Читать книгу: «Следы прошлого, или Московские тайны», страница 2
«Похоже на кровь! Фу, черт! – неприятно поразило его такое открытие. – Однако надо что-то делать – помрет еще…» Подумав так, наш герой на ощупь вставил ключ в скважину, открыл дверь своей комнаты и, постояв с минуту на пороге, чтобы отдышаться, осторожно, впотьмах, стал пробираться к едва заметному впереди окошку.
Слева от входа, как раз у двери, он знал, стоял неизвестно кем и когда поставленный огромный кованый сундук, наподобие тех сундуков, которые имеют привычку ставить у себя околоточные надзиратели, силою инструкции обязанные хранить в нем всю свою казенную часть. Каждый раз, проходя мимо него впотьмах, Сидор Терентьевич непременно налетал на него с равной долей вероятности то левой ногой, то обеими сразу, смотря по тому, какие и в какой пропорции напитки он употреблял накануне. Это вошло у него постепенно в привычку, и если случалось ему изредка обойти счастливо препятствие, он стал рассматривать это как дурное предзнаменование, сулящее ему в недалеком будущем какую-нибудь пакость.
Теперь же, когда недавние бурные события выбили из него весь хмель, он довольно удачно миновал столь милое ему препятствие и благополучно достиг цели – стола у окна, где он, пошарив рукой, отыскал лампу и, бранясь вполголоса, зажег огонь.
Тусклый свет керосинки осветил московские апартаменты генерала Сырцова, включающие, кроме стола и знаменитого сундука, еще кровать под лоскутным одеялом, старый шкаф, пару старых венских стульев и бюро красного дерева, за ненадобностью задвинутое в угол, рядом с сундуком.
Сидор Терентьевич выдвинул побольше фитиль и поднес ладонь поближе к огню.
– Так и есть, кровь! – произнес он вслух, вглядевшись. Он достал из кармана платок и принялся старательно оттирать ладонь. Только поднеся ее снова к огню и убедившись, что вытер ее достаточно основательно, он швырнул платок к стене и, взяв лампу, вернулся обратно к двери. «Ну вот, сейчас посмотрим, кто еще тут такой ночью по крышам сигать вздумал», – удовлетворенно произнес он про себя и осветил пространство перед входом.
Однако ни на полу перед комнатой, ни на лестничной площадке никого не было. Это было тем более непонятным, что за время своего хождения по комнате Сидор Терентьевич не слышал ни единого постороннего звука.
– Сбежал, негодяй! – скорее простонал досадливо Сырцов, выбегая на площадку. Вход на чердак был открыт по-прежнему и Сидор Терентьевич кинулся прежде всего к нему. На полдороге он, однако, остановился, обернулся, секунду раздумывал, потом вернулся, запер дверь на ключ и, бросив его в карман, направился на чердак.
Только очутившись у самого оконца чердака, он вдруг запоздало осознал, что незнакомец не мог уйти по крыше. Он сразу услышал бы буханье железа.
Рассудив таким образом, он вернулся на лестничную площадку и у самого выхода с чердака ногой наподдал какой-то предмет, мягко выкатившийся к его ноге. Подойдя и осветив его лампой, Сырцов обнаружил серую фланелевую фуражку с синим околышем, какие носят обыкновенно учащиеся университетов.
– А, так вот это кто был! – протянул Сырцов, поднимая фуражку, оброненную неизвестным злоумышленником, видимо, в момент схватки. – Ясно, Гаудеамус! Прохвост!
Генерал Сырцов не любил студентов и цыган, считая и тех, и других никчемными, бездельными людишками, способными только распевать песни и зачинать всяческие беспорядки. Недавние события только упрочили такую его убежденность.
Бранясь так вслух, он повернул машинально ключ в замке, вошел в свою комнату, плюнул зло и задвинул щеколду. Поставив лампу на стол, Сидор Терентьевич присел на кровать и устало вздохнул. «Ну и вечерок выдался… Хотя какой там вечерок – ночь на дворе. Спать, непременно спать!»
