Читать книгу: «Большое путешествие в Древний Египет», страница 8

Глава 8. Приговор

Они покатились по полу. Присяжные дружно отскочили в сторону. Осирис привстал с трона и с любопытством следил за схваткой. Исида прижала ладонь к губам. Нефтида вскочила на стул и завизжала, будто увидела мышь. Бегемотица у входа проснулась. Хатор встревоженно замычала. Мать фараона всплеснула руками:

– Я не подслушивала! Я не пустословила! Я не ворчала попусту! Я не лицемерила! Я ничего не нарушала!

Носатый Тот неистово трезвонил в колокольчик, призывая к порядку.

– Брэк! – скомандовал Осирис. – Разнимите их!

Присяжные проворно растащили Петулю и Анубиса в разные стороны. Бог в заячьей шапочке заботливо помахал на Бонифация беленьким платочком и похвалил:

– У тебя хороший удар слева. Но во втором раунде…

– Кто ты? И как имя твое? – прервал зайца Осирис, вперив в Бонифация свой проницательный взгляд.

– Блин! – все еще тяжело дыша, Петуля заправлял рубашку в брюки. – Я к нему, как к человеку, а он… Руки мне лизал, жуков дарил, другом называл… А сам нас в рабство… Гиена вонючая!

– Попрошу без оскорблений! – Анубис прекратил выкусывать блоху из хвоста и с достоинством выпрямился. – Я шакал, с вашего позволения! – он обернулся к Осирису. – О Великий Судья! Ты сам видишь, кто перед тобой: двоечник, прогульщик и криминальный элемент. Он осквернитель гробниц. Он нарушитель законов. Он возмутитель спокойствия. Да он живой, в конце концов!

Уди-Несер испуганно прижал заячьи ушки и отпрянул от мальчика.

Присяжные возмущенно загудели. Тот выронил писчую тростинку. Осирис медленно побагровел.

– Живой, живой, – подтвердил Анубис, злорадно глядя на Петулю.

– Ах ты гад! – рванулся Бонифаций, но боги удержали его за руки.

– Этот наглец достоин самого сурового наказания, – значительно произнесла Нефтида.

– Достоин! – эхом откликнулись присяжные. – Казнить его! Нельзя помиловать!

Чудовище задумчиво поковыряло в зубах и оценивающе оглядело Петулю.

– Ребята, – икнул Амт. – Я больше не могу. У меня сегодня напряженный день. Две тысячи пятьсот сорок семь покойников. Вот – уже колики начинаются. Имейте совесть.

– Завтра сядешь на диету, – пообещал Анубис. – А сегодня получишь сверхурочные. Надо поработать.

Присяжные посмотрели на Осириса. Он пожелтел.

– Да что вы его слушаете, господин бог! – раздался из-за колонны звонкий девичий голосок. И Лелька вышла на середину зала. – Этот шакал все сам подстроил.

И она рассказала обо всем, что случилось с ней и Петулей за последние несколько часов.

– Господин бог Осирис! Вы сами знаете, что такое несправедливость. Так решайте – кто из них прав, кто виноват! – взволнованно заключила девочка.

Верховный Судья погрузился в глубокую синюю задумчивость. Анубис нервно постукивал хвостом по ногам. Исида с уважением посмотрела на Петулю. Из печальных коровьих глаз Хатор потекли слезы. Растолкав присяжных, к Осирису подошла бегемотица.

– Не надо деточек обижать, – попросила она. – Они хорошие такие, бабушку любят. Как богиня бога – прошу тебя, Осирис, отпусти их с миром. Надеюсь, ты не откажешь женщине в моем положении, – и она застенчиво показала на свой огромный живот.

– Ах, Таурт, оставь эти сантименты, – презрительно отмахнулась Нефтида. – Тут высший суд, а не благотворительная организация. Ступай на свое место. Сами разберемся.

– Я не понимаю тебя, Осирис, – прогавкал шакал. – Что тут раздумывать? Дело ясное. Надеюсь, ты поверишь мне, богу, а не этому проходимцу и его рабыне?

