Читать книгу: «Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия», страница 18
Происшествие
Ирина Скарятина – от первого лица
В возрасте, кажется, около десяти лет я умудрилась упасть с больших качелей и повредить обе коленные чашечки. Мне, сильно страдающей, пришлось долгое время провести в постели. Позже я обзавелась костылями, быстро научившись довольно живенько ковылять на них, но даже когда необходимость их использования отпала, боль в коленях иногда возвращалась, и до четырнадцати лет (когда наконец наступило полное излечение знаменитыми сакскими грязевыми ваннами) я время от времени мучилась и не могла ходить. В такие моменты Нана, Дока и Шелли ухаживали за мной так же, как в дни моего раннего детства, читая мне книги и развлекая меня часами – бедный Дока даже предлагал играть в "Кики, Мими, Фифи!"
Ирина Скарятина – о маленькой Эре
Летели месяцы. Для Эры, постоянно обитавшей в Троицком с Докой, Наной и Шелли, все они были похожи друг на друга, а сменялись только времена года. Но был один день, отложившийся в памяти с ужасающей чёткостью и наречённый ею Днём Происшествия. Вот что тогда стряслось.
Жарким летним полднем десятилетняя Эра принимала у себя в гостях двух девочек примерно того же возраста. Ими были "длинная, поджарая и долговязая Люба" и "худенькая маленькая остроносенькая Варя" – дальние родственницы, жившие в соседнем поместье примерно в двадцати верстах.
Поскольку становилось всё жарче и жарче, они втроём решили, что было бы неплохо забраться на большие качели и летать вверх-вниз, раскачавшись изо всех сил.
"В конце концов нас хотя бы будет обдувать", – сказала Люба, и Варя с Эрой нашли это разумным.
В сопровождении Наны, прихватившей по обыкновению свой маленький складной стульчик и вязание, они двинулись к тому месту в парке, где стояли большие зелёные качели, и забрались на длинную доску с закреплёнными на ней сиденьями.
"Так как я здесь самая старшая и самая сильная, то встану на край доски и буду нас раскачивать", – заявила Люба, и Эра с Варей, сказав: "Хорошо", —устроились на сиденьях посередине. У каждого сиденья были спинка и подлокотники, а в передней части имелся прочный кожаный ремень, который, будучи натянутым между подлокотниками, защищал качающегося от падения. Никто из взрослых никогда и не думал пользоваться этими ремнями, а маленьким детям, напротив, не дозволялось качаться, если ремни не были надёжно застёгнуты. Итак, когда Эра с Варей уселись, Нана затянула их ремни и, разложив свой походный стульчик и установив его на безопасном расстоянии от качелей, начала вязать.
"Раз, два, три, поехали", – выкрикнула Люба и, крепко держась обеими руками за толстые верёвки и ритмично сгибая колени, пустила качели в разгон. Поначалу те ходили неспешно, однако потом довольно резво набрали скорость и, рассекая горячий воздух, стали раскачиваться всё сильнее и сильнее с каждым движением жилистых Любиных ног.
"Чудесно, – промолвила Варя. – Но сейчас мы взлетаем так высоко, что у меня немного кружится голова. Ты боишься?"
"Конечно же, нет", – ответила Эра, хотя и сама уже испытывала лёгкое головокружение, ведь доска теперь поднималась до уровня поперечной балки, к которой были прикреплены верёвки.
"Знаешь ли, – выдохнула Варя. – Бывает, что качели делают оборот вокруг верхней балки, и тогда все вываливаются из сидений и погибают. Я думаю, меня сейчас стошнит, и знаю, что тебе тоже плохо или страшно, потому что ты сильно побледнела".
"Мне не страшно! – крикнула Эра вызывающе. – И я тебе это докажу, расстегнув свой ремень".
"Ох, ты этого не сделаешь, ты не посмеешь".
"Нет, сделаю, смотри", – и Эра начала одной рукой возиться с ремнём, вцепившись другой в подлокотник. В конце концов ей удалось справиться с застёжкой.
"Вот так! – торжествующе воскликнула она. – Что я тебе говорила!"
В этот миг качели вдруг бешено накренились, и Эра, не успев покрепче ухватиться, выскользнула из сиденья и рухнула на землю, ударившись обоими коленями об один из вертикальных столбов.
