Читать книгу: «Древо прошлой жизни. Том I. Часть 1. Потомок Духа», страница 9

– Какие?

– А ты, правда, не знаешь? Зачем таблетки от чревоугодия изобрели, чтобы от переедания избавиться? Нет, чтобы его продолжать. Вы бываете больны, когда едите много, – вот и предел необходимого для всего. Всегда можно услышать внутренний голос, который скажет: хватит. Но человек ненасытен, ему уже понадобились таблетки. А что дальше? Кто имеет излишнее и продолжает собирать земные богатства в ущерб тем, у кого нет необходимого… Они за нарушение Закона Божия ответят за все лишения ближних. И за личные излишества. Я не понимаю, зачем такие люди ходят в церковь. Это бесполезно. Неужели, ещё что-то сверх просить?

А это правда, что в Думе думу думают, как гарем в природе узаконить?

– Правда, там многие высказывались, дискуссия была.

– И браки между мужчинами тоже?

– Этого не знаю, а что?

– Я к тому только, что к природе неправильно относятся.

– Почему?

– Человек пренебрегает природой-матерью. Мать всегда даст необходимое. А не хватает потому, что одни берут в излишестве то, что может быть отдано другому, как необходимое. Араб даже в пустыне найдёт средства к жизни, потому что не даёт волю потребностям. Если ребёнок возьмет у матери половину яблок по прихоти, другим братьям не останется. Вот я раньше в колхозе работал, всего хватало, хотя в магазинах были пустые полки. Сейчас есть всё, но ничего не хватает, некоторым есть нечего. Так же и с деньгами, жильём, даже с нефтью для самих себя. Крестьянам родной бензин не по карману, чтобы хлеб убрать. А если уберут, перекупщики свою прибыль получат, и хлеб будет нам не по карману. Бензин и ток подорожают – у них прибыль, а у всех – не на что купить. А ведь земля – она общая. Вышло, что государство не только от церкви отделено, хотя со священнослужителями любят встречаться. Оно от народа и даже от земли отделено – продаёт, дарит. Разве можно общее продавать? Землю-кормилицу продать – всё равно, что Родину дьяволу продать вместе с людьми. Может, в Думе что-нибудь придумают? Ведь даже волки никогда не съедают доли, предназначенной для своих детёнышей-волчат.

Мы помолчали, подхватили ношу, чтобы идти к метро. Шли, неся дурацкую коробку, как чемодан без ручки, а мне всё хотелось спрашивать и слушать моего собеседника. Иногда коробка мешала этому, потому что всё время приходилось обходить встречных людей. Мужчина вёл себя естественно, настолько просто, что я уже стал ждать, что он проявится по-иному. Этого мне не хотелось.

– А вот из двух богатых один родился в изобилии, не знал нужды, а второй всё добыл трудом. Но оба тратят всё на себя. Кто больше виноват?

– Тот, кто знал нужду, знал горе, но никому не помогал.

– А если просто копить деньги для внуков, не делая добра для других?

– Это сделка с совестью.

– Почему?

– Он оправдал свой отказ делать добро, обманул себя.

– Почему?

– Сам потом увидит.

– Но победить телесную природу и отдать хотя бы малую часть лишнего людям, невозможно, нет способа.

– Есть. Самоотверженность. Тот, кто хочет, – тот может.

– Слушай, а ты вообще всё знаешь?

– Нет.

– Есть на земле счастье?

– У вас его меньше, а в Суздале есть. Но не у всех. Вообще, человеки сами виноваты в своих бедах.

– Нет счастья, значит?

– Есть.

– Полное?

– Нет.

– Так какое есть?

– Их есть два.

– Мне бы оба.

– Земное – обладать необходимым, моральное – спокойная совесть и вера в будущее. Оба и надо.

– Каким необходимым? Всем?

– Здесь в Москве богатые люди иногда думают, что нуждаются в необходимом, а сами не видят рядом умирающих от голода и замерзающих бомжей без крыши.

– Нищих?

– А некоторые, уже имеющие необходимое, приспособили нищих для сбора милостыни, которую потом забирают. Зачем отнимать?

– Ну, они делят город и командуют нищими.

– Как делят, по округам?

