Читать книгу: «Плакала Алла. Сборник рассказов», страница 4
Рано утром мы вошли в крепость. Ворота открыли подкупленные стражники и банда без труда ворвались в спящую деревню. Очень скоро крепость сдалась, а воевода сбежал со своей свитой, оставив народ на растерзание разбойникам. Началась паника, всюду горели дома и раздавались крики о помощи. Начался грабеж и мародерство.
Я ходил по крепости и наблюдал, как страдали люди, как мои друзья издевались и насиловали женщин. Мне было совсем не жалко ни стариков, ни женщин и даже детей. Я жалел только себя и винил всех в своей неполноценности. Меня одолевала зависть и злоба, когда я замечал, как мужики из моей шайки по-звериному овладевали женщинами, как они, блистая удалью, валили противника наземь. Мне было больно за то, что я не мог как они сойтись в борцовском поединке и не похвастаться своей силой и удалью. Я был жалким калекой, который мог с трудом забраться на небольшую кобылу, чтобы потом рубить шашкой головы людям, проклиная весь мир за свое уродство.
Минуя пылающие строения, я вышел на площадь крепости, не тронутую огнем. Здесь в ее середине стояла деревянная церковь и высокая колокольня, наверху которой находился еще не закрепленный к хомуту колокол. Он стоял на лесах, приготовленный для финального завершения работы. В голове у меня вдруг созрел дерзкий план – скинуть колокол вниз. Обиженный на весь мир, я хотел, как можно сильнее досадить людям, которые с большим трудом подняли это громадное чудо на колокольню. Я подговорил своих друзей и пятеро крепких мужиков с помощью рычага, стали двигать колокол к краю лесов. Я находился внизу и руководил операцией, разгоняя зевак на безопасное расстояние. Когда полусфера колокола появилась у нас над головами, я оповестил об опасности. Через минуту колокол накренился и стал сползать с лесов. Люди бросились врассыпную, а я оставался на месте. Больная нога, вдруг отказала, и я присел на землю. В тот же момент стопудовый колокол накрыл меня, оглушив своим могучим набатом…
Когда я очнулся, то не сразу понял ситуацию, в которую попал. Голова гудела, а в ушах еще звучал колокольный звон. Осознав, что со мной произошло, я тут же потерял сознание. Так продолжалось несколько раз и я, приходя в себя, мог осознать весь ужас моего положения. У меня началась паника и я бился в агонии, принимая бессмысленные попытки для освобождения. От ужаса я проваливался в забытье и это продолжалось без конца, пока я, обессилев от усилий, ощутил весь ужас своего положения. Я кричал и стучал по колоколу, но меня никто не слышал, я был заживо погребен под его тяжелой броней. В этой металлической капсуле было неимоверно тесно. Пытаясь расположиться поудобнее, я то и дело во что-то упирался. То это была стенка колокола, то его огромный язык, который занимал большую часть моего пространства. В темноте мне не хватало воздуха, и я терял сознание, находя в этом утешение. Я хотел умереть, я заставлял себя это сделать, но я продолжал жить и мучиться в этой ужасной тюрьме. Со временем я стал привыкать к своему положению и все же нашел позу, в которой можно было как-то разместить свое израненное тело.
Вдруг рядом я заметил небольшую трещину в стене колокола. Как видно она образовалась от удара о землю. Это мизерное отверстие служило мне единственным источником света и воздуха. И это было не столько источником жизни, сколько напоминанием о том, что за стенами моей тюрьмы продолжали жить люди, обиженные мною. В отчаянии я стал рыть подкоп. Царапая землю здоровой рукой, я ломал ногти и калечил себе пальцы. Мои попытки прекратились, когда я почувствовал, как моя ладонь коснулась поверхности большого камня. Надежды рухнули, и я приготовился умирать. В ожидании конца, я перебрал свою жизнь и вспомнил забытые молитвы. Я вспомнил о Боге.
Теперь, когда я находился на краю жизни, в памяти вдруг всплыл и образ старого китайца. Еще тогда, когда я находился у него на излечении, он пророчил мне трудный путь к Богу. Старик утверждал, что только Он спасет и вернет меня к жизни. «Где Бог – там и любовь, а где любовь там и жизнь!..», – говорил старый Дзинь.
