Читать книгу: «Репка. Сказка постапокалиптической эротики», страница 2
После оформления задержания их развели по разным камерам предварительного заключения, и Коля никак не мог поверить в то, что всё произошло столь стремительно и банально. И что теперь? Казалось, все еще продолжался какой-то глупый сон, и он просто сменил свой антураж.
Глава 4
Я капусту сажу, да всё беленькую.
Ай ли ай люли, да всё беленькую.
Да всё беленькую и кочаненькую,
Ай ли ай люли, и кочаненькую.
У кого нету капусты, прошу к нам в огород.
Ай ли ай люли, прошу к нам в огород.
Русская народная песня
Сергей Федорович стоял на остановке и ожидал троллейбуса. В связи с чрезвычайным положением служащим выдали маленькие синеватые карточки с чипами, позволяющими бесплатно пользоваться любым общественным транспортом. Однако перебои с поставками топлива свели к минимуму это благо.
Порой приходилось ожидать по сорок минут, пока подойдет к остановке старенький троллейбус или электробус. Карточки были неестественно-ядовитого цвета, глянцевые, с яркой надписью. Он достал эту карточку из кармана и вглядывался в её странные оттенки, будто пришедшие с другой планеты.
Машин на дороге было довольно мало, и большей частью – грузовики и фургоны разных государственных служб. Они были или темно-оливкового, защитного цвета, или белого. Грузовики, проходя, выбрасывали облачка дизельного выхлопа и этот запах, как ни странно, очень нравился Сергею Федоровичу.
Этот дым пах его далекой, как сейчас ему казалось, беззаботной молодостью. Еще до поступления в университет он отслужил год в автомобильной роте, и, несмотря на рассказываемые ужасы об армии, для него это время было одним из самых счастливых.
По мере развития кризиса старый-добрый запах горелой солярки можно было встретить всё реже. Из-за климатических изменений спрос на нефть вырос, и, наплевав на квоты и ограничения, корпорации сбывали всё за рубеж. Куда выгоднее было её экспортировать, нежели оставлять внутри страны для внутреннего, «нерентабельного» потребителя.
Однотонно-серое небо, будто выцветшее. Дождик утих, и в низинах стоял полупрозрачный туман. Слева послышался характерный звук тягового электродвигателя и из-за тумана показались фары троллейбуса. Он устало подполз к остановке и со скрипом распахнул двери. Приложив карточку к глазку датчика, Сергей Федорович вошел внутрь. Людей в салоне было мало: преимущественно старики. Раздался звуковой сигнал, похожий на жужжание гигантской пчелы, двери мягко закрылись, и троллейбус двинулся по маршруту.
Здание Института агробиологических исследований находилось на конечной остановке. Это было огромное, отдельно стоящее здание, окруженное рощами и участками обработанной земли. Возвышаясь на семь этажей вверх (а соединенный с ним корпус общежития – так и вовсе на все шестнадцать), оно уходило еще на четыре уровня вниз, под землю. И хотя нынче Институт, казалось, находился в запустении, это было не совсем так. Здесь кипела работа.
В левом крыле, будто бы и вовсе заброшенном, окна были выбиты и кое-где наскоро забиты заплесневевшим ДВП или полуржавым кровельным железом. Но именно из этого крыла имелись выходы на подземные уровни, где такие же, как Сергей Федорович, работали над стратегической программой выживания.
На входе в здание Института сидел старенький дедушка-вахтер, который не слышал на одно ухо, и паренёк в грязном ватнике. Поздоровавшись с ними, Сергей Федорович взял ключ и поднялся в свой кабинет. Там он снял верхнюю одежду, переобулся и подошёл к огромному, в рост человека сейфу с кодовым замком. Открыв дверцу, он забрался внутрь (хотя это было весьма неудобно, за что изобретатели всего этого каждый раз поминались весьма недобрым словом), и, захлопнув тяжёлую дверцу, почувствовал медленное движение вниз. Движение все ускорялось, последовал мягкий щелчок, и лифт доставил его на самый нижний уровень.
О том, что будут происходить резкие климатические изменения, Сергей Федорович и ряд других людей, с соответствующим доступом, знали еще за двадцать четыре года до начала кризиса. Секретные доклады ложились на стол первых лиц государства, затем переправлялись в профильные учреждения и ведомства. Но даже такой длительный срок был недостаточен для того, чтобы на ходу перестроить всю инерционную и громоздкую машину народного хозяйства. Может показаться странным, но на протяжении последних десяти тысяч лет одной из стратегически важных наук являлось то, чем занимался Сергей Федорович – прикладная ботаника сельскохозяйственных растений.