Конечно же, принимая во внимание труп в дворницкой, о странном незнакомце следовало дать знать представителю власти, и Сидор Терентьевич при других обстоятельствах верно так бы и поступил, но…
От всех этих треволнений Сырцову вдруг нестерпимо захотелось выпить. Желание было столь сильным, что ноги сами понесли его к столу. Отодвинув в сторону стул, он достал из-под кровати непочатый еще полуштоф водки, крякнул удовлетворенно и, пододвинув к себе стоящий на столе лафитник, плеснул в него водки до краев. Вздохнув и перекрестившись, он поднес лафитник ко рту… да так и застыл с открытым ртом, ошарашенный открывшейся ему картиной…
Дабы не возбудить у читателей неверных представлений о генерале, повторим: он не был трусом. Он храбро встречал опасность, когда она приходила предвиденная, но когда вот так… Да и любому на его месте храбрецу простительно было бы проявить некоторую слабость характера и вздрогнуть от неожиданности. А картина, которая ему представилась, и впрямь была жутковатая. Из того угла у двери, что пряталась за сундуком, на него в упор смотрели два немигающих, светящихся каким-то дьявольским светом глаза!
Сидор Терентьевич проглотил слюну и выронил лафитник. Тот упал на пол с глухим стуком и покатился, громыхая и поливая водкой половицы.
– Что за черт! – пробормотал Сырцов.
В ответ из угла раздался смех. Глаза исчезли, и вместо них перед генералом предстала долговязая фигура в форменном студенческом пиджаке.
– Это я черт? Я – черт, как и вы – генерал.
Сырцов, растерявшись было при виде субъекта, неизвестно откуда взявшегося, быстро пришел в себя. Глаза его заблестели, мышцы напряглись. Все предвещало грозу и не слабую, так как, ко всему прочему, Сидор Терентьевич сразу определил, что перед ним студент, и не просто студент, а черноволосый, черноглазый… Конечно, возможно, что плохое освещение усиливало контраст, но Сидор Терентьевич сразу решил для себя – цыган!
Раздосадованный, что он испугался какого-то черномазого прощелыгу и, к тому же, судя по костюму, студента, генерал вскочил с места и, сжав кулаки, шагнул по направлению к непрошеному гостю.
Тот, вовремя заметив маневр Сырцова, перестал смеяться, отскочил снова в угол под защиту сундука и произнес то ли примирительно, то ли предостерегающе:
– Но, но! Только не так рьяно! Я вам ничего плохого не сделал. Давайте по-мирному.
Сидор Терентьевич остановился посреди комнаты со сжатыми кулаками и грозно сведенными бровями. Странно, но ему вдруг совершенно расхотелось и буянить, и ругаться. Словно этот голос как-то внутренне успокоил его, или просто сегодня в отношении всяческих буйств он был уже пресыщен. Да и спать хотелось немилосердно.
– Ты кто такой? – произнес Сырцов, стараясь придать своему голосу большую суровость.
– Я? – незнакомец вновь появился на свет. – Странный вопрос! Человек!
– Смотри-ка! А чего это ты, человек, делаешь тут среди ночи, да еще с такой черной рожей?
Незнакомец пожал плечами и усмехнулся.
– Ты не ухмыляйся и отвечай без всяких экивоков. Я этого не люблю.
– А чего отвечать-то, коли вы сразу к роже моей привязались.
– Ишь ты, обиделся! А бежал от меня зачем?
– И не думал вовсе. Чего мне бежать? Я спокойно вошел.
– Ну да? И на крыше ты не сидел, и я тебя оттуда не стаскивал?.. Здоров ты врать!
– А сами вы тоже…
– Чего тоже…
– Да слышал я. Городовому наплели, что вы генерал.
– А я и есть генерал… А ты откуда про то знаешь?
– Так шел мимо и слышал.
Собеседник Сырцова осмелел и, видя, что Сидор Терентьевич не так уж грозно ведет себя, подошел к нему ближе и стоял, ссутулившись по-мальчишески, скрестив руки на груди.
– Мимо шел? Ко мне в гости?.. – А где фуражка твоя? – перебил тут сам себя генерал.
– Фуражка? – его собеседник дотронулся до головы и снова пожал плечами. – Потерял, верно.
– А где?
– Чего вы пристали-то? Вы что, судебный следователь?
