Читать книгу: «Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия», страница 19
"Кушай, душенька, кушай", – уговаривал он Эру, которая совсем не чувствовала голода после долгой поездки в возке и порции коньяка. Не говоря уж о сладкой плюшке с чаем на вокзале.
"Я думаю, что ей достаточно", – заметил Дока, придя ей на помощь, и Генерал, всегда прислушивавшийся к его советам, сказал: "Ну, хорошо, если Вы так считаете".
Когда Павел убрал корзину, и Генерал с Докой занялись игрой в карты, а Нана с Шелли повели тихий разговор о Петербурге, Эра стала глядеть в окно. Смотреть там было особо не на что – только на поля, леса, деревни и время от времени вокзалы, построенные из дерева, выкрашенные в блёкло-красный цвет и выглядевшие совершенно одинаково. И там были одинаковые начальники станций в красных фуражках, стоявшие перед зданием, и одинаковые большие медные колокола, трижды звонившие перед отправлением поезда, и одинаковые неопрятно одетые телеграфисты, выглядывавшие из грязных окон и являвшиеся, по словам Генерала, "все сплошь революционерами".
"А кто такие революционеры?" – спросила Эра, но Генерал отмахнулся: "Не бери в голову – ты слишком мала, чтобы понять", – а Дока рассмеялся и пообещал, что объяснит ей позже.
Вскоре стемнело, и Эра не могла больше ничего разглядеть, кроме тусклых огоньков деревень вдалеке и унылых фонарей на станциях. Но вдруг появилось множество огней, ярко мерцавших большими скоплениями или длинными цепочками, и Генерал, встав, объявил, что они вот-вот прибудут в Орёл, где им нужно будет сойти, чтобы пересесть на московский экспресс.
"Нам придётся его подождать пару часиков, но я телеграфировал начальнику вокзала, чтобы тот отпер для нас царские покои, где мы сможем отдохнуть и поужинать", – сказал он. И Эра с ужасом представила, как будет давиться ужином после всей той еды, которую уже успела употребить.
На орловском вокзале к ним снова подлетела куча носильщиков, и через несколько минут Эра оказалась в гостиной царского люкса, известного также как директорский люкс, потому что члены императорской семьи и директора железных дорог всегда пользовались этими покоями, когда ждали поезда в Орле. Хотя Генерал не являлся ни представителем царской семьи, ни директором какой-либо железной дороги, тем не менее, люкс для него всегда был открыт, как для одного из крупнейших землевладельцев губернии. Кроме того, его отец много лет служил губернатором Орла38, а дед в своё время считался там самым влиятельным человеком, поскольку владел огромной частью Малоархангельского уезда и представлял древнее дворянское семейство.
В гостиной царских покоев Эра увидела выцветший старый красный ковёр, два жёстких дивана, несколько стульев с прямыми спинками и большой круглый стол, стоявший в самой середине комнаты, а в центре стола – синюю фарфоровую лампу, украшенную бронзовыми цветами. На стене висел портрет императора Николая II в военной форме с лентами и орденами.
По обеим сторонам гостиной располагались двери, ведущие в две соседние небольшие комнаты с широкими кожаными диванами, использовавшимися при необходимости в качестве кроватей. Рядом с ними находились белые мраморные умывальники с бело-розовыми раковинами и кувшинами.
О люксе заботился дежурный, бывший военный, тут же принесший свежую воду для умывания, задёрнувший шторы, включивший свет и важно суетившийся вокруг гостей.
"Мне стоит распаковать свою сумку? Мы же собираемся пожить здесь какое-то время?" – с тревогой спросила Эра и слегка обиделась, когда они все рассмеялись.
Попке разрешили покинуть клетку и прогуляться, что он и поспешил сделать, разговаривая сам с собой и ковыряя розы на ковре, в то время как Джери, очумевший от свободы, носился повсюду, безумно лая и заставляя Попку смотреть на него неодобрительно. Канарейки спали, Дока отправился на прогулку, Нана и Шелли привели себя в порядок, а Генерал послал за официантом, невероятно толстым мужчиной с обвисшими чёрными усами, чтобы заказать ужин.
"Что ж, поглядим, – прогремел он, изучая меню. – Для начала пусть будут щи с пирожками, потом жареный молочный поросёнок со всеми гарнирами и блинчики на десерт. Как насчёт этого?"