– Ну, наверно, так же, как мэр с префектами, я не знаю. Сначала делят, потом перераспределяют. Переделом называют или беспределом. В зависимости от того, кто делит и отнимает. И у кого.

– Мудрено больно, сразу не понять.

– Интересно мне стало, тебя телевизор по утрам не раздражает?

– Нет. У них своя свадьба, а у меня своя. В Суздале много людей, которым не до телевизора, им помогать приходится. А телевизор – забава. Хоть реклама, хоть фильмы ихние, хоть Дума. Или игра на миллион. Мне милее с детства колокольный звон и ласточки в небе.

– Извини, а кто ты был в миру по профессии?

– Зоотехник я. После техникума работал.

– Тебе бы лекции читать для молодёжи.

– Не пробовал, да и не умею. Что я сказать могу? Пусть уж учёные люди читают, у них красиво выходит, с подходцем, но сперва ничего не поймёшь. А потом поймёшь, что зря слушал. Телевизор, бывает, смотрю, – зачем так долго говорят там, если двух слов хватит?

– Ты может, знаешь, почему иногда можно услышать, что надо порадоваться, если кто-то умер?

– Это трудный вопрос. Но вот почему. Потому что жалеть, что кто-то умер, значит жалеть, что он будет счастлив.

– Тем, что его не будет на земле?

– И да, и нет. Вот мы и пришли. Сейчас возьму билет и вернусь.

Я подождал, пока мужчина купит билет, и хотел куда-нибудь снова тащить коробку, но он меня остановил:

– Ты и так мне очень помог, даже если у тебя было время. Спасибо, и тебе воздастся когда-нибудь на дороге. Ты местный?

– Не совсем, я живу там, где ты сел в электричку.

– А я давно уже в Суздале. Бывал?

– Нет, но хотел бы съездить.

– А ты кто, мил человек?

– Я? М-м… – мне было стыдно сказать, что я историк. – Я преподаю в одном институте. Даже в двух.

– А-а.

– А ты кем?

– Помощником звонаря. Приезжай как-нибудь посмотреть, увидишь Суздаль сверху, церкви каменные, ширь вокруг. И с любого места купола видать.

– Как найти тебя?

– Спроси Михаила у кого-нибудь, тебе скажут.

– А где спросить-то?

– А везде, – и он своей задубелой ладонью сжал мою руку и посмотрел своими выразительными глазами.

Мы расстались.

К месту встречи с братом мне пришлось поторопиться, я опаздывал на полчаса. Может, он тоже опоздает, – думал я. Но брат никогда не опаздывал.

– Не пора ли тебе обрести мобильник? – начал с вопроса он.

– Денег не хватает. Я хочу такой, который носки стирает по дороге к дому.

– Смотри рекламу, там говорят, если нужны деньги, играй в «Золотой ключ».

– Лотерея – расточительство, а за него можно и ответить. Деньги лучше закапывать на поле чудес, при всех, как Буратино. Закопал раз – и свободен от страстей.

– Ты так и остался студентом, который входит в аудиторию после третьего звонка и засовывает в рот последний пирожок.

– Знаю, знаю. В военное время я угодил бы под трибунал. Но по звонку у студентов начинает выделяться слюна. Условный рефлекс.

– Торопясь, ты бы угодил под машину.

– Я предпочитаю демократичное метро, – их туда пока ещё не пускают, а то бы и там были пробки. В автоиномарках, автосервисе и автостоянках человек стал ненасытен. От этого излишества страдают безлошадные пешеходы, которым не хватает необходимого зелёного света, чтобы перейти улицу. А административные попытки уладить проблему напоминают бесполезный светофор, – все смотрят и никто не обращает внимания.

– Возьми, – протянул он полиэтиленовый пакет. – Там тетрадь и письмо. Карту Франции я купил.

– Лёш, спасибо тебе. Ты настоящий двоюродный, да что там двоюродный, – троюродный брат. Нет, лучше – шурин, деверь. Кузен. К сожалению, мы иерархию родословных не проходили, а только родословную царей. Начальство надо знать в лицо.

– Будешь звонить тёте, передай от нас привет.

– Передам и скажу, что не оказалось ни одного червивого орешка.

– И не забудь дать мне тетрадь, мы тоже хотим почитать стихи.

