Читать книгу: «Шелопут и прочее», страница 6
IV
«Только что прочитал твой рассказ. Главное впечатление – интересно. Интересно рассказанная история. Что препятствует, на мой вкус, полному удовлетворению? Прежде всего то, что речь героини часто замещается речью автора. (Это, надо полагать, нелегко – все сделать исключительно на речевой характеристике одного персонажа). В результате нет отчетливости ее лица. Она весьма развитая или не очень? Мне бы хотелось, чтобы не очень… Сейчас она очень быстро приходит к конечному в жизни выводу, который, увы, угадывает читатель – весьма развитый – до того, как она формулирует его. А вот если бы она чего-нибудь извилисто подумала… Пусть даже какую-то глупость… Или не глупость… Короче, хотелось бы уйти от модели басни: вот история – и вот мораль. Но, в общем, я в этом не уверен. Но вот в том, что речь надо более индивидуализировать, чтобы от нее исходило не только изложение истории, но и еще чего-то… Вот это мне кажется нужным».
«Батюшка!
Ты зря мне начал объяснять, что художественный образ сына Ма и я это не одно и то же. (Речь о повести Галины «Эдда кота Мурзавецкого». – А. Щ.) Я это и так понимаю. Но вряд ли ты будешь спорить, что за мамиными образами «Эдды», не вообще в ее литературе, а в частности, стоят конкретные люди. Но, поверь, я не настолько идиот, чтобы из-за нелицеприятного изображения меня таким, как я выгляжу со стороны, могу хоть на йоту изменить любовное отношение к маме или тебе. Более того, я считаю, имея в виду самого себя, что человеку правильно время от времени давать понять, каков он на самом деле, когда не почивает на лаврах собственного самодовольства. При этом, однако, я, как и ты, могу только посетовать на то, что то, какими мы видимся и какие есть, не просто не одно и то же, а две большие разницы. И в хорошем, а чаще в плохом смысле этого слова.
Если же вообще взять манеру маминого письма (надеюсь, ты не возмутишься до глубины души), то, с моей точки зрения, на нее оказало сильное влияние ее украинско-южнорусские детство и молодость. А ты знаешь, как красиво и забавно в запале общаются там солохи. Так что, когда мама раньше устно или письменно начинала чересчур образно, мягко говоря, передавать свое отношение к какому-нибудь человеку или явлению, я, принимая во внимание конкретный смысл сказанного, в остальном просто находил в ее речи развлечение. Не многие умеют так живо говорить и писать».
«Абсолютно верно! Когда-то у нас был трехтомник произведений украинских писателей. Однажды загля-нув туда, я незаметно его прочитал. Там та-акие страсти! Что твой Шакеспеар! И я твою мамочку всю жизнь дразнил ее хохляцким менталитетом: «Ой, дывытесь, люди добрые, що зробляется!» И это, я согласен, составляет и часть ее писательского менталитета. Это же придает определенную окраску многим ее сочинениям».
«Батюшка!
Я тут накропал новый рассказик. У него есть ноги, но он не автобиографический. Будет минутка, почитай».
«Насчет «Стервятников». Мое читательское мнение: слишком долго. Затянуто. Как с этим быть – это уж ваше, писательское дело. Опять же, на мой взгляд, прямо, линейно идет изложение. К примеру, история с Алексеем. Сразу и она рассказывается, и раскрывается злодей, ее подстроивший – причем как раз тогда, когда в ней возникла необходимость именно по сюжету. Такое ощущение, что автор не хочет «заигрывать» с читателем. Но мне кажется, что это нужно бы делать. Но, повторю, это – ваше, авторское».
«Ценю твое мнение, хотя не совсем понял, советуешь ли ты рассказ сократить, позаигрывать с читателем или и то, и другое вместе. Не иронизирую. Но все-таки задам вопрос: ты и с мамой в оценках был так же прямолинеен и несколько безапелляционен? Спрашиваю не из ехидства, а из желания понять, стоит ли мне вообще ломать копья. Кстати, у меня есть скайп, но, честно говоря, не знаю, как к нему подступиться».