Выйдя на уровне своей лаборатории и поздоровавшись с двумя младшими научными сотрудниками, проходившими по коридору, профессор, как было положено по внутреннему регламенту, отправился в душ. Освещенный синеватым светом, отделанный нержавеющим металлом, душ походил на отсек космической орбитальной станции.
Подставляя тело прохладным струям воды с обеззараживающим составом, профессор вдруг вспомнил, как читал еще маленькой Машеньке русскую народную сказку о репке.
– Посадил дед репку, и выросла репка большая-пребольшая…
Он улыбнулся. У судьбы всегда есть чувство юмора. Сейчас его основной проект был связан как раз с репой, только существенно измененной. Именно такая, как они её шутя называли, «полярная» репа, выращиваемая в искусственно создаваемом биоценозе из сопровождающих трав и почвенной фауны, представлялась наиболее перспективным видом, способным накормить выжившее население.
Именно здесь, в этом институте, вот уже как минимум 15 лет они вели поиск того, что даст возможность нации выстоять в откровенно апокалиптических условиях. Одевшись в чистую, обработанную жестким ультрафиолетом одежду, он прошел на опытную площадку агромодулирования. Он одел маску-респиратор и помахал своей помощнице, Варваре Петусевич. Огненно-рыжая шевелюра Варвары, молодого кандидата биологических наук, была упрятана под белоснежный колпак. И хотя рот её скрывался под маской-респиратором, она улыбнулась профессору глазами и показала на одну из опытных гряд.
Сверху на эту грядку лился переохлажденный воздух из климатомодулирующей установки, освещение повторяло уровень очень пасмурного дня.
– Ну, что, Варварушка, растём? – добродушно поинтересовался профессор.
– Растём, Сергей Федорович! – Варвара пальцами отогнула мульчу вокруг лунки и продемонстрировала довольно бодро выглядящий саженец, – Немного не решена проблема с фосфорным балансом, но мы ведь над этим работаем.
– Каковы показатели биологической продуктивности с единицы площади?
– По кормовой листве прирост составляет около 1,5 килограмм на квадратный метр, по корнеплодам – даже чуток больше, и это же в очень сложных условиях… Почти минусовая температура…
Профессор слегка приобнял ладонями Варвару за плечи…
– Голубушка, да ведь это практически успех! Поздравлять еще рановато, но движемся мы в правильном направлении.
Варвара вновь улыбнулась, и это было видно по её глазам. И, хотя ей было стыдно в этом признаться, прикосновение профессора ей были чрезвычайно приятны. Несмотря на почти семнадцать лет разницы в возрасте, на обилие молодых мужчин вокруг, она была влюблена в него. Более того, её физически к нему влекло. Запах его тела, смешиваясь с едва уловимыми нотками льна и хлопка рабочей лабораторной одежды, почему то казался ей таким одновременно уютным и желанным. Порой она ловила себя на мысли, что ей бы хотелось оказаться в его объятиях прямо сейчас, и она даже чуть отступала назад, будто опасаясь саму себя.
Надо сказать, что оказавшись на работе, профессор становился совершенно иным человеком. Переодевшись, приосанившись, чувствуя себя в своей стихии, он выглядел уверенно и молодцевато,. Его голос обретал нотки добродушного баса, а когда ситуация требовала волевых решений – твердый, уверенный, серьёзный голос профессора, звучавший рядом, просто вызывал у нее восторг.
Сергей Федорович прекрасно видел симпатию со стороны Варвары, но всегда стремился избегать возможных неловких ситуаций.
Он еще долго работал в разных залах лаборатории, и результаты были все более и более любопытными. Показатели искусственно созданных биоценозов росли как по продуктивности, так и по возможности переносить сложные условия обитания.
Внезапно на уровне раздался видеозвонок по оптической шифросвязи. Звонил государственный куратор проекта, Вячеслав Эммануилович Жвания…. Сергей Федорович вошел в сурдокабину.
Жвания выглядел уставшим, галстук на его шее слегка сбился, а под глазами были темные круги от постоянного недосыпания.
– Хорошо выглядите, профессор! Однако, здравствуйте!
– Здравствуйте, Вячеслав Эммануилович. Что-то произошло?
Куратор посмотрел на какие-то бумаги, лежавшие на его столе, будто что-то разыскивая.
