Читать книгу: «Монах Ордена феникса», страница 30

5

Ни тени страха не показалось во взоре Алеццо- презрел он и страхи и боли, вел он воинов своих к победе и бил врага своего, не щадя живота своего. Дрогнули недруги, бежали они с поля ратного, да по кустам ковыльным попрятались.

– Не числом да силою побеждают врага злобного, – изрек Алецо, на своем боевом коне сидючи, – а духом крепким да помощью Агафеноновой…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 304 стих 2

Все свое свободное время монах Ордена света проводил в молитве: никогда его больные колени столько времени не контактировали с твердым, деревянным настилом полов, никогда еще не цепляли столько заноз, никогда еще Альфонсо так не корчил из себя монаха, чтобы избежать участи отправиться в поход драться со Степью. Однако это не помогло: Эмфель ит Залесский приехал с мощной армией, амбициями победителя и приказом, по которому объявлялось военное положение, а также приказом поменьше, в котором Альфонсо надлежало приступить к командованию дружиной, которую он соберет в Левании и находиться в распоряжении генерала всея Эгибетуза, и не важно, монах он там или кто. Жизнь обитателей замка, окрестных деревень и городов превратилась в ад: стоял постоянный шум тысяч голосов, бездонные глотки солдат, словно саранча, поели все, что не успели спрятать, дебоши и пьяные драки стали нормой жизни. Альфонсо носился, как укушенный: то не подвезли фураж, то нужно было повесить пару дебоширов, то ловили дезертиров, а то и проблемы с разбойниками начались. Однажды опять пришла вереница баб, жаловались на то, что солдаты их обрюхатили, а жениться не хотят.

Альфонсо тогда орал, как не в себя. У него шла голова кругом от ежедневных, бесконечных проблем, и пришедшем бабам пришлось несладко: их поспешное отступление к себе домой стимулировали огромные земляные комья, в избытке валявшиеся на дороге. Стража, которая должна была их вытолкать копьями, больше прикрывала их от кидающегося Альфонсо, нежели выпроваживали их. Хотелось бежать в Лес, хотелось спрятаться от всех в тишине деревьев и пении птиц, но среди мрака нудных и тяжелых обязанностей сверкнул яркий лучик света: Иссилаида забеременела. Пол Эгибетуза проводили с ней ночи на сеновале и ничего, а тут… В мире Альфонсо просто зажглась новая звезда, которая и осветила ему смысл его существования, смысл борьбы за чужую, но ставшую своей Родину, за свою семью.

–Это только начало, -ликовал он, – я хочу десятерых мальчиков и пятерых девочек. Тогда это будет семья.

Феликс хмуро отмалчивался, но его тоскливая рожа нисколько не волновала Альфонсо, не беспокоило его и то, как болезненно переживал бедняга свою неразделенную любовь к принцессе.

Все когда-нибудь кончается, кончился и ад с мобилизацией. Начался ад с походом. Шпионы все сказали верно: Степь напала в середине мая, впрочем, не особо скрывая того, что нападет. На встречу Степейской армии выдвинулась армия Эгибетузская, состоящая из пятидесяти тысяч вооруженных ртов.

Палящее солнце, дожди и ветры, постоянный грохот тысяч ног, бесконечные дни, проведенные в седле лошади превратили жизнь Альфонсо в нескончаемые мучения, которые усугублялись еще и тем, что Феликс ибн Эдмундов переносил все это слишком просто.

– Я думал ты в Лес свалишь, – сказал ему Альфонсо, – с каких пор ты стал патриотом чужой страны?

– Я хочу порвать на клочки ту проклятую страну, которая угрожает моей принцессе… Я вернусь в орденах и медалях, или не вернусь совсем…

– Какой твоей принцессе, очнись? Ты бывший разбойник. Да будь ты хоть герцогом, она даже не посмотрит на тебя. У нее куча женихов королей и принцев в крупных странах, ее, во благо государства точно продадут подороже какому нибудь правителю .