– Естественно, тебе же придётся отправлять её самолётом. Как только, так сразу. Как прочитаешь, так вертай обратно взад.

– Тебя подвезти?

– Второй подъезд, третий этаж.

– Не могу.

– Тогда туда, где маршрутка.

– Пристегнись.

Я развернул карту, – её масштаб меня устраивал: в сантиметре было восемь километров, а в Болгарии у меня была шестикилометровка. И сразу, как всегда, глядя на карту или глобус, я ощутил снизу сзади холодок дальних странствий.

– Лёш.

– Что?

– Спасибо тебе.

* * *

– Избыток, конечно, не необходим для счастья, но действительно ли горе тех, которые лишены необходимого?

«Человек действительно несчастлив, когда он страдает от недостатка необходимого для жизни и для телесного здоровья. Лишение это может зависеть от его личной вины, и тогда он должен обвинить самого себя. Если же в этом виновны другие, то ответственность падает на того, кто был тому причиной».

– Что думать о тех, которые с целью иметь излишнее собирают земные богатства в ущерб тем, которым недостаёт необходимого?

«Они не исполняют Закона Божия, и будут отвечать за все лишения, которым подвергли ближнего».

– Какой признак законной собственности?

«Законна только та собственность, которая приобретена без ущерба для других».

– Бывают люди, лишённые всяких средств к жизни и в перспективе имеющие одну смерть даже тогда, когда вокруг них царит изобилие, что должны они предпринять?

«В обществе, устроенном по закону Христа, никто не должен умирать с голоду».

– Как определить: в чём состоит нравственное учение?

«Нравственное учение есть правило вести себя хорошо, то есть, отличать добро от зла».

– Человек, склонный к заблуждению, не может ли ошибаться в определении добра и зла и воображать, что делает хорошо, когда действительно ведёт себя дурно?

«Иисус сказал вам: поступайте в отношении других так, как бы вы желали, чтобы другие поступали в отношении вас. Соблюдайте это правило, и вы не ошибётесь».

Книга Духов

* * *

Дома я открыл бумажный конверт, вынутый из полиэтиленового пакета, и достал толстую старую тетрадь обычного размера с коричневой обложкой. В тетради ровными строчками были написаны стихи, и заложен ещё один конверт – поменьше. В нём оказалось письмо от тёти и фотография прабабушки. Когда-то я видел её и не раз, но у нас в доме такого фото не было. Все семейные фотографии после смерти наших родителей теперь хранились у моего брата. Я бережно поставил фотокарточку Марии Антоновны на письменном столе. На вид ей можно было дать около двадцати лет. Очень красива и изящна. Красива, как бы это сказать, не по современным меркам, а по любым, вообще. Одежда старого покроя ничего не портила. Она стояла одна, фото сделано во весь рост. Внизу карточки было обозначено: «Фотомастерская Пряничникова. Город Симбирск.1916 год». Всё, конечно, с буквой «ъ». Вытащив письмо, я развернул несколько исписанных торопливым почерком листков, – у тёти было мало времени, – и пробежал глазами первые строчки:

«… назвали тебя в честь твоего прадеда Александра Петрова – по отчеству Тихоновича. Это муж твоей прабабушки и моей бабки Марии Антоновны – Машеньки. Любили они друг друга с мужем и жили душа в душу. Понимали друг друга на любом языке, потому что думали одинаково. Два благородных человека. Известно, что Мария Борисова вышла замуж за Александра Тихоновича, 1888 года рождения году в 1915, так как мой папа родился в 1916 году. Твой дед Миша был директором совхоза, окончил Куйбышевский сельхозинститут и умер в 1983 году. А его жена – моя мама – Наталья Андреевна с 1918 года рождения, ты помнишь обоих.

Был в Симбирске торговый дом Александра Петрова, который открыл его отец Тихон, – купец и промышленник. Вообще, прадед твой не был барыгой и, насколько знаю, им гордились как человеком. Челси в полуголодной стране покупать бы себе никогда не позволили. Ни отец, ни сын. Состоятельные люди были, но считали себя патриотами. А вот Тихон деньги бедным жертвовал, и не для того, чтобы ему на том свете слаще спалось. И к руководству города руку прикладывал. Тихон был купцом I гильдии и поставщиком императорского двора. Многое в городе ему принадлежало и кое-что за городом, но честность фамильная была в крови. Судьба их очень печальна из-за революции.

