Читать книгу: «Древо прошлой жизни. Том I. Часть 1. Потомок Духа», страница 8
Не было ни даты, ни названия города, ни фамилии. Но главное, не было номера дома. Он не был обрезан, а просто стёрся на краешке бумаги. Тогда это мало, что даёт, и, значит, вырезка должна пока лежать в конверте, конверт в пакете, а пакет в ящике стола. Это тупик. Но почему у бродяги ничего не было, а конверт он хранил в отдельном пакете? Имеет ли это какое-либо значение?
И вдруг я замер. Мелекесс! Город, как-то связанный с родственниками по линии мамы. Мелекесс, Ульяновск, Куйбышев – всё это родные места находившиеся на Волге. Ульяновск до смерти Ленина назывался Симбирском, основанным как крепость в 1648 году. И про Сударинскую улицу я в детстве слышал. А фамилия Борисова тоже знакома. Целых три слова выплыло из моей памяти о временах детства. Надо скорее позвонить маминой сестре, которая живёт в Украине. Но сначала следует хорошо пообедать. Благо, что на работу сегодня не ходить.
Моя тётя была учителем на пенсии и жила с дочерью Аллой, моей ровесницей и двоюродной сестрой. А тётя являлась младшей сестрой мамы. Средняя покойная сестра тоже имела педагогическое образование, и работала когда-то давно секретарём горкома партии в одном из городов РСФСР. Был у них, еще и младший братик Леонид, скончавшийся двух лет от роду. Теперь мы с тётей созванивались редко, но, сколько я себя помню, всегда разговаривали на «ты». Хорошо, если она окажется дома. Зря её волновать не буду, начну с улицы Сударинской, а там найду, за что зацепиться.
Я набрал длинный номер и услышал обнадёживающие гудки. Трубку взяла Алла, и после нескольких обоюдных слов я услышал голос тёти. Мы поздоровались, и я осторожно начал разговор.
– Ты знаешь, у меня в голове второй день крутится какая-то Сударинская улица. Что-то знакомое и связано с тобой. Может, ты помнишь?
– Про эту улицу есть стихи Марии Антоновны – моей бабушки – твоей прабабушки. Может быть, ты в детстве их слышал, мы иногда дома их произносили. Они поднимают настроение. Прочесть?
– Длинные?
– Не очень, как раз, чтобы в трудную минуту прошептать их про себя. Они помогают даже найти что-нибудь потерянное в доме – тапочки, ключи… У бабы Маши была целая тетрадь стихов.
– О, вспомнил! Легендарная домашняя тетрадь, до которой всю жизнь не могу добраться. Конечно, помню, и хотел бы в этот раз почитать эти стихи.
– Ещё была французская тетрадь со стихами.
– А где она? – насторожился я.
– Не знаю, где-то во время переездов потерялась. Власть не любила ни осёдлого, ни кочевого образа жизни, а один советский.
– Угу, жизнь тогда была «фуфло-советик». А что в русской тетради?
– В основном лирика, стихи о членах семьи, погоде и природе, посвящения знакомым.
– Чем написано?
– Карандаш с твёрдым грифелем и перо-лягушка.
– Есть стихи с биографическим содержанием?
– Нет ничего такого, сам бы увидел. Это же не анкета о национальности, родственниках за границей и жизни в оккупации.
– Ты можешь мне кратко рассказать о твоей бабке?
– Она жила в Мелекессе – сейчас Димитровград, на улице Сударинской до того, как выйти замуж за твоего прадеда. Её девичья фамилия Борисова. Даже номер дома помню – десятый. Он принадлежал её дальней родственнице Борисовой Прасковье, потому что Мария Антоновна говорила, что Прасковья умерла вскоре, когда её муж ушёл на фронт, и теперь у неё никого не осталось. Так и сказала – у меня никого нет, все давно умерли, ещё во время войны 14-го года. Говорили, что бабка ездила в этот дом, но никто ничего об этом толком не знает. И дома того давно нет, ещё с довоенных времен.
– У Марии Антоновны была сестра?