– А, что такое любовь? – Спрашивал я тогда.
Не получив ответа, я впадал в размышления, которые мне предавали силы, чтобы справляться с невыносимыми страданиями. Меня мучило удушье, болели суставы, у меня разрывалась душа и болело сердце. Но я не сетовал на судьбу, и любую новую боль, которая появлялась каждую минуту, принимал как должное.
Здесь Митяй замолчал, а я, сгорая от любопытства, спросил:
– А что было дальше? Как ты выбрался из своего заточения?
Отхлебнув с миски воды, он продолжил:
– Не знаю сколько я просидел в своей темнице, но я уже не просил смерти и не просил пощады. Меня уже не беспокоила боль, не мешала теснота и я ждал развязки, мысленно разговаривая с Богом.
– Но вот однажды, – продолжал Митяй, – я услышал голоса людей и возню за стенкой колокола. Кто-то царапался и стучал снаружи. Я не придал этому значения, но вскоре заметил, как у кромки колокола стал пробиваться свет. Кто-то шел мне на помощь, делая подкоп. Я не дернулся и не отозвался, когда голос спасателя прозвучал совсем рядом. Отверстие у основания колокола увеличилось, а голоса людей становились громче и разборчивее. Когда свежий воздух ворвался в мою тюрьму, голова моя закружилась, а я потерял сознание.
Очнулся я в небольшой избе на кровати.
Солнечный свет слепил мне глаза, и я не сразу разглядел лицо женщины, сидевшей у моего изголовья. Сиделкой оказалась девочка лет пятнадцати. Звали ее Анной, и она была рада моему пробуждению. На мой вопрос где я нахожусь? Она ответила длинным рассказом обо мне и моей печальной истории. Мы подружились и вскоре свободно разговаривали на все интересующие нас темы. Она догадывалась кто я, но не хотела затевать эту тему, уходя от моих вопросов.
И вот однажды, когда я стал самостоятельно передвигаться по избе, к нам пришли местные мужики. Один из них признал во мне разбойника, который убил его брата. Они, недолго думая, приговорили меня к смерти. Кто-то советовал заколоть меня вилами, кто-то зарубить топором, а кто-то предлагал отвести меня к воеводе на суд. Пошумев, они ушли, пообещав мне скорую расправу. Я не испугался, а подошел к окошку и увидел огромное небо с белыми облаками. Они походили на больших птиц, проплывающих по голубой глади неба.
– Какое голубое! – Подметил я.
Я вдруг заметил, что под окном росла белая береза, а по соседству расположился большой куст боярышника. Он тянулся к дереву, касаясь его листвы своими красными плодами. Где-то совсем рядом просвистел клест, а на верхушке березы запел свою песню скворец.
– Как же я раньше этого не замечал? – Ухмыльнулся я.
Я прислушался к пению птиц, а услышал громкое всхлипывание.
У икон плакала Аннушка. Я подошел к ней и положил свою здоровую руку ей на плечо. Она вздрогнула, и, перекрестившись, продолжала усердно молиться. Я взглянул на образа и заметил, как несколько пар глаз посмотрели на меня. Среди ликов святых я увидел Бога. Он смотрел на меня своими голубыми глазами, и я невольно произнес:
– Надо же, голубые как небо!..
– Они тебя убьют, я их знаю. – Услышал я голос Аннушки.
– На все Божья воля. – Ответил я и трижды перекрестился.
Я вдруг вспомнил слова старого китайца: «Господь тебе оставил правую руку для крестного знамения, а не для того, чтобы ты, размахивая саблей лишал людей жизни!» Я посмотрел на свою правую руку и вспомнил лицо доброго китайца. Узкие глаза, смешная бородка и тихая размеренная речь с голосом ребенка. Я стал вспоминать притчу Иисуса Христа о заблудшей овце, рассказанной мне Дзинем, но мои размышления прервал встревоженный голос Аннушки.
– Сегодня ночью я тебя выведу из крепости. Я не оставлю тебя!