"Ой, ой, ой!" – в ужасе закричали Нана, Люба и Варя, бросившись её поднимать. Но, к их смятению, попытка поставить Эру на ноги не увенчалась успехом, поскольку те мгновенно подкашивались, не держа её.
"Ох, скорее зовите Доктора! – причитала Нана. – Бегите обе за ним, девочки, поспешите!" И Люба с Варей на дрожащих ногах рванули к дому.
По счастью, Дока был на месте и примчался в мгновение ока со следующими за ним по пятам Шелли, Юлией, Машей, Павлом и перепуганными девочками-гонцами.
"Она разбила обе коленные чашечки, но мы всё исправим", – объявил Дока, осмотрев ноги Эры. Затем он послал слуг за матрасом и, уложив на него Эру, помог отнести её в постель, где со всей тщательностью принялся за работу. Сначала он ослабил ужасную боль, заставлявшую Эру непрерывно кричать, затем он поместил её колени во что-то жёсткое и неудобное и наконец дал ей ещё какое-то лекарство, быстро погрузившее её в сон. Тут же была послана телеграмма Маззи, гостившей вместе с Ольгой и Генералом у своих дяди Фёдора и тёти Ирины в их Гомельском замке.
И Маззи с Генералом спешно прибыли, оставив Ольгу в Гомеле.
"Ох, что же приключилось с моей Малышкой, моей Вишенкой, моей Зайкой?" – вскричала Маззи, впархивая в детскую с распростёртыми объятьями.
"Всё в порядке, Мария Михайловна. Я склею её, как сломанную фарфоровую куклу, и она будет как новенькая", – ободряюще произнёс Дока, и Эра, ожидавшая сурового выговора, облегчённо вздохнула и рассмеялась.
"Она смеётся, она действительно смеётся, моя глупенькая маленькая Губернаторша", – радостно воскликнул Генерал, осторожно подходя на цыпочках к её кроватке, будто опасаясь, что малейший скрип его сапог может сделать ей ещё больнее.
Так начался очень странный период в жизни Эры. Пока боль была невыносимой, вынуждая часами плакать и стонать, ей приходилось всё время лежать на спине. Позже, когда боль немного ушла, ей разрешили садиться, опираясь на подушки, но всё равно с вытянутыми, затёкшими и ноющими ногами.
Появились новые приспособления для кроватки, маленькие столики, рисовальные доски, кукольные домики, всевозможные игры, такие как лудо и лото, и много новых книг, из которых Эра предпочитала "Широкий, широкий мир" и "Фонарщик". Кроме того, все по очереди желали составить ей компанию за трапезой, делая вид, что обедают, пьют чай или ужинают с ней по её особому приглашению.
По мере того как проходили дни, Дока всё усерднее работал над тем, чтобы, как он выражался, "собрать её ноги". Когда с них были сняты жёсткие лонгеты, он начал сеансы массажа, ультрафиолета и наложения горячих компрессов из целебной грязи, доставляемой аж из Саки – знаменитого санатория в Крыму. Грязь элегантно упаковывали в большие белые коробки, но при их открывании она начинала распространять вокруг ужасный запах тухлых яиц и йода и выглядела точно так же, как обычная грязь из любой мерзкой старой лужи. Каждый день Дока выкладывал её на отрезах мягкого полотна, которые затем помещал на колени Эры, перевязывая их и оставляя на час. Грязь высыхала, и кожа Эры под повязками начинала зудеть так, что она, рыдая, умоляла Доку снять их поскорее. Это был самый трудный час дня.
Но хуже всего были ночи, потому что именно в эти часы в ногах по какой-то причине возобновлялась нестерпимая боль, и Эра часто не могла сомкнуть глаз до рассвета. Тогда Маззи, Дока, Нана и Шелли по очереди терпеливо сидели у её постели, рассказывая ей длинные истории или часами читая вслух. Маззи даже играла на старом пианино прелюдии и ноктюрны Шопена, стараясь делать это как можно тише, дабы не потревожить спящий дом, и Эра это просто обожала.