– А я вот сейчас сведу тебя к городовому, там ты со следователем быстро познакомишься! – генерал отошел к столу и сел на стул. – Иди, садись и отвечай все как есть.
– А чего это я такого сделал? – он подошел к столу и присел на соседний стул, как-то бережно держа руку перед собой.
Сидор Терентьевич вспомнил о крови у себя на ладони.
– А что у тебя с рукой?
– Зашиб, когда с крыши то… – поняв, видимо, что проговорился, он махнул досадливо здоровой рукой.
– Значит, с крыши таки… Так-так!
Довольный, что так ловко вывел на чистую воду этого шельмеца, Сидор Терентьевич откинулся на спинку стула, пошарил у себя по карманам, извлек трубку, ключ, кисет, убедился, что тот пуст и медленно протянул руку к лежащему на столе портсигару.
– Странно! Что-то нечисто здесь. И городовой, и этот в дворницкой валяется, и ты тут плетешь что-то…
Какая-то неясная, тревожная мысль крутилась у него в голове…
– Так, ты давай, давай, рассказывай. Чего ты на крыше-то делал?
– Разрешите закурить? – незнакомец протянул руку к портсигару.
– Кури, кури… – рассеянно кивнул ему генерал и вдруг понял, какая мысль не давала ему покоя. Он резко встал, подошел к двери, распахнул ее… Снаружи в замке торчал ключ!
– Та-ак! Я же помню, что сунул ключ в карман… – пробормотал он себе под нос. – А это что?
Генерал быстро вернулся к столу и, сев на стул, вперил в собеседника грозный взгляд.
– Ты чем дверь отпер? – помолчав, вкрадчиво спросил он студента.
– Ключом, конечно, – ответствовал тот, нисколько не смутившись.
– А ключ у тебя откуда?
– Так, надо думать, оттуда, откуда и у вас. Живу я здесь…
– Где это – здесь?
– Да здесь, снимаю квартирку эту. Уговорил хозяина – все равно целый год пустует. Вот он и вошел в мое неблестящее финансовое положение – сдал за полцены. Опять же и ему прямая выгода… Ну а как вы приезжаете, так я, как было уговорено, скоренько испаряюсь и несколько времени ночую по друзьям… Вас-то, видно, позже ждали…
– Постой, постой! Я уже два дня как приехал, а тебя не видел.
– Да не был я тут. У товарища был, занимался…
– Ах, так ты студент? – Сидор Терентьевич был доволен своей проницательностью.
– Как водится. А что же хозяин-то, не предупредил вас?
– Да не видел я его… А хозяйка ничего не говорила… Впрочем, не важно это. Ты мне скажи все-таки, что ты на крыше делал?
– Забыла, верно, или побоялась вам сказать, с вами-то давно было про квартиру условлено… – словно не слыша вопроса, произнес студент. – Вот ведь народ…
– Ты мне это, студент, брось, – генерал снова стал сердиться. – Я тут с тобой сижу, когда спать давно пора, а ты мне лясы точишь, а в дворницкой-то… Так что не паясничай и отвечай все сей час толком.
– Да, а с тем, в дворницкой, действительно, дело темное…
– Я тебя не про дворницкую… Постой, постой! А ты что же, видел?
– Видел. Но говорить про это, да и про крышу, сложновато будет.
– Кому сложновато?
– Да мне, конечно, горемычному… Вот вы человек интеллигентный, конечно, понимаете, что если около трупа стоит некто с ножом – может, не он убил, а напротив, вынул нож из раны…
– Ты чего плетешь? Какой нож? Нет, видимо, надо тебя вниз свести – пусть с тобой другие разбираются!
– А вот вниз-то мне никак нельзя. Потому как на полицию вышеприведенное рассуждение… как от стенки горох! Влип я здорово, одним словом. Но при этом невиновен, как неродившийся младенец. Только на вас и уповаю! – сокрушенно разведя руками, вздохнул студент.
– Ты не паясничай! Коли вниз не хочешь, выкладывай как на духу.
– Да, видно, придется вам довериться, другого выхода у меня нет…
Он полез в карман и вместе с жеваным, несвежим носовым платком извлек из него какой-то черный шнурок.