– Маат, – позвал Осирис, игнорируя реплику Анубиса. – Положи всю эту историю на весы истины.

Ни слова не говоря, богиня справедливости подула на весы, и чаши их опустели. На место страусиного пера присяжные усадили Анубиса, на место сморщенного сердечка – Петулю.

Носатый Тот сделал какую-то пометку в папирусе.

Чаши поколебались. Петуля медленно поехал вверх…

– Ах! – вскрикнула Лелька.

…и тут же ухнул вниз. Где-то над его головой, на другой чаше, болтал в воздухе ногами Анубис.

– Ох, – облегченно выдохнула Таурт, поддерживая лапами живот. – А я так волновалась, так волновалась!

– Ура-а! – завопила и запрыгала Лелька.

Тот лихорадочно строчил что-то в папирусе.

Осирис мрачно обвел глазами присяжных.

– Что будем делать?

Уди-Несер, являющийся в Мемфисе, возмущенно тряхнул полотняными заячьими ушками:

– Предлагаю выразить Анубису недоверие.

– Недоверия мало, – проблеял Баран, являющийся в страшном сне. – Одна организация ограблений чего стоит!

– А втягивание малолетних в преступные группировки? – напомнила Таурт.

– И незаконная продажа в рабство, – утирая слезы, поддержала ее Хатор.

– Он принуждал меня работать сверхурочно, – корчась от желудочных колик, прохрипело чудовище Амт.

Хмурый лоб Осириса разгладился. Лицо его приобрело нормальный зеленый цвет.

– Огласи вердикт, Маат, – распорядился он.

– Живому вынести устный выговор и отпустить, – объявила богиня справедливости. – Анубиса на триста лет отстранить от занимаемой должности и запретить являться в Чертоге Обеих Истин.

– Слава Великому Осирису! – хором закричали присяжные.

Петуля слез с чаши. Анубис упал вниз и, поджав хвост, с воем бросился прочь из зала заседаний.

– Спасибо, милый, – Исида нежно прижалась к зеленому плечу мужа. – Сегодня ты был на высоте.

Нефтида недовольно скривилась.

– Ась? – в суматохе все забыли про фараонову мать, которая до сих пор оставалась на месте подсудимого. – Куда меня приговорили?

Осирис рассмеялся:

– Не волнуйся, мамаша. Ты чиста. Тот, записывай: Хэтэп-Херес определяется в поля Иару. Приговаривается к счастливой загробной жизни. Ни страусиного пуха тебе, ни пера, мамаша. Спи спокойно!

– Спасибо тебе, сынок Великий Бог, спасибо! – обрадовалась старушка. – Ты уж не сомневайся, я тебя не подведу! До встречи, ребятки! – она помахала Петуле и Лельке и засеменила к выходу.

– А нам что теперь? – растерялся Бонифаций.

– Вас отправим по домам, а то вы тут в Древнем Египте такого понатворите… Таурт, возьми их под свое покровительство – распорядился Осирис. – Проведи через Сфинкса.

Бегемотица раскрыла объятия:

– Деточки мои! Пойдем, пойдем, тетя вас в обиду не даст!

***

Сфинкс с тоской смотрел на песок. Ему было лениво, жарко и скучно.

– Ху, привет! – крикнул ему Петуля.

– Здорово, – Сфинкс радостно протянул лапу сначала Лельке, а потом Бонифацию. – Что, домой уже?

– Приговорили, – обреченно вздохнул Петуля. – А то б я еще погулял. Клево у вас тут. Весело.

– Правда, мы попали в одну неприятную историю… – добавила Лелька.

– Да знаю, – отмахнулся хвостом Ху. – Я все знаю – что было, что будет, чем сердце успокоится…

– Но так ведь неинтересно, – посочувствовала принцесса.

– Кто виноват, что я символ? – вздохнул Сфинкс. – Не лев, не человек… Не мертвый, не живой… Все знаю, ничего не могу. Ни любви, ни ненависти… Одни пески и века…

– Зато у тебя ум есть, – подбодрил его Петуля.– Тебе даже учиться не надо, а мне – опять в школу…

– Каждому свое, – загадочно улыбнулся Ху. Он немного помолчал и вздохнул: – Ну что, долгие проводы – лишние слезы. Идите, ребята. Вот сюда, – между его лапами открылась маленькая дверца. – А то еще привыкну к вам, потом стой тут вечность и вспоминай…

– Бывай, что ли, – Петуля поскреб в затылке.