– Нет, мы бы знали. Папа бы сказал. Бабушка говорила, что у неё никого нет – ни родителей, никого. Она была совсем одна. Шутила, что она француженка, но это от того только, что свои стихи на французском подписывала на французский манер – Мари. А по-русски говорила без акцента. Все её звали Машей, русской красавицей и очень любили. Больше ничего толком сказать не могу. Пробел в истории, – тётя вздохнула.
– Понятно. Очень хочу почитать её стихи. Я придумал, как можно сделать. Ты можешь завтра передать тетрадь самолётом? Может, Аллу попросишь. Иначе, не увижу тетрадь никогда.
– Попробую.
– Вылет рейса в 11—20, можно передать тетрадь члену экипажа или пассажиру. Пусть держит тетрадь в руках у справочного бюро, к нему сразу подойдут. Тетрадь вложи в открытый конверт, чтобы видели, что это не тротиловый эквивалент и не баксы. На конверте надпиши номера телефонов. Созваниваться ещё будем?
– Нет, только бы не потерялась.
– Такие рукописи не горят, не тонут и не теряются. Всё будет хорошо, я тебе потом позвоню. Целую вас.
– Целую, передай привет Алексею с Галей.
– Передам. Обязательно.
Та-ак, теперь позвоним брату и попробуем попросить его помочь нам «втёмную». Это такой оперативный жаргончик, означающий, что человек что-то делает, но не понимает для чего и почему. Зачем волновать зря? Мало ли, как потом дело повернётся?
– Лёш, привет.
– Привет.
– Лёш, побудь два дня моим двоюродным братом.
– От родного устал или на танцы в заводской клуб собрался?
– А ты что, можешь побыть и родным? Тогда только один день, завтра.
– Давай, говори, что ты хочешь от родного. Я как раз в пробке стою.
– Да я как раз хочу, чтобы завтра пробок не было. Потому что завтра нужно съездить в аэропорт, ты там всё равно бываешь по делам. И встретить тёткин рейс, вылет в 11.20 Москвы. И у справочного бюро забрать конверт со стихами нашей прабабушки Маши. Его будут держать в руках.
– Это всё? А газетку с оторванным уголком захватить с собой?
– Нет, я буду ждать дома твоего звонка, чтобы забрать его. И заедь, пожалуйста, по дороге в специализированный магазин «Глобус» на Лубянке. Нужна самая крупная карта Франции, какой обычно пользуются командиры взводов, а у меня сейчас денег нет.
– Собрался рыть окопы на линии Мажино? Интересно, с какой стороны? А какие гранаты понадобятся – оборонительные или наступательные? Если перепутаешь, можешь пораниться.
– Да нет, не понадобятся, но карта очень нужна, даже необходима.
– Ладно, жди звонка, отбой.
* * *
– Душа после разлучения с телом тотчас же ли воплощается снова?
«Иногда тотчас, но чаще всего по истечении более или менее продолжительного времени».
– Что же делается с душою в промежутке воплощений?
«Она пребывает блуждающим Духом, который жаждет нового назначения: она ждёт».
– Как долго может продолжаться блуждающее состояние Духа?
«От нескольких часов до нескольких тысячелетий. Впрочем, собственно говоря, нет определённых пределов для блуждающего состояния; оно может продолжаться очень долго, но никогда не бывает вечно. Дух рано или поздно находит возможность снова начать существование, которое служило бы ему очищением предшествовавших существований».
– Эта продолжительность времени подчинена воле Духа или может быть назначена как искупление?
«Она зависит от его свободной воли. Духи действуют всегда сознательно, но для некоторых такая продолжительность времени может быть наказанием, назначенным самим Богом; иные просят о продлении блуждающего состояния, чтобы приобрести те познания, которые приобретаются не иначе, как в состоянии Духа».
– Знают ли Духи время, когда они перевоплотятся?
«Они предчувствуют его, как слепой чувствует огонь, когда к нему приближается. Они знают, что снова должны облечься в тело, как вы знаете, что должны когда-нибудь умереть, но не знают, когда это случится».