– Вот, извольте видеть, – студент поднес шнурок к самому лицу Сырцова.
– Это еще что? – генерал непонимающе осмотрел шнурок, оканчивающийся на конце большой петлей.
– А это называется удавка. И все дело в том, что как раз этим инструментом был умерщвелен тот, в дворницкой…
– Что-о!
Генерал машинально взял удавку и уставился на нее, переваривая услышанное. Но сей процесс был внезапно прерван самым неподобающим образом: воспользовавшись минутным замешательством нашего героя, студент вдруг прыгнул через всю комнату к двери. И прежде чем генерал успел вскочить со стула, раздался скрежет ключа, поворачиваемого в замке. Генерал подскочил к двери и толкнул ее плечом, но та только спружинила и осталась на своем месте. Сидора Терентьевича заперли!
Невозможно описать праведный гнев его превосходительства – мы и пытаться не будем! Когда же не слишком, впрочем, мощная дверь была высажена ударом генеральского плеча, на лестничной площадке и на чердаке, естественно, никого не оказалось.
Тем не менее генерал добросовестно обследовал и чердак, и лестницу. Внизу стоял, привлеченный шумом, городовой. И Сырцов совсем уже было собрался рассказать о своем госте, но подумав вдруг, как он будет выглядеть во всей этой истории, вспомнив еще и о своей стычке, передумал и на вопрос блюстителя порядка о причине шума только буркнул что-то невразумительное и стал подниматься к себе.
Перед самой дверью он снова споткнулся, оперся рукой о ступень и заметил в длинной полоске света, протянувшейся от разбитой двери, что вся лестница густо усыпана кровяными каплями.
Однако в эту ночь уже случилось столько всего, что генерал не стал размышлять о новой загадке, а войдя в комнату, быстро налил себе лафитник водки, залпом выпил его, не раздеваясь, повалился на кровать и провалился в сон.
Глава 3. Убийство в Стрелецком переулке
В то время как происходили вышеописанные интересные события, внизу, в дворницкой, успели побывать многие новые действующие лица нашей правдивой истории.
Прежде всего, явился в сопровождении дворниковой бабы старший помощник пристава второго участка Сретенской части Павел Степанович Храпунов – человек еще далеко не старый, склонный к полноте, с темным одутловатым лицом.
Поднятый среди ночи звонком дежурного надзирателя, он был не в лучшем расположении духа еще и оттого, что дежурный не мог ему толково и вразумительно объяснить суть происходящего. Он только понял, что совершено убийство и за ним уже выслана карета.
Виной же всему была глупая баба, посланная городовым в участок и поднявшая там невообразимый переполох своими дикими причитаниями о каком-то страшном «убивце в образе сатанинском», нагрянувшем к ним в дворницкую. Порешившем какого-то бедолагу и чуть было не загубившем и их с мужем.
С превеликим трудом дежурному удалось выяснить адрес и кое-как успокоить. Позвонив Храпунову, он, видимо, одурманенный бабьими воплями, вызвал еще и самого пристава, перестаравшись тем самым не в меру. Поскольку в участке домашние телефоны были только у пристава и у его помощника, этим он вынужден был и ограничиться.
Раздосадованный Храпунов по прибытии в дворницкую, лишь мельком взглянув на потерпевшего, утешил себя тем, что приказал немедленно доставить ему тюремного врача или любого, коего можно будет найти в этот час.
Городовой, стоявший все время навытяжку перед начальством, со всех ног бросился исполнять приказание, забыв даже о положенном ему в таких случаях рапорте. Храпунова в участке уважали, но и побаивались. Только после этого Храпунов подошел к лежавшему и заглянул сбоку ему в лицо. Он узнал его с первого взгляда и, узнав, даже присвистнул от неожиданности.
– Вот так история! Да это ж сам господин Скворцов! Дела-а!