– Да так, мелочи. Здесь пришло сообщение от службы безопасности округа. Мария Сергеевна Прасолова – это ваша дочь, не так ли…
– Так точно, Что-то произошло? – профессор сразу поник. У него похолодело в груди.
– Да так, мелочи. Кстати, а Гущин Николай Дмитриевич вам тоже знаком?
– Да. Это её молодой человек. Они живы?
– Не волнуйтесь, профессор. Живы, хранятся в целости и невредимости в подобающих условиях. Есть маленькая проблема – попытка незаконного пересечения границы чрезвычайных округов. Что будем делать? – куратор спокойно уставился на профессора с меланхолическим спокойствием кастрированного кота.
– Каково Ваше мнение, Вячеслав Эммануилович?
– Давайте так, профессор. Вы как-нибудь подскочите и заберёте своих гавриков, после чего спрячьте их куда подальше, чтобы не светились там, где не нужно. Не мне вас учить. Думаю, ситуация уляжется…. Кстати, а почему вы их не отговорили от их затеи?
– Я? – профессор сделал удивленные глаза;
– Да ладно Вам, профессор. Давайте не будем корчить из себя гимназисток, поступающих в театральный институт. Вам это не к лицу… Вы считаете, что им будет проще там, за бугром?… – в голосе Жвании послышалась тонкая угроза.
– Вы считаете, что иначе? – в глазах Сергея Федоровича мелькнула неприязнь.
Жвания налил себе стакан минеральной воды и медленно, с наслаждением отпил глоток. Поставил стакан, он посмотрел на профессора с легкой ехидцей.
– Ну, я уж не знаю, профессор. На самом деле это зависит и от Вас. Ваша работа решает, кому жить, а кому нет в мире будущего.
– Вы считаете? Польщен…
– Ладно. Работайте. И не зазнавайтесь. Знаете, у нас есть и иные варианты. А гавриков своих заберите.
Сеанс видеосвязи закончился. Профессор даже и не знал, радоваться ли ему, или горевать от того, что всё произошло именно таким образом. А вот в Жвании он был слегка разочарован, хотя и знал его как опытнейшего секретчика вот уже много лет. Как бы выглядело, если бы он начал отговаривать дочь от поездки? Какие аргументы он мог бы высказать, не проболтав при этом ничего из того, что Маше не положено знать…
Вернувшись в лабораторию, профессор внезапно обнаружил на своём столе фиолетово-желтые цветы арктического прострела. Они стояли в горшочке со мхом. Под горшочком была записка, написанная рукой Варвары. Запакованная в конвертик, написанная мелким почерком она никак не была похожа на что-то, связанное с работой. Больше это было похоже на раздражавшие всех святоверческие «письма счастья», в которых то и дело можно было встретить наивную религиозную пропаганду.
На автомате сунув записку в ящик письменного стола, он закрыл его на ключ и двинулся к выходу.
Глава 5
Уж ты, Порушка-Параня,
Ты за что любишь Ивана?
Эх, я за то люблю Ивана
Что головушка кудрява.
Русская народная песня.
Коля оказался в камере предварительного задержания с тремя другими нарушителями границы. Один был молодым парнем, лет восемнадцати. Он пытался самостоятельно найти проход в кордоне, но был пойман на месте охраной.
Другой был солидным мужчиной в дорогом костюме. Он имел официальный пропуск через кордоны, но попался на попытке провоза партии продовольствия. Двух тонн «левой» армейской тушенки. Из всех четверых, судя по всему, его ситуация была самой серьёзной.
Третьим был сам проводник, настоящий «дядя Фёдор» – довольно скользкий тип с жиденькой рыжей бородёнкой. Оказалось, что взяли еще за неделю до того, в рамках операции «Заслон», а в его доме устроили облаву на всех, желающих незаконно пересечь границу. И на самом деле их интересовали вовсе не рядовые переселенцы. Да, официально проход через кордоны, а уж тем более эмиграция за рубеж были запрещены. Но в реальности правительственные структуры смотрели на деятельность проводников сквозь пальцы, а спецслужбы открыто их курировали. В конечном итоге, эта миграция могла частично снизить остроту проблемы продовольственного снабжения.
Проблема была скорее в том, что мигранты вызывали проблемы в других чрезвычайных районах, способствуя развитию черного рынка продовольственных карточек. Ведь не имея прописки и официального места службы, они просто вынуждены были приобретать съестное через коррупционные схемы. Администрации чрезвычайных районов делали всё возможное. Чтобы нелегальные мигранты шли за границу транзитом, особо не задерживаясь в их зоне ответственности.