"Замечательно, Ваше Превосходительство!" – ответил толстый официант, поклонившись, а затем поспешил передать заказ повару.
И вот вскоре все они снова сели за стол, чтобы поужинать. Эра честно попыталась запихнуть в себя хоть что-нибудь, но потерпела неудачу, и её пожалели и позволили вернуться к Джери и Попке. Через час с грохотом прибыл московский экспресс, и после некоторой суеты и волнения все они сели в него и устроились на ночь.
На этот раз у них были два купе: просторное с четырьмя местами для Наны, Шелли, Маши и Эры и небольшое для Генерала и Доки, – тогда как Павел и Иосиф путешествовали третьим классом, именовавшимся "жёстким", потому что сиденья там были просто деревянными без какой-либо мягкой обивки.
Маша рассыпала по всему их купе персидский порошок от блох и клопов, так как Нана сказала, что никогда не знаешь, кто может покусать тебя в этих русских поездах. Потом застелила спальные места простынями, одеялами и подушками из Троицкого, которые достала из удобных упаковочных чехлов "для всех нужд" – шотландских клетчатых пледов, стягиваемых кожаными ремешками.
"Тебе нужно раздеться и надеть ночнушку, дитя, – сказала Нана Эре. – Однако мы не станем раздеваться, чтобы быть во всеоружии на случай аварии. Мы только расстегнём наши корсеты, и если случится худшее, то мы всегда сможем завернуть тебя в пледы и вынести. Мы обязаны быть готовы ко всему, и, разумеется, я всю ночь не сомкну глаз".
Шелли тоже уверила: "Не сомкну и я".
Но пока Эра лежала на своей койке, глядя на тёмно-синий свет лампы под абажуром на потолке и гадая, когда же произойдет авария, до неё вскоре донеслось знакомое похрапывание Наны, за которым последовали сопение и посвистывание Шелли и Маши. Поезд мчался сквозь ночь, слегка покачиваясь, и Эра могла наблюдать, как висящие пальто раскачиваются туда-сюда в такт поезду. Время от времени он останавливался на станциях, и тогда она слышала скрежет тормозов, громкие голоса и топот бегущих ног, колокольчики и свистки, а также как кто-то стучал молотком по колёсам.
"Может быть, это и есть авария", – думала Эра, подскакивая в тревоге, но Нана, Шелли и Маша продолжали глубоко и блаженно дышать во сне, и через какое-то время поезд снова трогался.
В конце концов Эра тоже заснула, а проснувшись, обнаружила, что уже совсем рассвело, и Нана с Шелли, сидя на койке напротив, завтракают из корзины с провизией.
"Ну, что ж, – сказала Нана. – Я вижу, ты прекрасно выспалась, дитя. Что касается меня, то я так и не сомкнула глаз. И тут не над чем хихикать. А теперь помолись, и Маша принесёт тебе воды, чтобы умыться. А потом ты позавтракаешь".
Сойдя с поезда в Москве, они покатались в санях по городу: Генерал с Эрой, Нана с Шелли, а бедный Дока в полном одиночестве. Пока маленькие лошадки рысью неслись по переполненным улицам, Эра глазела на людей на панелях и задавалась вопросом, кто они и чем занимаются.
"Да ведь ты выглядишь, как обычная маленькая деревенская девочка, – сказал Генерал, наблюдая за её лицом. – Я и забыл, что ты не видела города с тех пор, как была совсем ребёнком. Должно быть, тебе всё кажется очень чудны́м после Троицкого".
Их первой остановкой была маленькая Часовня Иверской Божьей Матери рядом с Красной площадью, где Генерал с Эрой поставили свечи и поцеловали золотую икону. Затем они пообедали в знаменитом трактире Тестова. Никогда в жизни не посещавшая трактиров, Эра была совершенно сбита с толку, видя такое множество людей, поедающих огромные порции пищи под звуки механического органа, столь оглушительно ревевшего в одном из углов помещения, что всем приходилось перекрикивать его, дабы быть услышанными.