Сколько добра и сострадания было в этом маленьком человеке…
Митяй встал на ноги и стал оправдываться:
– Совсем ноги затекли, я сейчас продолжу.
Он потоптался на месте и облокотившись на клюку, продолжил:
– Аннушка, как и обещала, вывела меня из крепости и проводила до самого леса. Утром мы уже были в безопасности, и я узнал, что она покинула свой дом, чтобы уйти монастырь. Я пошел с ней, не желая больше возвращаться к ненавистному прошлому.
* * *
Мы шли долго и, хотя путь был нелегким, нам было хорошо вдвоем. За все это время, проведенное с Аннушкой, я сильно привязался к ней. Я замечал, что мои отношения к ней были чем-то большим, чем привязанность, уж очень трепетно и нежно я думал о ней. Я восхищался, и с таким умилением смотрел на нее, что на глазах наворачивались слезы. Рядом с ней мне было так хорошо, что я забывал о всех своих жизненных передрягах. Мне хотелось жить и радоваться каждому дню, проведенному рядом с ней. Иногда я даже пугался своих чувств и тайно благодарил Бога за подаренное мне чудо.
Но вдруг все закончилось и рухнуло в один миг. Аннушка умерла.
– Как умерла? – Воскликнула Даша.
Митяй не ответил, и мы заметили, как его глаза заблестели от слез.
– Накануне, – продолжил Митяй, – когда мы переходили безобидное болотце, я провалился в яму. Освободиться самому не удавалось и на помощь пришла Анна. Битых два часа мы барахтались в этом болоте, прежде чем выбрались на сушу. Только к вечеру мы развели костер и только к ночи мы смогли обсохнуть и согреться у огня.
Утром у меня начался жар. Все мое тело ломало и горело огнем. Аннушка крепилась и, скрывая свое недомогание помогала мне. Ночью у меня началась агония, и я просил смерти. Напуганная девочка, перенося свою боль, продолжала меня лечить. Она прикладывала мне примочки, читала молитвы и все время просила меня не умирать.
– Как же я без тебя? Я не хочу без тебя! – Причитала она.
Митяй замолчал, но вскоре, проглотив слезу, продолжил:
– Утром я проснулся от яркого света. Солнечные лучи слепили мне глаза, а на моей груди лежала головушка Анны. Я осторожно вытащил свою занемевшую руку и прикоснулся к ее щеке. Она была холодная как лед. Я испугался и стал целовать ее холодные губы. Я прижимал ее к себе, но ничто не могло вернуть ее к жизни. Она умерла.
Здесь Митяй не выдержал и зарыдал. Слезы крупными каплями вытекали из его глаз. Он всхлипывал и неуклюже смахивал их своей единственной рукой. У меня тоже к горлу подкатил комок, а Даша заплакала. Наступила большая пауза. Каждый из нас думал о своем. Я, тронутый рассказом Митяя растревожился о Даше, а она в свою очередь, испуганно смотрела на меня своими влажными глазами.
Луна была высоко, и освещала наше скромное пристанище. Где-то недалеко прокричал филин, а в костре громко затрещали дрова.
Нарушив молчание, Митяй заговорил:
– Три дня я пролежал рядом с ней. Я не мог понять, почему не я – убогий калека и большой грешник, а эта безгрешная девочка, так рано покинула этот мир? Почему так распорядился Бог? Ответ не заставил себя долго ждать, и я понял. Смерть забрала у меня самое дорогое, что было у меня в этой жизни, забрала то единственное ради чего мы все живем. Что бы я на себе испытал утрату. Она забрала у меня любовь и надежду. Не спросив меня, она в одно мгновение лишила меня всего!..
Митяй ухмыльнулся и с непонятной улыбкой добавил:
– Только она косой, а я шашкой!..
Мы переглянулись, а он, тяжело вздохнув, продолжил:
– Я не похоронил Аннушку в лесу. Я не мог бросить ее одну в тайге и отдать ее юное тело земле без ритуала. Я решил выполнить ее последнее желание и, соорудив носилки, доставил в монастырь.
Строгая игуменья Серафима, выслушав меня, забрала Аннушку и сестры, соблюдая обряд погребения, похоронили ее на монастырском кладбище. Сорок дней я пробыл в монастыре. Я работал на скотном дворе, косил сено и делал всю работу, которая была мне под силу.