Александра Тихон отправил учиться в Париж счётному делу. Были они образованными людьми, и оба знали и французский, и немецкий языки. Короче говоря, Александр – экономист и, якобы, поэтому стал вредить индустриализации, которую начала советская власть. Так Александр стал «вредителем». Тогда знаешь, как было? Пукнешь, наевшись гороховой каши, – сразу приедут, заберут и обвинят в том, что репетировал срыв парада и демонстрации на Красной площади. Я не шучу, – почти такой случай был. А потом спросят, с кем в сговоре из подозреваемых, проходящих по улице за окном кабинета, ты был. И не отвертеться. Потому что всесоюзный староста любимый народом дедушка Калинин подписал Указ о расстреле детей с 14 лет. Ты это, как историк, должен знать. Так что, если не сознаешься, – говорили арестованному, – мы твоего сына шлёпнем у тебя на глазах в камере напротив. Прямо через специальную дырку в двери, а ты посмотришь через свою. Александра назвали «контрой», припомнили, что его отец Тихон был «неугодным элементом». В 1929 году за ним ночью приехали люди. Те, которые сначала носили кожу и узкополосатые футболки, а потом галстуки скромной пестроты. Всё, конечно, экспроприировали ещё раньше, до НЭПа, так что нэпманом он никогда не был. А его отец Тихон умер раньше – в 1918 году в 63 года, хотя крепок был тесть Марии. Не вынес Великого Октября.

Кто-то бросил письмо в почтовый ящик – такие письма всегда доходили быстро. В итоге Александру дали 10 лет без права переписки, – считай не лагерь, а расстрел, – так его маскировали власти, чтобы родственники зря не загружали казённую почту. С мёртвыми не разговаривают, и они писать не могут. Только Маша всё и так знала, когда её мужа убили. Твоя прабабушка знала свою судьбу, она – медиум.

Отец Петрова Александра – Тихон – родился в 1855 году и воевал на Шипке с турками в 1877—1878 годах. Это достоверно известно. У вас скоро будут показывать «Турецкий гамбит», посмотри обязательно, это про твоего прапрадеда. А если хорошо постараться, то можно обнаружить, что отец Тихона или его братья защищали Севастополь во время Крымской войны 1855—1856 годов. Есть кое-какие данные.

Мария и Тихон Петровы похоронены на старом кладбище в Симбирске – Ульяновске. Маша умерла в 1966. А Александр – неизвестно где, впрочем, это не так важно. Был ты у них ещё совсем маленьким и сейчас, наверное, ничего не помнишь. Но позже, когда ты уже учился в школе, написал вот эти стихи:

 
На кладбище старом стою я один
Ничто не нарушит угрюмый интим.
Послышались стоны —
Ветвями колышут
Столетние клёны,
Но кто их услышит…»
 

Я задумался. Смешанные чувства овладели мной. Я гордился своими предками просто потому, что независимо от своего положения, они делали то, что надо было делать в своё время. Но мне было стыдно из-за того, что ничего или почти ничего из прочитанного, я не знал. Почему так происходит? Ведь я жил с родителями, не один раз приезжал к тёте, и мы много раз разговаривали с ней обо всём. А узнаю всё это только теперь. Один раз, в летние каникулы после окончания первого курса мы даже с Петельским поехали к тёте и гостили там целый месяц. Я бывал в этом южном городе с родителями и до этого, и потом, когда закончил учёбу в институте. Неужели, столь многим из нас суждено прожить жизнь иванами, не помнящими родства?

Ну, надо же, оказывается, моя прабабушка Маша была медиумом. В жизни я видел только одного медиума в фильме «Фантомас против Скотланд-ярда» с участием Жана Марэ и Луи Де Фюнеса. И это мне показалось не более, чем чертовщиной. Правда, было очень смешно.

Я посмотрел на старинную фотографию прабабушки и принялся читать письмо дальше.

«Баба Маша романтическая была особа, писала стихи по-французски и по-русски. Чему удивляться, если её муж и тесть по два языка знали? Стишки на память в альбомчик на французском многие барышни тех лет строчили и обменивались, а она была с 1895 года. Признак времени. Она оставила целую французскую тетрадь, но найти её не смогли, хотя говорят, её видели в Ульяновске. А русскую тетрадь прочтёшь сам, у неё был хороший почерк. Талант писать стихи тебе от Марии Антоновны и передался.