В Петербурге
Ранним утром следующего дня они прибыли на Николаевский вокзал Санкт-Петербурга. Когда они вышли на перрон, их встретил лакей Фёдор, одетый в длинное тёмно-синее суконное пальто, подбитое мехом и доходившее ему до пят. На его плечах красовалась широкая накидка из медвежьей шкуры, а на голове – высокий цилиндр с кокардой.
"А почему он так смешно одет?" – прошептала Эра.
"Тут нет ничего смешного, это его ливрея. Все элегантные лакеи так одеваются", – ответила Нана.
Эра пыталась себя убедить, что Фёдор элегантен, но всё равно не смогла удержаться от хихиканья, поскольку в её глазах он был так похож на женщину в длинной юбке, меховой накидке и мужском оперном цилиндре на макушке.
"Многие вещи покажутся тебе странными, ведь ты очень долго пробыла в деревне и больше ничего не видела, – заметила Шелли. – Но ты всему научишься, ты научишься".
"Без всякого сомнения, она научится", – согласился Дока и, легонько сжав руку Эры, прошептал ей: "Не бери в голову, ты очень быстро ко всему этому привыкнешь".
Они подошли к огромному сверкающему ландо, которое ни капельки не походило на старомодные ландо в Троицком, и Эра увидела, что лошади тоже были упитаннее и холёнее, и кучер Николай был одет иначе и имел на голове странную плоскую треуголку из синего бархата с золотой тесьмой по краям.
"Ой, Николай, как я рада тебя видеть", – воскликнула она, желая подбежать к нему, но Шелли успела её одёрнуть, сказав: "Пожалуйста, только не здесь. Тебе достаточно сказать: 'Доброе утро, Николай', – и боле ничего".
Всем им удалось разместиться в этом ландо, даже Попке, Джери и канарейкам, и затем оно, проделав свой путь по Невскому проспекту через Аничков мост и резко повернув после него направо, выехало на набережную Фонтанки, где и остановилось перед старинным домом под номером 25.
Портье в холле (которого в России принято называть швейцаром, ведь первые из них прибыли в стародавние времена как раз из Швейцарии) отворил дверь и, низко поклонившись, сказал: "Добро пожаловать, барышня, добро пожаловать!"
Швейцар понравился Эре с первого взгляда. Он был молод, имел светлые волосы, голубые глаза, улыбку до ушей и тёмно-синюю униформу с медалями.
"Здравствуйте, скажите, пожалуйста, как Вас зовут", – попросила она.
Но прежде чем он смог ответить, Шелли снова вмешалась, строго приказав Эре: "Сейчас же марш наверх", – и они стали подниматься по широкой лестнице, покрытой красным ковром, с зеркалами на стенах и перилами, обтянутыми красным бархатом. На верхней площадке стоял дворецкий Панкратий, кланяясь, как учитель танцев. "Позвольте Вашу маленькую ручку", – произнёс он и, подняв чумазую лапку Эры, поцеловал кончики её пальцев.
Тут в холл из своей гостиной выпорхнула Маззи, спеша встретить их.
"Моя Малышка, моя Вишенка", – вскричала она, обняв Эру и прижимая к себе, пока та не начала задыхаться.
"Пойдёмте же скорее завтракать. Всё уже готово, и вы наверняка умираете с голоду", – и она повела всех в длинную столовую, где их встретили Ольга, Мики и Профессор.
"Деревенщина приехала, Деревенщина наконец с нами, – скандировал Мики. – Посмотрите на её красные щёчки, круглые глазки и открытый ротик. А какие грязные ручки! Ура Деревенщине!"
Но Маззи оборвала его: "Послушай, Мики, будь добр, не смей её дразнить".
И он, ущипнув Эру и скорчив ей рожу, ненадолго затих.
Маззи села во главе стола и стала разливать чай.
"А для тебя молоко, моя милая, дорогая Малышка", – сказала она, на что Мики скорчил ещё одну ужасную гримасу и быстро пробормотал: "Милая, дорогая Малышка, фу! Как тошнотворно … Грязная маленькая Водочмока, вот кто она …" – но тут же закрыл рот, когда Маззи резко повернулась к нему и строго спросила: "Прошу прощения, сын, что ты сказал?"
"Ничего, Мама, абсолютно ничего, – ответил он после небольшой паузы, приняв невинный вид. – Я лишь повторил: 'Милая, дорогая Малышка', – и всё".