– До свидания, – попрощалась Лелька. – Не скучайте.

Дверца за ребятами захлопнулась.

– Уже привык, блин, – пробурчал Сфинкс и закрыл глаза.

Письма Шампольона брату. Послание пятое

Мемфис, май 1829 года

Любезный брат мой!

Здоровье мое, слава Богу, поправляется. Хотя время от времени и мучают лихорадки. Видимо, мой организм с трудом переносит здешний климат. Кроме того, дорогой Жак Жозеф, боюсь, как бы меня вконец не ослабили внезапные нервные потрясения.

Представь себе мое удивление, когда в весьма пустынном месте, вдалеке от населенных пунктов, мы вдруг обнаружили (…). Они в растерянности стояли перед полуразрушенным каменным сфинксом и настойчиво обращались к нему с вопросами. Сфинкс, разумеется, молчал. Вероятно, сие обстоятельство весьма огорчило молодых особ, потому что рыжая отроковица вдруг всхлипнула, и слезы градом покатились по ее нежному личику.

Я подошел и раскланялся:

– Мадемуазель, не зная причины вашего горя, рискну предложить свои услуги, в коих вы, смею предположить, нуждаетесь.

Но внезапно молодой человек, который сопровождал прелестную деву, обратился ко мне со странным словом:

– Блин!

Неразлучный со мною Пьер изумленно пробормотал:

– Москва. Маша. Масленица…

И объяснил, что загадочное слово «блин» есть название традиционного русского блюда, испекаемого из жидкого теста в форме круга, символизирующего собою полуденное светило.

– Вы голодны? – догадался я.

По лицу молодого человека было видно, что он не понимает.

– Кушать? Кушать? – перевел Пьер.

– Земляк! – обрадовался юноша. – Тебя тоже накололи? Ху, понимаешь, говорит: войдите в дверцу – и вы дома. Мы вошли, вышли – и опять в Древнем Египте… – он озадаченно почесал затылок. – Может, в нем что-то сломалось? Только что мы с ним разговаривали, а теперь молчит….

Как ты знаешь из предыдущей эпистолы, дорогой брат, не так давно мы откопали в песке русскую женщину, уверявшую нас, будто она работала у фараона Хуфу. Бедняга Пьер до сих пор не может ее забыть. (…) Вот я и мыслю – случайно ли сие совпадение? Возможно ли поверить, будто между хладной Россией и знойным Египтом существует некая (магическая?) связь? Других объяснений я не нахожу.

Пока молодые люди насыщались, я составил список вопросов и попросил Пьера перевести их незнакомцам. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что молодой человек в минуты возбуждения испускает загадочные лучи, которыми, как он объяснил, наделил его древний египетский бог бальзамирования Анубис. Молодой человек говорил очень много, Пьер едва успевал переводить. Дева же, напротив, хранила молчание. Она была так подавлена, бедняжка, всем случившимся, что почти не притрагивалась к еде и непрестанно лила слезы.

– Дитя мое, – обратился я к ней. – Успокойтесь. Вы у друзей.

Мой верный слуга добавил что-то по-русски. Но рыжеволосая красавица разрыдалась еще сильнее.

– Лелька, ну че ты? – молодой человек с неуклюжей нежностью погладил ее по волосам. – Кончай реветь.

– Бонья! – всхлипнула девушка и начала что-то торопливо объяснять сквозь слезы.

На лице юноши выразилась крайняя степень недоумения. Мой Пьер тоже растерялся.

– Это не по-русску, – пробормотал он.

Я прислушался. Тебе ведом, дорогой Жак Жозеф, мой интерес к различным языкам. Так вот: не могу поручиться, но по звучанию речь мадемуазель несколько напоминала таинственный язык этрусков.