Вообще, о бабушке Маше известно мало. И её мужа мы помним только благодаря его родным. Да и давно всё было. Мария Антоновна была честна, возвышенна и принципиальна. Человек с большой буквы, никогда не роптала, не жаловалась и не возмущалась. Внутри столько достоинства, что рядом с ней быть хотелось. Такой я знаю её по рассказам тех, кого уже с нами давно нет. Высокий человек с чистой душой и русским характером. Я помню, что бабушка никогда не унывала, несмотря на любые трудности, и о своих бедах не считала нужным рассказывать. По-современному – оптимист. И очень добрая, жалела даже тех, которые отняли у неё мужа. Перед смертью сказала, что с собой ничего не заберёшь, там всё есть. Только просила, чтобы её тетрадь сохранили и передавали кому нужно дальше…»

Я закончил читать письмо и опять посмотрел на старую фотокарточку Марии Антоновны, что-то вспоминая. Когда-то мой дедушка Миша пел мне в детстве колыбельную:

 
Ай ду-ду, ду-ду, ду-ду,
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу
Во серебряную…
 

– Дедушка, откуда ты знаешь такую песню?

– Эту песню по вечерам пела мне моя мама. Царская песня.

– Почему царская?

– Её пели ещё при царе.

– А твою маму кто петь её научил?

– Её научила одна женщина, которая её приютила.

– А что такое «приютила»?

– Это когда человек вышел на вокзале, а ты ему помог, потому что у него нет ни дома, ни мамы, ни отца, ни брата.

– Спой мне ещё эту песню…

Я представил, как в доме на Сударинской улице, при свете керосиновой лампы, задумчиво глядя в одну точку, тихо поёт эту колыбельную себе самой солдатка Борисова. И думает про своего мужа и нелёгкую жизнь. И от моих воспоминаний и мыслей невыносимо защемило сердце, а на глазах навернулись слёзы.

Мне пришлось успокоить мысли и вновь сосредоточиться. Потом я открыл тетрадь и стал читать с самого начала. Всё это было трогательно. Даже очень интимно и сокровенно. Похожее испытываешь, держа в руках некоторые исторические документы. Но то, что вычитал я, было весьма неожиданным. Одно только общее сопоставление известных мне одному фактов без всякого анализа и синтеза привело меня почти в шок. А уж если ещё домысливать и давать волю воображению или начать мыслить дедуктивно… Впереди была бездна! Эльдорадо неизвестности и тайн. Есть люди, которым без них скучно, потому что в них много романтики и мало адреналина. И чем больше первого, тем больше хочется второго. Вот бы мне хотя бы одного такого в помощники взять. Но обстоятельства сложились так, что я был один и стоял перед выбором, – забыть всё или идти вперёд. И я не знал, что делать. Что будет, если уехать на полгода во Владивосток или на Колыму? А тетрадь передать брату. Я же не железный. А может просто неполноценный романтик с аллергией на адреналин. Говорят, раньше аллергии было мало, я о ней вообще не слышал, а теперь открылись целые аллергодома. Куй бизнес, пока есть аллергия. Пока есть переедание и ожирение – будут и таблетки от того и другого. Есть алкоголь – будет и антиполицай. Так же и с аллергией. Главное создать спрос, а потом услужливо породить предложение. Только делом некогда заниматься. Но я отвлёкся.

В общем, кошмар. Конечно, не такой, как на улице Вязов, но уж слишком далеко до комедии. Я поначалу удивился, почему никто из моих родных не обратил внимание на некоторые стихи, но потом легко догадался, почему. И вы бы сразу поняли, будь у вас линии на руках и ногах как у меня, и информация. «Право на информацию» – это звучит гордо. Только если такое право реализовать полностью и немедленно, по принципу «все – в автодор», это может причинить непоправимый вред психическому здоровью.

Надо всё делать постепенно. Стихи о Сударинской улице были первыми.

 
Последнее лето
 
 
На улице Сударинской
С утра весь день-деньской
У ярмарочной площади
Стоит городовой.
Там с песнею цыганскою —
Приволжские купцы,
И брызги от шампанского
Летят во все концы.
Народ гуляет радостный
Под колокольный звон,
И звук святой и благостный
Идёт со всех сторон.
 