– Для всех ли Духов одинаково число воплощений?
«Нет. Тот, кто подвигается вперёд быстро, избавляет себя от многих испытаний. Но, во всяком случае, перевоплощения бывают многочисленны, потому что прогресс Духов почти бесконечен».
Книга Духов
* * *
На другой день я встал очень рано. Надо бы успеть доделать остальные домашние дела, а то позвонит брат, и мне сразу придётся ехать. До меня дошло, что сегодня я опять не смогу навестить Сергея Сергеича. Ну, тогда завтра, сразу после занятий – к нему, – решил я. Итак, в отсутствие гарема, перехожу к самообслуживанию.
В один из своих визитов я спросил своего учителя:
– Сергей Сергеевич, у Вас есть прогноз на развитие страны?
– Если не принимать во внимание гипотезу Запада о недалеком будущем? Но лучше сказать так: или распад, раздел и ввод международных сил, наблюдателей ООН, сужение территорий до границ древнерусского княжества. А что ещё делать со страной, из которой вывезено или продано всё, кроме ядерного оружия? Или…
– Что?
– Наедятся и поймут, что так нельзя, потому что досыта – никогда не бывает. И таблеток от такого переедания ещё не придумали. Закон возвышения потребностей не позволит. В этом случае будут тише, меньше и медленнее воровать, обеспечивая своих внуков и правнуков. Просто до некоторых постепенно дойдёт, что жизнь их потомков, которую они хотят обеспечить чуть ли не до седьмого колена, не будет иметь смысла, – у них не будет страны, да и наследники не родятся, а если родятся, то уроды. Но просто так смены идей не произойдёт. Если бы в своё время, правильно поступили с налогом на недра и не допустили других ошибок… Но безразличие и мародёрство тогда победили. Люди, от которых многое зависит, не будучи патриотами, не являются и полными космополитами, и им геополитика небезразлична. Поэтому будут сокращаться хищения, коррупция, негодяйство на вершине пирамиды. Отсюда начнёт расти промышленное производство и благосостояние. Сначала очень медленно и незаметно. Ты читал письмо Мишеля Нострадамуса к сыну Цезарю? Очень поучительно, даже в смысле предсказаний. Если «повезёт», заметное улучшение жизни сами люди почувствуют через три-четыре десятилетия. Я имею в виду реальный скачок, а не каждодневные заявления об улучшении жизни. Но только, если очень повезёт. Очень. И всё это случится не само собой. История не даёт гарантий, а всего лишь указывает путь людям, которые обязаны быть другими. Ты знаешь, в Одессе говорят, когда ругаются: чтоб век в твоей квартире капитальный ремонт был, и родственники к тебе на все лето в гости приехали. А в Древнем Китае, где сегодня наблюдается рост экономики, врагам говорили: чтобы тебе жить в эпоху перемен. А вот что они говорят про гостей на своей уже тесной территории, я не знаю…
– Когда все идут по пути безнравственности – этого никто не видит. Этой исторической аксиоме Вы нас учили, когда читали лекции о культе личности Сталина. Все хлопали, одобряя выносимые смертные приговоры.
