Читать книгу: «Монах Ордена феникса», страница 34

– А на кого он был похож? – спросила девочка из задних рядов.

На кого был похож тот скелет? На собаку с расплющенной мордой.

– На огромную (собаку, хотел сказать Альфонсо, но потом подумал, что огромных собак они не боятся, а вот змей) змею. Только с лапами. Больше на ящерицу. С огромными когтями.

Тут вспомнился самый страшный кошмар – Черные птицы.

– А еще у него были крылья и он мог летать.

Дети испуганно сжались в комок.

– Какой стлашный, – пискнул кто-то внутри комка.

– Да и он плевал огнем, – добавил Альфонсо, ведь огонь, сродни хищникам, был и страшен и знаком детям.

– Как это? – спросил кто-то.

– Как слюнями. Только они горели. Зеленым пламенем.

– И вы его не испугались? – спросила одна девочка.

Альфонсо презрительно фыркнул.

– Нет, конечно, настоящий мужчина ничего не боится.

– Здолово, – воскликнула, не сдержав эмоций, маленькая девочка лет пяти, – я тоже хочу быть мужчиной.

Альфонсо усмехнулся: если родилась женщиной, то мужчиной не станешь никогда – так создано природой и ничего здесь не изменить – пол не жена, его не поменяешь.

Лилия появилась неожиданно, подошла, шатаясь, прикрикнула, пьяным голосом на «мелких дармоедов», призывая их «рассосаться по домам и вообще пора спатеньки» и тяжело вздохнув, грохнулась на лавку рядом с Альфонсо.

– Лиличка, лиличка, дядя глаф лассказывал нам про Звеля! Он стлашшный, я его боюсь, – маленькая девочка с торчащими косичками говорила очень эмоционально, и эта информация была в ее понимании настолько важной, что не могла держаться в ее голове не высказанной вслух ни мига.

– Не бойся, Пелька, дядя граф тебя не обидит, – сказала Лилия и захихикала, – дядя граф добрый.

– Вообще- то я герцог, – буркнул Альфонсо.

– Вообще-то, мне плевать, – сказала Лилия, – скажи, зачем ты вернулся? Неужели по мне соскучился?

– Соскучился, – совершенно искренне ответил Альфонсо, прежде, чем подумал, что сказал. А потом задумался о сказанном.

– Прости, Альфонсик, но время прошло, – сказала Лилия так серьезно, что, если бы не винные пары, пронзающие воздух, можно было бы подумать, что она трезвая, – Тупое рыло (теперь его, кстати, зовут Зверобой) прекрасный муж…

А потом она что-то долго говорила, но Альфонсо отвлекся, вспомнив рисунок земли, который он давеча рассматривал. Его осенило так внезапно, и так сильно, что он чуть не вскочил с места – синие полосы и пятна – реки и озера, они же синие, ну как он сразу не понял!! Зеленые пятна –это Лес. Белые… Если соотнести рисунок с местностью, то один миллиметр на рисунке может быть шагом по настоящей земле. Или двумя шагами. А может, и километром, кто знает, через зеленое пятно размером три сантиметра они шли тогда несколько дней.

– представляешь… И не дал мне ей руку отпилить, говорит, тебе, беременной, нельзя напрягаться. И сам ножовку забрал, и сам пилил. А что, я же беременная, не больная… Вот и говорит, вино ребенку вредно, а как может быть вредно то, что приятно его мамочке?

Альфонсо включился в разговор и обнаружил, что Лилия прижалась к нему, и теперь говорила прямо в ухо. Он слегка отстранился, чем мотивировал пьяную бабу прижаться еще сильнее – алкогольное влечение было неостановимо.

– Пойдем к ней, – прошептала Лилия на ухо Альфонсо.

– К кому?

Избушка бабки отшельницы была за периметром деревни, стояла на высоком утесе и сейчас смотрела на пришельцев недобрым взглядом пустого окна. Вся избушка в наступающих сумерках была похожа на старого, настороженного зверя, пригнувшегося для прыжка, только у зверя съехала на бок крыша, и прогнулась стропила спины. Ветер зловеще трепал последние клочки соломенной шерсти на крыше, обдирая избу для того, чтобы звезды могли туда заглянуть.