 
1916
 

Трудновато писать по-русски, если ты, конечно, француженка. Очень просто и легко написано. Восторженно как-то. А чему было восторгаться? Городовому, купцам и народу, ещё не исчезнувшим в пламени революции? Писал же наш знаменитый поэт: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Вот и раздули. Романтики чужих дорог. Или не романтики?

Интересно, почему лето последнее? Может, стихи были написаны раньше и события, описанные в них, происходили до 1916 года? Тогда какое лето? Перед I Мировой войной или Октябрьской революцией? Вся экономическая статистика дореволюционной России для сравнения с развитым социализмом обычно бралась за 1913 год – это последний довоенный год. Или здесь скрыт другой смысл?

Семейные события начинаются в 1914 году, потому что со слов прабабушки, её родные погибают примерно в это время. Возможно, вспоминается последнее лето в Шато, но там Сударинскую улицу искать не стоит. Одно точно – фото Марии Антоновны сделано после того, как родился мой дедушка – в этом же году. И было это уже не в Мелекессе, а в Симбирске. Но с чем связано ощущение радости автора, – колокольным звоном или рождением сына?

Это небольшое стихотворение поставило передо мной с десяток вопросов, но не ответило даже на один. Из телефонного разговора я и так знал номер дома на этой улице.

Читая стихи дальше, вскоре я наткнулся на более короткое стихотворение, которое вызвало у меня ещё больше вопросов. Оно было через несколько страниц.

 
АЭЭЖ
Знаю я давно про это,
Духом чувствуя поэта
И душою человека,
Что не хватит и полвека
И не хватит сил на то,
Чтоб увидеть всех в Шато!
Хоть бы раз увидеть вас
В этот самый горький час!
 
 
1929
 

Я был поражён открытием. Каким? Аббревиатура АЭЭЖ! Может, речь идёт о Жозефине? Тогда это не аббревиатура. Почему четыре, а не три буквы, если первые происходят от ФИО? Между ними не было ни точек, ни запятых. Непонятно. Год, поставленный под строками, что-то означал. Стихотворение тоже простое, даже очень, но читать его тяжело. В его строках была горечь. Такая горечь безысходная, почти безропотная, что настроение их передалось и мне. От восторженности Сударинской улицей и следа не осталось. Но смысл понятен – разлука с кем-то, с живым или мёртвым. С кем? Выяснить бы.

И, наконец, есть указание на Шато. Chateau – название французское и, между прочим, означает замок. Его часто на этикетке винных бутылок можно встретить. Посмотрим карту, дело знакомое. Хотел посмотреть одно Шато, а нашлось второе, – в письме и в тетради. Спасибо брату за карту. Но и я тоже ничего – суперследопыт. Надо было в сыскари идти как один одноклассник брата, который в Омске знаменитую школу милиции закончил. Носил бы сейчас фонарик, наручники и пистолет. Сплошная романтика, а в адреналине утонуть можно!

Но через несколько минут меня ожидало разочарование. Этих Шато во Франции оказалось почти четыре десятка. И это были только те населённые пункты, которые писались не слитно, а с чёрточкой, и я устал их считать: Шато-аллегре, -бернар, -вале, -гонтье, -гарнье, -конти, -ландон, -ларше, -обри, -порше, -рено, -сенсо, -тьерри, -шино. Хватит на всех следопытов. Это было безнадёжное дело, городки разбросаны по всей Франции. И полвека не хватит, чтобы увидеть Шато. А почему я вдруг так сказал? Прабабушка хотела вернуться туда, она была из Шато? Не может быть!

Я продолжил чтение тетради, но больше в ней совсем старых стихов не было. Под другими стояли годы 1930, 1932, 1933, 1934. Дальше предвоенные стихи отсутствовали. Времена наступали тяжелые. Не было стихов. Кроме одного лирического и двусмысленного о погоде, написанного незадолго до кончины. Однако перед ним без указания года нашлось ещё одно, попавшее в промежуток с 1934 по 1965 год. Название было на французском. Оно было странным, это стихотворение. Какая-то мистика. По содержанию – сказка про Буратино из серии «далёко-далёко за морем», а по форме триллер. Для кого он? Это же очевидное обращение к кому-то.