Тем временем дворецкий Панкратий принёс и вручил Эре большой стакан молока, в котором она, к своему ужасу, обнаружила толстую пенку.
"Ох, Маз, пожалуйста, нет! Это же кипячёное молоко с пенкой. Я не пью кипячёного молока!" – возмутилась она.
Но Маззи, на этот раз строго посмотрев уже на неё, отрезала: "Глупости, дорогая! В Петербурге нельзя пить сырое молоко. Это небезопасно. Его нужно непременно кипятить".
"Но я не смогу его выпить. Меня от него тошнит", – завопила Эра.
"А я говорю – глупости, – раздражённо повторила Маззи. – Будь добра, не капризничай, и если я велю тебе что-то сделать, то ты обязана это делать без каких-либо пререканий. Боюсь, Нана и Шелли совсем избаловали тебя в Троицком". После этих слов Эра разрыдалась и, оттолкнув от себя стакан, убежала в холл.
"Ну вот, разве я не говорил, что она Водочмока, всё ещё продолжающая реветь в двенадцать-то лет? Вернись и веди себя прилично", – крикнул Мики, но Эра, увидев в холле тяжёлую бархатную портьеру, поспешно спряталась за ней.
"Прекрасное начало", – услышала она недо-вольный голос Маззи, а затем успокаивающее замечание Доки: "Она устала и взволнована, Мария Михайловна. Давайте оставим её в покое на некоторое время. И у меня есть идея. Почему бы не давать ей какао или шоколад вместо чистого молока? Это будет вкуснее, и я уверен, что ей понравится. К тому же от пенок её действительно тошнит, но их можно, как Вы знаете, легко удалять процеживанием".
"Хорошо, – сказала Маззи. – Мы попробуем. Но я всё же считаю, что вы все ужасно избаловали её в Троицком, и немного дисциплины ей сейчас совсем не повредит".
Однако Маззи никогда не сердилась долго, поэтому вскоре вышла вслед за Эрой и, отыскав её за портьерой, вытащила оттуда, обняла и заговорила на совершенно иные темы. Сначала она провела её по дому, показавшемуся Эре безумно роскошным с его позолоченной мебелью, обитой серебряной и золотой парчой, шёлковой и бархатной драпировкой, хрустальными люстрами, картинами, гобеленами и прочим подобным, что так разительно отличало его от усадьбы в Троицком, где мебель была из красного дерева и гнутого клёна с отделкой ситцем или кретоном, и где на стенах висели в основном очень старые эстампы и гравюры, а что касается хрустальных люстр и гобеленов, то там их и вовсе не было.
Затем она отвела Эру в её собственную комнату, которая оказалась и ночной, и дневной детской одновременно. Это была очень длинная комната с четырьмя большими окнами, выходившими на узкий внутренний двор, разделённая на две части широкой гардиной. В первой части стояли кровати Наны и Эры, два комода, два умывальных столика, огромное зеркало в раме из красного дерева, занимавшее всю стену от пола до потолка и от одного окна до другого, большой шкаф и несколько стульев. По другую сторону гардины обнаружилась не игровая, а классная комната, как её принято было теперь называть, со старомодным диваном, тремя креслами, столами, накрытыми красивыми скатертями, низким деревянным письменным столиком для Эры и книжным шкафом. Здесь уже поставили клетку с канарейками и аквариум с золотыми рыбками. И Джери крепко спал на диване.
На стене напротив окон висела таблица с таким заголовком: "РАСПОРЯДОК ЭРЫ". Эра подошла к ней, и вот что она увидела:
7:00 Встать, умыться, почистить зубы и ногти, расчесать волосы, медленно произнести молитвы.
7:30 Завтрак.
8:00 – 10:00 Два урока с Профессором.
10:00 – 11:00 Урок музыки.
11:00 – 12:00 Прогулка.
12:00 Приготовиться к обеду. Вымыть тщательно лицо и руки. Особенно ногти. Расчесать волосы.
12:30 Обед.
13:00 – 14:30 Ещё одна прогулка.
14:30 – 16:30 Уроки с разными учителями согласно программе.
16:30 Чай. Не забыть вымыть лицо и руки, расчесать волосы.