Лилия задрожала, но глаза ее вспыхнули ярким пламенем, и чем больше она дрожала, то ли от страха, то ли от чего то еще, тем сильнее тащила Альфонсо туда, прямо в недра черной развалины.

– Пришли, – выдохнула Лилия.

Видимо, звери тоже посещали избушку – высохшие веники трав, разбитые кувшины, какие то кости, ложки, стол и табуретки – все валялось в беспорядке, все было покалеченное и сломанное. Не тронутой осталась только кровать и, Альфонсо едва сдержал себя от вскрика, увидев скелет, видимо, той самой бабки, которая смотрела на пришедших злобно, черными провалами глазниц.

– А ее что, не похоронили? – спросил он. Хотя и так было понятно, что нет.

– Нет, сюда боятся заходить – с бабкой никто не общался. А меня заставляли к ней ходить. Ну что, старая кочерга, ты говорила, что с такой рожей, на меня даже больной сифилисом мужик не запрыгнет, да? Помнишь? Теперь ты, наконец, сдохла, а я беременна вторым ребенком.

Лилия показала скелету свой маленький кулачок, а потом ее сорвало с петель: она бросилась на Альфонсо, вцепилась зубами ему в губы, принялась их прикусывать, одновременно умудряясь при этом бормотать:

– Скотина, я все равно люблю тебя. Ну что стоишь, как столб, неужели снова я тебе противна? А? Неужели ты не можешь потерпеть ради беременной женщины?

– Да подожди, – Альфонсо оторвал ее от себя, посмотрел на скелет, – у тебя же муж.

– Он поймет. Тем более, сегодня он сам спит с Валенси.

– И ты так спокойно об этом говоришь? И он не захочет меня придушить если узнает, чем мы тут занимаемся?

Лилия остановилась, удивленно посмотрела на Альфонсо. В полумраке, конечно, он выражения ее глаз особо не рассмотрел, но блестели они, вроде, удивленно.

– А он знает. Точнее, ну, конечно, догадывается. То, что мы муж и жена не значит, что нельзя любить кого-то еще, если хочется, если бы боги хотели такой привязанности на всю жизнь, то не делали бы людям влечения к другим, кроме как к своим женам.

– А как детей воспитывать, если появятся чужие, не твои?

– У нас нет чужих детей, всех их воспитывает деревня. И, заткнись, болтушка…

Порывистым движением руки, Лилия смела останки бабки с кровати, тоненькими ручонками, усиленными страстью, опрокинула Альфонсо на пыльную, скрипяще – дребезжащую кровать, залезла сверху.

– Это как то ненормально, – подумал Альфонсо. Кости улетели не все, часть ключицы отшельницы лежала рядом с ним. При том, мощная волна страсти и возбуждения в смеси со страхом и странным кощунственным чувством, обострившим все остальные, захлестнула его с головой, обвила обручем его череп, заставила тело биться в конвульсиях.

– А не все ли равно, – подумал он тут же и вцепился в мягкие, теплые и уже обнаженные бока ведьмы (именно ведьмы, сейчас ее, в этой обстановке, нельзя было назвать иначе) со всей силы рук, – бабке же уже точно без разницы…

Альфонсо проснулся от голосов: говорила Лилия и Зверобой.

– Ну как ты вчера с Валенси? – спросила Лилия и застучала ножом по разделочной доске – она что- то готовила.

– Так разжирела, еле шевелится, как корова, ей богу. А вы как?

– Да так… Средненько…

Средненько?! Лилия орала так, что казалось, развалится избушка. Как там только бабка – отшельница не ожила. Средненько!

Альфонсо разозлился. И тут же успокоился: возможно, все это было сказано из вежливости, чтобы намекнуть, мол, со сколькими не спал, лучше тебя все равно нет. И странное свойство лжи – все знают, что лгут и при этом все равно приятнее слушать ложь, чем правду.