– Дьявол делает главное, он может всем внушить, что его нет. У моей Алевтины Викторовны родственник есть. Лет восемь-десять назад он был заместителем начальника следственного управления в одной из областей и приезжал к нам в Москву. Когда мы разговорились, он спросил меня, почему все подсудимые – Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин так рьяно чистосердечно признавались и раскаивались. Даже иностранные корреспонденты после суда этому удивлялись. Да потому, что в любые времена были вещи страшнее смерти, даже если кто-то из подсудимых и не рассчитывал на снисхождение. Вот как концы в воду можно спрятать. В те времена допрос начинался с опережающего вопроса, например, зачем вы сыпали гвозди в сахар? Значит, подразумевалось, что человек уже причастен к вредительству, и остаётся выяснить мотив, да это и не важно было. А вот вопрос о том, с кем вы вели контрреволюционные переговоры, подразумевал наличие групповой вражеской деятельности, и для подтверждения этого достаточно было назвать свой круг знакомств. Так брали следующего, а потом ещё столько, сколько надо. План по врагам народа выполнялся быстро, потому что любой следователь НКВД знал, что в противном случае сам окажется в той же камере. Этих работников было репрессировано двести тысяч. И всё шито-крыто. На заводе спрашивают, где Иван Петрович сегодня? Взят по линии НКВД. Это значит, что про Ивана Петровича надо поскорее забыть, потому что какой-нибудь Пётр Иванович опустит письмо в НКВД о том, что ты интересовался Иваном Петровичем. И оба окажутся скоро в одной пересыльной тюрьме. Не все в это верят сейчас, а тогда такое ежедневно происходило, по нескольку раз в день. До анекдотов доходило, правда, горьких. Один подсудимый по делу о шпионаже говорил на суде: «Я не мог быть завербован Игнатовским, потому что мне в ту пору было всего десять лет». Председательствующий отвечает: «Не клевещите на советскую разведку». Приговор – смерть.
После этого наш разговор вернулся к современности. Какая-то моя фраза обратила его к теме молодёжи.
– Акселерация впрок не пошла, – подхватил тему Сергей Сергеич. Нынешние студенты путают генеалогию с гинекологией, а голографию с порнографией. Недавно мне рассказывали, как одна студентка высказалась на экзамене: «Генерал решал вопрос о предстоящей контрацепции войск у границы, вспоминая спальню своей жены».
Мы, конечно, от души рассмеялись. Ведь все мы когда-то были студентами. Я тогда сказал: «Сергей Сергеич, но всё-таки в наши времена интереснее жить, кругом столько возможностей и соблазнов! Лучше ли теперь молодой человек разбирается в жизни?»
– Молодых людей прельщают рекламой как рыбу блесной. Иного и ждать нечего, если в метро плакаты два на два метра, – деньги, пришпиленные к бельевой верёвке. А выйдешь наверх, на улице другой плакат: кумир весёлой и находчивой молодёжи со своей цитатой: «Люблю всё крутое!» Посмотри, какие эпитеты мы встречаем в рекламе: звёздный, престижный, элитный, уникальный, легендарный, сенсационный, супер, фантастичный, культовый, грандиозный, невероятный, идеальный, революционный, безумный, эксклюзивный. Разве мы можем применить их к своей жизни? Хотя бы с одного бока? И пока эта система ценностей не изменится, Россия вперёд не шагнёт.
– Причем, от рекламы никуда не деться: даже на крышках банки с сухим молоком написано – «Супер акция – пять ложек бесплатно», – вставил я.
– Если серьёзно, как-то в одной телепередаче собрали сторонников и противников рекламы, рекламодателей и её изготовителей. Моралистов и учёных я там не заметил. Так вот, обе стороны привели длинный ряд всяких «pro» и «contra», в том числе, сказали и о том, что за рубежом рекламы значительно меньше. Всеми аргументами сторонников можно пренебречь, как мизерными. Кроме одного, с чем согласились все: во время рекламы по телевизору можно успеть справить малую и большую физиологическую нужду. И на улице реклама тоже удобна, – стоит только зайти за рекламный щит. Социологов, психологов никто и слушать не собирается. Реклама выгодна владельцу товара, в стоимость которого включены расходы на неё. И мы платим за дядину рекламу сами. Мы как коты, слизывающие горчицу со своей задницы, которую нам намазали, чтобы заставить её есть. Вывод: мы платим за рекламу рекламодателям, а те – телевидению. Оно отрабатывает деньги и выдаёт свой тошнотворный телемодифицированный продукт. В итоге, все живут хорошо, кроме телезрителей. Оправдание есть: терпя рекламу, мы имеем свободу слова. Вот и живём без цензуры в голове.
– И что же, реклама вовсе не нужна?
– Нужна. Но у неё должны быть другими форма, содержание и количество. Многое. Это будет совсем нечто иное.