Коллежского советника Скворцова – своего коллегу из Сыскной полиции – он знал уже порядком. Не то что знал близко – так, встречались несколько раз по долгу службы и пару раз – вне ее, но приходилось слышать о нем. И из уст начальства, любившего при случае поставить его в пример полицейским как ревностного исполнителя должностных обязанностей, и из разглагольствований какого-нибудь прожженного жигана или сухаревской потаскухи, загремевших «под шары» к Храпунову. Последние, не в пример первым, кляли «проклятого фараона» Скворцова на все лады, что почиталось в управлении не менее похвалы начальства.
Храпунов, который чувствовал себя давно уже обиженным и обойденным по службе, частенько завидовал Скворцову и в глубине души своей был уверен, что ему – Храпунову – по его достоинствам следовало бы пользоваться славой большей, чем этому сыщику. А слава у Скворцова была большая. Все сухаревское дно его знало.
Увидев сейчас его здесь – в дворницкой – мертвого, Храпунов поначалу даже опешил, столь неожиданно и неправдоподобно все это ему показалось. Потом в нем шевельнулось на мгновение гаденькое чувство злорадства, быстро, однако, пропавшее. И только после этого с него словно сошла какая-то дурманящая, сонная пелена – он осознал до конца всю серьезность происходящего. «А дело-то нешуточное. Черт возьми! Тут пахнет большим скандалом», – подумал он, потирая себе шею и впадая в задумчивость, из которой его вывел басовитый голос городового, доложившего о доставке врача.
Старший помощник пристава встрепенулся, и сердито зыркнув глазами на полицейского, тут же снова услал его – на этот раз немедленно привести сюда хозяина дома и хоть из-под земли найти понятых, после чего – отправляться за судебным следователем. Затем надо было доложить в сыскное управление… «Да, закрутится колесо!»
В сентябре, когда до восхода солнца еще добрых три часа без малого и обыватели спят вовсю в своих постелях, найти понятых дело нешуточное, и городовой отправился исполнять приказание вовсе не в лучшем настроении.
Еще в более мрачном, чем все настроении прибыл врач – Вельский. Он жил неподалеку отсюда – у Сретенских ворот – и был обязан своему здесь появлению исключительно лености городового и своему знакомству с последним, который дабы не искать и не бегать долго зря, сразу направился к нему и вызвал именем закона на место происшествия. Его выудили прямо из-за карточного стола, за которым он уже несколько часов резался в преферанс с двумя знакомыми провизорами. Как назло, именно в это время ему особенно удачно шла карта.
По примеру Храпунова, он начал с того, что также отыгрался, позвонив из дома в ближайшую больницу и вызвав карету с санитарами, хотя сиюминутной надобности в ней не было никакой уже потому, что инструкция запрещала трогать тело до прибытия следователя или товарища прокурора.
Санитары расположились у входа в дворницкую у незакрытой (к вящему удовольствию дворниковой бабы) двери, курили, флегматично наблюдая, как Вельский возится около трупа, осматривая его, брезгливо при этом морщась.
Храпунов, постояв некоторое время рядом, пошел осматривать помещение. Он несколько раз обошел его кругом, не обнаружив ничего подозрительного. Всякий раз проходя мимо дворника, сидевшего на лавке у печи вместе со своей женой, он бросал на последнего подозрительные взгляды, отчего тот вздрагивал, ежился и хватал супругу за руку.
Примерно через час появился пристав – Леонтий Евсеевич Благовещенский. Почти одновременно с ним прибыл знакомый нам городовой с двумя заспанными мужиками. Их всклокоченные волосы на голове и в бородах, красные невыспавшиеся глаза говорили все о том же недовольстве, которое владело и Храпуновым, и Вельским, да, надо думать, и самим приставом. Всю дорогу мужики ворчали вслух, выражая в крепких словах свое недовольство городовому по поводу насильственного подъема в столь неурочный час. Увидев, однако, все полицейское местное начальство, они, казалось, немного проснулись, умолкли, и только отчаянно зевали. При взгляде на лежащего, они перекрестились, вслух помянув Господа, но зевать не перестали, только как-то виновато стали прикрывать рты ладонями.
Обнаружив, что к Храпунову за время его отсутствия присоединился еще и сам пристав, городовой преобразился еще более и тянулся в струнку из последних сил.