– Это неважно. Настоящая любовь пробьется через камень любых предрассудков и домыслов. Я добьюсь ее, или умру за нее, как подобает настоящему рыцарю…

– У-у-у-у-у, как тяжко то, – присвистнул Альфонсо, а потом подумал, что сам испытывал то же самое, когда впервые увидел Иссилаиду. Но там была другая ситуация: она была богиней, а он каким то захудалым графом, и все же, через кучу терний, они, наконец то, вместе и она беременна от него. Кто теперь может быть счастливее?

– Умереть тебе будет проще всего, похоже, – сказал Альфонсо подумав, – но есть вариант, связанный (он понизил голос) с Волшебным городом…

– Спасибо, ходили уже черт знает куда за волшебной болтовней, – угрюмо пробурчал Феликс,– по моему мы прекрасно доказали, что все это выдумки.

– В том то и дело, что не доказали. Мы же тогда не дошли, потому что не знали, как туда идти.

– А теперь знаем?

– Теперь – да.

И Альфонсо подстегнул лошадь, чтобы ускориться и отъехать от Феликса на этой интригующей ноте; в ускорении, конечно, необходимости не было, но так было более интригующе и эффектно. Степь сотрет в порошок всю армию Эгибетуза, после чего армия, например той же Либеразы, сотрет в порошок армию Степи, а ту армию – другая страна, а ту – другая, и так до бесконечности, пока либо не поубивают всех людей на Великом континенте, либо выживет одна страна с кучкой особо везучих людей.

Альфонсо себя к особо везучим не причислял, тем более теперь, когда отвечал не только за себя, он просто не мог полагаться на везение.

Солнце жгло неимоверно, задница, от постоянной езды верхом, горела огнем, а тут еще Феликс принялся восхвалять свою принцессу, детально, в ярких красках, описав ее с ног до головы, причем даже ногти не забыл. Не подозревал Альфонсо в таком необразованном, нисколько не утонченном бывшем воре такую романтическую натуру и такого влюбленного зануду. Не знал он и такого количества эпитетов, которыми можно было бы описать волосы над глазами (брови, то бишь).

– Скорее бы же уже эти чертовы Степейцы меня пристрелили, только бы не слушать этот любовный бред – с тоской думал Альфонсо.

Тем не менее разведка доложила, что Степейцы недалеко, и бой был назначен завтра на рассвете, если враги не нападут раньше. Генеральный штаб долго совещался по поводу стратегии боя; Альфонсо, как герцог, мог внести предложение, но присев на такой удобный, твердый, широкий, а главное, неподвижный стул, начал, помимо воли, проваливаться в дрему, иногда выныривая в реальность на самых громких вскриках. Предложений у него все равно не было: в организации боя он имел поверхностное представление, и потом, по его опыту двух боев, организованный бой быстро превращается в обычную свалку, в которой первой же погибает организация. Единственно, на что ему хватило выдержки, так это выслушать его роль в этой грандиозной битве, поставившей на кон жизнь и благополучие Эгибетуза.

– И так, мы с десятью тысячами солдат кавалерии должны обойти вражеский корпус и ударить в тыл и фланг, окружив тем самым Степейцев и внеся в их ряды панику, – объяснил он Феликсу диспозицию.

– Какой то простенький и бесхитростный план, – ответил на то Феликс.

Солнце поднималось издевательски медленно, словно специально раздражая медлительностью десятки тысяч человек, готовящихся к смертельной битве. Грозно и громко ломало тишину звяканье железа, всхрапывали лошади, вспарывая землю острыми копытами, колыхались на ветру стяги и флаги, готовились к подаче сигнала горнисты с рожками. Воеводы и дружинники, графы и герцоги, генерал и его свита – все успокаивали свое бьющееся галопом сердце перед тем самым решающим мигом, когда лавина тел превратит поле битвы в кровавую мясорубку. Но это все было где то позади.

А здесь, утопая по колено в болотной жиже, шагали, понурив уставшие головы, лошади кавалерии, на которых сидели кавалерийцы – они не спали, но очень хотели.

– Я говорю тебе, мы заблудились, – тихо прошептал Феликс.

– Ничего не заблудились, вон полярная звезда, мы шли правее…-тоже тихо, чтобы никто не услышал, ответил Альфонсо.