– А есть ли сейчас хорошая реклама? – не унимался я.
– Существенная часть рекламы использует или низменные средства – неэтичные сцены, или низменные побуждения – жадность, тщеславие, эгоизм, зависть, даже пороки, или имеет низменную цель – предложить путём обмана дрянь. В дикой природе обман эффективен как сила и скорость, но мы же не дикари, в конце концов. И дрянь нам не нужна. Об этом пока говорить не будем.
Реклама направлена на приобретательство, привязку к материальному, она закладывается в подкорку, в само подсознание. Смотри, какой стала страна, – одни продают, другие приобретают, третьи охраняют этот процесс. Мы стали приобретателями товара и накопителями денег вместо того, чтобы довольствоваться необходимым и делать в жизни главное.
– Но ведь потребление – условие жизни…
– Опасная кармическая привязка к материи возникает там, где человек перестаёт довольствоваться необходимым, – хочется большего. Грех – не сама страсть, а превышение пределов необузданности. Усиление страсти влечёт необузданное желание больших денег, вещей, роскоши, престижа, тщеславия, власти и наслаждений. И человеку уже не хватает того, что он имеет, ему требуется больше. Вот здесь и наступает неотвратимое кармическое возмездие. Правда, не сразу – Бог долго ждёт, но больно бьёт.
Но для человека опасно не только разжигать страсть, а извращать начала, зачатки естественных страстей, отклонять их в сторону материи. И если в качестве средств рекламы использовать высокодуховные, высоконравственные категории, мы можем навсегда распрощаться со своим духовным прошлым. Эти категории самодостаточны сами по себе. Их приоритет перед материей неоспорим. Какое право мы имеем использовать возвышенную музыку, шедевры искусства, искреннюю любовь, отношения близких людей и много чего ещё в рекламе колбасы или ботинок?
– Разве искусство перестанет быть им?
– Дело в ином. Зрительный или слуховой информационный сигнал из носителя – телерекламы, вместо одного процесса возбуждения и торможения в коре головного мозга может вызвать другой процесс, – другую систему представлений человека. Сложившаяся система понятий о духовном будет замещена неодолимым стремлением ко всему материальному. Нервные импульсы в коре, вызванные сигналами, рассогласуют все прежние понятия и ассоциации. Какими они будут у того, кто закодирован классической музыкой на покупку жевательной резинки? Всё возвышенное, высокодуховное станет вторичным, останется привязка к одной материи. Духовное в человеке будет убито и напрочь вытеснено материальным. И у него, как у подопытной собаки при загорании лампочки, побежит слюна. Согласно учению о высшей нервной деятельности академика Павлова. К слову сказать, мой дед был одним из его учеников.
И чем же там, на симфоническом концерте, человек будет наслаждаться? Вкусом сосисок и мечтой об иномарке, превосходящей его ожидания? Тогда на кой ему это? Он лучше поедет на ней в ресторан, а театр купит, чтобы открыть в нём то, что даст прибыль. Что же в итоге? Эльдорадо беспредельных материальных страстей и непомерных запросов. И родина низких цен на человеческую жизнь. Разумеется, эти рассуждения не следует понимать буквально. Ты видел когда-нибудь, чтобы папа римский рекламировал нижнее бельё? Ну, то-то. Чтобы экономика функционировала нормально, необязательно рекламировать товар под жалобную музыку или голые ляжки. Я уже не говорю про откровенно криминальные сцены.
– Неужели, всё это так важно?
– В рекламе встречается даже то, на что сразу же следует обратить внимание прокуратуре. Но все проходят мимо. И из этого не следует, что эти вопросы неважны или несерьёзны.
Я когда-то заказал себе полуботинки из эластичного материала, ноги стали болеть. Реклама была с фотографией, описание изложено на двух страницах глянцевой бумаги. А по почте прислали обыкновенные резиновые калоши. В рекламе не было слов «резина» и «калоши», а мне из-за ревматизма резину носить нельзя. Мой дед тоже ходил по городу в калошах, но он тогда знал, что именно покупает. А модифицированные продукты? Ведь за одну высказанную, где надо, идею написать на товаре, что он не является натуральным, и убить могут. И это не просто слова.