– Лелька, – заикаясь, пробормотал Бонья. – Ты че? Заболела? Говори по-человечески.

Но девушка только плакала.

– Блин! – вдруг горестно воскликнул молодой человек. – Она перестала меня понимать! Значит, – он вопросительно посмотрел на меня, – мы уже не в Египте?

Пьер поспешил заверить его, что мы по-прежнему находимся в Стране пирамид, но в новейшие времена. Бонья успокоился.

– Слышь, Лелька, – он взял девушку за руку. – Не реви, скоро домой поедем. Сфинкс правду сказал.

Девушка слабо улыбнулась в ответ и доверчиво прижалась к его плечу.

– Позвольте полюбопытствовать, – перевел Пьер юноше мои слова. – Каким образом эта молодая особа оказалась вместе с вами?

(…) Благодаря Бонья и моему добросовестному переводчику я узнал много совершенно неизученных подробностей из древних времен. Юноша оказался на редкость наблюдательным и точным в описании тех или иных интересующих меня деталей. Мы засиделись далеко за полночь, не зажигая огней. Ибо сияние моего нового друга позволяло вести записи и после захода солнца. Все это время молодые люди держались за руки.

Утомленный Пьер встрепенулся, едва речь зашла о посещении ритуальных мистерий в мемфисском храме. Увы, ветерана заинтересовали не Осирис и Сет, а некая Марь Иванна, которая, как уверял Бонья, служила ему классной руководительницей и совершенно неожиданно оказалась в Та-Кеме одновременно с ним.

– Маша! Амур! – Пьер закатил глаза. – Я будет лублу тебья.

Я попытался объяснить моему верному слуге, что, возможно, речь идет о двух разных персонах, ведь история Древнего Египта насчитывает не одну тысячу лет. Но тот упрямо стоял на своем, умоляя юношу передать классной руководительнице горячий привет.

(…) и показал своим новым друзьям иероглифы, обнаруженные в саркофаге классной руководительницы.

– Ага! – воскликнул юноша. – Таких картинок там навалом. И для чего они?

– Это древние письмена, – объяснил я. И упомянул о своих скромных заслугах в области иероглифики.

– Ну да? – казалось, Бонья не поверил мне. – Разве можно это прочитать?

Несколько уязвленный, я склонился над древней идеограммой.

– Иди, откуда пришел…

Пьер перевел это на русский для молодого человека.

– Ах! – воскликнула рыжеволосая красавица.

– Лелька, ты куда? – оторопел юноша, пытаясь удержать легкое облачко, тающее в воздухе. – Лелька!

И тут только я сообразил, что вслух прочел иероглифы, которые несколько дней назад мистическим образом повлияли на исчезновение Марь Иванны. Теперь же, вовсе не желая того, я разлучил два юных любящих сердца. Но раскаяние мое запоздало. Ничего нельзя было исправить!

Юноша был безутешен. Он едва не набросился на меня с кулаками. К счастью, Пьер вовремя остановил его и несколькими русскими выражениями вернул Бонья присутствие духа. Я принес несчастному влюбленному свои глубочайшие извинения.

– Блин, – хмуро отвечал молодой человек. – Такая девчонка была… Даже не простились. Ладно, посылай и меня.

– Куда на ночь глядя? – принялся уговаривать его Пьер. – Утро разумнее, чем вечер. Неспа?

– А че мне здесь спать? – отказался Бонья. – Че здесь делать? Домой пора. Давай, – сказал он мне упавшим голосом, – читай свою картинку.

Я не смел его удерживать. И ты понимаешь, любезный брат, почему.

– Оревуар, мсье, – попрощайся я и пожал руку Бонья.

– Прост чай, – старательно перевел ветеран. – Привет Маша.

– Блин! – воскликнули мы одновременно с Пьером, оказавшись в полной темноте.

И я велел зажечь свечи. (…)

Часть четвертая

Глава 1. Младенец в корзине

– Только обязательно передай Спинозе, чтоб догонял, – строго повторила Катя Таньке Булановой и проворно заползла в пирамиду. Внутри было темно и пыльно. – Апхи!