Однако он знал, что они сбились с маршрута и ушли далеко в сторону. И расчет был до простого прост – повернуть в нужном направлении и вступить бой в тот момент, когда он будет подходить к концу и уже не будет таким смертельно опасным. Либо не вступать в бой совсем, если Степейцы порубят остальную армию в капусту. Чересчур воинственный Феликс рвался в атаку – не влюбись он тогда в принцессу, он признал бы эту уловку гениальной, но сейчас настолько сильно рвался в бой за ранениями и орденами, что Альфонсо даже ему ничего не рассказал, хотя язык и чесался. А главное, можно хлопать потом невинными глазами и говорить, мол, заблудились, с кем не бывает, я монах, а не воевода, и избежать тем самым позорной казни дезертира.

– Солнце встало, мы уже пятый раз через этот куст проезжаем, – бесновался Феликс.

– Ладно, мы заблудились, – согласился Альфонсо, подумав, что, скорее всего, самая опасная часть боя уже кончилась, пора бы и появиться, а то повесят за предательство. Вон лесок, за ним повернем влево и…

И тут просвистела стрела. Альфонсо даже увидел ее, а потом услышал, как она чмокнула, сочно вцепившись в чье то тело, и это тело издав стон, рухнуло с лошади.

– Засада!!!– услышал он свой голос, а потом стрелы понеслись из леска впереди целыми пучками. Странным было то, что единственный способ спастись от смерти, это было идти к ней навстречу, в лесок: укрыться посреди поля было негде.

– За мной!! – орал Альфонсо, и не мог вспомнить, когда это он успел прикрыться щитом. Он скакал во весь опор, впервые в жизни не боясь упасть- не до того было; лошадь под ним убили, но он удачно упал на ноги, пропустил под ногами шею кувыркающегося животного, успел убежать так, чтобы его не накрыло огромным лошадиным крупом и со всей яростью дикого зверя влетел в лесок. Каждое шевеление среди веток сопровождалось ударом меча: вспорхнувшая птичка, колыхнувшаяся веточка, шевельнувшийся враг – получали свой удар, поскольку где на самом деле враг и сколько их разбираться было некогда. Втыкались стрелы в его щит, и так утыканный ими, как ежик, но отточенная железка меча хорошего качества рубила врагов не запинаясь, одинаково разделяя кожу, стальные кирасы, кости и черепа, молодые деревца. Безумно долго – целых два биения сердца, остальной отряд добирался до леска, но добравшись, врезался в него диким криком, боевым кличем и жутким хрустом, сметая врага вместе с большинством растительности леска.

В крови, листьях и запале битвы, Альфонсо остановился осмотреться и отдышаться, когда вдруг, резко, битва кончилась.

– Вы в порядке, Ваша светлость? – это подскочил воевода, восседавший на боевом коне.

– Вроде, – Альфонсо осмотрел себя: частенько вошедшие в раж воины не замечают ранений до тех пор, пока не истекут кровью. Но эта кровь не была кровью Альфонсо, по крайней мере, ранений видно не было.

– Ваша светлость, – это прискакал Феликс, – впереди отряд противника.

Феликсу хватило мозгов послать вперед разведчиков, а вот Альфонсо забыл это сделать, отчего помрачнел.

– Доставайте луки, арбалеты и в засаду. Ты, – ткнул он пальцем в воеводу, – собери отряд в тысячу человек и… будешь приманкой.

Отряд противника был многочисленный, уж точно, как посчитал Альфонсо, больше трех человек. Умевший считать воевода не посчитал, а исходя из опыта зрительно определил количество врага в двадцать тысяч человек, хотя как он это сделал, было не понятно – всего войска целиком даже не было видно. Вылетевшая из кустов банда конников (иначе не назовешь) показалась по сравнению с этим войском маленькой компашкой самоубийц, которые с храброй наглостью влетела в армию врага, снимая головы оторопевших воинов, а потом также вылетела из боя, направившись обратно в лесок. Потом она резко рассеялась, разбежавшись в разные стороны и преследующую их кавалерию встретил целый рой стрел. Поредев наполовину, отряд врага врезался в лесок, где половина половины воинов напоролись на копья; остальные бились яростно, но не долго: разрубленные и окровавленные тела их лишь продолжили ту красную полосу смерти, которая тянулась через все поле и кончалась среди деревьев.