17:00 – 18:30 Подготовить домашние задания на завтра. Привести себя в порядок к ужину.
18:30 Ужин.
20:00 Раздеться, умыться, почистить зубы и ногти, расчесать волосы. Медленно произнести молитвы. Лечь спать.
"Вот как ты будешь теперь жить, Дорогая", – сказала Маззи, и Эра с трепетом взглянула на неё.
Тот день был преисполнен удивительных событий. Пока Эра продолжала изучать свой распорядок дня, появился Фёдор, объявив с порога: "Маленькая графиня Анастасия Васильевна желает переговорить с Ириной Владимировной по телефону".
"А что это такое – телефон?" – спросила Эра растерянно.
"Это машина, через которую можно общаться с кем-то, находящимся далеко, – объяснила Маззи. – А маленькая девочка, которая тебя вызывает, это Настинька. Ты, наверное, забыла её, но вы вместе играли, когда были совсем крохами. А теперь, как я полагаю, она снова хочет подружиться. Пойдём со мной, и я покажу тебе, как с ней поговорить".
Итак, они направились к телефону, висевшему на стене в буфетной, и Эра дрожащей рукой взяла трубку и, крепко зажмурившись, прошептала: "Как поживаешь, Настинька?"
"Громче, Дорогая", – подсказала Маззи.
"Эра, Эрочка, ты там?" – позвал голос в трубке.
"Да, да, я здесь", – что есть мочи завопила Эра.
"Ой! Ты меня оглушила. Не кричи так, – воскликнула Настинька. – Послушай! Я хочу сказать тебе, как я рада, что ты вернулась. Ты придёшь поиграть со мной в воскресенье в два часа? Твоя мама говорит, что ты сможешь".
"Конечно", – прошептала Эра, поскольку не желала вновь повредить Настинькиному слуху.
"Ох, я слышу только шум, когда ты шепчешь. Что ты сказала? Говори громче!"
"Я сказала – конечно!" – проорала Эра, и Настинька, снова охнув, повесила трубку.
"Наша Деревенщина даже не знает, как разговаривать по телефону", – съязвил Мики, вертевшийся рядом и подслушивавший. "Ба! Да она напугана и вся горит", – что было абсолютной правдой, так как Эра настолько разнервничалась, что дрожала всем телом, и пот выступил маленькими бусинками у неё на лбу и на верхней губе.
"Забавная ты моя девчушка, – умилилась Маззи, вытирая ей лицо носовым платком. – Полагаю, ты придёшь в ужас, когда я скажу тебе, что приняла приглашение привести тебя сегодня днём на урок танцев твоей кузины Зози́".
"Ох, Маз, прошу, не заставляй меня идти. Позволь остаться дома. Я не могу танцевать – я всё-всё позабыла".
"Ну уж нет, ты точно можешь, ты очень хорошо танцевала летом, а если что и забыла – тем больше причин пойти на урок танцев и вспомнить. Господин Троицкий – замечательный учитель. Он учил и меня, когда я была юна".
И вскоре после полудня Эру, одетую в лучшее красное шёлковое платье, обутую в блестящие чёрные туфли и с бантом на волосах отвезли вместе с Наной в дом Зози́. Когда они вышли из экипажа и сняли в вестибюле тёплые накидки, Эра дёрнула Нану за рукав.
"Пожалуйста, Нана, давай поедем домой, – умоляла она. – Мне дурно, и меня непременно стошнит".
"Ну же, небу'смешной, дитя, – увещевала та её. – Ты же не хочешь выставить себя на посмешище, верно? Пойдём-ка уже".
И она стала подниматься по лестнице со следующей за ней по пятам Эрой, похожей на испуганного зайчика. В бальной зале их встретили тётя Китти, высокая, стройная и очаровательная, и Зози́, которая была всего на два года старше Эры, очень хорошенькая, с длинными светлыми волосами, чёрными бровями и вздёрнутым носиком.
"Эрочка, дорогая, – воскликнула она. – Я так рада видеть тебя после стольких лет!" – и, подбежав к Эре, обняла её и крепко схватила за руку.