Но когда уже не было, казалось, никаких сил терпеть муку, и все старания любимых "сиделок" не могли от неё отвлечь, Эра пела или скорее стонала про себя песню собственного сочинения, помогавшую ей больше всего на свете. Она звучала так:
"Для ножек моих эта ночь словно ад —
Они всё болят, и болят, и болят.
Ох, Дока любимый, скорее ответь:
Ты можешь коленки мои растереть?
Ты можешь снять боль так, что я задремлю?
Ох, Дока любимый, тебя я молю!"
И Дока нежно растирал их камфорным маслом, говоря, что скорее будет делать это, чем постоянно пичкать её снотворным, а когда он уставал, то остальные по очереди принимали эстафету. И каждый при этом пел или декламировал её любимые стихи.
Однажды вечером, вскоре после захода солнца, Эра, оставленная на короткое время в одиночестве, услышала странный вой, заставивший её забыть о боли и вызвавший испуг, который пробежал лёгкой дрожью по спине. Вой был не собачьим и не волчьим, но всё же немного походил и на тот, и на другой, доносясь издалека, из деревни, находившейся за парком и прудом. Однако тихими летними ночами все звуки в деревне можно было различить очень отчётливо, и обычно Эре нравилось слушать их и угадывать, что это такое.
"Оооооу!" – повторился мрачный вой, и Эра почувствовала, как нечто похожее на холодную волну ужаса накрыло её с головой.
"Нана, Нана, – взволнованно позвала она. – Иди скорее и послушай. Там что-то жуткое. Будто вой собаки или волка, но это точно не они. Слышишь?"
Но слух у Наны был уже не тот, что раньше, и, постояв минутку неподвижно и попытавшись понять, что Эра имела в виду, она вынесла вердикт: "Глупости, дитя, я ничего не слышу. Я полагаю, что это просто ещё одна из твоих фантазий, так что выбрось её из головы, закрывай глаза и засыпай, как примерная маленькая девочка".
"Но, Нана, – отчаянно закричала Эра. – Вот же оно опять. Ох, что это может быть? Просто ужасно!"
В этот момент Дока, заметивший шум голосов в детской, где уже должно было быть тихо, просунул голову в дверь и спросил: "В чём дело?"
"Ну, ей, как обычно, почудилось нечто странное, чего никому другому уловить не дано", – проворчала Нана, но Эра её перебила: "Пожалуйста, Дока, просто послушай! Ты-то мне веришь?"
Дока ненадолго замер, а затем кивнул головой. "Да, я слышу", – сказал он и после паузы задумчиво добавил: "Удивительно! Я совершенно не могу понять, что это".
"Ах, Дока, и Вы туда же! Ведёте себя как ребёнок, – обиженно воскликнула Нана. – Я же не глухая, но ничего не слышу".
"Оооооу!" – опять долетело сквозь окна.
"Дока! – завизжала Эра. – Это жутко и отвратительно! Выясни, что это, пожалуйста, пожалуйста, Дока".
"Хорошо, я обязательно выясню, – произнёс он твёрдо. – Только ты должна мне пообещать, что сейчас же заснёшь, а утром я тебе всё расскажу".
Но, разумеется, Эра не могла заснуть и долго лежала, с содроганием прислушиваясь к протяжным завываниям, доносившимся из деревни. Однако после полуночи они смолкли, и снова стало тихо.
Поутру Эра никак не могла дождаться прихода Доки. "Что это было?" – воскликнула она, как только он открыл дверь.
И он, рассмеявшись, сказал: "Ну, мне придётся поведать тебе очень длинную историю. К тому же довольно удивительную и демонстрирующую, сколь легко можно ввести в заблуждение бедных необразованных людей. Слушай же! Знаешь ли ты, что не принято есть яблоки вплоть до того дня, когда их благословит священник?"
Эра кивнула: "Да, я знаю это, и если кто-то ре-шит полакомиться каким-нибудь круглым фруктом или овощем до этого дня, то крестьяне скажут, что он съел голову Иоанна Крестителя, и дьявол вошёл в его тело".
"Господи, дитя, где ты умудряешься набраться этих ужасных нелепостей? – ахнула Нана, глубоко потрясённая. – Я, разумеется, никогда не говорила тебе эдакой чепухи да и сама не слышала прежде ничего подобного".