Прощаясь с ними Лилия плакала. Великая плакала тоже. Обе упрашивали Альфонсо и Феликск остаться Лилия – Альфонсо, Великая, которая все таки затащила Феликса к себе в кровать, уже пьяного до беспамятства, сделала ему предложение.

– Наши лучшие охотники не заходили так далеко в Лес, как вы собираетесь, – рыдала Лилия, – вы же погибните.

Альфонсо обещал вернуться. Феликс угрюмо молчал. Возможно, когда занавес из Лесной листвы закрыл собой ограду деревни, он и почувствовал тоску – Альфонсо так почувствовал точно, но ни одним словом ни обмолвился об этом. Раньше беззаботный, вечно скалящийся Гнилое пузо превратился в молчаливого, угрюмого Феликса, преодолевающего тяготы похода не проронив ни звука. Лес снова обнял их, еще более дикий, еще более злой и опасный.

И неизвестный.

9

И какой то странный. Несколько дней запутанных, как жизнь, опасных, как жизнь, полных всякой противной дряни (как в жизни) зарослей сменились бором из чахлой травки и удивительно кривыми деревьями, завязанными, чуть ли не в узел, со стволами разной толщины, наплывами на них и покрытые невиданным раньше мхом. Если Лес до этого жил, издавал звуки, шевелил, пытаясь напугать, кустами, в нем постоянно кто-то выл, скребся, рычал и свистел, то теперь он стал молчалив и сумрачно насторожен.

– Ого, грибочки тут, однако, – сказал Альфонсо и пнул подосиновик, поскольку есть его не хотелось ни сейчас, ни в будущем, – сидеть на них можно, как на табуретке.

Слова его утонули в угрюмой тишине. Феликс был молчалив- в таком месте вообще не хотелось разговаривать, это уже просто, совсем ошалев от гнетущей тишины, Альфонсо попытался пошутить, но тут же пожалел об этом.

Тем более, у него начались головные боли, и это настораживало. Слабые, пульсирующие, периодически пропадающие ощущения ножа в голове наступали, неожиданно, и отступали, также, оставив противное слабое головокружение. Альфонсо начал замечать, что стал быстрее уставать; сначала он думал, что это возраст, но потом заметил, что и Феликс тяжелее дышит, шаг его уже не такой легкий, как был раньше, да и вздыхает он чаще. И от этого хотелось казаться выносливее другого, отчего оба путника попали в странное, негласное соревнование, кто быстрее сдуется, доводя себя до, почти, изнеможения.

Они шагали по мягким иголкам, стараясь не прикасаться даже к веткам этих уродливых деревьев, когда в нос ударил запах тухлятины, а потом, посреди поляны, обнаружился и ее источник.

Мертвое животное было целым, но путники, сколько не старались определить его вид, так и не получилось: похож зверь был на лисицу, но с плоской мордой и вывернутой челюстью, при этом имел горб, а ноги его были вывихнуты в стороны, причем не насильственным вмешательством, а самой жизнью при рождении. Шерсть торчала клочками, чернела лысая шкура, покрытая язвами и рубцами.

– Что бы это ни было, ему повезло, что оно сдохло, – задумчиво изрек Феликс. Он сказал это спокойно, растягивая слова, отчего стало понятно, что ему страшно, и он пытается подавить в себе этот страх.

– А нам повезло, что оно сдохло раньше, чем мы сюда пришли, – добавил Альфонсо. Почему то ему стало мерзко при одной только мысли о том, что ему бы пришлось драться с этим убожищем, мало того, была вероятность вообще оказаться у него в кишечнике.

– Думаешь, оно здесь было одно такое?

И оба, рефлекторно, посмотрели вокруг.

К счастью, Лес просматривался далеко, а шорох игл не давал шанса зверям подойти незаметно, но были и минусы…

Черную фигуру путники увидели задолго до появления ее на опасном расстоянии, и времени приготовиться бежать было предостаточно. Однако и зверюга увидела их издалека, и ничего не помешало ей, отматывая пространство огромными прыжками, прискакать на свой обед.