Установившуюся тишину нарушали крики и стоны; ползая в грязи из земли и крови своих товарищей, раненные зачем то куда то ползли, пытаясь перелезть через трупы и спрятаться, отчего только что выросший в поле лес из стрел, похожий на заросли странных растений, шевелился.

– Уходим, быстро, – сказал Альфонсо, глядя на армию врага: те вроде не собирались атаковать не известный отряд, который уничтожил их разведку, прорядил кавалерию и так и не открыл тайну, сколько их на самом деле скрыто среди деревьев.

– Я прихватил их стяг, Ваше высочество, – сказал воевода, ткнув грязной, порванной тряпкой чуть ли не в лицо своему герцогу. Альфонсо примостился сзади Феликса на его коне, отчего чувствовал себя глупо, тем более, так было еще неудобнее, чем раньше. Посмотрев на воеводу – бородатого, мускулистого мужика с огромным мечом и маленькой булавой на поясе, из под бровей которого виднелись добрые, по сути, глаза крестьянина, Альфонсо сказал, искренне и, что было для него не свойственно, прочувствованно:

– Награду бы тебе, за храбрость…

Вернувшись в свой лагерь, Альфонсо не мог не заметить ненавистных взглядов остальных солдат, и почуял неладное. Однако глядя на его войско, глаза остальных воинов смягчались, сменившись с презрительных на удивленные. Судя по виду лагеря, Степь не разгромила его полностью – множество раненных стонало в тени каждого дерева, носились лекари, санитары с водой к речке, тут же счастливые живые стирали портки, разводили костры, дожидались обеда и громко балагурили, иногда распевая песни.

– А, вот и наш дезертир! – это виконт Как Его Там только вышел из штабной палатки – в подпитии, увидел Альфонсо, потом направился к кустам озлить им свою душу.

–Генерал тебя ждет не дождется, – добавил он уже в процессе, стоя спиной к герцогу, повернув голову.

За такую дерзость при обращении к герцогу обычно убивают, но Альфонсо не удостоил его даже словом – еще дуэли с пьяным виконтом ему не хватало, тем более, плевал он на честь- придуманную людьми эфемеру, от которой практической пользы не было. Альфонсо предстал перед Эмфелем держа в руках грязную, драную, но очень важную тряпку, которая служила доказательством того, что он тоже участвовал в битве, и которая могла спасти ему жизнь.

– Потрудитесь объясниться, герцог Альфонсо дэ Эстэда, – проговорил Эмфельд. Говорил он ровно и твердо, но был в подпитии, и ровность и твердость речи давались ему явно тяжело. Несколько пар глаз штабных вельмож смотрели на Альфонсо с усмешкой и презрением – теперь не выкрутишься, герцог дэ Эстэда, проклятый дезертир.

– Потрудитесь объясниться, почему в процессе боя мы не наблюдали ни Вас, ни вашего отряда, герцог? – зловеще спокойно спросил генерал, однако глаза его уже натягивали веревку на шею бедного монаха.

– Мы встретились с противником и вступили в бой, Ваше сиятельство.

– С каким, к чертям собачьим противником!! Весь противник навалился на нас целой ордой, пока ты шлялся неизвестно где!! – закричал, вдруг Эмфельд. И по его крику стало понятно – бой был очень тяжелый и полегло очень много людей.

– С этим противником, Ваше сиятельство.

Альфонсо развернул стяг, который умудрился забрать дружинник во время своей вылазки. На миг Альфонсо охватила паника: гербов всех соединений он не знал, что если они напали на своих, но это был только миг – Эмфель изменился в лице.

– Какого черта… – выкрикнул он, но выкрикнул неуверенно. – Где вы напоролись на этих солдат, вашу мать!?