"Ну, Маша, Наташа, Ольга, Володя и многие другие говорили мне про это, – выдала Эра, имея вид мудрой совы. – Но продолжай, Дока".
"Хорошо. В деревне есть девушка, которая, забыв об этом поверье, съела зелёное яблоко задолго до дня их освящения. А одна глупая старуха сказала ей, что она совершила страшный грех, проглотив дьявола, жившего в неосвящённом яблоке. И что с этой минуты она одержима им и будет выть подобно оборотню от заката до полуночи".
"В самом деле, Дока, – возмущённо перебила Нана. – Не стоит рассказывать девочке подобные истории. Видит Бог, она и так обладает достаточно причудливым воображением, чтобы ещё забивать ей голову такими измышлениями".
"Ах, Мизженигс, но в моей истории есть мораль, – ответил Дока, лукаво усмехаясь, ведь он любил иногда слегка поддразнивать и эпатировать Нану и Шелли. – Просто послушайте. Девушка – бедное необразованное создание, которое не умеет читать. Так вот моя мораль, Мизженигс: учитесь читать и получайте образование, тогда столь бессмысленные поверья спадут с вас, как с гуся вода".
"Хм!" – только и выдала Нана недовольно.
"Ну и, как я уже сказал, эта бедная девушка настолько дремуча, что на самом деле верит в правдивость сказанного старухой, то есть во вселившегося в неё дьявола. Итак, что же она делает? Исполняет предначертанное и воет от заката до полуночи, тревожа всю деревню и не давая спать даже маленькой Эре".
"Я вчера не слышала ни звука, – перебила Нана, упрямо поджав губы и опять имея обиженный вид. – У меня слух не хуже Вашего. Это всё выдумки, и Вам должно быть стыдно за себя, Доктор" (она говорила "Доктор" только тогда, когда действительно злилась на него).
Однако Дока продолжил: "Итак, я решил помочь Фёкле – так зовут девушку – и изгнать из неё дьявола".
"Я бы попросила Вас не употреблять это слово так часто. Если Вам действительно нужно закончить эту ужасную историю, используйте другое имя для этого, гм, существа", – заметила Нана.
Дока согласился: "Конечно, я более не стану произносить его. Итак, – продолжил он. – Я решил изгнать из неё как-бы-его-не-называли и сделал это следующим образом. Сначала я сорвал яблоко, точь-в-точь такое же, как съеденное Фёклой, и положил его в карман. Затем я дал ей принять немного парегорика37".
"Фу!" – скорчилась Эра, и глаза её округлились от отвращения, поскольку названное лекарство она ненавидела больше всего на свете. Даже касторка была лучше.
"Да, парегорик, – повторил Дока. – А позже, когда препарат подействовал, я закричал: 'Вот оно, оно вышло из тебя', – и, незаметно вытащив яблоко из кармана, пока никто не смотрел, поднял его высоко, чтобы все увидели. Были ли они счастливы? Боже милостивый! Это нельзя передать словами. Девушка кричала, что я спас ей жизнь, и её семья была вне себя от радости, и вся деревня пришла поблагодарить меня за явленное 'чудо'. Знаете, мне было очень стыдно в тот миг, будто я обманул кучу детей, которые мне доверяли. Но я полагаю, что оно того стоило".
"Да, я согласна!" – воскликнула Нана, начиная смягчаться.
И Дока сказал, печально качая головой: "Знаете, Мизженигс, в этих бедных людях столько же невежества, сколько было в Средневековье. Моя мораль такова: воспитывайте их, учите их, помогите им выбраться из жалкой тьмы, в которой они всё ещё блуждают на ощупь, и вы действительно совершите великое дело. Это нормально – освящать яблоки в определённый день. Это даже прекрасно! Но не говорите крестьянам, что из-за того, что они съели яблоко, которое не было освящено, в них поселятся бесы".
"А как же школы? – спросила Нана. – Разве их там ничему не учат?"
"Конечно, учат. Но проблема в том, что школ у нас недостаточно. Их должно быть намного больше, прямо здесь, по всей нашей округе".
"Что я могу сделать?" – спокойно спросила Эра, на что Нана тут же воскликнула: "Ну вот, что я Вам говорила? Видите, благодаря Вам опять началось".