Там я познакомился со старцем Алексием. Он был слепым и уже не вставал с кровати. Монашки досматривали немощного и полуживого старца, отдавая ему дань своего уважения.
– Он был мучеником и пострадал за веру, – рассказывала мне игуменья Серафима. – Всю свою жизнь, он проповедовал православие и Бога нашего Иисуса Христа. Прославляя веру, он ходил по деревням и селам, минуя сотни верст. Он заходил в города и воеводства, но однажды в лесу он наткнулся на стан разбойников. Его приняли как блаженного и приютили у себя в лагере. Алексий не испугался и начал свою проповедь, призывая людей к миру и любви. Уже очень скоро многие из разбойников, слушая старца, стали задумываться о своей грешной жизни. Многие из них, осознав свое падение, стали уходить из шайки. Разбойникам это очень не понравилось, и они жестоко расправились с Алексием. Они избили старика, засыпали ему глаза известью, вырезали язык и, покалеченного, бросили умирать в болото.
Как старец выжил никто не знал. В монастырь Алексия привез мужик с обозом, подобравший его на тракте. Игуменья Серафима приняла старца, узнав в нем проповедника Алексия. Так он и остался в монастыре под покровительством игуменьи и добрых сестер. К нему и отвела меня Серафима, чтобы я поведал ему свою историю.
Целый день я провел со старцем, рассказывая ему свою жизнь. Алексий молчал и только изредка вздыхая, открывал рот, пытаясь что-то сказать. Уже к вечеру, когда колокол стать созывать на вечернюю службу, он положил мне на колено свою худощавую руку и открыл больные глаза. Его пальцы скрестились в двуперстие, а ладонь трижды дернулась у меня на коленях. Я понял, что лишенный сил Алексий, таким образом благословил меня на дальнейшую жизнь.
Свой разговор я пересказал игуменье и она, желая мне помочь, предложила идти к преподобному старцу Варлааму, в леса под Тобольском. Она уверяла меня, что именно там, рядом с ним, я смогу обрести покой и утешение. Так я и сделал, и отправился в дорогу. Но путь оказался для меня слишком тяжелым и поэтому я застрял здесь, на полпути до заданной цели. Старые раны мешали мне продвигаться, но я мысленно уже беседовал со старцем Варлаамом…
На следующий день мы расстались с Митяем и продолжили путь к племени хантов. Каждый из нас истолковывал историю Митяя по-своему, и каждый находил в его рассказе главное для всех нас…
Красавица и чудовище
(рассказ)
Когда я услышал голос матери, то прервал свой полет и остановился. Когда она заплакала я рванулся домой, и уже через мгновение оказался в квартире родителей. В этот раз я уже не осторожничал при входе, и с разгона влетел в нее через балкон, протащив занавеску до самой середины комнаты. Дома родителей не оказалось и только тихие женские голоса доносились из кухни. Две пожилые соседки, которых я когда-то встречал на земле, переговаривались у плиты. От них я узнал, что прошло уже три дня и наступило время похорон.
Мое грешное тело повезли на кладбище, и я ухмыльнулся:
– Как быстро пролетело время? А я даже и не заметил…
Конечно, я уже понимал, что со мной произошло и где я нахожусь в данный момент. Теперь я видел и то, что о чем говорили умные люди на земле – есть, и то, над чем мы частенько посмеивались – существует. Но это было только началом моего осознания, главное оставалось за гранью моего представления об этом мире. Вот и сейчас ухмыльнувшись своему удивлению, я вдруг понял, что здесь, в этом мире времени просто не было, оно осталось там на земле, чтобы отсчитывать людям дни и годы, отведенные им сверху…
* * *
На городском кладбище я быстро отыскал похоронную процессию с моим телом. С высоты птичьего полета сделать это было не сложно, да и к тому же в этот момент на нем находилось только две таких группы, которые соседствовали через пару рядов захоронения.