Мы посмеялись над рекламой калош.
– А когда одно высокое лицо, – продолжал Сергей Сергеич, – спросили, когда прекратится рекламное безобразие, оно невпопад промямлило о том, что рекламу стараются помещать в самые культовые американские фильмы. Очевидно, по типу: я тебе покручу ручку телевизора. Никто не рассчитывает достучаться до глухих рекламодателей, но остановить вытеснение морали рекламой обязано государство, – резюмировал он.
Мне было искренне обидно, что некоторые публичные и уважаемые люди рекламировали товар, признаваемый впоследствии дрянью. Один из них даже оправдывался перед телезрительницей тем, что ему были нужны деньги, – но они нужны всегда: и когда их нет, и когда их мало, достаточно и даже много. Будь по-другому, их бы отдавали соседу. Неприятнее всего было разочарование в искренности и элементарной честности всех этих людей, называвшихся любителями кофе, чипсов или стоматологами и кардиологами.
– Зато раньше писали забавные инструкции, например, к валенкам: запрещено надевать в сырую погоду. Или на банках с растворимым кофе: запрещено лазить мокрой ложкой. Учили на примере малых запретов, чтобы не нарушались большие, – закончил я.
На этом тема рекламы была исчерпана.
Воспоминания о беседах с учителем были прерваны телефонным звонком брата. Мы поздоровались.
– Саша, конверт получен. И килограмм грецких орехов.
– Скажи, чтобы Ленка их не грызла, а училась ломать один о другой, – силу развивает. Надо, чтобы сила догнала интеллект, а то потом поздно будет.
– Ты перестанешь трепаться? Встретимся на Комсомольской площади, где обычно. Мне надо по делам в одно место, поэтому я могу задержаться.
– Газетку с оторванным уголком захватить с собой?
– До встречи, гуманитарий.
Я быстро собрался и выбежал из дома, чтобы успеть на нужную электричку.
Уф-ф. Успел, – с удовлетворением отметилось в голове, когда за мной захлопнулись двери. Надо бы сесть. Я увидел, как по проходу в мою сторону перемещается странный пассажир. Борода у него была как у Карла Маркса. Нелепо путаясь в длинном чёрном подряснике, и в зимней скуфье, нахлобученной на голову, мужчина лет сорока пяти еле тащил большую коробку из-под телевизора, перевязанную толстой верёвкой. Он добрался до меня и сел напротив, виновато глядя на потревоженный им народ и не зная, куда пристроить свой багаж. Люди тоже задевали его, морщась. «Уступить место? – подумал я. – Скажут, что сидя должны ездить люди, а не коробки. Будет неудобно».
Церковная одежда служителя была из простого материала, поверх неё надета чёрная потёртая кожаная куртка, из кармана которой торчали огромные грубо связанные варежки. Через плечо был перекинут ремень небольшой чёрной сумки. Он взглянул на меня и пояснил:
– Прихожанку одну бывшую в Можайске посещал. Ей ещё долго сидеть-держаться. Там начальник один гостинец передал, а как доставить его, не знаю, провожатых не нашлось. Всё никак не могу доехать.
После этого наш разговор сразу пошёл на «ты». Но в попутчике я почувствовал некую возвышенность и внутреннее достоинство. Фамильярности не было, а лицо казалось таким обычным, что его ни описать, ни запомнить. Глаза же его запоминались сразу. Людям вокруг нас отыскались места, и мы сели друг против друга, а коробку поставили между собой у окна.
– Какой самый характерный признак несовершенства, кроме любого заметного порока? – спросил я, чтобы скоротать полчаса.
– Эгоизм, – ответил мужчина с готовностью, будто ждал, что с ним заговорят. – В любом пороке – только он. И всегда против справедливости, потому что внутри него прячется личный интерес. Доброта как позолота с меди стирается, если человек не выдерживает. Каждое испытание проверяет истинную добродетель, когда затрагивается личный интерес, – вот и выходит на волю суть наша. Истинное бескорыстие вещь такая редкая на земле, что ей удивляются как чуду, когда встречают.