Альфонсо и Феликс уже сидели на большом, раскидистом дубе, на котором, при желании, можно было бы и отразить атаку животного, если бы оно лазило по деревьям, что было очень кстати, потому что оно лазило. Похожее на трех метровую кошку, абсолютно черное создание лезло на дерево не без труда: лапы ее бугрились крупными мышцами, но когти были вывернуты в сторону, цеплялись за кору плохо, спина ее была горбатой, еще и изогнутой так, что таз отходил вбок, и видно было, как позвонки животного двигаются под кожей наезжая друг на друга. Ни о какой кошачьей грациозности речи не шло; вскарабкавшись на дуб, кошка посмотрела на путников, облизнулась и замерла. Альфонсо, посмотрев на нее, похолодел настолько, что чуть не выронил кинжал.

У кошки было две головы. Одна, рабочая, смотрела на свою еду в перспективе нормальными глазами, а вторая торчала сбоку из шеи, шевелила ушами, моргала глазами невпопад, словно жила своей жизнью, и, сколько не пыталась скосить глаза в сторону, что там происходит не видела.

– Бог, мой, – прошептал Феликс.

Кошка подошла, нерешительно, зарычала, неуверенно, получила по морде ногой и, завизжав, спрыгнула с дерева. Затем убежала.

– Сильный был бой… Что с тобой, ты что, ранен? – спросил Альфонсо.

– Нет, но у меня кружится голова, – ответил Феликс, и если он признался в своей слабости, то значит это было серьезно. Кое – как спустившись, путники решили устроить привал, развели костер. Оставшуюся зайчатину, насмотревшись на местных уродов, ели неохотно, после чего Альфонсо долго блевал. Вернулся к костру он едва держась на ногах, вытирая идущую носом кровь.

– Это Мертвый Лес, – сказал он Феликсу, – помнишь, мы в такой уже ходили? Нужно убираться отсюда как можно скорее.

Нехотя, через силу, едва переставляя ноги, бросив и костер, и заготовленные дрова, путники поплелись дальше, уже не вперед, а вправо, надеясь обойти эту мертвую зону. Феликс догадывался, что Альфонсо не знает, куда идти, что рисунок, который он все время разглядывает, не говорит ему ровным счетом ничего, но он молчал: назад ему дороги не было, жизнь без принцессы была бы не жизнью, а без волшебства Богов не видать ее было Феликсу, как своего затылка без зеркала. И он шел вперед с тем упорством обреченного, которое дарит эта великая женщина – надежда.

К сумеркам оба выбились из сил, но стало легче, хоть головы пульсировали и шумели, как речной поток, но сон все же подарил силы и немного хорошего настроения.

Несколько дней прошли в относительном спокойствии: среди множества неясных шорохов, непонятных, даже для опытных ходоков, звуков, мелькающих теней и блестящих в темноте глаз. При этом Альфонсо постоянно ощущал какую то противную слабость и надоедливое головокружение, связанное, при этом с нетвердой походкой и рваными движениями. Все же хорошо, что никто не нападал: отбиться или убежать в таком состоянии было бы трудно; бесконечное, неясное шевеление поначалу настораживало, но в конце-концов, стало все равно. Осталась только усталость.

Волк напал неожиданно, выбрав для нападения большую поляну, выпрыгнув из кустов – жестких, как сама жизнь, страшных, как сама смерть, с висящей клочками корой; зверь попался под стать – с торчащими костями, словно сломанными в обратную сторону лапами, на которых непонятно вообще, как он ковылял, и сломанными коричневыми зубами. Был он небольшой, метра два в длину. Но если Альфонсо, столкнувшись с хищником, обычно смотрел на зубы оного, то этот привлек взгляд своей лапой – пятой лапой, торчащей посередине грудной клетки. И она настолько завладела его вниманием, что Альфонсо даже впал в ступор, то есть, сделал то, чего раньше обычно не делал.

Волк даже не зарычал. Он бросился вперед на своих кривых костылях, не показывая того дикого задора и быстроты движений, коими славились его собратья; казалось, что если и не убегать, то зверь передумает нападать, как та черная кошка, Альфонсо даже поймал себя на мысли, что волку тяжело шевелиться, но это оказалось не так. Корявая, уродливая, но все же смертельно опасная туша требовала к себе уважения.