На небольшом деревянном постаменте, накрытым черной материей, стоял гроб с моим грешным телом. Рядом собрались родственники, а у изголовья покойного сидели мои родители. Людей было много и разглядеть каждого в лицо было нелегко. Кроме родственников и соседей были здесь и малоизвестные мне люди, с которыми я когда-то имел дело в бизнесе и, которые так равнодушно наблюдали за моим падением. Были среди них и недоброжелатели, и даже враги.
– Зачем? – Удивился я, отводя от них взгляд.
Совсем недалеко от моей могилы я заметил, как небольшая группа людей, оплакивала свое горе. Это была другая беда и другая трагедия. Вскоре я понял, что кто-то прощался с дочерью.
– Лизонька, доченька, – плакала женщина у ее изголовья.
Я приблизился к покойной и увидел девушку, которую недавно видел в морге. Во всем белом и с фатой на голове, она походила на невесту. Мои догадки развеяла ее мать, затянув грустную песню…
– Доченька – невеста! Красавица ты моя, что же ты наделала?..
Рядом эхом отозвался голос моей матери:
– Витенька, сыночек!..
– Доченька-а – красавица моя! – Звала женщина…
В воздухе, сливаясь с минорными звуками оркестра, летало человеческое горе, а над могилами прокатился непонятный гул. Он походил на отдаленные раскаты грома, и я осмотрелся. Небо было чистым, и только небольшая стая ворон кружилась над кладбищем. Гул повторился, и я заметил, что он стал громче и напоминал рев зверя. Он исходил откуда-то из-под земли, и я взглянул на могилу Лизы. Увиденное меня напугало. Грунт у ямы кипел, выдувая огромные пузыри. Лопаясь, они оставляли воронки и бугры. Что-то большое и сильное тревожило землю. Я отшатнулся от могилы, а за моей спиной кто-то заплакал. Я оглянулся и увидел Лизу, тело которой лежало в гробу. Провожающие, ничего не замечая, продолжали оплакивать покойницу, а мы, прижимаясь друг к другу, наблюдали за буйствами чудовища.
– Ты кто? – Приходя в себя, спросила меня девушка.
– Я Виктор, я такой же, как ты!.. Мы, Лиза, в другом мире, в другой жизни, – пытался объяснить я, а она, испуганная, продолжала:
– А это что? Это кто такой? Что происходит, я боюсь!
– Я не знаю, я сам здесь недавно. Видишь, это меня хоронят, – я указал на группу провожающих по соседству и заметил, что земля у моего захоронения оставалась в покое. Люди плакали, а у самой могилы ветер раскачивал красные ветки боярышника.
– Красный куст?! – Ухмыльнулся я, а Лиза запричитала:
– Я узнала его, я вижу его. Это то самое чудовище, которое преследовало меня еще там на земле. Я боюсь, Витя!
– Не бойся мы вдвоем, мы справимся, – успокаивал я девушку.
Рядом с нами прокатился звериный рев, а у моей могилы зазвучали трубы духового оркестра. Прощание с моим телом подходило к концу и когда гроб накрыли крышкой, я обратился Лизе:
– Ты постой здесь, а я сейчас – мне надо…
– Не уходи! – Взмолилась она.
– Я недолго, только попрощаюсь и вернусь.
Она закрыла лицо руками, а я придвинулся к своей могиле. Что-то обязывало меня проститься со своим прошлым, что-то заставляло меня проститься с телом. И когда гроб опустили в могилу, а присутствующие стали бросать землю на его крышку, я вошел в него. Это получилось быстро и легко, что я не успел осознать своего поступка.
В первый раз за это время я стал мертвым человеком…
Мне было неудобно в своем теле, и я удивился:
– Как я в нем помещался?
Оно мне показалось маленьким и тесным, и мне захотелось его оставить. С трудом я открыл веки и взглянул перед собой. Полная темнота окружала меня, и я даже не понял кто из нас это сделал.
– Это я или он? – Прошептал я, боялся разбудить покойника.
Мое положение было настолько необычным, что меня охватил ужас. Я дернул ногой, рукой и пошевелил пальцами. Они были чужими и совсем не слушались меня. Вдруг сверху донеслись звуки духового оркестра, и я пришел в себя. Я услышал рыдание матери и протяжные звуки автомобильных клаксонов.