Геракл зажмурилась. Воздух вдруг стал другим – горячим и влажным. Девочка открыла глаза. Над нею покачивались пальмы. Где-то невдалеке журчала вода.

– Ура! – вскочила Катя. – Получилось!

Она огляделась по сторонам. Вокруг росли фикусы и олеандры, только не замученные, как в школе, а большие, как в лесу. И не из кадок, а прямо из земли. Слева тянулись заросли камыша. Там крякали невидимые утки. Небо было ярко-синим, а солнце так светило, что пришлось скинуть спортивную куртку.

– Витя! – позвала девочка. – Ау! Где ты?

Спиноза не отзывался.

– Вечно он тормозит, – недовольно проворчала Катя. – Или очки отыскать не может, или уселся что-нибудь изучать. Лез бы в пирамиду скорее, поизучали бы вместе, – и она с неподдельным научным интересом уставилась на комара, который как раз пил кровь из ее бицепса. Комар был большой.

Послужив науке, комар улетел, тяжело хлопая крыльями, а Геракл послюнявила место укуса и на всякий случай снова позвала:

– Витя! Спиноза! Я здесь!

Фикусы зашуршали. Олеандры закачались. Листья раздвинулись, и оттуда высунулась чья-то пятерня.

– Ну наконец-то, – сварливо сказала Геракл. – А я уж тебя заждалась.

Но в кустах оказался не Спиноза. На тропинку вышла лысая и совершенно голая девочка, бряцая сверкающими браслетами на руках и ногах. Она исподлобья посмотрела на Катю и нараспев произнесла:

– Маасен пет, маасен та, мака мебсен эр маау.

– Чего? – переспросила Геракл.

– Мака мебсен эр маау, – повторила девочка.

– А попроще нельзя? – обиделась Катя. – Я ничего не понимаю.

Тут в воздухе что-то щелкнуло, и неизвестно откуда раздался приятный женский голос:

– "Они видели небо, они видели землю, и их сердца бились храбрее, чем у львов". Древнеегипетская народная песня, – объявила невидимая переводчица.

– Спасибо… – растерянно поблагодарила Катя.

– На здоровье, – раздраженно ответил голос и отключился.

– Теп ке? – спросила голая незнакомка.

– Геракл я, – на чистейшем древнеегипетском языке произнесла Катя, с удивлением следя, как непривычно шевелятся ее собственные губы. – А ты кто?

– Ты что, нездешняя? – вопросом на вопрос ответила лысая.

– Наверное, – пожала плечами Катя. – Я только что научилась говорить по-вашему.

– Тогда я повелю, чтоб тебя не били палками, – успокоила девочка.

– Вот еще! – презрительно фыркнула Геракл. – Я сама кого хошь побью. С чего это ты тут развыступалась? За что меня бить?

– Ты не пала ниц – раз, – принялась перечислять лысая. – Не поцеловала мне ногу – два. Не назвала полный титул – три. И вообще, не знаешь меня в лицо. Четыре.

Она свела на спине лопатки и выпятила вперед голое пузо:

– Я – Менетеберанураритет, Любимая, Старшая, Великая, Пресветлая, Посвященная Ра, Рожденная Под Покровительством Нут, Избранное Дитя. Вот мое полное имя.

– Ну и что? – девчонка все больше не нравилась Гераклу. – Подумаешь, дитя. А я – Катя Волосюк, ученица шестого «А» класса, член секции восточных единоборств, кандидат в мастера, между прочим. И не выпендриваюсь.

– А я – дочь фараона, – хвастливо заявила лысая.

– Ну да? – не поверила Геракл. – Какого еще фараона?

– Простого, – девчонка уперла руки в бока. – Нашего. Египетского. Рамсеса Второго. Земного воплощения Гора. Владыки Верхней и Нижней Страны. Папа мой – царь, а мама – царица. Что, съела?

– Постой, постой, – оторопела Катя. – Ты что, хочешь сказать, я в Египте?

– А где ж еще?

– Ой, а Спиноза?

– А это кто? – подозрительно поинтересовалась лысая.