Альфонсо перепугался. Он старательно не подавал виду, очень сильно надеясь, что никто не видит, как он дрожит, но вельможи, окружавшие генерала, уже не смотрели на него. Они просто выпучили глаза и открыли рты.

– Все чего-то знают, один я не понимаю, что происходит, – подумал Альфонсо.

– Покажи место вашей битвы и расскажи, как все дело было. Лейгель, отправь отряд разведки с ним, пусть все расскажет и покажет…

Лейгель был графом – не ахти, конечно, какая должность, но все равно общаться с ним было не зазорно, потому Альфонсо и сказал ему, когда оба вышли на улицу

– У меня лошадь прикончили.

А потом спросил то, что так давно жгло его душу любопытством:

– Чем битва кончилась? Мы победили?

– Да, Ваша светлость. Сеча была жуткая, две трети нашего войска полегло, но Степь отступила.

– Это хорошо. Чего тогда так все перепугались из-за отряда, который я встретил? Какой то особенный? Их там не так уж и много осталось.

Лейгель посмотрел на Альфонсо удивленным взглядом, мол, как такое можно не знать, но дерзнуть в открытую, усмехнувшись, не мог – он все же графишка какой то там, по этому со всей возможной почтительностью ответил:

– Это не степейский отряд, Ваша светлость. Это отряд Алексии.

Это было плохо. Это было очень плохо: пока Эгибетуз разбирался со Степью, Алексия, другая крупная страна- сосед Эгибетуза, потихоньку заняла ее приграничную территорию, собрав на границе пока только передовой отряд, в битву с которым, уклоняясь от битвы, вступил отряд Альфонсо, сорвав план алексийцев напасть неожиданно. Посланные разведчики доложили, что оставшихся войск Алексийцев было… сколько их было Альфонсо не знал, поскольку на доклад его не пустили и персонально ему объяснять секретную информацию не стали – а он особо и не жаждал ее услышать. Ему было предельно понятно, что нужно бежать подальше, сверкая пятками, пока все эти войска не очухались и засесть в замках, стараясь продержаться в осаде хотя бы до зимы. А там….

В штабной палатке было тихо и тепло. Альфонсо всеми силами старался не уснуть, но, поскольку не спал двое суток, периодически проигрывал этой войне со сном, причем незаметно теряя позиции, просыпаясь удивленным от того, что оказывается, он спал.

– Выступать сейчас против двух стран – самоубийство, – изрек Эмфельд таким тоном, словно сказал что-то сложное для понимания, – единственный шанс хоть как то продержаться – отступить и занять замки и крепости, отбивая атаки противника.

Видимо дело было серьезно, раз сам генерал, по сути, не трус и не паникер, сказал такое при всех. Возражающих не было, и сильно поредевшая армия поплелась обратно этой же ночью, и, хоть и была победителем, но настроение у всех было как у проигравших: даже доспехи, снятые и погруженные на телеги, звенели уныло, а тут еще дождь пошел, ноги у лошадей и людей разъезжались, одежда намокла, настроение вконец упало.

– Это трусость, – бесновался Феликс, – мы вернемся презренными трусами! Нужно вернуться и дать бой, пусть это будет последний бой в жизни!

И это говорил бывший Гнилое пузо, человек, который слинял бы с поля боя первым, едва там запахло бы жареным.

– Пошли гонцов вперед, пускай готовят замок к длительной осаде, – устало сказал Альфонсо ему, только чтобы Феликс чем то занялся и заткнулся, ведь он мог сказать это первому попавшемуся солдату и сам. – Через десять дней мы будем дома.

Сейчас Альфонсо, сидя на мокрой лошади, укрывшись плащом, который укрывал далеко не все места, куда могла залиться вода, чувствуя прилетающие на лицо комья грязи из под копыт лошадей, представлял себе свой уютный замок. Теплый камин, Иссилаида сидит на коленях (хотя нет, пусть лучше сидит рядом, а на коленях сидит сын) и ему Альфонсо рассказывает, как героически повел свой отряд прямо под стрелы (не упомянув, конечно, что сделал это из страха умереть), первым врубившись в засаду, обнаружил войска неприятеля, врезался в их отряд на лихом скакуне, вырезал половину, умчался вдаль… Разве нельзя немного приврать?