Вскинув руку к козырьку фуражки, он несколько сбивчиво, но вполне обстоятельно доложил, что хозяина дома – мещанина Киселева – на месте не оказалось. Хозяйка его выйти не пожелала, говоря, что страсть как боится покойников, и приказала взять в качестве понятых двух постояльцев, что только сегодня въехали; приказала также передать, что если понадобится, то книга домовая у нее, и представит ее неукоснительно, по первому требованию, но чтобы ее трогать – ни-ни! Судебного следователя уже вызвали, и он с минуты на минуту будет здесь…
Пока он докладывал, Храпунов, слушая его вполуха, шептал что-то приставу, указывая на труп.
– Ну да? – покачивал в ответ головой пристав, разглядывая его и хмуря брови. – Неужто? Да нет, не думаю. Славнюк месяцев шесть как в остроге…
Он подошел вплотную к трупу, обошел его кругом и в течение нескольких минут разглядывал его с пристрастием. Вельский, закончив к этому времени осмотр, стоял у окошка и равнодушно ждал, когда к нему обратятся за разъяснением. Но Благовещенский не торопился.
– А ну, расскажи-ка нам, Власов, – произнес он, удостоив наконец вниманием городового, – расскажи-ка нам, дружок, долго ли мы еще с уважаемым Павлом Степановичем будем ждать твоего доклада обо всем этом?
Городовой растерянно посмотрел на него, потом перевел взгляд на Храпунова.
– Так ведь, ваш скородь, я по приказу господина…
– Докладывать будешь? – сердито перебил его пристав.
– Так точно, ваш скородь.
– Ну, давай, не тяни.
– Значит, дело было так, ваш скородь…
Городовой доложил все, что произошло с того момента, как его пригласил дворник, и до появления Храпунова. Единственное, что он опустил, был эпизод схватки с генералом Сырцовым, фамилию которого он решил вовсе не называть, опасаясь срама и разноса от начальства. Он только все время поглядывал на дворника, боясь, как бы тот не проговорился, и делал ему исподтишка красноречивые жесты сжатым кулаком.
Тот между тем не проявлял, казалось, никакого интереса к рассказу городового, думая только о том, что сам будет говорить. Он ждал, что его очередь будет следующей.
Но пристав, выслушав своего подначальственного, кажется, потерял всякий интерес не только к дворнику, но и вообще ко всему. Он устало опустился на колченогий стул, заскрипевший под тяжестью его дородного тела, зажав шашку между колен, и замолчал, то ли погрузившись в размышления, то ли в сон.
Ждали судебного следователя. Только Храпунов отлучился на некоторое время. Вернувшись, он пошептался с приставом и отошел к окну, где Вельский терпеливо ждал, когда отпадет в нем надобность, и он сможет наконец пойти домой.
Следователь Артемьев явился уже под утро, когда забрезжил рассвет, а сонные понятые, заодно с санитарами, утомленные долгим ожиданием, начали вслух выражать свое недовольство, подвергая критике действия полиции.
Худощавый, очень подвижный брюнет с лицом, напоминающим Людовика XIV, Артемьев не вошел, а, казалось, влетел в помещение, словно на крыльях. Он, в отличие от всей собравшейся здесь компании, был в приподнятом и, казалось, даже бравурном настроении. Своим появлением он сразу оживил место действия и привнес с собой в дворницкую разряд свежести и чистого воздуха. Он был в гражданском платье, накинутой на плечи шинели и форменной фуражке. Следом за ним в комнату осторожно проскользнул его письмоводитель Сыськов – маленький, невзрачный человечек в помятом чиновничьем мундире.
Заметив прежде всего распростертое у его ног тело, он взглянул на него и произнес с некоторым театральным апломбом:
– Ну-те-с, ну-те-с! Что мы тут имеем?
Бегло оглядев его, он поправил пенсне и поднял глаза на пристава.
– Наше вам почтение, Леонтий Евсеевич. Стало быть, снова с вами-с! Давненько, давненько не виделись.
– Где уж! – хмуро отозвался пристав. – Не далее как на днях миловались.