– Это прощаются со мной, – догадался я и вдруг заметил, что говорю губами покойника.
Когда за стенкой гроба что-то зашуршало, я притих и прислушался. Рев зверя доносился совсем рядом и мной овладел страх. Я дернулся, но выскочить из тела не получилось. После второй неудачной попытки я запаниковал, а чей-то металлический голос произнес:
– Четырнадцать часов тридцать минут!..
Я вздрогнул, но вскоре догадался, что это были часы на руке покойника. По привычке я приподнял голову, чтобы взглянуть на циферблат, но стукнувшись о крышку гроба, я тут же ее опустил. Меня раздражала моя беспомощность и я бесполезно перемещал мертвые конечности в деревянном ящике. Вдруг я увидел свое тело со стороны. Оно лежало на боку, упираясь коленями в стенку гроба. Руки его безуспешно толкали крышку, а лицо было перекошено от страха.
– Вот так и сочиняют небылицы о живых мертвецах, – произнес.
Я вспомнил рассказы о том, как при эксгумации трупов, их частенько находили не в подобающих для покойников позах. Это служило поводом для пересудов о жизни и смерти человека, в частности о его пробуждении в могиле. Никому и в голову не приходило, что так души умерших прощались со своим телом. Кто-то, измученный болезнями, это делал спокойно, отдавая дань своей оболочке, кто-то бурно протестовал, жалея свое тело, а кто-то просто пугался, оставляя после себя страшную гримасу на лице, как я сейчас.
Вырвавшись из страшного подземелья, я цинично пошутил:
– Вот вам еще одна тема для рассуждения!
Уже через мгновение я наслаждался светом и свободой.
Пролетев большой круг, внизу я увидел уже знакомую мне группу людей. Прощание с покойницей подходило к концу и я, разогнав стаю ворон, опустился на землю, где и нашел Лизу.
– Не бросай меня. Мне страшно, – причитала она.
Она чувствовала это чудовище и от этого все время повторяла:
– Это он. Я его вижу, я боюсь!..
Когда зверь заревел снова, я предложил Лизе покинуть кладбище.
Она всхлипывала, и продолжала оправдываться:
– Я не могу, я будто привязана к нему.
Лиза была напугана, но оставалась стоять у могилы и ожидала своей участи. Она нервно потирала руки, а я заметил на ее запястье полупрозрачную нить. Она чуть заметно выходила из ямы и зловещим узлом крепилась у нее на руке. Нить то натягивалась, как струна, то провисала, то сильно дергалась, подталкивая девушку к могиле.
С каждой минутой это становилось заметнее, расстояние сокращалось и когда гроб с телом Лизы коснулся дна ямы, она закричала:
– Теперь держи меня крепче!
Я не понял просьбы, но все же уцепился за нее обеими руками.
Вдруг поднялся ветер, люди заплакали, а из могилы выскочил столб пыли и, превратившись в огромную лапу, потянулся к Лизе. В мгновение, она ухватила ее ногу и потянула к могиле. Лиза истерически закричала, а я изо всех сил пытался вырвать ее из лапы зверя. Силы были не равны и я, цепляясь за воздух, заметно проигрывал ему. У края могилы чудовище вдруг притихло, а я услышал, как совсем рядом кто-то читал молитву. Это был батюшка. Он отпевал покойника по соседству и часто просил Господа о помиловании его души. Зверь будто прислушивался к заклинанию священника и, одурманенный ладаном и святыми словами, отпустил ногу Лизы. Я воспользовался его замешательством и вырвал Лизу из его лапы. Раздался страшный рев, закричали люди, а мы с Лизой поднялись высоко в небо.
Уже сверху мы наблюдали за происходящим на земле.
У могилы Лизы началась неразбериха; люди кричали и плакали, заглядывая в яму. Кто-то упал в обморок, а кто-то ругал могильщиков, не подбирая выражений. Лиза не обращала на это внимания и парила у облаков. Я, оценив ситуацию, сразу нашел объяснение. При спуске гроба в могилу одна из веревок оборвалась, и он упал на дно ямы. От удара крышка гроба сдвинулась и через образовавшуюся брешь, было видно испуганное лицо покойной. Деревянный крест, приготовленный для надгробия, был сломан могильщиком, который упал на него, когда порвалась веревка. Один из присутствующих, потеряв сознание упал в могилу, а ветер стал задувать его могильным черноземом. Люди спасались бегством, а Лизина мать тянула руки к телу дочери.