Прыжок волку не удался особо – Альфонсо увернулся в сторону, полоснув кинжалом при этом зверя по морде; Феликс отбежал в сторону, кинул в волка камнем, чтобы отвлечь его внимание, и тут же на него бросился второй волк, сбил с ног, оба они покатились по земле. Новоявленного графа спасло то, что он, перекувыркнувшись через голову спиной вперед, умудрился встать на ноги, а волк упал набок.

Первый зверь отвлекся на камень всего на миг, но и этого мига было достаточно, чтобы Альфонсо, отчаянным движением, засадил кинжал ему в глаз по самую рукоятку – острота качественного лезвия нисколько не затупилась за все время тяжких испытаний. Волк даже не взвизгнул: он рухнул так быстро, как будто всю жизнь только и ждал, когда же его, наконец, прикончат.

Второй волк уже стоял на ногах; Феликс уже удирал от него в сторону большого, раскидистого дуба – отсидеться. Альфонсо бросился за ним, а волк догонять их двоих, и непременно сделал бы это, но, почему то, запнулся о какой то пень и, заскулив, упал, стукнувшись челюстью о землю.

Альфонсо остановился и обернулся посмотреть на этот казус. Он еще успел посмеяться – что за волки здесь убогие, как и сам Лес, о чем уже через мгновенье пожалел. Еще два волка выпрыгнули из засады; первый стукнулся о второго и отлетел вбок, второй зацепил Альфонсо когтем, располосовав руку четырьмя кровоточащими ранами. Следующий удар лапой прямиком в грудную клетку от второго волка он не надеялся пережить, но, по счастью, тот зверь тоже был не нормальной анатомии – удар пришелся по касательной, всего лишь отбросив Альфонсо на метр назад. Насколько больно было падать на прикрепленный на спине арбалет, несмотря на деревянную подкладку, он уже знал, но сейчас не обратил внимания на боль: вскочив на ноги, оглушенный, он побежал; до подходящего дерева оставалось метров пять – расстояние огромное для убегающей жертвы и преодолеть его у нее не было времени. Тем более, успеть залезть на дерево.

Альфонсо приготовился отражать удары когтей, прекрасно зная, что Феликс ничем ему не поможет – сам бы он ни за что не спустился с дерева лишь для того, чтобы умереть от приступа бесполезного героизма. И тут, краем глаза, он увидел пятно, отличное по цвету от остальной земли – логово подземного червя, и, судя по размеру пятна, просто огромного. Безумная мысль и дыхание волков не дали времени даже посомневаться: Альфонсо бросился к подземному червю, прыгнул туда, почему то вниз головой. Три похожих на когти зуба червя обнажили огромную пасть, едва Альфонсо коснулся чувствительных волосков, торчащих из земли, как черная утроба с покрытыми слизью складчатыми стенками предстала перед взором Альфонсо, вогнав ему в нос такой запах мертвечины, что он сразу передумал туда нырять. Однако он сгруппировался так, чтобы влететь в червя со свистом; по ощущениям было похоже, что его засунули в вонючий, теплый, пропитанный соплями носок с рубцеватыми стенками, который сразу стал обволакивать его со всех сторон.

– Лучше бы я от волков сдох, – подумал Альфонсо. По не понятной ему причине он был абсолютно спокоен, даже когда зубы челюсти червя сомкнулись за его ногами, чиркнув по сапогам. Утроба червя начала пульсировать – червь пытался отрыгнуть свою пищу, чтобы хоть немного пожевать сначала, но Альфонсо уперся ногами в зубы червя. Он попытался пройти пищеварительный процесс в ускоренном темпе: что происходило позади него, Альфонсо не видел, но, судя по звуку, волки пытались выдернуть червя из земли. Цепляясь руками за мерзкую кожу желудка червя, задыхаясь, сдавленный толстой оболочкой, полз он вперёд, прорезая себе дорогу кинжалом на ощупь; от желудочного сока щипало кожу, щипало даже плотно закрытые глаза. Казалось, щиплет даже волосы на голове.