"Мы как раз собираемся начать урок танцев, – объяснила она. – Ты встанешь рядом со мной, и если не будешь знать каких-то движений, то просто смотри на меня и повторяй, и всё будет в порядке. А теперь я представлю тебя господину Троицкому и всем остальным". И она подвела Эру к учителю танцев, который, завидев её, всплеснул руками: "Батюшки! Как же она подросла! Когда я видел её в последний раз, ей было года четыре, а теперь посмотрите, какая она стала". И, взяв Эру за плечи, он слегка повертел её, внимательно оглядев её ноги. После чего, тихонько потрепав по головке, вынес свой вердикт: "У неё всё получится".
Затем Эра подошла к няням и гувернанткам, сидевшим вдоль стены, и сделала перед каждой книксен, повторяя: "Здравствуйте, как поживаете?"
"Бедное дитя! Нервничает ужасно!" – слышала она их шёпот, сопровождавшийся мудрым киванием голов, что заставило её почувствовать себя хуже некуда.
Затем Зози́ представила её остальным девочкам, которых было восемь, и те пожали ей руку, глядя заинтересованно и оценивающе. Среди них была и Настинька, пухленькая и румяная, с чёрными глазами и густыми чёрными волосами, которая, обняв Эру, сказала, что очень рада новой встрече. Когда все перезнакомились, танцовщицы встали парами друг за другом, Эра рядом с Зози́, и пианист заиграл марш. Господин Троицкий хлопнул в ладоши, и процессия двинулась по комнате, чуть приседая и кланяясь своим партнёрам на каждом третьем шаге. В конце все сделали глубокий реверанс и поставили ноги в "третью позицию", готовясь к следующему танцу – шассе́ или скользящим шагам.
"Твои носочки! Разверни свои носочки, деревенушка", – вскрикнул господин Троицкий, слегка постучав своей блестящей туфлей по внутренним сторонам стоп Эры.
Внезапно волна жара накрыла Эру с головой, грохочущий шум наполнил её уши, и господин Троицкий, няни, гувернантки и девочки начали бешено кружиться перед её глазами. Её горло сжалось, и она стала задыхаться.
"Ох, мне нехорошо. Меня сейчас стошнит", – отчаянно закричала она, широко расставив руки.
К ней тут же подскочила Нана, шепча: "Беги скорее, беги в соседнюю комнату", – а Зози́ последовала за ними, с тревогой спрашивая: "В чём дело? О Боже, что случилось?"
"Ничего серьёзного", – сказала Нана, наливая стакан холодной воды и заставляя Эру сделать пару глотков. "Она всегда задыхается, когда взволнована, а ведь сегодня её первый день в Санкт-Петербурге, первый урок танцев, и всё для неё ново и необычно после долгих лет в деревне".
"Не волнуйся, душенька. Я останусь с тобой, пока тебе не станет легче", – ласково произнесла Зози́, обняв Эру, а потом принялась рассказывать забавную историю о своей маленькой французской собачке Капи́. Вскоре Эра почувствовала себя лучше, и они вернулись в бальную залу, где все приветствовали её как долгожданную подругу, окружив вниманием. Это быстро взбодрило её, и когда вновь заиграла музыка, то страх бесследно исчез, и она начала танцевать, по-настоящему наслаждаясь своими ощущениями. Менуэты, шассе́, вальсы, польки сменяли друг друга, и чем дольше она танцевала, тем больше ей это нравилось. Господин Троицкий внимательно наблюдал за ней и наконец заметил: "Это хорошо, действительно очень хорошо! Могу я спросить, кто учил тебя танцевать мазурку?"
"Конечно. Это был Дока. Я имею в виду доктора Круковича", – отвечала она.
"Он поляк?"
"Да".
"Я так и подумал. И он научил тебя делать это правильно – именно по-польски. Я очень доволен. Из тебя вырастет замечательная танцовщица, если ты будешь усердно заниматься. Передай своей матери, что я получил её сообщение, и моя дочь будет приходить и учить тебя два раза в неделю". И Эра, присев в реверансе, сказала: "Спасибо, господин Троицкий".
По окончании урока они всей гурьбой переместились в столовую, где пили горячий шоколад и ели розовые клубничные пирожные с глазурью. В шесть вечера объявили о прибытии экипажей, и Эра с Наной отправились домой. Там Эру быстро уложили спать, завершив тем самым сумасшедший день её приезда в Петербург.