– Да, – заключил я, – картина не для слабонервных…
Лиза равнодушно махнула рукой и сказала:
– Полетели отсюда. Я летать хочу!
* * *
Лиза была счастлива своему освобождению.
Она рассказывала мне всякую ерунду, задавала глупые вопросы и птицей кружилась в голубом пространстве.
Я поглядывал на нее и с улыбкой думал:
– Совсем ребенок!..
– Я уже не ребенок, – поспешила возразить Лиза, прочитав мои мысли, – мне скоро восемнадцать исполнится!
– Уже не исполниться, – поправил я ее и спросил:
– А, что случилось? Почему так рано, что привело тебя сюда?..
Вскоре я узнал, что Лиза была наркоманка, а передозировка привела ее сюда. Ее дальнейший рассказ мне был уже не интересен.
– А разве ты не знала, что наркотики опасны для жизни? – Перебил я ее пламенную речь, а она поспешила ответить:
– Ой, брось ты, Витя! Какая у меня жизнь там была – существование! Наркотики – вот жизнь! Уколешься и на все плевать. Все по кайфу и чудовище это, так – смешной барабашка!..
– Да. Красавица и чудовище! – Печально заключил я, понимая, что говорить больше было не о чем.
Я смотрел на Лизу и понимал, что борьба на кладбище была напрасной, сражение я проиграл – она давно была во власти Сатаны. И теперь в облике милой девушки он смеялся надо мной. Было понятно и другое, что пребывание Лизы в этом мире будет недолгим. Невидимая нить на ее запястье уходила вниз на землю и время от времени давала о себе знать, подтягивая поводок. Лиза этого не замечала, и продолжала рассказывать свои земные приключения, летая под облаками.
Я предвидел исход и, проводив ее взглядом, произнес:
– Бедная Лиза!..
Вдруг яркая вспышка осветила округу, а громкие раскаты грома прокатились по небу. Вокруг все потемнело и тяжелые облака поплыли над нашими головами. Повторный раскат грома прозвучал, как набат большого колокола и я услышал истерический крик Лизы. Она падала вниз, пытаясь руками удержаться за воздух. Падение становилось стремительным и через минуту Лизы не стало. Прогремел гром, а на земле страшным эхом отдалось рычание зверя. Тучи побежали быстрей и вскоре, через образовавшуюся брешь, стали пробиваться лучи солнца. Тучи стали легче и, поменяв цвет, превратились маленькие белые облака, на большом голубом небе.
Наступила тишина и я сказал:
– Ну, вот и все!..
Я передвигался в пространстве, а в памяти все еще всплывали фрагменты истории бедной Лизы. Сатана меня больше не пугал, я не был в его власти. Я уже был там, где грехи не совершают. Здесь, в этом мире за них приходилось расплачиваться. Я получил хороший урок для себя и уже понимал, что души людей надо спасать на земле при жизни, а не здесь, когда исправить уже ничего невозможно…
Андриановна
(миниатюра)
– Господи, что же теперь будет? – Думала Анастасия Андриановна, лежа в постели, – горе-то какое? – Убивалась она.
Сама-то она была лежачая, уже полгода не вставала с постели.
Болезнь и годы уложили ее в кровать, и она уже подумывала оставить этот мир. И все вроде у нее слаживалось хорошо; завещание написала, белье приготовила, даже пособороваться успела.
Но тут пришла беда, да еще какая. Дочка с мужем на машине разбились насмерть, а у них дети – девочке десять и мальчику восемь лет.
– Что делать? – Раздумывала Андриановна, глотая слезы.
– Это что же, детей в детский дом? А вдруг в разные приюты, а обижать будут?.. Как же они мои родненькие – сиротинушки?..