Но Дока не обратил на Нану никакого внимания. "Я скажу тебе, что можно сделать, – задумчиво произнёс он. – У тебя мог бы быть небольшой класс твоих ровесниц, в котором ты бы каждый день учила их тому, чему научилась сама".
"Превосходно! – оценил Профессор, который до этого незаметно вошёл в комнату и внимательно слушал историю Доки. – Нет лучшего способа запомнить то, чему ты только что научился, чем учить этому других. Так сказать, передай дальше. Это очень хорошая идея, Иосиф Адамович!"
С этого и началась чуть позже маленькая школа Эры.
Часть Третья. Девичество
Поездка в Петербург
Двенадцатый день рождения Эры и последовавшее за ним Рождество были отпразднованы в излюбленной манере, и семья после этого как обычно отправилась в Петербург, а Нана, Дока, Шелли и Эра обустроились в Крыле на долгие зимние месяцы "медвежьей спячки", как выражался Дока. Но внезапно, через две или три недели после Нового года, в Троицкое вернулся Генерал, объявив, что у него есть для них потрясающее известие.
"Я приехал забрать вас всех в Санкт-Петербург до конца зимы", – объявил он, и даже взрыв бомбы не мог бы вызвать большего потрясения. На пару мгновений четверо обитателей Крыла застыли, молча глядя на него. Первой в себя пришла Нана.
"Господи Боже мой! – воскликнула она радостно. – Итак, нас наконец-то отвезут обратно в большой город. Это действительно хорошая новость. Я снова смогу ходить в свою англиканскую церковь, и видеться со старыми подругами, миссис Вульф и мисс Деншоу, и иногда проводить вечера вне дома".
"Да, это очень, очень приятная новость, просто превосходная", – согласилась Шелли.
Но Дока выглядел взволнованным и, взъерошив свои седые волосы, с тревогой спросил: "А что же насчёт моей амбулатории – кто позаботится о ней?"
"Ну, разумеется, Ваш помощник, фельдшер", – легко ответил Генерал, однако Дока, сохраняя обеспокоенный вид и печально качая головой, пробормотал: "Я всё же склоняюсь к тому, чтобы не ехать. В Санкт-Петербурге во мне не будет нужды, у Вас там полно врачей, но здесь я действительно необходим крестьянам".
"Не говорите ерунды, Дока! – раздражённо возразил Генерал. – Вы обязаны ехать. Она не может жить без Вас. Что, если она сильно захворает, или у неё снова разболятся ноги?" И он указал на Эру, стоявшую и смотревшую на всех растерянно и испуганно. Всё это представлялось таким невероятным, таким странным, Санкт-Петербург! Как это будет? Внезапно она вспомнила и свою прежнюю детскую со всеми игрушками, и длинную бальную залу, где она присутствовала на уроках танцев для детей старше неё, и гостиную Маззи с ковриками из медвежьей шкуры, пастушками из дрезденского фарфора и чайным столиком, уставленным вазочками с печеньем и сладостями. Маззи всегда сидела на розово-золотом диване, разливая чай, а вокруг неё собирались дамы, одетые в шелка, бархат, меха и перья, обсуждая Эру, лаская её и называя глупышкой, или пупси-вупси, или куколкой – всеми прозвищами, которые она терпеть не могла.
"Итак, – воскликнул Генерал, недоумённо взирая на дочь. – Тебе нечего сказать? Тебе не нравится эта новость? Я был совершенно уверен, что ты будешь довольна!"
И тут, к его полному изумлению, Эра, обвив руками шею Наны, разрыдалась. "Я не хочу уезжать, – всхлипывала она. – Я хочу остаться здесь, дома, в Троицком, навсегда-навсегда, с Наной, Докой и Шелли".
"О Боже, дитя моё, небу'смешной, – успокаивала её Нана. – Ты прекрасно проведёшь время в Санкт-Петербурге. Там будут уроки танцев и маленькие девочки, с которыми можно играть. Мама, вне всякого сомнения, отправит нас и в оперу, и на балет, и в цирк. Давай-ка, Пташка, вытри свои глупенькие слёзки, а то ты ужасно разочаровываешь своего дорогого Папу. Он очень хотел порадовать тебя. Вежливо поблагодари его, а потом мы с тобой решим, что нужно сделать, чтобы получше подготовиться к поездке".