Это был самый последний прием пищи в жизни червя. От боли он пытался, зачем то, выползти наружу, пульсируя и дергаясь всем телом, чтобы избавиться от острой пищи; даже когда Альфонсо, благодаря безупречной остроте кинжала и мягкости червя, вывалился из него, упав на дно глубокой норы, червь был еще жив. Но недолго – волки выдернули его из земли, посмотрели в нору, даже попытали подцепить Альфонсо когтем, но нора червя глубока, и потом, волки уже нашли себе пропитание, а потому схватили свою добычу и, напоследок взглянув в яму снова, ушли.

Альфонсо выполз из норы грязный, покрытый желто – зеленой слизью, весь в фекалиях червя и земле, не без помощи Феликса, поскольку открыть глаза не мог. Озеро спасло его от жуткого жжения, открыло ему мир со зрением – мутным, но все же достаточно информативным, чтобы знать, что происходит вокруг.

– Вот такого я никогда не видел, – сказал Феликс, – да и червь такого не ожидал, наверное.

– В следующий раз я лучше дам растерзать себя волкам, – буркнул Альфонсо. Во рту у него был такой привкус, словно он сам съел этого червя вместе его экскрементами.

Феликс запнулся, чуть не упал, а потом показал пальцем на огромного змея – тот лежал на ветках липы, к счастью, все его метров десять длины были предельно мертвы и смердили.

– Не дай Бог такого живого встретить, – сказал Феликс.

И они пошли дальше шлепая по пояс в болоте, долго, нудно и трудно обходя бесчисленные озера, форсируя реки, балансируя на бревнах, продираясь через колючие заросли разных кустарников и бурелома. Распухшие от сырости ноги облепили пиявки размером с палец руки, комары размером с ноготь вообще, не щадя своих жизней, лезли куда попало, образовав вокруг путников жужжащее и кусающееся облако. Путники обмазались грязью – единственным спасением от комаров и теперь по Лесу шли грязевые чудовища – уставшие, шатающиеся. угрюмые и злые, но упорные и… Да и очень часто Альфонсо подумывал о том, чтобы вернуться назад, бросить эту дурацкую затею с Волшебным городом, которого может даже и не существует, но мысль о том, что придется идти обратно заставляла мозг сжиматься от отчаяния, а голову хотеть выть. Да обратно они просто не дойдут.

Однако, помимо рек с огромными, семиметровыми рыбинами, которые очень сильно любили таранить бревна, на которых путники переплывали, стремясь столкнуть их в реку, непролазных дебрей, через которые приходилось пролазить и болот, в которых в любой момент можно было утонуть, было еще кое что. Огромным, массивным камнем придавливали надежду добраться хоть куда-нибудь, были нависающие над всем Лесом горы, которые словно смеялись над ходоками. Альфонсо смотрел на них всегда, когда путники забирались на какой-нибудь холм или гору и до сих пор не представлял себе, как они через них будут перелазить.

Однако, произошло чудо. Спустя сотни подъемов и восхождений на бесконечные холмы и спусков в долины, Лес, вдруг, стал ровным, а потом и вовсе поредел, открыв просторы степи с редкими деревьями и жуткой пылищей при малейшем ветерке. Пропали болота, пропали комары, пропало желание бросить все и утопиться, к чертям собачьим, в первом попавшемся озере – идти стало легко и споро, после чего вообще путники обнаружили то, чего не ожидали обнаружить.

– Нет, это явно была дорога, – сказал Феликс. Сложно было с первого взгляда определить это – настолько дорога была заброшенной, но кривая линия травы и кустарника, так удачно петляющая между гор, не могла быть случайностью.

Если бы путники не были такими уставшими, если бы беспощадное солнце не сжигало так жестоко их макушки, путая мысли, если бы глухарь, съеденный накануне, был нормальной пищей, а не уродливой, как всякая живность в этом проклятом месте, то вид гор привел бы их в безумный восторг. Огромные тысяча тонные массивы скал, по сравнению с которыми вековые деревья были лишь волосинками на боку у мясника, целовались прямо с синим небом, щекотали его пузико и смеялись над букашками – людьми, которые ползли между двух великанов – двух «морщинок» матушки Земли.