А тут возникали уже международные осложнения. От той же Турции российский МИД буквально складировал гневные ноты протеста, на которые лишь пожимали плечами. Ситуация в мире была такова, что подобными нотами страны обменивались регулярно, но особо изменить что либо просто не представлялось возможным.
Колю крайне тешила мысль о том, что его задержали просто в рамках облавы, а вовсе не по делу, связанному с деятельностью его отца. По словам того же «дяди Фёдора», которого, кстати говоря на самом деле звали Романом, обычно МГБ старалось не увязать в рутине миграционных дел, и после довольно короткого разбирательства просто отпускало всех задержанных. Некоторым предлагали сотрудничать (на этом моменте рыжебородый лже-Фёдор хитро подмигнул).
Пока шли разговоры, в двери открылся лючок. Принесли ужин. Коля ожидал, что это будет тюремная баланда в грязной алюминиевой миске, но это было не так. Ужин был скромным, но по меркам голодного времени это было весьма достойная трапеза. Откровенно, родители Коли далеко не всегда могли позволить нечто подобное.
Порция состояла из вареного вкрутую яйца, пшеничной каши с кусочками куриного мяса, хлеба с настоящим сливочным маслом.
– Что это они нас балуют? – удивился Коля.
– Тактика и стратегия. Наверное…. Или скорее, как нынче модно говорить – технология – пожал плечами «дядя Федор».
– А в чем же смысл такой технологии? – удивился Коля.
– О, здесь тонкости. Когда есть протестные настроения, и тебя захватывает полиция, ты чего ждешь?
– Ну, побоев наверное. Угроз. Может даже пыток.
– Вот именно. И ты уже весь всклокочен ненавистью, и для оставшихся на улице – ты мученик, жертва, знамя их протеста. А тебя схватили, отмыли, накормили… и ты эмоционально растерялся. И другие тебе начинают завидовать, ибо ты – счастливчик. Они ведь уже знают, что здесь весьма неплохо кормят…. Знают они и то, что здесь склоняют к сотрудничеству и вербуют….
– Разделяй и властвуй….
– Да, друг мой. Старо как мир. Схемка выглядит парадоксальной, но она работает. – смачно раскурив сигарету, «дядя Федор» выпустил колечко дыма.
– Странно… Хотя и противно как-то.
– Что поделать, Коля. Мир не прост, совсем не прост.
– А если же все ринутся «посидеть» – так ведь никаких харчей не напасешься.
– Особо наглые просто исчезают. И их никто не ищет, – «дядя Федор» оскалил свои желтоватые зубы.
Молодой парень в ответ на все эти рассуждения это только хрюкнул и продолжил с наслаждение поедать свою порцию. Сразу было видно, что он давно не ел вдосталь. Как и большинство других.
После ужина конвоиры по одному водили задержанных в душ, и в 22.00. погасили основное освещение. Коля уснул беспокойным сном.
Во сне ему снова виделась Маша, манящая и близкая. Он ощущал на губах её вкус, её неповторимый аромат, – а потом резко просыпался от охватившей его тревоги. Что с ней? Где она прямо сейчас? Ему казалось, что эти толстые бетонные стены, серая неизвестность пространства, которая их сейчас разделяет, отрезает от него часть его самого, причем часть самую дорогую. То же, что остается здесь, – это словно сухое тельце насекомого, оболочка.
Он открывал глаза. В коридоре раздавались, время от времени, мерные шаги сменных конвоиров. Мужчина в костюме слегка похрапывал, всё время во сне поправляя воротник сорочки. Коля вспомнил рассказ о двух тоннах тушёнки, начал представлять себе блестящие, или может, наоборот, покрашенные в матовый оливковый цвет банки, которые стоят штабелем ровными рядами….
И тут его подбросило с постели… Чемодан! Чемодан остался в багажнике джипа! А если его обыщут! Если они найдут все деньги…. Контрабанда валюты – это уже намного серьёзнее, нежели просто попытка незаконного пересечения….
А если они начнут разматывать клубочек, и неминуемо выйдут на отца? А они неминуемо это сделают. Какой же он дурак! Какие же мы все жалкие наивные люди! Кого хотели обмануть!
Нда…
А в это время в женском изоляторе Маша тоже пыталась уснуть. В голову лезли самые глупые, абсурдные мысли. Впрочем, ей постоянно лезли подобные мысли, и она уже свыклась с этим. Думать о том, что произошло, было невыносимо.