 
A MON ARRIERE PETIT-FILS
Ты вернёшься к предкам, – ждёт тебя очаг, —
По дороге трудной встретят друг и враг.
 
 
Тот очаг у двери, а за ней проход, —
Открывай смелее, – и шагай вперёд.
 
 
В этом couloir¹ видно впереди
Узкую площадку, – ты туда иди.
 
 
Погоди немного, ниже загляни —
Семь ступеней спуска, – и по ним шагни.
 
 
Дальше ты увидишь длинный коридор, —
Двадцать метров прямо, – и стена в упор.
 
 
Тридцать метров вправо, – на полу порог, —
За порогом будет первый закуток.
 
 
Но сюда не надо, – стену не пройти, —
Лучше оглядеться в поисках пути.
 
 
Скоро ты заметишь новый закуток, —
Нужен только третий, помни этот слог.
 
 
В тупике последнем, если счёт ведёшь,
Приданое Эльзы за стеной найдёшь.
 
 
Золото, каменья – в старых сундуках —
Ждут давно решенья, в чьих же быть руках.
 
 
Найденным сокровищем не отдать долгов,
И земным могуществом не сорвать оков.
 
 
Надо не богатство предков отыскать,
А своих потомков тайну разгадать.
 
 
Только не понятно, – стоило ли ждать, —
Если вход и выход разом потерять.
 
 
Только не известно, – стоило ли жить, —
Чтобы вход и выход камнем заложить.
 

Если вы, прочтя такое, скажете, что в этом путеводителе немало знаков препинания или, что это полный бред, и отложите его в долгий, а ещё лучше в мусорный ящик, – вы счастливый и очень здоровый человек. Конечно, в образном смысле выбросите, то есть не саму тетрадь. Тогда я завидую вам и желал бы познакомиться, чтобы поучиться жить. Вероятно, найдутся и те, которые обрадуются свежим новостям непонятной давности.

Когда же я прочитал стих с французским названием, мне захотелось, чтобы в комнате стало светло, и кто-нибудь пришёл. Мне почудилось, что запахло плесенью старинного подземелья, а последние строчки навели на меня ужас. Мне представилось, как откуда-то сверху сыпятся огромные камни и заваливают вход. Бежишь к выходу, – там тоже падают камни. С грохотом. И неизвестно откуда слышится дикий хохот: «Ты хотел золота? Бери, оно теперь твоё, твоё». И снова хохот, долгий страшный хохот, постепенно затихающий где-то за толстыми стенами. А внутри всё леденеет. Какой кошмар! Нет, так нельзя. Впечатлительность доведёт до Сербского. Прабабка была добрым человеком и не стала бы так… Тут что-то другое, но что? Название стихотворения я перевести не мог, даты не было. Но когда бы оно ни было написано, это могло случиться задолго до моего рождения. Прабабушка умерла в 1966 году. Почему же я так испугался? И почему так выходит: чем дальше в лес, тем больше дров?

Наступил вечер, пришла пора позвонить в Украину и сказать тёте, что тетрадь у меня. Надо задать ряд уточняющих и дополняющих вопросов, и при этом не напугать и не посеять никаких сомнений. Старое следует ворошить только в исключительных случаях, потому что иногда это похоже на эксгумацию.

– Аллё, это я, добрый вечер. Спасибо тебе за тетрадь и фотокарточку. И большое спасибо за письмо. А Ленка сказала спасибо за орехи, и все шлют вам большой привет.

– Понравились стихи?

– Очень, прямо в другой мир попал. Чистые мысли и понятные каждому слова. Только не всё мне ясно.

– А что?

– Да, ладно, так. Слушай, а она, правда, была медиумом? Чародейство завоевало в Европе особую популярность с конца XVI века и за триста лет вполне могло докатиться и до нашего отечества. Но о медиумах я мало слышал.

– Маша это не подчеркивала и не злоупотребляла. Медиумы – это избранные Богом люди.

– Ага, как Аллан Чумак, что ли?

– Да нет, ты всё неправильно понимаешь. Спиритизм это не белая горячка и не чёрная магия. Это другое.

– Тогда, что?