– Вы тоже?
– Нет, я лучше обрадуюсь. Только благодаря бескорыстию и живу. У меня знакомый художник был, так его жена мне операцию делала, а потом ночи сидела, пока осложнение не кончилось. Домой не уходила с работы, а жила рядом. Царствие ей Небесное. – Он перекрестился и вздохнул. – Человек была душевный. И муж её тоже…
Я молчал, а мужчина продолжил.
– Бескорыстие доказывает возвышенность над материальным, благами. А они-то и не дают нам понять назначение своё. Ну, к примеру, богатство не даётся для того, чтобы беречь его в сундуках или бросать на ветер. В нём придётся дать отчёт и ответить за добро, которое можно сделать при богатстве, но не сделано. И за все осушенные деньгами слёзы, которые не осушены.
– И за это может покарать Бог?
– Очень. Если деньги брошены тем, кто в них не нуждался, – это расточительство – противоположность бескорыстию. За это тоже.
– Да-а, кругом одни расточительные эгоисты – прошёл фэйс-контроль и бросаешь деньги налево и направо.
– Людей милосердных поболее, чем думают. Их не видят и не знают, потому что добродетель не пропуск, не пиджак, или что там носят через этот фэйс-контроль. Раз есть один бескорыстный, почему не быть десяти, а если есть десять, почему нельзя найти тысячу.
– Тогда почему так часто злые преобладают над добрыми?
– Да потому, что добрые слабы тем, чем сильны злые. Злые смелы, наглы и пронырливы. В этом смысле добрые робки, но если захотят, – победят злых. Сам не раз видел.
Если Бог дал кому силу и богатство, честный смотрит на них как на капитал для добрых дел и не тщеславится. Потому что знает, – Бог дал, и может отнять. Так и с властью – честный пользуется для возвышения человеков, а не подавления из гордости. Знает, что и ему нужно снисхождение и прощение слабостей. И эгоист будет наказан везде – и здесь, и там. Потому что радость – это любить и быть любимым, встретить сердце, которое симпатизирует. А у эгоиста этого нет, он видит, что все радуются любви и доброте, а отведать их не может.
– Что-то я мало видел эгоистов, страдающих от этого. Вот без любви страдают все.
– Было бы иначе, не творили бы столько зла.
– Может быть, вокруг столько зла, потому что перестали отличать его от добра. Разве их всегда легко различить?
– По Иисусу – поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы поступили с тобой. Здесь не ошибёшься.
– А какая добродетель самая главная?
– Все. Она есть, когда сопротивляются дурной склонности. Высшая – жертва личным интересом для блага ближнего, если она для бескорыстного милосердия.
– Тогда кого можно назвать добродетельным человеком? Олигарх дал деньги на операцию ребёнку – его можно так назвать?
– Можно, если он всегда исполняет закон милосердия, любви и справедливости. Это один закон, а не три. И если он не сделал другим того, чего не хочет для себя. Но ещё надо, чтобы он сделал всё добро, которое мог бы сделать. Такие человеки являются добродетельными.
– А как понимать милосердие и любовь к врагам нашим?
– По Христу – доброжелательность во всём, снисхождение к несовершенству других, прощение обид. Возлюбить врага – не мстить и не творить новое зло. А надо бороться – борись, хоть бей, если надо.
– Значит, добро должно быть с кулаками? – вспомнил я школьную дискуссию на эту тему, проводимую в присутствии классного руководителя.
– Человеку Бог дал инстинкт самосохранения. Есть Закон самосохранения Божий. Как же иначе выживет добро?
Тут объявили следующую остановку – Беговую, и мы решили выходить последними.
– Вот сейчас депутаты спорят, оставить в законе одну жену или узаконить гарем. А что говорит природа, Библия, Бог?
– Что лишние законы не нужны, природа сама закон. Быть умнее природы – грех, гордость.