Альфонсо же с тоской думал о том, что бы они делали, если бы не нашли дорогу. Да ничего – перелезть через эти горы – самоубийство самым издевательским, над самим собой, способом. А «дорога», хоть и не отличалась, особо от леса, зато прорезалась сквозь горы, стелясь по дну ущелий, поднимаясь вверх на холмы, стелясь под ногами скал и, в общем, не была особо трудной.

Если бы не одно «но»

– Проклятое место, – сказал Феликс, вдруг, на одном из привалов, – нужно как можно быстрее бежать отсюда.

Альфонсо эти слова удивили: за многие дни Феликс проявлял себя изрядным молчуном, выдавая слова по капле, тем более речи не было о том, чтобы проявить слабость – и так было тошно, без бесполезного нытья. Оба прекрасно понимали, что назад уже дороги нет, и если нет Волшебного города, то нет и будущего. Альфонсо посмотрел на Феликса и увидел, что у того течет кровь из носа прямо на заячью лапу, которую он ел. Путники за долгое время ходьбы привыкли ко всему: к огромным волдырям на ногах, которые болезненно лопались, постоянной ломоте в ногах, бесконечному головокружению, вкусу крови во рту, множеству кусачих насекомых, неизвестным видам растений, которые они обходили, на всякий случай. Но только теперь они на самом деле поняли, что проклятие этого Леса убивает их медленно и мучительно.

– Неужели, – думал Альфонсо, – все, что говорит церковь про Лес – правда? Неужели это и есть ад, жилище самого Сарамона? Неужели мы идём прямиком к нему в логово?

Если это так, то скоро они встретятся с ним. Церковь говорила, что Земля – это тарелка Агафенона, и, что если дойти до края этой тарелки, то можно упасть в Великое Ничто. Правда, как Агафенон оказался в своей собственной тарелке, церковь не говорила. Если это правда, то Агафенон изрядный обжора, раз у него такая гигантская тарелка.

С каждым пройденным километром пути становилось все хуже и хуже. Дни проносились в монотонной ходьбе, постоянном головокружении и боли в спине и ногах, а горы все не кончались, сжимали пространство своими массивными тушами, а еще постоянно роняли сверху огромные камни, чуть ли не на голову. То близко, то вдалеке, с оглушающим грохотом проносился булыжник, сметая все на своем пути, ломая деревья, как прутики, пытаясь докатиться до бурлящей по правую сторону реки. И иногда получалось.

– Смотри, – Феликс, вдруг, остановился. Альфонсо, который плелся позади (его тошнило) не внял, поначалу, его словам, поскольку не понял, чего это вдруг ему приспичило на что-то смотреть, но, подняв голову от земли, обомлел.

День был ничем не примечательный – как десятки других, теряющихся между деревьями на закате солнца, но этот был особенный: он открыл зеленые занавески Леса и показал город. То, что это город, сомнений не было: заросшие руины непонятных строений, были словно изломаны вихрем чудовищной силы, куски их стен раскиданы в разные стороны, странной формы кареты целиком из металла (это путники потом установили) перевернуты, покорежены, скручены винтом.

– У этой кареты лист железа толщиной с палец, – сказал Феликс, подойдя к одной из железных громадин длиной метров пять.

– Какие же лошади ее тащили? Сколько она весит? – спросил Альфонсо и остался без ответа. Впрочем, он его и не требовал.

Словно перепаханный плугом городок вмещал в себя множество железных чудовищ, заржавевших, проросших травой и деревьями; вид их был страшен и удручал, наводил на мысли о смерти и торопил покинуть это место как можно скорее. А огромная яма, глубиной метров десять и в диаметре метров двадцать посередине наводила на мысли, что город был расположен крайне неудачно – наверное, вся вода гор собиралась в этой яме.

– Надеюсь, это не твой Волшебный город, – сказал Феликс, глядя на вросший в дерево человеческий череп. Череп посмотрел на него пустыми глазницами, как бы говоря «ничего тут нет волшебного, одна смерть и разрушение».