Скоро гонец достигнет замка. Скоро там начнется суета: жители окрестных городов и деревень соберут свой скарб, провизию, погрузят на телеги и спрячутся за крепкими, после ремонта, стенами замка. Теперь сто комнат, наверное, окажется мало. Большинству придется спать прямо на улице.

– У нас нет шансов, – Альфонсо сбросил с колен сынишку, существовавшего только в его голове, поцеловал там же Иссилаиду, и распрощался с мечтами, вернувшись в мокрую ночь к упавшему духом Феликсу, – нужно искать Волшебный Город. Только с его силой мы сможем восстановить мир на этой земле.

– Давай, – согласился Феликс, – больше вариантов, действительно, нет. Или перейти на службу к более сильному правителю, предать Эгибетуз, предать принцессу… Раз десять предавать придется…

– Там первый раз тяжело, а потом нормально пойдет, – невесело усмехнулся Альфонсо.

Замок, готовящийся к осаде, можно было бы сравнить, ну не знаю, с лежащей собакой, которая ела и тут же избавлялась от еды; в первые ворота замка вереницей, не переставая, текли телеги с провизией, скарбом, понурыми (понурее даже, чем обычно) людьми, а с черного выхода, прямо противоположного входу, вереницей вытекали женщины, старики и дети, и отправлялись вглубь страны.

Родимый дом манил к своему недолгому уюту руками – флагами, которые полоскались на сильном ветру, и Альфонсо невольно пристукнул лошадь пятками, чтобы побыстрее шла, и, невольно, чуть не улетел вперед, когда оная споткнулась о кучу земли.

– Какого черта здесь происходит? – задал он вполне себе резонный вопрос, поскольку вся площадка перед замком была перекопана траншеями, словно резвились огромные черви; из некоторых ям до сих пор вылетала земля.

Вереницей поползла змея встречающих герцога карет и телег, дабы торжественно поздравить его светлость с победой, сохраненной жизнью и целыми конечностями. При этом вереница не поехала прямо, как было бы логичнее и быстрее, а принялась петлять по голому полю.

– Это сюрприз для врагов, Ваша светлость, – пояснил Инженер, который, верхом, и возглавлял всю процессию, – ямы мы накроем ветками и забросаем землей, чтобы их не было видно.

Казавшийся огромным и величественным для одного герцога замок моментально стал маленьким и каким то жалким для пяти тысяч человек, набившихся куда только можно, и все равно большая часть из них расположилась на улице.

– На сколько у нас хватит провианта? – спросил Альфонсо, брезгливо морщась, пока пробирался среди толпы разно пахнущих людей, лошадей, скота, костры и кухни, словно через базар.

– Пока на три месяца осады, – пожал плечами Инженер, – а там как умирать будут.

– А вода?

– Есть колодец– воды хватит, благо, неподалеку речка. Металл, весь, что нашли в округе свозим сюда, все кузнецы уже здесь и полностью лишены водки и вина. Иначе не наконечников у нас не будет, ни мечей ни копий. Провиант, скот, все, что удалось забрать, заперто здесь, в замке.

Спустя две недели из королевского замка прилетел голубь – принес неожиданную весть – Алексия объявила войну с Эгибетузу и было приказано армии – победителю (так и было написано) расформироваться по крепостям.

Люди точили ножи, варили смолу, заготавливая ее в бочках, коптили и солили все, что не докоптили и не досолили раньше, квасили капусту, укрепляли стену, устраивали в башнях места для стрелков.

Прощались с солнцем. Не все, но некоторые.