– Мальчик… Из моего класса… Худенький такой, умный, в очках…

– Тут я одна умная! – перебило Избранное Дитя. – А где он, Спиноза этот?

– Не знаю, – дрожащим голосом произнесла Катя. – Наверное, в пирамиде.

– Умер? – понимающе кивнула девчонка.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – Геракл суеверно сплюнула через левое плечо. – Чего ему умирать? Он во дворе пирамиду построил. Для эксперимента. А я туда залезла. И вот… попала сюда… А он очки потерял… Но тоже должен был в пирамиду залезть…

– Не полезет он, – убежденно сказала фараонская дочь. – Зачем живому в усыпальницу? Она для мертвых.

– Полезет, – горячо возразила Катя. – Он меня не бросит. Вот только очки найдет – и в пирамиду. Наверное, уже залез.

В камышах раздался шорох.

– Вот видишь! – обрадовалась Геракл. – Что я тебе говорила? Это он! Витя! – и она побежала к берегу.

Девчонка заторопилась следом.

Шорох стих. Геракл озадаченно остановилась перед зеленой стеной. А Менетебе ринулась в заросли.

– Я первая! Я первая! – кричала она, скрываясь в камышах. – Я первая его уви… Ой! Мамочки! Ой-ой-ой!

Еще не зная, что произошло, Геракл подхватила с земли увесистую палку и бросилась на помощь. И успела вовремя. Огромный зеленый крокодил уже раскрыл пасть, всей тушей надвигаясь на оцепеневшую царскую дочь.

– А ну брысь отсюда! – не своим голосом заорала Катя. – Скотина! Дурак ненормальный!

Она со всего маху огрела крокодила по башке и вогнала палку между зубастыми челюстями. Мощный хвост бешено заколотил по болотной жиже. Маленькие глазки налились кровью. Изо рта потекла темная пена. Геракл схватила девчонку за руку и поволокла подальше от коварных зарослей.

– Вот гад зеленый! – задыхаясь, приговаривала она. – И откуда он только взялся?

– Из Ни-ила! – лысая дрожала и задыхалась. – От священного Ха-апи!

– И много у вас таких? – для успокоения Геракл пощупала бицепс.

– Много, – печально вздохнула Менетебе. – Папа хотел их перебить и сделать на берегу пляж, но жрецы не разрешили. Себек – он же священный. Бог.

– Крокодил – бог? – не поверила Катя. – Так не бывает. Бог – это человек. Только распятый. Господи Иисусе Христе.

– Бывает, – упорствовала дочь фараона. – И крокодил бывает, и корова, и кошка… У нас много богов.

– Кошка – это я еще понимаю, – согласилась Геракл. – Чистоплотное животное. Крыс ловит, мышей… Или корова. Молоко дает. Но крокодил… Ай! – Катя побледнела. – А вдруг Спиноза прямо к нему перенесся? К гаду зеленому?.. Его же сожрут!

И она снова решительно двинулась к зарослям.

Лысая не отставала.

– За мной не ходи! – отстранила ее Катя. – Стой здесь.

– Не буду стоять! – закапризничала Менетебе. – Самое интересное пропущу!

Она подняла с земли небольшой сучок и осторожно раздвинула камыши.

…Девочки ходили вдоль берега и громко звали Витю. Но Спинозы не было видно. К счастью, крокодилов тоже.

– Я же говорила, не полезет он в пирамиду, – лысая села на землю и вытянула ноги. – Я устала. Не хочу больше его искать. Не буду!

– А тебя никто и не просил, – раздраженно отозвалась Геракл. – Сама увязалась. – Чтобы успокоиться, она сделала несколько дыхательных упражнений. – А Спиноза уже здесь. Я чувствую. Вот что мы сейчас сделаем.

Она ловко вскарабкалась на вершину ближайшей пальмы. Оттуда хорошо просматривалась река. Вода в ней была мутной. На другом берегу дядьки, обмотанные белыми полотенцами вместо штанов, что-то копали. А на этом, чуть подальше того места, где сидела на пальме Катя, стоял дворец. По середине реки кто-то плыл.