– Пошли отсюда, – предложил – утвердил Альфонсо, хотя ходьба – это было последним, чем хотелось сейчас заняться. Кожаные сапоги у обоих давно кончились, а собранные из плохо (а точнее, вообще никак) выделанной заячьей шкуры тапочки натерли ноги до кровавых мозолей. Но все равно боль в ногах была слаба против жгучего желания уйти отсюда подальше.

На следующий день горы кончились, оставшись позади незыблемыми великанами, охраняющими… Тот же самый Лес, что и с другой стороны гряды.

–По моему, он бесконечный, сказал Альфонсо, а потом добавил:

– Хорошо хоть, что мы в прошлый раз сюда не поперлись…

– Лилька говорила про каких – то огромных зверей, – ответил Феликс, осматриваясь по сторонам, – Великая тоже все плакала и твердила про смерть, якобы все слуги Смаргалы здесь бродят.

– Не знаю, уроды – это да, но такого же размера, как и…

Мощный рев, который, казалось бы, должен был разбить этот мир и потрясти Землю, не дал досказать мысль Альфонсо, одновременно сделав ее как и не актуальной, в данный момент, так и неинтересной, уже. Интереснее стало узнать, кто это ревел так, что путники аж присели от неожиданности.

– Может, пронесет, – прошептал Феликс одними губами.

Но тут же раздался треск ломаемых деревьев, грозное, громкое пыхтение, попеременно прерываемой глухим рыком – зверь (если это был вообще зверь), их почуял и явно бежал к ним на рандеву. И Кровь богов его не смущала нисколько.

– Бежим! – крикнул Альфонсо, когда уже бежал. Причем Феликс бежал рядом. Топот тяжелого, явно мощного тела следовал за ними, бежал успешнее их, продираясь, напрямик (судя по треску) через кустарник, ломая пеньки и ветки. На что надеялись путники? На удачу – на вырытую нору, в которой можно было спрятаться, на огромного червя (Альфонсо теперь передумал, он лучше снова через него пролезет, чем окажется в пасти того, что за ними бежало), на мощное дерево, в конце концов. На озеро и то, что зверюга не умела плавать.

Ничего этого не попалось, более того: Лес, внезапно, кончился, открыв последними деревьями бесконечную равнину с тощей, сухой и куцей травкой. Здесь не было ничего, даже нор змей, даже холмика, хоть копай себе убежище прямо в сухой, потрескавшейся земле ногтями.

– Это конец, – эти слова Альфонсо услышал от себя самого. Пробежав метров десять, оба, не сговариваясь, обернулись: падали небольшие деревья, зверь приближался – вот он вырвался на равнину…

Поначалу Альфонсо показалось, что бежит огромная пятиметровая шуба с ногами, отчего даже захотелось нервно рассмеяться. Но шуба остановилась метрах в десяти, повела носом, втянула воздух .

– Может, убежит, – подумал Альфонсо. – Испугается запаха Крови богов. Или просто…

Было немало случаев, когда большие в несколько раз животные капитулировали перед меньшими, но более отчаянными или агрессивными –никто не смеялся над трусостью в Лесу – жизнь дороже глупых людских условностей.

Альфонсо зарычал. Сначала тихо, потом громче, а потом заорал на все поле, освобождаясь от всего: бесконечного страха перед зверями, разбухших от болот и окоченевших от тупой боли ног, отчаянного страха не найти Волшебный город, умереть, посреди Леса, который на самом деле окажется бесконечным… Крик был внутренним ураганом, вихрем, вычищающим душу от грязи и мусора, от него становилось легче, его боялся даже сам страх.

Но, у зверя с огромной, чем то похожей на собачью, но более широкой мордой, видимо тоже накопилось: он сначала отшатнулся, но потом поднялся на задние лапы, раскрыв свою могучую грудь, и, задрав морду кверху, зарычал, оглушая и лишая воли.

– Шансов убежать нет, – спокойно, только побелев, как полотно, сказал Феликс, – придется драться.

Шанс есть. Зверь рухнул на передние ноги, так, что подпрыгнула земля, побежал вперед с такой скоростью, которую в таком тучном и массивном теле вообще нельзя было предугадать.