда будет порядок! Я тебе, знаешь, что скажу… Меня прошлый год – по осени уж дело было – мужик один знакомый позвал на охоту с ним съездить.

– Ты же, вроде, не охотник, – удивился Матвей. – У тебя и ружья нету.

– Да я с ним так, за компанию. Они там на озере уток стреляли, а я по речке с удочкой ходил, чебачков потаскал маленько. Ну так вот… Приехали, а там, видать, как раз перед нами кто-то был уже. Охотнички, ядрёна вошь… И, веришь-нет, по берегу на кустах, на ветках полно горлышек бутылочных, и стекла́ битого на земле навалом. Напились, похоже, и стали по бутылкам палить. На ветку насадят и палят. Так вот это как, по‑твоему, называется? Он просто бутылку разбил или нет?

– Ну это, конечно, свинство уже, – согласился Матвей.

– Нет, брат, это хуже… Свинья‑то сроду так не сделает! Это хуже свиньи, это и не человек уже. А ежели он не человек, так чего с ним тогда церемониться? У него от человека только две руки, две ноги да башка, в которой ни мозгов, ни хрена нету. Человек, это ежели соображает, а так… – Фёдор сердито махнул рукой. – Я таких видал-перевидал, ему и не растолкуешь ничего, бесполезно, таких только на страхе держать остаётся, тогда он, может, побоится пакостить. Вот я и говорю: одного-двух расстрелять к чертям собачьим, другие, глядишь, и задумаются. А иначе ты вот будешь банки эти свои таскать да бутылки, а толку никакого. Как пакостили, так и будут пакостить.

– Ну ты всё равно чего-то шибко уж круто загнул – расстрелять. Выпороть ремнём хорошенько, прилюдно чтоб, да и всё.

– Не-а, не поможет, – сосед отрицательно помотал головой. – Ерунда это, пороть надо было раньше, а когда уж вымахал, так поздно. Да и не побоятся они ремня твоего.

– Ну а представь, Лукич, что, к примеру, Васька твой бутылку где-нибудь вот так разобьёт, и его стрелять станут. Ты чего тогда скажешь? – спросил Матвей соседа о его сыне, давно жившем с семьёй в городе.

– Мой Васька сроду так не пакостил, чего ты собираешь?! – нахмурился Фёдор. – Так и я ж тебе говорю, что не просто бутылку разбил, случайно, а когда вот так, нарочно, вдребезги. Или банки вот эти… – Фёдор кивнул на полиэтиленовый мешок с жестяными кругляшами. – Случайно, что ли, кто-то их обронил? Да нет, наелся и – в сторону, в кусты! Пусть валяется. Ты говоришь, Васька… Да если б он так бутылок набил, я б его первый! Как Тарас Бульба…

– Ну! Сравнил… Тот-то своего не за бутылку разбитую.

– А какая разница? Вот ты Матвей чего-то не понимаешь, по-моему. А ну как ребятишки купаться сунуться, да поизрежутся все? А? В траве-то ведь не видать ни черта. Это же зараженье крови может быть, а там и помереть недолго!

Матвей ничего не ответил. Фёдор потоптался на месте, хотел, видимо, что‑то ещё сказать, но передумал. Поправил кепку на загорелой лысине, сказал тихонько, доставая сигареты:

– Я закурю.

– На меня только не дыми, – попросил Матвей.

Сосед закурил, отвернувшись, выпустил струю дыма в сторону, спросил:

– Ты на пруду только был, на Звониху-то на саму не ходил?

– Да нет… Я один чего-то побаиваюсь уже туда ходить.

– Чего так?

– Да чего… На здоровье-то уж надёжы нету. Дыханья вот иной раз не хватает, особенно, ежели в горку идёшь. Сделается вдруг, что ни вздохнуть, ни выдохнуть не можешь. Ни туда, ни сюда, как говорится. Встанешь, постоишь, отпустит немного, отдышишься, ну и дальше топаешь.

– Ишь ты чего! Ты же, вроде, не жаловался раньше.

– Так, чего жаловаться-то. А так-то уже лет пять-шесть дыханьем маюсь.

– А к врачу ходил? Чего говорят?

– Да ходил… – Матвей скептически скривил щеку. – Говорят, лёгких недостаёт.

– Как это?

– Да поди узнай! Да и сердчишко тут хандрить чего-то стало. Это уж нынче, перед новым годом. Зайдётся вдруг, заколотится ни с того ни с сего, словно рябчик в силке, в голове, прям, горячо сделается, а потом – раз! – и встанет.

– Ишь ты! – вновь посочувствовал Фёдор.

– Ну да. Постоит секунды две-три, бывает, аж в глазах тёмно сделается, в голове туман пойдёт, а потом опять ровно заколотится, словно б и не было ничего.

– Хм… – сосед покачал головой.

– Вот и боюсь один-то сейчас далёко ходить. А ну, как не заколотится? Сердце-то. Или дыханье откажет. Перестанет, да и всё, ставь свечку. Здесь‑то, в деревне, ежели чего, так подберут. Ну на пруду ещё… Мужики, кто рыбаки, увидят. А на Звони́ху как? Там тайга, тальником всё заросло. Окочуришься и будешь лежать, никто и не найдёт. Протухнешь или зверь съест.

– Так, а прошлый год как? Ты же ходил, вроде, рыбачил.

– Так с Валеркой больше и ходили, с внуком-то.

– А-а… Ну да, ну да… Нынче-то приедет?

– Да должен. Вот, намедни письмо от них было, обещаются.

– Каждое лето ведь приезжал.

– Приезжал. Ты мне вот чего скажи, Женька-то Бормотов, он чего, совсем дом свой бросил? Или как?

Бормотовы, бывшие соседями Гуменниковых по другую от Заречневых руку, перебрались на жительство в город, оставив свой дом пустым, уже пять лет назад.

– Да нет, вроде, не совсем. – Фёдор пожал плечами и, бросив окурок, растоптал его пяткой. – Он-то сам нет-нет да бывает, проведает.

– Да? А я чего-то не видал его ни разу.

– Проведает, – утвердительно кивнул сосед. – Нечасто, раз или два за лето приедет. А зачем он тебе?

– Да усадьба-то у них всё одно пустая стоит, зарастает. Так вот, думал, может, овечек туда пускать, заместо стада. Оно, когда под боком, под приглядом, так всё лучше, да и лишнего не платить.

– Вот про это не знаю, это с Женькой надо говорить. Ежели приедет когда, увижу, так спрошу.

– Спроси. – Матвей, опёршись руками о колени, поднялся с чурбака. – Ладно, пошёл я, однако.

– Ну давай, давай… Картошка-то не всходит ещё у вас? – спросил напоследок Фёдор, бросив взгляд на соседский огород.

– Нет ещё, сидит.

– У нас вот тоже. Видать, всё же прихватило её морозцем. Ну ладно… Покедова. – И, махнув рукой, сосед пошёл к себе.