«Саша, я, наконец, отделался от очередной работы – сдал в издательство предисловие к Галиному сборнику "Приговоренные к любви. Книга романов о женщинах". Главное – надо было перечитать сами романы, среди которых я, к моему удивлению (почему удивлению – узнаешь немного позднее), один вообще не читал. А вопрос ты, сам того не зная, задал – для меня – существенный: как Галя относилась к моим оценкам своих сочинений? Тут ведь можно было ответить очень коротко и абсолютно честно: профессия литератора публична (и ты это уже хорошо знаешь), и говорить автору свое мнение не прямолинейно и не безапелляционно можно только, если тебе на самом деле на него, автора, глубоко наплевать (ну, или сознательно хочешь подвести его под монастырь). Вот и все. Можно чуть расширить мысль. На самом деле, не так уж мало есть людей с хорошими литературными задатками (ну, конечно, и не так уж много). И они много чего симпатичного сочиняют. Но почему-то из большинства из них не получаются настоящие писатели – хотя бы пусть не высокого уровня, но все же писатели. Между теми и другими проходит «маленькая» грань: одни способны из своей «глины» сделать вещицу словесного искусства (опять же оно может быть самого разного качества), другие – нет, или вообще не разумеют, что это такое: сложился рассказ от начала до конца – вот и славно. Это, так сказать, в самом общем виде. Мои придирки к текстам – из благого желания побудить сделать именно такие «вещицы» (естественно, в силу моего разумения; я могу быть и неправ).
Галина Николаевна относилась к моим замечаниям – даже не знаю, как сказать… В общем, ни одного не оставляла без внимания. Если ей казалось спорным мое суждение, то она быстренько переделывала какое-то место: как говорится, ни вашим, ни нашим. Но наши с ней отношения в этой теме – особая статья. В этом для меня и заковыка твоего вопроса, который ты мне задал.
Галя для меня в любом случае была лучшим человеком, которого я встретил в жизни: будь она учительницей, артисткой или еще каким деятелем. Но, как сказали бы верующие люди, провидение провело ее по писательскому пути. Но каким-то образом оно немного подмешало в свое варево и меня. Выражаясь сегодняшним языком, писатель Галина Щербакова – это в какой-то невеликой доле и мой «проект».
Я увидел в ней писателя, когда она не написала еще ни строки художественного текста. Совсем недавно я обнаружил в ее сумочке, где она хранила всякие жизненные документы, мой шуточный подарок – записную книжечку с моим дарственным пожеланием «Да будет она первой зап. книжкой великой писательницы нашего и будущего времен». И дата: 15 августа 1959 года.
В 1967 году, когда она была редактором газеты, я ее уговорил взять отпуск и сесть за стол. Она тогда написала роман «Кто из вас генерал, девочки?» и рассказ «Кузя-Кирюша» (который впоследствии затерялся).
А в 1970-м я однажды ей сказал: «Все, с завтрашнего дня в свою паршивую редакцию ты больше не ходишь. Занимайся порядочным делом».
Нетрудно понять, что в результате все ее творческие неудачи, радости и прочие перипетии стали и моими. Именно это, а не что-нибудь другое было нашим сокровенным интимом. Об этом можно было бы рассказывать много интересного. Но в данном случае речь о том, как она (с какого-то времени – безусловно мастер) относилась к моим «прямолинейным и безапелляционным» суждениям.
У нас ведь с тобой нет той системы отношений, какие были с твоей мамой. Так что и сравнения тут будут некорректны. Не раз Галя на меня обижалась и даже сердилась, когда я говорил: все у тебя прекрасно получилось. «Ага, – говорила она, – ты так говоришь, потому что меня жалеешь. В издательстве мне тоже ничего не скажут. И в результате я опозорюсь». Нелегко мне было отбиваться от таких обвинений в моем «равнодушии» к ее делам».
Батюшка! Это – не художественное произведение. Но прочти на досуге.
«Прочитал твою «Водку». Мне это интересно, и хорошо написано. Есть затянутость и повторяемость. Но это не смертельно. Можно подумать, что это дидактический прием: дескать, пусть дойдет до любого алконавта. Если у тебя не будет возражений, то сразу и поставлю в «Обыватель»».
Батюшка! Как всегда, прочти на досуге. Но постарайся не сердиться.
«Саша, прочитал твою russiю. Не понял, на какую тему ты хотел высказаться. И то, и другое… и девятое… и девятнадцатое. Мне кажется, ты сам для себя во многом разбирался и все это выложил на бумагу. Согласись, это не исследование (хотя по занудности изложения тянет на это). И не публицистика. Мне-то на тебя не за что сердиться, зато боюсь, ты будешь сердиться на меня за такой отзыв. Ну, уж, что есть то есть.