Несмотря на постоянный говор тысяч глоток, нескончаемый шум посуды, драк, звона доспехов, криков, несмотря на постоянные запахи костров, тухлятины, немытых тел, навоза, рыбы, еще не известно чего, Альфонсо был по настоящему счастлив. Иссилаида округлилась, то есть, на ее фигуре – шаре, появился свой отдельный шар, в добавок она стала молчаливой, боязливой и ласковой. После деревни феминим, Альфонсо со своей возлюбленной не церемонился, сделав ее покорной и робкой, отчего не так сильно бросалось в глаза отсутствие как ее воспитания, так и инстинктивного понимания, что нужно говорить, а где лучше промолчать. Однако, увидев ее после долгой разлуки, еще и в положении, еще и в предчувствии последних, самых сладких мгновений их счастья, Альфонсо больше не мог обходиться с ней грубо. Просто не мог. И весь поток ласки и нежности, на которую он только был способен, обрушился на покатые плечи Иссилаиды. И счастье его становилось все сильнее, особенно при виде того, как жестоко мучается Феликс по принцессе.

Вернувшись с позорного, как Феликс его назвал, похода, после которого не зазвенело ни одной вшивой медальки не его груди, Феликс стал молчалив, задумчив, еще стал быстро худеть и побледнел. Часто его видели на крепостной стене, смотрящим вдаль, даже по ночам; бедняга стремился к уединению с тем же успехом, с каким можно было бы уединиться в бочке с килькой. Чтобы запечатлеть образ любимой, Феликс даже пытался рисовать: Альфонсо видел только один рисунок – пучеглазое лицо с кривым носом, огромным лбом и мольбами о смерти во взгляде смотрело на него из под всклокоченных нетвердой рукой недоделанного художника волос – пакли, не признающих никакого насилия над собой в виде прически.

– Господи, – молил Феликс в отчаянии, – дай только мне возможность умереть у ее ног…

День выдался жаркий, скудный на ветерок, но щедрый на веселое птичье пение и хорошее настроение: именно в такой светлый, солнечный день должен был зазвонить колокол – единственный колокол, избежавший участи быть переплавленным в оружие. Пыль от тысяч вражеских всадников поднималась высоко в небо – наверное, сам Агафенон задыхался ею, звон тысяч лат глушил даже на расстоянии в километр. Стены крепости моментально забились людьми, желающими посмотреть на приближающегося врага – пришлось даже приказать вытолкать всех лишних вниз.

– Приготовиться,– сказал Альфонсо, – лекарей, носилки. Лучники на стену, крестьянам – варить смолу, готовьте ведра. Оденьте латы, у кого есть.

– И еще, – добавил он, подумав немного, – всем в доспехах – при ранении не падайте за стену, падайте внутрь крепости, ваши доспехи пригодятся другим.

Приближение вражеской армии было страшным – как приближение огромной волны на не очень крепкий маяк, казалось, что смерть неминуема. Однако Эгель, посмотрев на располагающихся поудобнее солдат, сказал что их «как то унизительно мало» и «видимо они думают , что нас так легко сломать».

Потом Альфонсо, от волнения, неловко балансируя на лошади, участвовал в первой своей встрече парламентеров; ничего особенно, просто предлагали сдаться, тогда, возможно, сохранят жизнь кому то. Был соблазн у Альфонсо так и сделать, но неожиданно проснулась гордость: парламентером прислали захудалого графишку, да и командовал осаждающими воевода, всего лишь герцог, от этого стало обидно. Ни к чему не договорившись, разъехались в разные стороны. Полутораметровые стены крепости – его крепости, обняли Альфонсо, обещая защитить.

То, что увидел воевода Алексии по утру не могло уложиться у него в голове. Его армия готовилась взять крепость штурмом – задача для них и вправду не казалась сложной – вместо рва – болото с утками, вместо нормального полководца – монах, который об осаде замка знал лишь то, что в этом лучше всего не участвовать ни с той, ни с другой стороны. Из- за стены, сиротливо и жалко, выглядывал один единственный лучник.

А тут еще открылись главные ворота крепости, упал скрипя, словно со вздохом отчаяния, перекидной мост, вышел испуганный, неловкий отряд крестьян – половина в доспехах, половина в фуфайках, встал посередине моста, озираясь по сторонам так, словно не зная, что делать.

– Это про этот замок говорили наши шпионы, что там около двух тысяч солдат? – спросил воевода своего дружинника.

– Да, Ваша светлость, – пожал плечами дружинник.