– Ну, есть медиумы, которые иногда видят сны с того света. Это все мы. А есть те, которые разговаривают с тем миром. Это баба Маша.

– Через вертящиеся столы, что ли?

– Столы она не вертела, не беспокойся.

– Ладно, скажи, что это за стихи про богатства Эльзы, спрятанные за очагом?

– Бабу Машу нужно было знать. Она иногда могла быть Алисой в стране чудес, неимоверно романтичной. Я в детстве нашла эту тетрадь где-то у неё и стала читать это стихотворение. Но бабушка забрала, правда, не сердилась. Только сказала, что все сказки придумывались хорошими людьми, которых звали добрыми сказочниками и волшебниками. Все они жили в Зазеркалье. Мне было тогда лет десять-двенадцать. Это я запомнила навсегда.

– А другие стихи, где упоминается какое-то Шато, что это? И что за аббревиатура из букв А,Э,Э,Ж?

– Про Шато не знаю, а буквы могут обозначать её знакомых или друзей.

– А что было в 1916 году?

– Родился твой дед, отец мой и твоей мамы.

– А 1929-м?

– Репрессировали мужа Маши Александра.

– А родные у неё были? Я не понял.

– Да не было у неё никого, не было. Во время войны она была сестрой милосердия. Возможно, и стала ей, потому что все родные погибли. Твой прадед Александр встретил её в начале 1915-го, забрал её из больницы в бреду – тиф. И увёз в Симбирск, вот и всё. Ты знаешь, она была скрытной, но это не бросалось в глаза, – всегда естественно принималось за особую скромность. Качества душевные – потрясающие, но противоположные друг другу: доброта и твёрдость, нежность и мужество, любовь и непримиримость. Могла быть очень непосредственной, но была очень умной женщиной и сохранила ясность ума до старости.

– Таких людей я не встречал. Скажи, как ты думаешь, она была счастлива?

– Думаю, да. Но и горя хватало. Хотя она довольствоваться тем, что у неё есть, могла, – тётя вздохнула в трубку.

– А почему мне никто не говорил, что мои предки воевали на Шипке, это правда?

– Это правда. Ещё такие сигареты были – «Шипка», – с памятником. Я думала, ты знаешь.

– Я был в Болгарии и на Шипке. Теперь эти сигареты в пачках синего цвета. И я ничего не знал. Совсем. Слушай, а как мои предки, промышленники и купцы могли обходиться без рекламы и модифицированных продуктов? – съязвил я.

– Ну, Сашка, и язва же ты сибирская. В цивилизованной стране не доводят всё до абсурда. А насчёт продуктов… Царь не ставил цели травить своих подданных. И на всё вредное раньше клеился очень заметный ярлычок с черепом и костями. Ты ведь это хотел от меня услышать? Помнится, ты сам рассказывал, что в Средние века отравление ядами указывало на моральное разложение общества… Ты бы лучше не тратил деньги на телефонный разговор, а приехал как-нибудь. Я многое могла бы тебе рассказать.

– Я обязательно приеду. Спасибо тебе…

Но телефонная линия неожиданно разъединилась, и в ухо забили неприятные резкие гудки. «Ладно, потом перезвоню, я пока узнал всё, что мог», – подумалось мне.

Итак, я выбрал три стихотворения из тетради – радостное, грустное и страшное. Последнее стихотворение, действительно, страшное и загадочное. Но в каком из них скрыта тайна? И помогут ли они мне раскрыть тайну? Выходит, вокруг меня одни тайны. Что бы сказал брат, зная всё? Он хороший аналитик, в мышлении для него вообще не существует преград, созданных предрассудками. И он может найти почти любой выход, независимо от того, что придётся искать или зачем. Потому что мыслить он учился не как я – по одному лишь учебнику логики, сдав зачёт. Эта школьная логика не учит искать решения там, где их нет, связывать факты, которые не связываются, и находить истину в парадоксах, потому что представляет собой обыкновенный ликбез. Брат бы искал решение, даже если очевидно, что его нет, или оно может быть таким, как у Агаты Кристи в «Десяти негритятах». А что могу я? Коллежский регистратор – архивных залежей диктатор, с гражданским чином последнего, четырнадцатого класса. Но я поберегу тебя, братец, как ты оберегал меня в детстве.