Конечно, есть любопытные тезисы. Например. «Не победа демократии привела к тому, что Штаты и Европа разбогатели. А они вначале стали богатыми странами, а затем в них из зачатков постепенно, а не сразу сложились условия для современной демократии, а не ее восточноевропейского или азиатского (исключая Японию) варианта. И в России настоящая, а не бумажная демократия тоже когда-нибудь восторжествует, но для этого ей надо стать богатой. Но только нельзя мерить богатство страны территориями или природными ископаемыми».
Или: «вместо того чтобы продолжать лелеять доставшуюся от самодержавия в наследство идею величия и исторической исключительности собственного государства, нужно было оглянуться на соседей и вспомнить о том, что, кроме балета, водки, космоса, автомата Калашникова и угрозы атомный войны, оно миру, не считая немногочисленных поклонников русской культуры, ничем другим неизвестно и вообще-то находится на периферии восточных и западных цивилизаций. И вовсе не ему мир стремится поклониться. Нет у России ни исторических, ни культурных предпосылок считать себя настоящим или будущим центром цивилизаций». По мне бы – развернуть такой тезис в не очень большую, но яркую, остроумную статейку – и было бы интересно.
Еще раз: не сердись!»
«Батюшка! Спасибо за быстрый и развернутый ответ. Ты, вероятно, прав. Я замахнулся сразу на слишком многое и превратил все это в кашу мыслей, которые трудно переварить. Я подумаю, что можно со всем этим сделать и делать ли вообще.
Конечно, я на тебя не сержусь. Но одно меня задело. Ты мог бы назвать меня бездарностью или просто тупицей, и я бы глазом не моргнул, но обвинения в занудстве не ожидал. Хотя кто его знает…»
«Конечно, я не очень задумывался над словами, и можно было бы написать скучность, неинтересность (что, по-моему, хорошо сочетается с исследованием). Но зачем же тебя обзывать тупицей? Было бы глупо и неправда».
…И еще два письма из моего почтового ящика.
Саша! Я наконец получил нечто членораздельное от издательства о твоих сочинениях. Прилагаю письмо от них. Теперь все зависит от тебя.
Вот это письмо.
«Я прочла романы Александра Режабека, которые вы мне принесли, – понравились «Déjà vu» и «Библиотека».
Детективы-триллеры я бы предложила к изданию в одной из серий или отдельной серией. Но у меня два принципиальных вопроса: есть ли у Александра еще романы в детективном жанре или только эти два? и готов ли он – с помощью хорошего редактора – работать над текстами «Déjà vu» и «Библиотеки»? Не в стилистическом плане, а в сюжетном. Объясню: на мой взгляд, есть существенная проблема в характерах обоих героев-убийц – Вэвэ из «Библиотеки» и Родика из «Déjà vu».
Проблема эта – мотивация личности.
Понятно, что Вэвэ – личность больная, кривая, и анализировать ее по законам нормальности нельзя. Но совершенно неубедителен ее мотив убийства Колибри, – она просто не любила геев и была раздосадована, что один из них стал ее коллегой и даже другом, во время не «выйдя из шкафа».
Это малоправдоподобно. Читатель над нами посмеется. У героини должна быть в характере более весомая причина не любить людей нетрадиционной ориентации. Навскидку можно придумать хотя бы два подсюжета из прошлого, которые могут прорасти в ее настоящее: например, она сама в юности имела гомосексуальную связь, которая привела к какой-нибудь трагедии (насчет трагедии – что угодно). Или – ее муж, например, изменил ей с мужчиной, тем самым подорвав веру Вэвэ не только в мужчин, но и в людей в целом.
Вариантов может быть множество, они очень хорошо лягут в текст «Библиотеки» – но оставлять героиню такой, какая она сейчас, я убеждена, нельзя.
И что касается героя «Déjà vu»: очень хороший, убедительный прием повествования от первого лица, при котором герой легко подсаживает на себя читателя, читатель становится на его сторону (поскольку думает его мыслями и говорит его голосом), а потом оказывается, что герой-то и был главным злодеем.
Но сомнителен переход от лжи к правде – момент самораскрытия героя. Герой был очень искренен в реакциях на смерть Маши, боялся за ее жизнь, переживал, вообще вел себя как сентиментальный положительный персонаж – и именно от первого лица (при этом притворство минимально). А потом он вдруг точно так же – от первого лица – начинает переиначивать свои действия, рассказывать, как на исповеди, о том, что было на самом деле.