А дел было много. Тем же вечером подсобные работники Афанасий и Иосиф отправились в сарай, находившийся на другой стороне двора, и принесли оттуда багажные сундуки, установив их в коридоре Крыла. Нана сразу же стала собирать вещи, поначалу заполняя свой маленький коричневый жестяной кофр, а потом перейдя к большому чёрному, на крышке которого золотыми буквами были выведены её инициалы. Маша и Наташа крутились словно белки в колесе, бегая через сад в прачечную и обратно, дабы принести в детскую все вещи, которые Нана желала упаковать, а также чистя, гладя и складывая одежду со всей возможной аккуратностью.
Сундук Эры был огромным, с горбатой крышкой и идущей поверх неё белыми буквами надписью "Малышка". Им не пользовались уже много лет, с тех пор, как случилась поездка за границу, а тогда её именно так все и называли.
"А нельзя ли соскрести Малышку и написать там Эру?" – с тревогой спросила она.
И Нана успокоила: "Да, разумеется. Просто попроси Афанасия сделать это".
Два сундука Шелли тоже были внушительными, а вот Дока довольствовался кофрами столь скромных размеров, что все, кроме Эры, потешались над ними.
Постепенно пустеющее Крыло приняло непривычно нежилой вид. Фарфор и всякие безделушки были аккуратно убраны в шкафы, картины на стенах обёрнуты коричневой бумагой, мебель укрыта унылыми серыми чехлами, а ковры свёрнуты и уложены в нафталиновые и камфорные шарики. Нана и Шелли могли бы поручить эти обязанности слугам, остававшимся в Троицком, но предпочли всё сделать собственными силами, так как, по их мнению, это было безопаснее.
Шли дни, и комнаты становились всё более и более безрадостными, а Эра уныло бродила по ним, ненавидя всё происходившее. Ей нечем было заняться, так как Нана не позволяла ей собирать вещи или даже помогать их носить, говоря, что "ты только уронишь и сломаешь их". Но ей было жаль Эру, поэтому игровая комната была последней, за которую принялись перед самым отъездом.
Пока повсюду царил переполох, Эра забиралась в кукольный домик и тихо сидела в одном из кресел Эсмеральды, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из других комнат. Попугай Попка тут же присоединялся к ней, с серьёзным видом устраиваясь на кукольной кровати, а Джери, изгнанный со своего любимого места на крышке корзины, сворачивался калачиком рядом со старой птицей.
В конце концов настал черёд и игровой комнаты быть "упрятанной" в коричневую бумагу, чехлы для мебели и нафталиновые шарики, и наступил последний день в Троицком. Даже большую икону святой Ирины, висевшую над кроватью Эры, сняли и упаковали, поэтому, когда она опустилась на колени, дабы произнести утреннюю молитву, на стене не было ничего, на что можно было бы при этом смотреть. Тогда она безысходно поднялась на ноги и, войдя в столовую, где все были в сборе, села на своё место. Однако так и не смогла ничего съесть, давясь даже молоком, которым Нана безуспешно пыталась её напоить.
"У меня кое-что для тебя есть, Губернаторша, – вдруг сказал Генерал. – Это подарок от Мамы, который она велела передать тебе в день нашего отъезда. Смотри!" И он вложил ей в руки маленькую красную кожаную сумочку.
"Какая красивая! – ахнули Нана и Шелли. – Теперь ты сможешь сама сложить в неё несколько вещей, которые пожелаешь взять с собой в поезд".
И Эра, вежливо поблагодарив: "Спасибо, Папа!" – отнесла сумочку в игровую комнату. Там после долгих раздумий она уложила в неё Эсмеральду, лампу из голубого стекла, купленную на ярмарке, шкатулку из морских ракушек, плитку шоколада, флакон одеколона и своего любимого "Щелкунчика". Сделав это, она понаблюдала, как Павел ловил попугая Попку и запихивал его в небольшую переносную клетку.
"Ура!" – гневно кричал тот, взъерошившись и вращая глазами, так как ненавидел эту клетку, в которой едва мог повернуться.