Полночи проплакала она – все слезы выплакала, а к утру свалилась с кровати. Так докрутилась в раздумьях, что и не заметила, как очутилась на полу. Что делать? Дома никого нет, соседка, что присматривала за ней, ушла домой и придет только утром, ну и поползла Андриановна к иконам по-пластунски. Благо тело еще помнило войну и ночные вылазки за линию фронта. Вот и пригодилось…
– Это поначалу тяжело, – подбадривала себя старушка, – потом ничего – привыкаешь…
Огонек в лампаде был ей как маяк, и она благополучно добралась до маленького иконостаса в углу спальни.
Мысленно перекрестилась и поднялась на локтях. Поблагодарила Богородицу и присела на коленях, а когда прочитала молитву, смогла встать на ноги и поцеловать святой образ Бога…
До рассвета она провела в молитвах, а когда в комнате посветлело, стала искать свою палочку.
– Выбросили, наверное, окаянные, – ругалась Андриановна, – думали бабка больше не поднимется…
К семи утра она уже оделась и отправилась к соседке.
Та открыла ей двери в ночной рубашке и обомлела…
– Андриановна! Ты ли это?..
– Ты мне, Петровна, это… Свою палочку одолжи, а то моя куда-то задевалась, – отвечала Андриановна, а соседка удивлялась:
– Ты это куда собралась?
– За внуками. Горе-то слышала у меня какое?
Петровна промолчала, а Андриановна продолжала:
– Да, ты не смотри на меня так. Я в здравом уме. Не время сейчас умирать, надо детей на ноги поставить, а тебе спасибо большое!..
Соседка вынесла ей свою палочку и спросила:
– Может тебе помочь?
– Сама управлюсь, – ответила Андриановна и вышла из подъезда.
Так все и получилось у нее. Внуков она подняла и выучила, а сама через десять лет быстренько умерла, наверное, боялась передумать, а то внучка вышла замуж и ждала ребенка. А правнуки для нее были тоже большим искушением. А так и двух жизней не хватит!..
Потому что жизнь бессмертна
(рассказ)
Проскочив деревню, таксист Костя вдруг резко остановил машину у магазина и вопросительно посмотрел на меня.
Я ответил ему тем же, а он спросил:
– Водку-то брать будешь?
Не понимая вопроса, я промолчал, а он объяснил:
– По пути взять будет негде…
Я ответил не сразу, так как еще пребывал в шоке от известия о смерти друга. Я приехал к нему на день рождения, а он вдруг умер.
– Дурацкая история, – возмущался я, – крепкий мужик – десантник, а умирает от гриппа. Глупо! – Заключил я, а Костя спросил:
– С тобой, Витя, все в порядке? Ты водку будешь брать или как?
– Конечно буду, – ответил я и полез за кошельком.
Костя вышел из машины и поспешил к магазину.
– А деньги? – Крикнул я ему вдогонку, а он махнул рукой.
Я проводил его взглядом, а в окошко автомобиля постучали.
– Вы на кладбище едете? – Спрашивал меня невзрачный мужичок, пережевывая потухшую папиросу.
– На кладбище, на кладбище. Чего тебе надо? – Грубо ответил ему таксист и оттолкнул бедолагу от машины.
– Возьмите меня, я хочу умереть, – взмолился мужик и заплакал.
Крупные слезы покатились по его грязным щекам. Мне стало жалко мужика, и я предложил водителю взять его с собой.
– Он же больной – дурачок. Смотри. Ерема, выпить хочешь?
Тот размазал слезы по лицу и стал каркать как ворона. Широко расставив руки, он махал ими как крыльями и, прыгая по пыльной дороге, пытался взлететь. Дотянувшись до ветки рябины, он сорвал ягоды и засунул себе в рот. Удерживая кисть зубами, он плясал какой-то непонятный танец и строил нам смешные гримасы. Константин хохотал, а я остановил представление и налил Еремею водки.
Закинув голову назад, он долго цедил содержимое из одноразового стакана, и я успел заметить большой шрам на его шее.
– Это что? – Полюбопытствовал я, указывая на его горло.
– Ерунда – осколок от гранаты, – с какой-то поддельной бравадой ответил Еремей, закусывая водку красными ягодами рябины.