Непонятно. Почему вдруг? почему не в тот момент, когда Маша только-только забеременела – он решил ее убить? почему ждал 14 недель? Зачем этот «карман» с дядей и их семейными способностями говорить с волками? Эти волки и паранормальные способности героя никак потом дальше в интриге не работают, не реализованы. А материал роскошный. И если его правильно сложить, может получиться классная книга.
Вот вкратце мои соображения по текстам, – напишите мне, пожалуйста, и я тогда уже буду говорить об издании книг Александра. Они очень меня тронули, я бы хотела их вывести на рынок и донести до читателя. Такой качественной беллетристики сейчас немного, на нее будет спрос.
С уважением и симпатией,
Ю.»
«Уважаемая Юлия!
Я с признательностью и благодарностью прочитал Ваше письмо. В связи с этим, хотя и с опозданием, попытаюсь ответить. Я без сомнения готов к сотрудничеству. Но Вы знаете, авторы самолюбивы, поэтому не могу не выразить свою точку зрения по поводу Ваших замечаний. Я, честно говоря, написал два упоминаемых Вами романа довольно давно и многое уже забыл, но у меня не вызывает сомнения, что Вы правы, и гомофобию Вэвэ можно было обосновать лучше. Это я готов сделать. С Родиком сложнее. В нем я пытался показать обаятельную, но совершенно бессовестную личность. Знаете, типа тех людей, которые покупают для ребенка на лето на дачу щенка, а уезжая этого щенка бросают на произвол судьбы. Поэтому мне все действия Родика в рамках его характера кажутся логичными. Линию волков мне тоже сложно выбросить, слишком многое пришлось бы менять. На Ваш вопрос о том, есть ли у меня еще что-то написанное, отвечу так. Очень давно написал роман-сказку, точнее притчу для взрослых. В ней почти нет атрибутики сказок или фэнтази, это история войны между двумя выдуманными государствами. Кроме того, есть давнишний роман, который на первых страницах выглядит как фэнтази, но в дальнейшем становится понятно, что это версия всем известной библейской истории о Каине и Авеле. Есть наполовину написанный и брошенный роман, который можно отнести к категории триллеров. Над ним тоже можно работать. Хочу отметить одну особенность моего характера. Я с отвращением отношусь к написанному мною и не люблю поэтому перечитывать.
С глубоким уважением
Режабек».
Эта переписка не имела делового продолжения. Причина – Сашка ответил на издательское предложение почти через полтора месяца. Для завода-гиганта, вышвыривающего каждый божий день в продажу по 20–25 новых книг, это непростительно долго. Другие сюжеты, другие издательские идеи, другие более расторопные новые авторы.
В книге «Шелопут и Королева» я объяснял образ действий Сашки как бы типовой реакцией многих одаренных людей, каких мы с Галей не раз встречали на своем жизненном пути. «Вроде бы человеку хочется быть писателем. Но как только перед ним открывается реальная дорожка к профессионализации, тут и начинается… Одному нужно срочно ехать за рубеж – там, оказывается, могут открыться горизонты пошире, у другого как раз решающая стадия многоступенчатого квартирного обмена, у третьего внук родился, надо стирать пеленки (еще в допамперсную эпоху)… Я искренне уважаю этих моих знакомых, воплощающих идею свободного бескорыстного творчества. Как правило, – писал я, – они не слишком сетуют на среду, которая «заела», поскольку втайне знают: обречь себя вечно сидеть на заднице в четырех стенах по восемь часов в день и испытывать при этом удовольствие – не их стезя».
Это абсолютно правдивое толкование феномена, очень может быть, оно имеет отношение и к нашему Сашке, но я в той книге немного слукавил, умолчав еще об одной возможной причине запоздания с ответом на письмо из Москвы. Если мне суждено завершить мою рукопись, я обязательно расскажу об этой причине, как только представится сюжетная или смысловая «зацепка» для нее.
Третья глава
I
Вот, Александр Сергеевич, почитайте. Там и комменты. Крайне любопытно.
Екатерина Табашникова
И впрямь любопытно. В Фейсбуке образовалась мини-полемика о событиях в редакции «Огонька» 1991 года. Ее участники – мои бывшие сослуживцы.