Канареек тоже посадили в их маленькую клетку, а Джери заперли в комнате Шелли, чтобы в последний момент всем не пришлось гоняться за ним. Его уже предусмотрительно одели в розовое вязаное пальтишко и прикрепили поводок к его ошейнику. Сразу после обеда прибыли священнослужители с певчими, и в библиотеке была проведена короткая служба со специальными молитвами для тех, кто собирается в путешествие. Одно из песнопений произвело на Эру особенное впечатление, поскольку в нём шла речь о Луке и Клеопе, благополучно добравшихся до Эммауса, пребывая под защитой Господа. "Спасе, сшествуй и ныне рабом Твоим, путешествовати хотящим", – пел хор, и Эра представляла себе, будто тоже собирается в Эммаус с Лукой и Клеопой.
Позже Дока вывел Эру на последнюю прогулку, чтобы попрощаться с Ольгой и Володей, а также со всем тем в усадьбе, что она любила больше всего: лошадьми, коровами, курами, маслобойней и теплицами. Когда это было сделано, пришло время готовиться к тридцативёрстной поездке на станцию. На Эру надели фланелевую комбинацию (или "комби", как называла её Нана) и несколько нижних юбок, одну поверх другой, пока она не стала выглядеть в пять раз больше своего естественного размера. А затем её завернули в одну из огромных генеральских шуб, натянули на уши шапку, и Нана объявила, что Эра готова к отправлению.
"В таком случае давайте присядем на дорожку и помолимся", – сказал Генерал, и все они, собравшись вместе в одной из комнат и закрыв двери, посидели, по русскому обычаю, пару минут в тишине. Потом Генерал широко перекрестился, троекратно осенил Эру и, встав, громко и твёрдо провозгласил: "Ну, с Богом!", что означало: "Пустимся же с Богом в наш путь".
"С Богом!" – ответили все, также крестясь и кланяясь, после чего, выйдя из дома, направились к ожидавшим их саням и возку.
Генерал, Дока и Шелли сели в первые большие сани, Маша, Павел и Иосиф – в следующие, а Нана, Эра, Джери и Попка с канарейками были, как обычно, помещены в возок.
"С Богом!" – снова проревел Генерал, поднявшись в санях и осеняя караван крестным знамением.
"С Богом!" – ответили кучера, стащив меховые шапки и перекрестившись. И вереница тронулась.
"О Боже, – вздохнула Эра под многими слоями одежды. – Ох, Нана, мне душно, меня мутит".
"Кр-р-р-р", – отчаянно заорал Попка.
"Яп-пап-пап-пап", – заскулил Джери, пытаясь высвободиться из своего розового вязаного пальто, в то время как канарейки отчаянно щебетали и били жёлтыми крыльями о прутья клетки.
"Что ж, – простонала Нана. – Вижу, что с вами всеми проблем не оберёшься, и лучше сразу с этим разобраться".
Она достала несколько кусочков сахара, пропитанного коньяком, и раздала по одному каждому. Всем это пришлось по нраву, и в течение следующих минут они успокоились, наслаждаясь своим опьяняющим десертом. Эра запихнула свой кусочек за щёку и медленно посасывала, Джери же, напротив, проглотил его в два глотка, слегка поперхнувшись, канарейки принялись очень быстро клевать, а Попка, держа лакомство в когтях и закрыв глаза, деликатно отламывал понемножку своим могучим клювом. "Пссст, ууу!" – блаженно повторял он, выражая этим своё крайнее удовольствие. Вскоре их начало клонить в сон, и меньше чем через полчаса наступила тишина.
"Это просто счастье!" – выдохнула Нана, устроившись поудобнее и наслаждаясь приятной поездкой. Вверх и вниз по сугробам неслись шесть коней, таща изо всех сил старый тяжёлый возок. Они мчались галопом через поля и леса, мимо заснеженных деревень и наконец прибыли на станцию Верховье, построенную в небольшом селении, расположившемся рядом с Юго-Восточной железной дорогой.