Она вспомнила, что сегодня днем было не только расставание с домом и этот ужасный арест, но и те два часа, которые они были с Колей… снова… Внутри неё всё сжалось от боли и она остро почувствовала, как сильно любит его и как ей теперь страшно и одиноко.
Она повернулась на бок и свернулась калачиком, поджимая коленки к подбородку. Вокруг был такой холод, который заполнял собой всё пространство, и колкое ощущение уязвимости и беззащитности.
Ей вдруг вспомнились Колины улыбающиеся глаза, такие добрые карие глаза… Слезы покатились по её лицу. Она любила Колю всего, целиком… Хорошо сложенный, широкоплечий, у него было упругое, сильное тело. Ей чудился его бархатный голос, его нежные и одновременно уверенные прикосновения. Ей было не стыдно в этом признаться, но она в равной степени, а может и более трепетно любила его мужественный член, к которому относилась как к отдельному одушевленному существу.
Впрочем, ей не нравилось слово член, оно было грубым и в самой основе своей несло нечто сухо-математическое, словно формула, написанная мелом на доске. Её нежный, ласковый и своенравный любимец, такой покорный её ласкам… Она любила давать ему ласковые прозвища. Поддразнивать. К чему эти мысли?
Когда то она читала древнюю легенду о том, что все органы человека имеют помимо прочего свою душу, и эта душа так же нуждается в любви, как и сам человек. Эта душа чувствует то, как к ней обращаются, имеет свой характер и пристрастия. И где-то в глубине Маша чувствовала, что в этом есть определенная доля истины.
Ей казалось, что каждый орган и её собственного тела, и тела её любимого мужчины нуждается в уважении, нежности и заботе, словно ребенок. В нашем мире, который более пятисот лет умерщвлял плоть и ныне хищно дорвался до неё, словно хищник к свежему мясу, понимание чего-то тонкого утрачено. Нужно лишь услышать каждую клеточку тела и обратится к ней с любовью, постараться её понять.
Маша любила и своё тело. В детстве она его стеснялась, был краткий момент, когда она не казалась себе красивой. Как и многие женщины, свои половые органы она считала чем-то не совсем эстетичным… нечто безымянное… там… Но это нечто дарило сладостные ощущение, и если задуматься, то по большому счету дарило и саму жизнь в таинстве рождения.
До Коли у неё были парни, но она не чувствовала их любви. Все их стремление, все их желание сводилось к тому, чтобы лишь удовлетворить их собственную похоть, и это ей не нравилось. Они не были искренними. И с ними она не любила своё тело, часто думала о нём, да и о себе в целом уничижительно. Ей было стыдно.
Но с Колей было всё совсем иначе. Она словно посмотрела на мир вокруг и на себя совсем иными глазами. Его взгляды, его ласки были бесстыдны и одновременно искренне наполнены восхищением, он убеждал её в красоте и желанности каждого кусочка её тела и она верила ему. Её средних размеров груди превращались в мгновение близости в чудесные, лакомые плоды, которыми она угощала его, а он медленно, очень осторожно касался их своими влажными жаждущими губами, слизывая капельки воды после душа с ареола наливающихся жизнью сосочков. Её живот, на котором, несмотря на все тренировочные усилия было немного коварного жирка, вдруг становился звенящей струной скрипки, из которой его ласковые руки извлекали нежную мелодию любви. Её ягодицы, которые до этого казались ей излишне крупными и крепкими, превращались в прелестные изгибы, которым бы позавидовала пенорожденная Афродита, фундамент храма их общего с Колей наслаждения, в святилище которого, между её прелестных ног расцветал самый прекрасный, благоухающий цветок, источающий сладчайший нектар страсти..
Коля разрешил ей в это поверить, и она увидела, что так все и есть на самом деле. Коля дарил лепесткам её цветка бесстыдные, нежнейшие прикосновения, сводившие её с ума, или мог властно, но осторожно войти в её глубины, заставляя все внутри её пульсировать в сладостной пляске И она приняла себя, затем уже познав и прелесть Колиного тела. Отдавая себя, она овладевала своим мужчиной, и кажется только так, пусть на короткое время, к ним возвращалась исконная целостность.
Это было невероятное волшебство, когда она будто прозрела. Когда они были вместе, они словно становились античными богами – бесконечно прекрасными, лишенными страхов и почти бессмертными. А может в этот момент они и были бессмертны, как бессмертна сама жизнь, бесконечно возрождающаяся во Вселенной, и меняющая лишь свои формы.
Машины чувства и мысли путались и она постепенно уснула, успокоенная этим все более замедляющимся калейдоскопом образов.