«Георгий Елин
…Журнал выходил в субботу – живя летом на даче, влезал в последний вагон электрички, шел насквозь через весь состав, считая раскрытые «Огоньки» в руках пассажиров. Обычно на вагон приходилось 8–10 штук, что при 6-миллионном тираже было нормально. Это и радовало: для того и работали. Наш отдел литературы в полном составе ушел из «Огонька» под Новый 1991-й, на пике его популярности. Что было потом – известно: журнал «приватизировали» зубастые ребята Гущин и Валя Юмашев, которые выгнали Коротича в дни августовского путча. А мы эмигрировали к Егору Яковлеву – в его «МН», делали переводную версию «Нью-Йорк таймс» и свой журнал «Русская виза»…
«Алла Боссарт
Жорка, не надо передергивать. Коротича вовсе не выгнали Юмашев с Гущиным, а на собрании «трудового коллектива», председателем которого в то время был уже не Вова (Владимир Вигилянский. – А. Щ.), а Кот (Константин – А. Щ.) Смирнов, решили выразить ему недоверие и просить уйти. Потому что во время путча он сбежал в Штаты. А Валя Юмашев как раз в эти дни вернулся из Швейцарии, что ли. Ну, правда, с Гущиным мы не сработались. Когда я пришла к нему с заявлением, он поинтересовался, естессно, куда я намылилась. И когда узнал, что в «Столицу» (где только что вышло интервью с вами троими), был прям оскорблен. «Ничего другого от вас не ждал».
«Георгий Елин
Ну, да, Аллочка, только Коротич никуда не «сбежал», а не смог вылететь из Америки, где к тому времени был уже две недели. И Котя Смирнов не решал в редакции вообще ничего, и пустое место после Вигилянского был тот новый «совет трудового коллектива»…
«Юрий Феклистов
Георгий! «Огонек» в 1990 году учредил наш трудовой коллектив (ещё до путча). Вот справка: «В 1990 году учредителем журнала, ранее принадлежавшего издательству ЦК КПСС «Правда», стал трудовой коллектив «Огонька» во главе с Владимиром Вигилянским и Виталием Коротичем. В последующие годы журнал был акционирован и неоднократно менял владельцев». …А Коротич сам 26 августа прислал факс, где просил трудовой коллектив переизбрать его. Во время путча он по «Свободе» дал интервью, где сказал, что он остаётся в Америке и возглавит «Огонек» в изгнании. Тогда все средства массовой информации Указом ГКЧП были закрыты. Остались выходить только несколько газет. Именно тогда и возникла «Общая газета», вышедшая во время путча… Именно её держит на коленях уснувший охранник Ростроповича на моём фото из Белого дома…»
«Георгий Елин
Прости, Юрочка, о какой такой «правде» ты хочешь услышать 25 лет спустя? Она очевидна – в августе 91-го зубастые Ельцин и Юмашевы победили простофиль Горбачева и Коротичей. Что за полгода до этого факта предрёк Вл. Вигилянский, написав коллективу «Огонька» т. н. открытое письмо, после чего мы от вас и ушли – делать своё дело, в том числе и «Общую газету». И все воспоминания – да, давно опубликованы. А «судиться» – себя не уважать…»
Так как это было?
«Утром, собравшись в редакции напротив Савеловского, мы в молчании проводили глазами колонну БТРов, деловито проследовавших в сторону вокзала под нашими окнами, и разъехались по городу», – так сказано в коллективном репортаже («Москва. 19 августа») наших пятерых журналистов. Они упустили одну деталь. Перед этим колонна остановилась перед журнальным корпусом издательства «Правда», и некий молодой офицер, поднявшись почему-то на четвертый этаж, стал расспрашивать, как проехать к Красной площади. И девчонки из отдела писем, не сговариваясь, указали ему прямо противоположное направление – на Дмитров.
…Было ощущение малолюдности большого здания. Но огоньковцы, так мне казалось, в большинстве прибыли в редакцию. Я мог судить об этом хотя бы по количеству людей, приходящих ко мне с одним вопросом: «Что мы должны делать?» Я всем, от членов редколлегии до стажеров и даже учетчиков писем отвечал: не сидите в редакции, слоняйтесь по городу, смотрите, слушайте, запоминайте, записывайте, фотографируйте. Чем бы все это ни закончилось, такие свидетельства когда-нибудь будут цениться на вес золота.
Почему приходили ко мне? Так сложилась ситуация. Коротич был в США, его первый заместитель Лев Гущин – в Лондоне. Просто заместитель, никого ни о чем не предупредив, появился на работе только 23 августа. Из «командного состава» на утро 19 числа остался один я, еще один зам. главного редактора.