Запыхавшиеся кони встали у главного входа, и Нана, прокричав: "Просыпайся, дитя, мы на месте", – встряхнула Эру и велела ей сесть и подготовиться к выходу. В следующее же мгновение объявились носильщики, которые, отворив двери возка и галдя наперебой: "Желаем здравствовать, Ваше Сиятельство", – начали вытаскивать сундуки и сумки. Один из них схватил Эру, другой – Попку и канареек, а третий попытался взять на руки Джери, но тот сердито ощерился, и Нане пришлось самой поймать его, извивавшегося и истошно лающего, и сунуть под мышку. Так они и прошли в зал ожидания первого класса, где уже собрались остальные.
"Снимите верхнюю одежду и присядьте, – приказал Генерал. – Поезд, как обычно, запаздывает, и мы можем спокойно попить чайку".
Удобно устроившись за вокзальным столиком, они стали пить горячий чай с лимоном из высоких стаканов и есть круглые сладкие плюшки. Так как в зале ожидания было сильно натоплено, то с Эры решили снять не только верхнюю одежду, но и несколько слоёв юбок. Освободившись от лишнего груза, Эра начала оглядываться по сторонам.
Посреди зала стоял очень длинный стол с расставленными на нём искусственными пальмами и стеклянными графинами с желтоватой водой.
"Никогда не пей эту воду, – предупредил Дока. – Она налита давно, поэтому может быть опасна из-за бактерий тифа или даже холеры".
"Запомни это хорошенько, – поддержали его все, поворачиваясь к Эре и глядя на неё очень серьёзно. – Пообещай, что никогда не станешь пить воду на вокзале". И она клятвенно пообещала.
В конце комнаты находилась большая стойка с огромным сияющим самоваром и всевозможными рыбными и мясными блюдами, накрытыми стеклянными крышками. За ней стоял толстый повар в белом фартуке и колпаке. Он, по-видимому, был очень занят дегустацией собственных блюд, громко причмокивая при этом губами.
"Он делает это, чтобы привлечь внимание клиентов и убедить их, что его блюда очень хороши, – объяснил Дока. – Но так как здесь нет никого, кроме нас, то он ради нас и старается".
В этот момент в зал ожидания вошёл начальник станции в форменной красной фуражке и, пожав руку Генералу, объявил, что поезд вот-вот прибудет. Это опять вызвало суматоху. Верхняя одежда была спешно надета, носильщики бросились к клеткам и сундукам, Джери теперь оказался на руках Шелли, а Эра, прижимая к себе красную кожаную сумочку и широко раскрыв глаза, с восхищением смотрела на поезд, медленно подкатывавшийся к станции под шипение пара, скрежет колёс и оглушительный грохот, напоминавший гром.
"Скорее, дитя, бежим", – взволнованно закричала Нана, размахивая руками.
Однако Генерал успокоил её: "Всё в порядке, не торопитесь, нам не нужно спешить. При необходимости поезд нас подождёт". И он медленно и с достоинством направился к вагону первого класса, выкрашенному в тёмно-синий цвет снаружи и обитому красным плюшем внутри.
Других пассажиров в вагоне не оказалось, и компания из Троицкого расселась как заблагорассудится. Клетку Попки поставили на маленький столик у окна, и Павел снял с неё матерчатый чехол, чтобы старая птица могла осмотреться и пообвыкнуться; канареек поместили в угол плюшевого сиденья; Джери освободили от его розового вязаного пальто, а Эре разрешили снять меховую шубу и несколько слоёв тёплой шерстяной поддёвки. Затем Генерал решил, что самое время заглянуть в корзину с провизией, и приказал Павлу принести её и открыть. Когда крышка корзины была откинута, приятный запах наполнил весь вагон. Там оказалось несколько жареных уток и цыплят, ломтики холодной говядины, пирожки и с мясом, и с капустой, и с грибами, и с джемом. Кроме того, там нашлись огурцы, как свежие, так и солёные, редиска, мелкие луковички в уксусе, сельдь, копчёный лосось и бутыли с холодным чаем, кофе и минеральной водой.
"Недурно, совсем недурно", – сказал Генерал, с очень довольным видом разворачивая один свёрток за другим. "Надо будет послать благодарность повару Герасиму", – и с помощью Павла он передал каждому по бело-голубой эмалированной тарелке, наполненной едой.