– Эй! – крикнула девочка. – Осторожнее! Там крокодилы! Ой… Это… не человек…

Течение быстро несло большую тростниковую корзину. В ней кто-то заливался плачем:

– Уа-уа!

– Там ребенок! – обдирая коленки и ладони, Геракл съехала по стволу.

Она ни за что не поймала бы корзинку, если бы необычное плавсредство не запуталось в тростниках.

– Давай сюда палку! – скомандовала Катя фараонской дочери.

– Крокодилы, – напомнила лысая, протягивая Гераклу сучок.

– Да ну тебя! – не обращая внимания на предостережение, Катя по колено влезла в липкую болотную жижу, зацепила корзину палкой и подтянула к берегу.

– Смотри-ка, – удивилась она, – как лодка настоящая. Прутья глиной обмазаны…

Менетебе проворно вытащила из корзины ребенка и прижала его к себе.

– Это я его первая увидела, – похвасталась она. – Хорошенький какой! Наверное, царский сын.

– Уа-уа! – жалобно пискнул младенец.

– Жрать, небось, хочет, – предположила Геракл. – А ваших божьих коров доят? Ему молока надо.

– У нас во дворце этого молока… – лысая хотела показать, сколько, и чуть не выронила малыша. – Пойдем, накормим.

– Ты кверху головой его переверни, – посоветовала Катя, подхватывая корзину.

Прибрежные заросли остались позади, и теперь девочки шли по дорожке, аккуратно посыпанной светлым песком. Навстречу им бежали какие-то люди.

– Доченька моя! – кричала женщина в белом сарафане. – Отрада глаз моих! Где ты шлялась, дрянь этакая?! Ты мне все нервы истрепала!

– Меня чуть крокодил не съел! – радостно сообщила Менетебе матери. – И вот она, – лысая кивнула на Геракла, – меня спасла.

– Дадим титул, – небрежно бросила женщина. – По-царски наградим. А тебя, негодница, посажу под замок! Посмотри, на кого ты похожа! А это еще что? – она брезгливо отстранилась от младенца.

– Мы ребеночка в реке поймали, – Геракл потрясла корзиной. – Он в этой штуке плыл.

– Он царевич, как в сказке, – убежденно произнесла Менетебе. – Мне кормилица рассказывала, был такой случай. А потом он вырос при дворце. А потом женился на царской дочери…

– Тетенька царица, не знаю, как вас по отчеству, посмотрите, – Геракл вытащила из корзины большой белый лоскут. – Тут на пеленке вышивка.

И действительно, в одном углу было вышито крестиком что-то вроде большого подсвечника и кувшин.

Двумя пальчиками царица взяла пеленку и внимательно рассмотрела рисунок.

– Необычная монограмма, – задумчиво произнесла она. – У простолюдинов таких не бывает. По-видимому, малютка и вправду приличного происхождения.

– А я что говорила! – Менетебе запрыгала и захлопала в ладоши. – Мамочка, давай оставим его у нас! Я буду за ним ухаживать…

– А папа как отреагирует?– засомневалась женщина.

– С папой я договорюсь, – дернула плечиком лысая.

– Ну, не знаю… – покачала головой царица. – Вечно ты в дом всякую живность тащишь – то страусенка, то гиппопотамчика, то, понимаешь ли, павиана… Поиграешь и забудешь, а я потом ходи за ними, убирай… Сколько раз говорила отцу: не балуй ее так! И вот доигрались – младенца принесла!

– А вот мне мама все разрешает, – ввернула Геракл.

– Так-таки все? Ладно, дочь моя, давай сюда этого подкидыша. Поставим папу перед фактом.

Фараонша взяла малютку на руки и смягчилась:

– На вид вполне здоровенький. Красивый ребенок. Смотри, улыбается. Утю-тюсеньки! Кушатки мальчик хочет, – защебетала женщина, направляясь ко дворцу. – Сейчас мы мальчика покормим, спаточки положим…

Царица прошла несколько шагов и вдруг остановилась.

– Описался? – участливо поинтересовалась Катя.

Голос египтянки задрожал от ужаса:

– А вдруг он еврей?