– А в многожёнстве есть цель?
– Нет.
– А в обычной семье?
– Соединение двух существ в любви. В многожёнстве любви нет. Многожёнство родили нравы, и его уничтожит прогресс как лишнее. Есть такой закон.
– Тогда зачем его предлагали ввести некоторые депутаты?
– У них такие нравы.
– Какие?
– Они не знают, что природа создала численное равенство полов для семьи, а не гаремов.
– Но ведь каждый выбирает религию по совести?
– Бог один, и он не мог создать для одних семью, а для других гаремы. Первобытные люди жили без семьи, все вместе.
– А если не будет семьи, отменить её, что тогда?
– Возвращение к скотской жизни. Через жизнь в гареме. Закон разрушения.
– А добровольное безбрачие?
– Неблагоугодно.
– А разводиться можно?
– Закон свободы.
Приехали на Белорусский вокзал.
– Тебе куда теперь?
– На Курский, сначала во Владимир, потом в Суздаль. Там не далеко – двадцать шесть километров. Только не знаю, как коробку в суздальский автобус занести, но выход всегда найдётся.
– Я помогу, у меня есть лишнее время. Все станции – Белорусская, Комсомольская, Курская на кольцевой, я потом вернусь на Комсомольскую, так что поехали.
Мы стали протискиваться с коробкой, задевая по пути всех, кто попадался, и вошли в зал вокзала, чтобы потом направиться в метро. Там мы прошли мимо молодого парня с крестом на шее, в чёрном одеянии с головы до ног и ящиком для пожертвований. Надпись на нём гласила, что деньги собираются на ремонт храма. «Смотри, – сказал мой спутник, – самозванец, явно. Так никто не делает. Стоит и не понимает греха. Даже не думает, что его потом ждёт. А скажешь, – обидится и не поверит, даже обругает. – Он перекрестился. – Лучше помолиться за него, чтоб образумился и сам ушёл».
– Давай, – предложил я, – постоим пока на улице, подышим, а я покурю.
Чёрт возьми, – думал я, – какие же тогда законы изобретаются в Думе, если не посчитали число людей того и другого пола? Или подсчитали? Я опять задал вопрос о полах, и наш необычный разговор продолжился.
– А как правильно понимать равноправие и эмансипацию? В земной жизни мужчина и женщина равны?
– Бог одинаково дал обоим понимание добра и зла.
– А что дал не одинаково?
– Слабость дана женщине, чтобы мужчина ей покровительствовал, а не порабощал. Слабость ей нужна для выполнения своих обязанностей, а сила мужчины нужна для его обязанностей – грубых. Оба нужны для помощи друг другу в испытаниях жизни, полной горечи.
– И чьи обязанности важнее?
– Женщины. Она даёт мужчине первые понятия о жизни.
– Какие понятия?
– Разные. Например, о любви и Боге. Мужчина находится вне дома, а женщина в доме. Это справедливо, потому что так решил Бог. А эмансипация – это, когда кто-то хочет, чтобы они поменялись местами.
– Опять хотят природу изнасиловать?
– Опять.
– А секс-шопы нужны?
– Нужны.
– Как это, зачем?
– Для наказания людей за страсти.
– Страсти – это плохо?
– Они дурны в излишестве, их начала даны для добра. Если страсть стала необузданной лошадью, тогда плохо, а сама лошадь полезна. Прошлый год осенью я вёз муку в одну обитель, лошадь взбрыкнула, и мешки упали в лужу. Зародыш страсти в чувствах и потребностях, поэтому страстью зовут преувеличение потребностей и чувств. И тогда придёт зло, а зло – излишество. Всё просто. Исайя сказал: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так, что другим не остаётся места, как будто вы одни поселены на земле». Ещё сбудется то пророчество.
– Может, люди не знают, что такое грех? Как же узнать предел необходимого?
– Умный сознаёт его сам тут, – он показал рукой на свою грудь, – но многие только из опыта. В начале природа всем дала нормальные потребности, но пороки их исказили и создали недействительные.