– Оно конечно-с. Специфика службы… Кстати, по этому поводу отменный анекдот-с…
Нимало не смущаясь обстановкой в дворницкой, наличием стольких людей и мертвого тела впридачу, он живо рассказал анекдот приставу и только после этого подошел к столу в глубине комнаты, скинул шинель, водрузился на стул и посмотрел на всех хитрым взглядом. Письмоводитель, поискав глазами и не обнаружив больше стульев, примостился рядом на топчане и принялся раскладывать на столе бумагу и письменные принадлежности, которые доставал из небольшого чемоданчика.
– Ну-с, начнем. Подозреваемые имеются? Нет? Значит, нет, – он пощипал себя за бородку-эспаньолку. – А знаете, господа, ведь я раньше где-то видел потерпевшего…
– Весьма возможно, – мрачно усмехнулся пристав. – Он наклонился к Артемьеву и что-то сказал ему вполголоса.
– Вот как! Ну что ж, приступим к дознанию по всей форме. Кто обнаружил труп?
– Вот он, – Храпунов, не оборачиваясь, ткнул пальцем в дворника, – дворник местный.
– Стало быть, его первого и послушаем, но прежде всего заключение врача.
Вельский облегченно вздохнул, почувствовав, что приходит конец его мучениям. Он отошел от окна и приблизился к следователю.
– Мы, кажется, не знакомы?
– С полицией дела иметь не приходилось.
– Это отрадно-с. Ваша фамилия и звание?
– Вельский. Альберт Христианович. Хирург-практик, хотя в настоящее время, в силу обстоятельств, не у дел… Временно…
– Хирург? Очень мило-с. Тогда вам и карты в руки. Знаете, недавно один умник с первого участка… Леонтий Евсеевич, вы его знаете. Помните, что заснул на дежурстве… дворник…
– Уткин. Осип Уткин.
– Вот-вот. Так этот Уткин мне как-то привел врача. Представьте – лежит труп, весь в крови, хотя ран на теле видимых глазом не обнаруживается. Я прошу привести врача, наш-то тюремный прихворнул тогда… и что же вы думаете, этот самый Уткин привел мне… как вы думаете, кого?… Дантиста.
Артемьев раскатисто захохотал, чем поверг в трепет врача и заставил съежившегося дворника отодвинуться подальше за спину Храпунова.
– Да-с… так прошу вас адрес, Альберт Христианович.
– Живу у Сретенских ворот. Дом Теперковец.
– Чудесно-с. Так что вы нам скажете относительно потерпевшего?
– По внешним признакам, смерть наступила три – четыре часа назад, на это указывает общий характер окоченения… Видимых повреждений тела не обнаруживается, за исключением шеи… Налицо признаки удушения… я бы сказал – явные признаки…
– Насильственной смерти, хотите вы сказать? – дернул бородкой Артемьев.
– Не могу этого утверждать. Убит он или нет, это вам решать… Однако извольте взглянуть…
Вельский подошел к лежащему и обнажил ему шею, так, что стал виден опоясывающий ее глубокий темный рубец.
Артемьев вышел из-за стола и наклонился над трупом, то же проделали и полицейские.
– Я бы сказал, что это тонкая бечевка или проволока… Обратите внимание: вздутие вен, выражение лица, общая деформация лицевых мышц – все это очень характерно для подобных случаев. Вам это должно быть знакомо. Других повреждений я не заметил. Впрочем, после вскрытия можно будет сказать более определенно… Ну, что еще? Справа выше рубца свежая царапина… А на правой руке сорван ноготь… Знаете, я бы предположил, что произошло все неожиданно, удавку накинули сзади, а он пытался ее ослабить… Впрочем, это вам решать… – Вельский пожал плечами.
– Так-так… что ж, весьма вероятно, – Артемьев поднялся и задумчиво провел пальцами по бородке. – А нашли его у ворот… Леонтий Евсеевич, как у нас с орудием преступления? – он вопросительно посмотрел на пристава. Тот отрицательно покачал головой.
– Так, а подобрали его у ворот… Не нашли там ничего примечательного?
Пристав вздохнул и в свою очередь обернулся к Храпунову.
– Собственно, мы еще не имели возможности все хорошо осмотреть. Темень здесь – хоть глаз выколи, но вот что мне удалось пока обнаружить на мостовой.