– Кавалерию в атаку, быстро. Удерживайте ворота, не давайте поднять мост, пока не подоспеет пехота. В бой…

Феликс стоял на подъемном мосту самый первый, одетый в фуфайку, с вилами, вместо меча – так он, очень глупым способом, хорохорился перед Аленой, которой даже не было в Ливании, показывая, как он презирает и смерть, и врага. Вдали, на расстоянии большем расстояния полета стрелы, загудел рожок, вызывая невольный сердечный трепет, и Феликс не осознанно обернулся посмотреть на цепи подъемного моста – не лопнут ли при экстренном подъеме. Это был бы крах.

Нет ничего хуже для опытного седока, уверенного в себе, в своем коне и скачущего во весь опор по прямому, ровному полю, чем ситуация, в которой конь, вдруг, пропадает под задницей. Кавалерия врага давила на череп топотом копыт, страхом и мощью лошадиных мускул, звоном стали – звуком смерти. Ураганная лавина врага казалась непобедимой, как вдруг, упорядоченная стихия превратилась в кошмарный хаос. Первая лошадь нашла свою яму, провалилась, ударилась о противоположный край головой, сломав шею, прочно легла на воткнутые на дне острые колья. Она умерла быстро. Скачущий на ней всадник какое то время еще летел без лошади, но недолго – он со звоном, хрустом и резко оборвавшимся криком врезался в землю, переломал себе ребра и разбил лицо, потеряв шлем. Пару ударов его сердце еще выдавливало кровь сквозь разорванные раны на лице, пока острые копыта скачущих лошадей за ним не превратили бедолагу в фарш.

Кони спотыкались, кувыркались и падали. Взлетали всадники, теряя сабли, копья, щиты, жизни, дробили их копыта лошадей. Это при том, что основная масса всадников даже до ям не доскакала – после первого же упавшего солдата, всадники попытались остановиться, добившись того, что арьергард со всей скоростью врезался в авангард, смешавшись в стонущую, лязгающую, дико и страшно ржущую кучу человеческого и лошадиного мяса с примесью мятого железа.

– Это что за…– воевода не договорил. Да, он ожидал, что отряд просто заманивает врага под стрелы, для чего и приготовил лучников – выбивать стрелков со стены. Он мог бы понять, если бы кавалерия вся полегла под стрелами, а отряд – приманка скоренько спрятался в крепости, но потерять половину конников при том, что враг даже ни одной стрелы не выпустил – это совершенно поразило его.

Бились в агонии лошади. Ползли куда то окровавленные, переломанные всадники. Висели на кольях в ямах уже мертвые солдаты и лошади .

Альфонсо хохотал до слез. Он старался успокоиться – паника душила его теперь каждый раз, когда ему было смешно, но кувыркающиеся зады лошадей, летающие шлемы и мат опешивших всадников стояли у него перед глазами (и ушами), заставляя прижимать нижнюю челюсть рукой, чтобы не смеяться.

Отряд Феликса, так и стоящий на мосту, не видел всего этого так эпично: лишь серая полоска конников со злобными лицами, которая превратилась в кашу с уже изумленными лицами. Пелена густой пыли быстро спрятала и эту невзрачную картину. Едва ленивый, жаркий ветер разогнал пыль, он направился к валяющимся в разных позах всадникам, добивая раненных, спокойно, нагло и на глазах у ошарашенного противника, снимая доспехи с мертвых. Вот крестьянин в кафтане поднял саблю, пощупал – туповата, выкинул, поднял другую – их много осталось.

Не выдержав такой моральной пощечины, воевода Алексии просто взорвался криком, отправляя пехоту прогнать наглецов. Хоть он и подозревал, что это не первая подлянка от знаменитого монаха Ордена света, стерпеть такого унижения он не мог. Наученная горьким опытом, но озлобленная пехота шла медленно, прощупывая под ногами твердь земную древками копий, с болью глядя на своих мертвых товарищей и с ненавистью на отряд Феликса, который, как ни в чем не бывало, продолжал обыскивать трупы. Впрочем, люди быстро заволновались и пришлось ретироваться – быстрее, чем хотело достоинство Феликса, но зато и быстрее, чем до них долетела первая стрела.