Храпунов разжал ладонь и протянул следователю револьверную гильзу.
– Любопытно, – Артемьев осторожно взял ее двумя пальцами, повертел, поднес поближе к свету, внимательно рассмотрел, понюхал и, удовлетворенно хмыкнув, передал письмоводителю. – Фрол Саввич, прошу вас, спрячьте. Это важно.
Он прошелся по комнате, покачался на носках и вдруг, обернувшись к дворнику, выстрелил вопросом:
– Ворота заперты были?
Тот вздрогнул и, недоуменно разинув рот, тупо уставился на следователя.
– Ну, что же вы, милейший, молчите? Ворота, спрашиваю, были заперты?
– Ворота?
– Ну да, ворота, – Артемьев снова водрузился за стол и ободряюще улыбнулся дворнику. – На ночь ворота запираются, верно?
Дворник привстал, но продолжал молчать, бегая глазами по сторонам. Храпунов, стоящий рядом с ним, протянул руку и встряхнул дворника за ворот.
– Язык проглотил? Отвечай, когда спрашивают!
– Так это… Как положено, Павел Степанович, завсегда, стало быть, как вечор, так ворота – на запор, – забормотал дворник. Потом, словно очнувшись, зачастил:
– Я думал, пьяный он, потом гляжу – как есть мертвый…
– Так ворота ты отпер? – продолжал расспросы следователь.
– А то как же, я и отпер. Он же на мостовой лежал. Я, значит, вышел, наклонился к нему… ну, думаю, пьяный. А потом гляжу – он как есть мертвый…
– Это я уже слышал. Дальше что было?
– Так что, я дальше нагнулся и вижу… ну то есть не вижу – темно вокруг, а чудится, будто кто-то там есть, чернеется будто…
– Где чернеется?
– Так это, подле, вот как вы изволите сидеть…
– Справа, в трех аршинах… значит, на улице?
– Нет, не на улице, а позади!
– Во дворе?
– Стало быть, во дворе. Я было к двери… ну, пошел было к двери-то, а он как выскочит и побег…
– Постой, постой, кто побег?
– Да уж не знаю, ваше благородие, а только побег.
– Куда?
– Кто ж его знает… Как выскочит и побег.
– Н-да! Ну а ты?
– Я? Как на духу, ваше благородие. Спужался сильно и за ним, значит, побег… Засвистел и побег… а тут они как раз идут, – дворник указал на городового.
На некоторое время в дворницкой воцарилось тяжелое молчание. Все переваривали услышанное.
– Кхм! – кашлянул пристав. – Что-то я не пойму. Раз ты побежал за предполагаемым убийцей, то кто тело в дворницкую перенес?
– Я и перенес, ваше благородие. Думал, пьяный, а оно вона как. По виду-то, гляжу, господин…
– Когда же ты успел? Ты говоришь, что погнался за ним сразу как обнаружил труп. И встретил городового Власова. Затем вы вместе пришли в дворницкую, где уже находился покойник. Городовой же никого кроме тебя на улице не видел.
– Так это, значит, он вначале побег, убивец-то, а я уж – за ним. Ворота отпер и побег.
Пристав переглянулся с Храпуновым. Тот пожал плечами.
Артемьев улыбнулся, снял пенсне и принялся протирать платком стекла.
– Что ж, недурно, недурно! – произнес он, взглянув подслеповато на растерянного дворника. – Значит, говоришь, ворота отпер и… побег?
– Побег, ваше благородие, – дворник непонимающе заморгал глазами.
– Превосходно! – Артемьев водрузил пенсне на нос и поднялся из-за стола. – Вот что, Леонтий Евсеевич, пойдемте-ка к воротам и там на месте разберемся… кто куда «побег». А тело, распорядитесь, пусть забирают.
Он осторожно переступил через лежащего и вышел на улицу. Сыськов и пристав последовали за ним. Храпунов остался с санитарами, в то время как Вельский, подписав заключение, поспешил исчезнуть из дворницкой.
Стало светать. Хотя дождя и не было, воздух быль напоен влагой, сырой прохладный ветерок пронизывал до костей, и Артемьев, зябко поежившись, залез в шинель и застегнулся на все пуговицы.
